Бремя власти I

Глава 19

«Беседа — это когда три женщины останавливаются на углу, чтобы поговорить. Сплетня — когда одна из них уходит.»

Херб Шрайнер

Зеркало в позолоченной раме отражало женское лицо, доведенное до совершенства. София Верейская, шикарная брюнетка с волосами, которые были темнее воронова крыла, легким движением кисточки подчеркнула скулу лунной пудрой. Ее пронзительные изумрудные глаза венчали длинные ресницы. Каждое прикосновение пуховки приближало ее к нужному образу и прибавляло больше уверенности.

Дверь в будуар открылась без стука.

— Ну что, доченька? — Князь Олег Александрович Верейский вошел, тяжело ступая по персидскому ковру. Его лицо, изборожденное морщинами власти и недовольства, светилось холодным удовлетворением. — Слух пошел, как масло по горячей сковородке. Полдвора уже шепчется, что наш юный император не просто так заходил к тебе в ту памятную ночь. Что он… оставил след поживее воспоминаний.

София не повернулась, лишь встретила его взгляд в отражении. Уголки ее алых губ дрогнули в едва уловимой усмешке.

— Это хорошо, отец. Но недостаточно. — Ее голос был мелодичным, но с ледяной ноткой. — Проклятая Меньшикова уже палит из всех орудий. Весь сегодняшний бал — сплошная ода, посвященная помолвке ее рыжей мышки с Николаем. Надо ломать эту нелепость.

Верейский хмыкнул, приблизившись.

— И как ты это видишь, моя умница?

София наконец отложила кисть. Повернулась. В ее изумрудных глазах вспыхнул азарт охотницы.

— Я не сидела сложа руки. Я использовала древний и тонкий обряд. — она провела пальцем по запястью, где под кружевом манжеты скрывалась едва заметная свежая царапина. — Магическая диагностика покажет… что я лишилась невинности именно в ту ночь, когда я переступила порог его покоев. Обожаю магию лжи. Это так по-женски! И так… убедительно.

Князь Верейский замер. В его глазах мелькнуло восхищение, смешанное с тенью опасения.

— Надеюсь, эта опасная игра оправдает наши ожидания, София. Если нас разоблачат…

— Не разоблачат, — уверенно отрезала красотка. — Я еще «девочка», отец, но мои женские чары крепки. А император… — ее губы растянулись в хищной улыбке, — он и сам не помнит, что с ним было в ту ночь. Идеальная мишень. Один намек, один правильно проведенный ритуал… И он наш. Помолвка с Меньшиковой рассыпется как карточный домик. И трон… станет ближе!

Верейский тяжело положил руку ей на плечо. Его пальцы сжались почти болезненно.

— Умница. Действуй. И приручи этого щенка. Быстро и навеки. — Он развернулся и вышел так же внезапно, как и появился, оставив в воздухе шлейф дорогого табака и тяжелых планов.

София снова повернулась к зеркалу. Поправила идеальную прядь волос. Ее отражение улыбалось холодно и безжалостно. Бал приближался.

Проснулся я от того, что затекли все конечности. Я взглянул на часы, и осознание проклятого факта, что я проспал обед, меня больно ударило в самое сердце. Все-таки кормили здесь прекрасно!

Судя по косым лучам солнца, пробивавшимся сквозь тяжелые шторы, полдень давно миновал. Чертов Рыльский, чертова мастерская, чертовы переваривающиеся сердца Князей… И чего мне спокойно не сиделось⁈

Вернулся-то я еще засветло! Пришлось передать изготовленные кольца Ольге Павловне через того же Рыльского. На свое скромное золотое украшение я строил грандиозные планы… Я продолжал переживать, что регентша его «случайно» потеряет перед помолвкой.

Но вроде как, все было в порядке. Наверное… Когда капитан явился ко мне обратно, он доложил сквозь зубы: «Регентша… оценила ваш жест, государь. Она очень довольна кольцом для дочери. Сочла его знаком… искренних чувств.»

Ха! Если б она знала, какие «искренние чувства» кипят в ее будущем зяте. И в самой невесте!

Я попытался потянуться. Кости затрещали в знак протеста. Не успел я толком сообразить, что меня ожидает в преддверии вечернего ада, как в дверь громко постучали. Настырно. Без остановки. Как дятел в брачный сезон.

— Ваше Императорское Величество? Ваше Величество, простите великодушно! — раздался писклявый голос за дверью.

Я нехотя поднялся с королевского ложа, накинул шелковый халат и открыл дверь. На пороге собрался целый батальон. Возглавляла его пышная дама в грозном коричневом переднике, с мерной лентой через плечо… Как пулеметной лентой. За ней ютилась кучка перепуганных юных служанок с щетками, коробочками и какими-то зловещими инструментами.

— Ваше Величество! — гаркнула командир в переднике, — видимо, главная швея Империи. — Бал уже вечером! А вы только встали! Простите за натиск, но времени в обрез! Приказ Ольги Павловны — привести вас в богоугодный вид! Вы ведь и сами могли бы подняться пораньше! В такой-то день! — ее тон не оставлял сомнений: я был последним безответственным балбесом, а она — спасительницей всего государства.

Меня, ошеломленного, быстро потянули в центр комнаты. Мерная лента обвила грудь, талию, бедра. Щипцы для снятия мерок щелкали, как капканы. Я пытался что-то промычать про «личное пространство» и «императорское достоинство», но слова тонули в вихре команд:

— Обхват груди! Запиши! Так… Длина от плеча! Ширина спины! Подколенный шов! Быстрее, девочки, быстрее! Его Величество изволил проспать!

Завершив «разведку боем», меня без церемоний выпроводили прямиком в ванную. А там уже ждал новый этап пытки. Меня обдало ароматным облаком миндаля и ванили, что было приятно, конечно. Но когда тебя окружают три почтенных матроны с мочалками и решительным видом, а ты гол как сокол…

Призрак Николая материализовался прямо над паровой струей:

«Ох, Соломон, Соломон! — захихикал он. — Великий охотник на демонов, укротитель Князей Бездны, отец государства! А теперь — пенная жертва царского этикета! Смотри, тетенька справа аж вспыхнула! А та, что моет тебе спину, хихикает, как девчонка! Признайся, когда в последний раз тебя так старательно… отдраивали?»

— Заткнись, Ник, — мысленно буркнул я, пытаясь сохранить остатки достоинства под напором мочалки в труднодоступных местах. Да, они краснели. Да, хихикали. И было чертовски неловко. Что до радости от происходящего, то она, безусловно, была. Ну, разве что противоречивая, сардоническая. Все это являлось отличной подготовкой к балу — так я себя утешал. Ну, а в целом, я чувствовал себя куском мяса на предпродажной подготовке.

Вылезти из ванны удалось лишь с чувством глубокой благодарности за то, что это кончилось. Но мои надежды развеялись мгновенно. Меня поволокли в соседнюю комнату. И там… там начался кошмар. Слуги выкатили с десяток вешалок на колесиках, ломящихся от костюмов. Там был и бархат, и шелк, и атлас. И строгие фраки, и расшитые камзолы, и нелепые, на мой взгляд, летние пиджаки всех оттенков радуги. Посреди всего этого буйства они установили тройное зеркало, ждущее свою жертву. И снова меня схватили чьи-то руки и потянули к первой вешалке.

— Хватит! — сорвался я, наконец найдя в себе силы. Голос прозвучал хрипло, но громко. — Мне нужно кофе. Свежая газета. И сейчас же! Иначе никакой примерки!

Главная Швея в коричневом переднике, который теперь казался мне кольчугой, прищурила свои буравчики-глазки.

— Кофе? Крепкий? — она оценивающе оглядела мои, вероятно, все еще помятые черты. — Ага… Видно, что не выспались. Ладно. — она махнула рукой одной из девчушек. — Принеси Его Величеству кофе. Крепчайший. И газету. Ну, и… пару круассанов, что ли. Только смотрите, — она грозно ткнула пальцем в мою сторону, — не заляпайте костюмы!

Спустя несколько томных минут мне вручили чашку, газету и поставили рядом со мной на стол блюдце с воздушными булочками. Кофе был божественен. Горячий, черный, горький, как правда. Пресса «Петербургский Вестник» пестрела светской хроникой и предвкушением «грандиозного события при дворе». Я жадно глотал и то, и другое, пытаясь вернуть себе иллюзию контроля. Пока я зачитывался заметкой о скандале в купеческой гильдии, рука потянулась к круассану. И тут — ШЛЁП!

— Не смейте пачкаться, Ваше Величество! — Главная Швея ударила меня по руке своей мерной лентой, как непослушного щенка. — Руки прочь от еды во время примерки! Доедите потом!

— Ха-ха-ха! — Николай катался по полу от смеха. — Вот она, справедливость! Великого Соломона по рукам бьют! Император, укрощенный мерной лентой! О, это бесценно!'

Я стиснул зубы. Одел-раздел, одел-раздел. Пиджак жал здесь, брюки топорщились там. «Плечи расправьте!», «Грудь вперед!», «Не сутультесь!». Этот долбанный церемониал был пострашнее битвы с Князем Бездны! Единственным островком спасения оставался глоток кофе, украдкой сделанный между сменами костюмов под всевидящим оком Главной Швеи.

Когда меня наконец отпустили, я был облачен в безупречный, но душный парадный мундир императорских цветов — темно-синий с золотом. Мои волосы, аккуратно уложенные, блестели от лака. Лицо, выбритое до скрипа, сияло свежестью. А за окном уже густели вечерние сумерки. Но пахло не свободой, а новой порцией обязательств.

Как раз в этот момент в дверь постучал Рыльский. Сам он щеголял в парадном, белоснежном кителе, который нелепо тянули вниз многочисленные тяжелые ордена. Лицо капитана являло собой все тот же комок напряженных нервов, прикрытый маской служебного рвения.

— Ваше Величество. Пора. Зал полон. Высшая знать жаждет лицезреть своего монарха… и его счастливую невесту. — в его голосе проскользнула едва уловимая горечь. Он протянул мне изящную брошюру. — Вот программа вечера. Ваши речи отмечены. Просто прочтете, когда будет нужно.

Я взял брошюру в руки. Она была толстой, увесистой. С кучей всяких пунктов: «приветственное слово, благодарность регентше, объявление о помолвке, тост за невесту»… Каждая строчка была выверенной и утвержденной «сверху». Меньшикова даже мыслить мне самостоятельно не позволяла. Это был тотальный контроль. Хотя, на ее месте, я поступил бы также…

Я тяжело вздохнул. Пора было идти на бал, — на войну, где вместо пушек звучала музыка, а вместо ядер — свистела ложь. Я надел маску в виде глуповатой улыбки, чуть растерянного взгляда и легкого румянца волнения. Николай Соболев, марионетка всея Руси, был готов к выходу.

Спустя несколько минут Рыльский распахнул двери в главное крыло дворца. Звуки оркестра, гул голосов, звон бокалов — все это накрыло меня густой волной. Мы вышли на галерею, ведущую в главный бальный зал. Внизу пестрело море огней, бриллиантов, мундиров и декольте. Золоченные трубы громко объявили мой визит:

— Его Императорское Величество, Государь Соболев Николай Юрьевич!

Гул стих. Сотни голов склонились в почтительном, но корыстном поклоне. Я спускался по лестнице, улыбаясь во все тридцать два зуба, махая рукой. Представление начиналось. А я думал только о еде, и мой взгляд невольно падал на столы с угощениями для знати.

Не успел я вступить на паркет, как ко мне направилась сама Ольга Павловна. Рядом с ней грациозно плыла Анна.

И… черт меня подери! Она сияла! Её голубое платье, как кусочек утреннего неба, было усыпано перламутровыми пайетками-звездами. Оно переливалось при каждом ее шаге. Корсет подчеркивал точеную осанку. А в пышной рыжей косе… сверкали хрустальные голубые бабочки. Казалось, они вот-вот вспорхнут. И от этого ее синие глаза горели еще ярче, холоднее, словно то были не глаза, а Ригель в созвездии Ориона.

— Вот это вид… — Николай аж присвистнул в моей голове. — Даже я, призрак, оценил. Жаль, что за этой красотой скрывается нож, направленный тебе в спину, Соломон.

— Согласен, Ник, — мысленно ответил я, не сводя глаз с Анны. — Опасная красота. Но чертовски притягательная…

Регентша взяла меня под одну руку, Анну — под другую. Ее хватка была железной. Она повела нас к центру зала, к императорскому столу на возвышении. Оркестр смолк. Все замерли.

— Дорогие гости! — Голос Ольги Павловны, усиленный магией, заполнил зал. — Мы собрались в этот прекрасный вечер, чтобы отпраздновать событие, которое уже давно перестало быть секретом для нашего светского общества! Радостное событие, укрепляющее династию и Империю! Сегодня мы официально объявляем о помолвке Его Императорского Величества Николая Юрьевича и моей дочери, Анны Александровны Меньшиковой! Да…

— Я против! — голос, полный искреннего негодования, прозвучал громом и прокатился по залу.

Князь Олег Верейский шагнул вперед из толпы. Рядом с ним, чуть позади, с высокомерно вздернутым носиком и глазами, полными ядовитого торжества, стояла София. За ними толпилась группа влиятельных князей и графов, их мрачные лица говорили о солидарности. В зале воцарилась гробовая тишина. Настолько глубокая, что я слышал шипение шампанского в бокалах.

Анна резко отвела взгляд в сторону, но я успел поймать на ее губах едва сдерживаемую, ликующую улыбку. «Помолвка сорвется!» — кричало ее выражение лица.

Верейский указал на меня пальцем, дрожащим от праведного гнева:

— Я не могу допустить этого! По всему дворцу гуляют другие слухи, Ваше Величество! Слухи о том, что вы опорочили честь моей дочери, Софии! Что вы после демонического прорыва, в ту роковую ночь, пригласили ее в свои покои и лишили невинности! И теперь, чтобы смыть этот позор, по законам империи вы обязаны жениться на НЕЙ! А не на дочери регентши!

Тишину надрезал многоголосый шепот. Сотни глаз уставились на меня, на Меньшикову, на Анну, на Софию. Некоторые придворные, циничные до мозга костей, уже поднимали бокалы, предвкушая скандальный спектакль. Я почувствовал, как рука Ольги Павловны сжала мою руку так, что кости затрещали. Я сделал шаг вперед, надевая маску растерянного, виноватого юнца.

— Ваше Сиятельство! Ольга Павловна! Я… я никогда бы… — начал я, нарочито заикаясь, тараторя с пафосом. — Мы просто говорили… о поэзии! Клянусь! Я бы не посмел… опорочить честь… такой прекрасной… девушки как София Михайловна! Ой, Олеговна! Это клевета!

Ольга Павловна отпустила мою руку. Ее лицо было ледяной маской. Она сделала шаг вперед, навстречу к Верейскому и, не оборачиваясь, сказала:

— Ваше Величество. Анна. Сядьте за свой стол. — Ее голос был тихим, но резал воздух, как сталь. — И помалкивайте. Я сама со всем разберусь.

Она сделала еще два медленных, властных шага в сторону Верейского. Весь зал замер, затаив дыхание. Она остановилась. Повернулась к Олегу Александровичу… спиной. То был жест глубочайшего презрения. Потом медленно обвела взглядом зал, встречаясь глазами с ошеломленными гостями. Когда она заговорила, ее голос, усиленный магией, звучал холодно и неумолимо:

— Князь Верейский поднимает вопрос чести. Чести его дочери. И чести самого Императора. Игнорировать подобное заявление на глазах у всего света — немыслимо! — Она сделала паузу, давая словам впитаться в уши дворян. — Поэтому… мы разрешим этот спор здесь и сейчас. Магически. Беспристрастно. — Ее взгляд упал на московского князя. В нем вспыхнула ледяная самоуверенная усмешка. — Мы проведем диагностику невинности вашей дочери, князь. Прямо сейчас. Дабы развеять все сомнения раз и навсегда.

Она снова повернулась к залу, ее голос громыхнул:

— Дайте лишь подготовить помещение! Созвать свидетелей! Независимых экспертов-магов! — Ее ухмылка стала шире, почти — оскалом хищницы. — Все желающие удостовериться в справедливости данной процедуры, милости просим присоединиться!

В зале взорвался гул. Ажиотаж, перешептывания, возгласы… Одни звучали в ужасе, другие в предвкушении скандала века. Я не сомневался, что Меньшикова все это предугадала, и теперь ее игра переходила на новый, смертельно опасный уровень. Союзники превращались во врагов. А этот бал становился самым настоящим полем битвы. За короля, которого все считают пешкой.

Юрий Викторович Рябоволов стоял в тени колонны, сливаясь с позолотой и бархатом, как тень, забытая светом. Его безупречный темно-серый костюм не привлекал внимания, а лицо, холодное и непроницаемое, словно было вылеплено из гипса. Он держал в руке бокал с вином, но не пил… Лишь слегка вращал его, наблюдая, как рубиновые блики играют на хрустале.

Его глаза, острые и безжалостные, как хирургический скальпель, были прикованы к императору.

«Интересно…» — мысль скользнула в его голове тихо, словно нож между ребер.

Николай Соболев, вернее, тот, кто им притворялся, только что разыграл идеальную сцену: заикание, растерянность, виноватый взгляд. Но Рябоволов видел то, что другие пропустили. Мгновение. Всего лишь мгновение, когда перед жалким оправданием взгляд государя на долю секунды стал слишком спокойным. Не растерянным. Не испуганным. Расчетливым, как у игрока в шахматы.

«Вот тут ты и споткнулся, самозванец, — Рябоволов медленно поднес бокал к губам, но не сделал ни глотка. Его пальцы сжали хрусталь чуть сильнее, чем нужно. — ты играешь в дурачка, но я знаю, как выглядит настоящий страх. Настоящая растерянность. Ты не Николай. Во всяком случае не тот, что прежде!»

Глава Тайного Отдела наблюдал, как Меньшикова объявляет о магической проверке невинности Софии. Как Верейский бледнеет, но держится. Как Анна едва сдерживает улыбку. Как двор лихорадочно перешептывается.

Но его внимание было только на одном человеке.

«Кто ты? Неужели отец так хорошо натаскал тебя перед смертью? — продолжал размышлять Юрий Викторович. — Хотя нет… Исключено… Твой папаша не был силен в политике и дворцовых интригах… Разве что мать…»

Император сидел за столом, сжимая в руках брошюру с речами, цепляясь за нее, будто за спасательный круг. Но его пальцы не дрожали. Его дыхание было ровным.

«Ты не нервничаешь. Ты просто ждешь предсказуемого исхода, — Рябоволов отставил бокал на поднос проходящего слуги. Его губы чуть дрогнули в подобии улыбки. — И я тоже!»

Мужчина сделал шаг назад, растворяясь в толпе, словно призрак.