Бремя власти I

Глава 20

«Враги — это те, кто помогает нам понять, кто мы есть.»

Фридрих Ницше

Полчаса. Ровно столько мы с Анной сидели на этих позолоченных стульях под прицелом сотен глаз, пока в зале царила нервная, шипящая тишина, прерываемая лишь шелестом шелков и звяканьем бокалов.

Анна сидела рядом, прямая, как штык, в своем мерцающем голубом небесном наряде. Ее рука, холодная и неживая, лежала на моем рукаве. От нее веяло ледяным ветром ненависти, замаскированным под светскую любезность. Я ловил краем глаза едва заметную дрожь в уголках ее губ. То был не страх, нет. Это было предвкушение. Она ждала моего падения с таким же наслаждением, с каким кошка следит за мышью в мышеловке.

Что до меня, то я был предельно спокоен, хотя и старался изображать нервозность, теребя в руках солидную брошюру. Мне было без разницы, кто будет моим противником. Верейские, Меньшиковы, Юсуповы, Долгорукие… Кандидатов на этот пост хватало. Только вот от перестановки слагаемых сумма не менялась.

Так бы и продолжалось наше неловкое молчание, пока слуги не внесли в зал несколько огромных, плотных ширм из темного дерева и дорогой ткани. Их установили на небольшом возвышении в самом центре паркета, отгородив крошечное пространство. Туда же проследовали трое мужчин в строгих черных сюртуках. Они держали дорогие саквояжи. Лекари. Я мгновенно просканировал их, но не обнаружил никакого намека на Эфир или магический резонанс. Это были обычные смертные. Гинекологи от бога, судя по их самоуверенным физиономиям.

Меньшикова, все это время стоявшая у подножия как памятник Мести, снова обратилась к залу. Ее голос, усиленный магией, был гладким, как лезвие только что выкованного кинжала:

— Дорогие гости! К нашему глубочайшему сожалению, — тут она сделала паузу, полную фальшивого сочувствия. — в столице сегодня проходит чрезвычайно важный научный симпозиум по вопросам лечения женских недугов. Санкт-Петербургский государственный университет магии забрал всех сносных целителей. Все светила магической медицины, все эксперты высочайшего уровня… находятся там. Здесь же, увы, — она широким жестом указала на троицу лекарей, — лишь скромные, но опытные представители традиционной, медицины. Надежные мужи науки!

Я чуть не фыркнул. Да, я как раз мельком читал в утренней газете о том самом симпозиуме. Как же «удачно» он совпал с торжеством во дворце! А Ольга Павловна тем временем продолжала, наращивая градус цинизма:

— Ввиду экстренности ситуации и во избежание затягивания столь щекотливого вопроса, осмотр пройдет по старинке. Как это принято у простых женщин, лишенных дара. Не через магический анализ, а через… физический контакт. Для точности диагноза.

Верейский вспыхнул, как факел. Он рванулся вперед, лицо его побагровело.

— Это немыслимо! — заорал он, теряя остатки аристократизма. — По закону! По вековым устоям! Дворянку, тем более княжну, осматривают ТОЛЬКО маги-лекари! Это гуманно! Деликатно! Вы хотите опозорить мою дочь на глазах у всего Петербурга⁈

София стояла рядом, бледная, с расширенными от непонимания глазами. Она, выросшая в тепличных условиях магической медицины, явно не представляла, что такое «физический контакт» в исполнении бородатых мужиков с холодными руками.

Меньшикова ухмыльнулась. Откровенно. Злорадно. На глазах у всего замершего зала. Она достала из складок платья лист гербовой бумаги с массивной печатью.

— Закон, князь, — она протянула слово, наслаждаясь моментом, — изменился. Буквально сегодня. Отныне, в экстренных случаях, требующих немедленного разрешения, женский осмотр для представительниц любого сословия, включая высшее, может проходить относительно публично и с применением методов… физического контакта. Вот документ! — Она высоко подняла бумагу над головой, давая всем рассмотреть печать, а потом, не спеша, направилась к нашему столу.

Ее каблуки отстукивали дробь по паркету, как барабанная дробь перед казнью. Она остановилась передо мной, протягивая бумагу и перьевую ручку с золотым пером.

— Ваше Величество. Подпишите, будьте добры. Указ вступает в силу после вашего высочайшего одобрения.

Я изобразил растерянного щенка, неуверенно взял ручку, сделал вид, что с трудом разбираю казенные закорючки, и с важным видом вывел на бумаге крупную, неуклюжую подпись: «Соболев Н. Ю.».

Как только чернила чуть подсохли, Меньшикова выхватила бумагу и повернулась к Верейским с ядовитым торжеством в глазах:

— Документ подписан Его Императорским Величеством! И вступает в силу немедленно! Князь Верейский, княжна София… Время доказать вашу правоту или признать клевету. Прошу!

По залу пронесся гул, как на базаре. Шепотки слились в возмущенное жужжание. Кто-то ахал, кто-то хихикал, кто-то прятал лицо за веером.

— Боже, Соломон! — завопил Николай в моей голове. — Она же гениальная стерва! Относительно публично⁈ Физический контакт⁈ Да они сейчас Софию опозорят перед всем светом! А ты, болван, подмахнул! Я бы никогда…

— Заткнись, Ник, — мысленно усмехнулся я. — Это шедевр политической подлости. Я почти восхищен.

Я перевел взгляд на клеветников. Верейский стоял, как приговоренный. Он посмотрел на дочь. Девушка была белее мрамора, но в ее глазах горел тупой, животный страх, смешанный с непониманием. Она кивнула отцу, дрожащими губами прошептав что-то вроде: «Нужно… нужно идти до конца…». Она все еще не понимала, в какую пропасть ее толкают. Верейский, похожий на человека, идущего на эшафот, взял дочь под руку и повел к ширме. Его взгляд, брошенный в сторону Меньшиковой, мог бы испепелить воду во всех океанах. Он буквально втолкнул Софию за ширму и отошел в сторону, уткнувшись взглядом в пол, плечи его сгорбились под тяжестью немыслимого позора.

Тишина натянулась, как струна. Все замерли, прислушиваясь. И вот… раздался первый возмущенный визг Софии. Громкий, пронзительный.

— Ай! Не смейте! Руки прочь! Как вы смеете⁈ Уберите эти… эти штуки! Фу! Это мерзко! Отец!!! ОТЕЦ!!!

Потом послышалась возня, шлепок, чье-то мужское ворчание, и… БАМ! Один из лекарей, пожилой мужчина с окладистой бородой, вылетел из-за ширмы, потирая щеку, на которой краснел четкий отпечаток дамской туфельки. По залу прокатилась волна сдержанного, но дружного смеха. Даже самые чопорные дамы не смогли удержаться от улыбки.

Меньшикова стояла, как истукан, но уголки ее губ подрагивали от едва сдерживаемого торжества.

Прошло еще пять минут, и ширму раздвинули. София вышла. Она была неузнаваема. Волосы растрепаны, шляпка съехала набок, платье помято. Ее глаза, огромные и пустые, блуждали по залу, пока не нашли отца. В них был немой, животный укор: «За что⁈»

Интриганка дрожала. Лекари вышли следом, вытирая пот со лбов. Главный из них, тот самый, что получил туфлей по лицу, выступил вперед, поправил очки и громко, на всю тишину зала, объявил:

— Осмотр завершен! На основании проведенных процедур… констатирую: Девушка полностью невинна! Признаков дефлорации не обнаружено!

Гул одобрения, смешанного с разочарованием, прошел по залу. Меньшикова сделала шаг вперед, ее лицо сияло холодной победой.

— Что ж, князь Верейский! Ваша дочь чиста, и мы рады за нее! — голос ее звенел сталью. — Однако! Ваша гнусная клевета на Его Императорское Величество и на мою дочь, будущую императрицу, доказана и очевидна! Обвинения были публичны, оскорбительны и…

— Матушка!

Голос Анны прозвучал неожиданно громко и четко. Она встала, ее голубое платье замерцало в свете люстр. Все взгляды устремились на нее. Регентша даже слегка опешила.

— Матушка, прошу вас! — Анна говорила с подчеркнутой почтительностью, но в ее глазах горел странный огонь. — Сегодня день великой радости для Империи, для нашей семьи. Не омрачайте его суровым наказанием, пусть даже и заслуженным. Пусть князь и княжна Верейские… просто покинут наш дом. Сейчас. Без лишнего шума. Навсегда! Пусть этот инцидент останется для них уроком.

Меньшикова сжала губы. В ее глазах мелькнуло раздражение — дочь переигрывала ее, крадя момент триумфа и демонстрируя милосердие. Но публично перечить будущей императрице она не могла. Она резко кивнула.

— По просьбе моей дочери… Извольте, князь. Убирайтесь. Немедленно. И да… не показывайтесь нам на глаза до особого распоряжения!

Верейский не сказал ни слова. Он лишь бросил на Меньшикову и Анну взгляд, полный такой немой, кипящей ненависти, что по спине пробежали мурашки даже у меня. Он схватил дочь, которая смотрела на него теперь с немым ужасом, как на предателя, и почти силком потащил ее к выходу. Толпа расступилась перед ними, как перед прокаженными. За ними шлейфом потянулись их немногочисленные сторонники. Позор был тотальным.

Меньшикова выпрямилась, смахнув невидимую пылинку с платья.

— Ну что ж, дорогие гости! Темные тучи развеяны! Позор изгнан! Пришло время настоящего праздника! — она хлопнула в ладоши. — Оркестр! Музыку! Да здравствует помолвка!

Зал взорвался аплодисментами.

Были ли они искренними? Пожалуй, что нет. Таилось ли за ними облегчение? Думаю, да. Они были радостными от того, что им не довелось стать непосредственными участниками этого спектакля. Теперь можно было, наконец, пить и веселиться… Хлеба и зрелищ… Хлеба и зрелищ… Вечное топливо для толпы.

Меньшикова подошла к нам. Ее пальцы быстро и незаметно всунули мне в руку маленькую бархатную коробочку. Анне она передала другую, побольше. Программа бала, та самая брошюра, которую дал мне Рыльский, предписывала мне зачитать нудную, заранее заготовленную речь о долге, династии и милости Божьей.

Но я решил послать всё к черту.

Ольга Павловна жестом попросила тишины. Оркестр смолк. Все взгляды снова устремились на нас. Я почувствовал, как Анна напряглась рядом, ожидая фальшивых, казенных слов. Я встал, выпрямился. Не как марионетка, а как… ну, как человек, решивший сыграть свою роль чуть иначе.

— Анна Александровна, — мой голос прозвучал без дурацкой дрожи, с искренним, на вид, теплом. Я взял ее холодную руку в свою. Она попыталась едва заметно дернуть, но я сжал сильнее. — Сегодня, перед лицом всей Империи, я хочу спросить не как император у подданной. А как мужчина… у женщины, чей образ с первого взгляда запал мне в самое сердце. Запал, как искра в сухую траву, и разгорелся в неугасимое пламя.

Я видел, как дрогнули ее ресницы. Удивление? Злость? В зале послышался восторженный вздох какой-то сентиментальной дамы.

— Ты — утро после долгой ночи. Ты — первый луч солнца в начале весны. Твоя красота ослепляет, твой ум восхищает, а твоя сила духа… — я сделал паузу, глядя ей прямо в ледяные синие глаза, — … способна вдохновить меня на любой подвиг. Анна Александровна Меньшикова… Согласна ли ты осветить мой путь, став моей женой? Моей императрицей? Моей единственной?

Я открыл бархатную коробочку. В ней, на черном шёлке, лежало кольцо. Белое золото, сплетенное в изящную виноградную лозу, усыпанную бриллиантовой росой. И в центре — три огненных рубеллита, горевших, как три капли ее ненависти, как три обещания грядущей войны. Оно было прекрасно. Опасно. Как и она.

Анна замерла. Весь зал замер. Даже Меньшикова смотрела на меня с неподдельным изумлением. Мол этот дурак… способен на такое? Анна медленно, будто через силу, кивнула. Ее губы шевельнулись:

— Да… Ваше Величество. Согласна.

Зал взревел. Аплодисменты, крики «Ура!», «Да здравствуют император и будущая императрица!», звон бокалов. Я надел кольцо на ее палец. Оно село идеально. Она посмотрела на него, потом на меня. В ее глазах, среди льда, мелькнуло что-то… сложное. Непредсказуемое. Не просто ненависть. Что-то еще. На мгновение. Я усмехнулся ей в ответ. Девушка вручила мне мое кольцо. Теперь это значило, что война началась. «Клеопатра» готовилась победить Цезаря.

— А теперь, — провозгласила Меньшикова, перекрывая шум, — по традиции! Первый танец жениха и невесты! Музыка!

Заиграли первые такты вальса. Анна автоматически приняла позу. Я почувствовал, как ее рука легла на мое плечо, моя — на ее гибкую, затянутую в корсет талию. И тут меня осенило.

— Ник! — мысленно крикнул я призраку, паникуя. — Танцевать! Сейчас! Умеешь⁈

— Умею⁈ — заверещал Николай в моей голове. — Я лучший танцор Петербурга, Буратино! Дай сюда мое тело!

Я отпустил контроль, и случилось чудо. Мои ноги, мои руки, моя спина — все вдруг обрело изящную, уверенную пластику. Я повел Анну в вальсе легко, грациозно, с такой непринужденной элегантностью, что в зале снова прошелся восхищенный шепот. Анна взглянула на меня с новым удивлением.

— Вы… неожиданно искусны, Ваше Величество, — прошептала она, улыбаясь в такт музыке для зрителей. Но в ее шепоте слышался холод. — Надеюсь, ваша ловкость на паркете не покинет вас… в более опасных играх.

— О, моя дорогая Аннушка, — я парировал, кружа ее, мой голос лился медом, лицо сияло глуповатым восторгом. — Твоя красота окрыляет меня! Глядя на тебя, я чувствую, что способен танцевать на острие ножа! Или укротить самого свирепого демона! Ты — мое вдохновение, мой живой оберег от всех напастей!

Она чуть не споткнулась. Ее пальцы впились мне в плечо.

— Ваши комплименты… ядовиты, как вино из белены, — прошипела она, не теряя улыбки. — Надеюсь, вы не отравитесь им сами.

— Риск — благородное дело, моя жгучая роза! — я закружил ее быстрее. — А ради тебя я готов на любой риск! Даже на вечную войну с твоим ледяным взором!

Она стиснула зубы. Я видел, как дрожит ее нижняя губа от бешенства, скрытого под маской. Мы закончили танец под гром аплодисментов. Я мысленно поблагодарил Николая. Он в моей голове тяжело дышал, но был доволен собой.

— Блестяще, Ник! Мастер-класс!

— Я же говорил! Танцы — это… мое все! Кроме выпивки и дебошей…

Едва отзвучали последние аплодисменты, как Меньшикова снова подняла руку.

— Дорогие гости! В честь столь радостного события — праздничный салют! Прошу всех в парк! А потом мы уже приступим к пиру!

Толпа хлынула к выходу в дворцовый парк. Я шел рядом с Анной, ощущая на себе ее ненависть, как химический ожог. Но тут… я поймал чей-то неприятный взгляд. Тот самый. Холодный, неотрывный, как прицел. Рябоволов. Он стоял чуть в стороне от основного потока, опираясь на трость. Его синие глаза, лишенные всякого выражения, были прикованы ко мне. Он не аплодировал, не улыбался. Он изучал. И когда наши взгляды встретились, он медленно, почти незаметно, кивнул. Затем его взгляд скользнул вглубь парка, туда, где начинался знаменитый зеленый лабиринт из стриженых кустов. И указательный палец его свободной руки едва заметно дрогнул в том же направлении, мол пойдем туда, пошушукаемся…

Адреналин ударил в виски. Новый опасный игрок выходил на поле.

— Анна, прости, — пробормотал я, изображая смущение, — дела… императорские… Срочно! Вернусь к пиру! Даю слово!

Я рванул в сторону лабиринта, пока Меньшикова отдавала приказы распорядителю фейерверков. Сзади сразу же зашуршали шаги. Рыльский и двое гвардейцев метнулись за мной, как борзые.

— Ваше Величество! Куда⁈ — рявкнул капитан, пытаясь меня догнать.

Но из тени колонны вышел Рябоволов. Он преградил им путь, едва заметным движением трости.

— Капитан. Господа. Не беспокойтесь. Его Величеству требуется… конфиденциальная беседа. По вопросам государственной важности. Я лично прослежу за его безопасностью. — Его голос был тихим, но в нем звучала непоколебимая власть. Абсолютная и подавляющая.

Рыльский замер. Он посмотрел на Рябоволова, потом на меня, скрывающегося в тени кустов лабиринта. На его лице отразилась борьба: долг против страха перед Главой Тайного Отдела. В итоге страх победил. Он резко кивнул, махнул рукой гвардейцам, и они отошли в сторону, растворившись в толпе галдящих гостей.

Рябоволов беззвучно последовал за мной в зеленые, таящие неведомые угрозы, коридоры лабиринта. Я шел, изображая легкомысленное любопытство, но каждый нерв был натянут, как тетива. Источник внутри гудел, готовый выплеснуть ад на угрозу.

— Соломон! Он знает! Я чувствую! Он знает! — паниковал Николай в моей голове. — Мы раскрыты! Он сейчас…

— Замолчи, Ник, — мысленно огрызнулся я. — Эта партия еще не кончена. Готовься ко всему.

Мы углубились достаточно далеко. Повороты лабиринта скрыли нас от света фонарей и шума толпы. Тишина здесь была почти гробовой, нарушаемая лишь шелестом листьев под легким ветерком и нашим дыханием. Рябоволов остановился на небольшой площадке, где сходилось несколько дорожек. Он повернулся ко мне. Его лицо в лунном свете казалось особенно аристократичным, как у древнего вампира.

— Ваше Величество, — начал он. Его голос был ровным, без интонаций. — Вы… крайне непохожи сегодня на себя прежнего.

Я изобразил глуповатое недоумение, широко раскрыв глаза:

— Непохож? В смысле? Я — это я! Николай Соболев! Царь, батюшка… ну, вы знаете! У меня сегодня просто очень хорошее настроение! Помолвка все-таки! — Я бестолково развел руки в стороны.

Рябоволов даже не моргнул. Его синие глаза буравили меня.

— Где ваша медная пуля, Соломон Козлов?

Этот вопрос прозвучал, как удар. Прямо в солнечное сплетение. В моей голове раздался визгливый вопль ужаса. Николай бесновался из-за паники. Я потерял контроль. Я почувствовал, как моя собственная маска дурачка на миг сползла. В глазах, наверняка, мелькнуло что-то не императорское. Нечто холодное и опасное. Я попытался снова натянуть улыбку, но уже было поздно.

— Ага, — тихо произнес Рябоволов. Словно констатировал факт. На его бесстрастном лице наконец появилось легкое, леденящее удовлетворение. — Вот оно. Настоящее лицо. Под маской дурачка. Под личиной императора.

— Вы собираетесь убить меня? — спросил я, уже не играя. Голос мой звучал низко и спокойно. Рука инстинктивно потянулась к тому месту под сюртуком, где обычно висел кольт. Но сегодня оружия не было. Только магия и кулаки. — Ради того, чтобы выяснить истину?

Рябоволов слегка покачал головой.

— Убить? Нет. Что вы! Это было бы… нерационально. Слишком много вопросов. Слишком много шума. Да и государство не устоит… Будет смута. — Он сделал маленький шаг вперед. Его трость слегка приподнялась. — Но избить до полусмерти… в качестве диагностики… Этого вполне будет достаточно. Поединок, как вы, наверняка, знаете, рассказывает о человеке все! Это… приемлемо. И информативно.

Внутри меня что-то екнуло. Не страх. Почти… уважение. Холодный, циничный, умный враг. Редкость. Я усмехнулся уже по-настоящему. Без дурацкой маски.

— Понятно. Типичный деловой подход. — я медленно расставил ноги, готовясь к прыжку, к удару, к чему угодно. Источник закипел внутри, набирая силу. Я встретил стальной взгляд противника. — Что ж, Юрий Викторович… Давайте выяснять истину. Только учтите… — я отвел взгляд куда-то за его плечо, изобразив мимолетное замешательство, — … я не самый покладистый спарринг-партнер.

В тот миг, когда его внимание на долю секунды дрогнуло, я выбросил руку вперед. Не для жеста. Для выстрела. Сгусток чистой, белой солнечной энергии, раскаленный до ядра звезды, вырвался из моей ладони, превратившись в ослепительный огненный пульсар, и рванул прямо в грудь Главы Тайного Отдела Российской Империи…