Бремя власти II

Глава 10

«Искусство — это религия, которая имеет своих жрецов и должна иметь своих мучеников»

Оноре де Бальзак

За окном тихо стелился вечер. Я стоял перед проклятым зеркалом, ощущая себя выряженной куклой на витрине дорогого, но абсолютно бесполезного магазина. Слуги копошились вокруг, их пальцы-паучки лезли под воротник, поправляли складки на идиотском роскошном фраке цвета ночной бездны. Бархат, золотые пуговицы — весь этот маскарад стоил больше, чем годовое жалованье всех моих охотников вместе взятых. В отражении лицо Николая казалось восковым, бледным, с синевой под глазами, резко контрастирующей с рыжими волосами. Мой источник магии был пуст. Совершенно. Он ныл тупой болью где-то под ложечкой, как выскобленный дочиста котел. Каждый вдох давался с усилием.

— Ну не красавец ли я? — Николай прозвучал в голове сладко-кислым переливом, будто лимон, обмазанный медом. — Бархат к моим глазам подходит просто идеально, подчеркивает благородную бледность. А фрак… ммм… сидит как влитой. Жаль только, что под ним скрывается не истинный владыка империи, а какой-то древний параноик, которого колотит после вчерашних разборок в порту.

Я проигнорировал и резко дернул галстук-бабочку, будто он меня душил, затем смахнул невидимую пылинку с бархатного плеча. Вчерашняя ночь нахлынула яркой, горячей и кровавой волной.

Красный Октябрь. Грохот взрыва, разорвавшего ворота. Адская какофония боя в зале притона. Весельчак с его хищной ухмылкой и поганым стилетом. Свинец, превратившийся в кошмарную пародию на человека от глотка чистой Скверны. Горечь потерь: Бармен, сраженный как дуб, лица людей Песца, на которых я не успел даже взглянуть перед боем, несколько охотников… Но и победа. Твердая, неоспоримая, как удар моего клинка, рассекший череп монстра. Империя гнили рухнула за одну ночь.

Что до Песца, то я припер его к стенке, как и планировал. А я ведь с самого начала предлагал ему работать на меня… А так… Сломал хребет его амбициям. Теперь он стал моим управляющим на коротком поводке. Его криминальный мир превратился в мою новую шахматную доску. Нынче он должен был легализовать полезное и спалить ненужное дотла. Но не только Степан влез в намордник…

Орловская тоже присоединилась к моей команде, стала моей правой рукой, замом по боевой подготовке и операциям в клане. Помню ее взгляд после назначения — ледяное озеро (в этом она похожа на Анну), по которому пробежала трещина… Только вот чего? Удовлетворения? Признания? Хотя, впрочем, неважно. Пока это рычаг. Я оставил ей четкие, как приказ на поле боя, указания: превратить «Цунами» в крепость, закупить снаряжение, инвентаризировать трофеи. Дал ключи от клановой казны. Пусть хозяйничает. Охотники ее приняли: ярость Валерии уважали, а это дорогого стоило.

«Другие кланы зашевелятся, Соломон», — ее слова эхом прокатились в памяти, холодные и острые, как ее клинки, когда мы остались вдвоем на задымленной крыше. — Новых игроков не любят. Особенно таких дерзких. Будут палки в колеса вставлять на каждом шагу. Вызывать на дуэли за честь мундира или оскорбленную гордость. Готовься. Серебряные и Золотые — они не бандиты с окраин. У них связи, влияние. Надеюсь, они переломают тебе пару костей…'

Ухмылка сама растянула мои губы в зеркальном отражении. Пусть шевелятся. Пусть вызывают. Я ломал королей демонов и усмирял джиннов. Сломаю и их. Любого, кто посмеет встать на пути. Но мой источник… пока пуст. Эта мысль вонзилась в уверенность, как отравленная игла. Сила. Мне нужна была личная СИЛА. Срочно. Иначе следующий Свинец, или вызов от какого-нибудь зазнавшегося Золотого Охотника станет моим финальным аккордом.

Дверь распахнулась без предупреждения, стукнув о стену. В проеме, заполняя его всей своей могучей статью, появился Рыльский. Парадный мундир сидел на нем безупречно, но вот лицо… Лицо было каменной маской, под которой клокотала лава. Глаза метали молнии.

«Неловкость? — подумал я. — Хотя нет. Гнев, смешанный с отчаянием и тлеющей надеждой. Опасная смесь.»

— Вы готовы, ваше высочество? — его голос прозвучал туго, как тетива лука перед выстрелом.

Я же не отрывал взгляда от зеркала, будто проверял прочность своей маски.

— Почти, Лев Павлович. Жду только перчатки. Или вы предпочитаете, чтобы император явился на оперу с голыми руками? — бросил я с нарочитой легкостью.

Он шагнул внутрь, как буря — в зону спокойствия. Его острый взгляд резанул по слугам. Те отпрянули, словно ошпаренные, и выскользнули из комнаты. Дверь притворилась. Воздух сгустился, стал тяжелым, как перед грозой.

Он подошел ближе. Слишком близко для подчиненного. Его дыхание было учащенным.

— Я тоже жду, ваше высочество, — прошипел он, голос упал до опасного шепота, полного ярости. — Жду не перчаток. Жду РЕЗУЛЬТАТОВ. Я рискую не просто головой… Я рискую ЧЕСТЬЮ! Каждый день прикрываю ваши… ночные вылазки! Каждую ночь таскаю золото из императорской казны, как последний казначей-вор! А что взамен? Воздух! Обещания! И ее… ее взгляды, Николай! Взгляды Ольги Павловны, которые режут по живому! Я вижу, как она смотрит на меня… С холодным расчетом, как на инструмент! А я…- он сжал кулаки, — Я не мальчик для битья! Не вечный подавальщик услуг в долг! Я не намерен вечно балансировать на лезвии ножа за ваши авантюры! Когда⁈ КОГДА я получу хоть что-то⁈ Хоть ниточку! Хоть намек!

Я медленно, как хищник, повернулся к нему всем корпусом. Встретил его пылающий взгляд своим — абсолютно спокойным, ледяным, как глубины космоса. Моя маска Николая -дурачка вмиг испарилась. Перед ним стоял Царь Соломон.

— Сегодня, Лев Павлович, — мой голос был ровным, металлическим, без повышения тона, но каждый звук падал, как камень. — Здесь и сейчас. На этом дрянном спектакле. В императорской ложе. Рядом с Анной. Она всё знает. Слышит шепотки фрейлин за чаем. Видит мать без масок вечером, когда та думает, что никто ее не видит. Я вытяну из нее эту ниточку. Вытяну крючок, за который ты сможешь зацепиться. Зацепиться за свою… возлюбленную. — Я сделал едва заметную паузу, давая словам вонзиться в его лоб. — Довольно ли тебе ЭТОГО в качестве аванса? Или ты предпочитаешь продолжать истерику здесь, в моих покоях, рискуя сорвать весь вечер?

Он замер. Казалось, он даже перестал дышать. Гнев в его глазах не погас, но смешался с чем-то другим… с жадной, почти болезненной надеждой и… страхом. Страхом поверить и снова быть обманутым. Его челюсть напряглась, он резко, почти механически кивнул.

— Довольно. Пока что. — слова вырвались хрипло. Он сделал шаг назад, к двери, его осанка потеряла часть прежней ярости, но не напряжение. — Экипаж ждет. Не заставляйте… даму ждать. — Он выдохнул, развернулся и вышел, оставив дверь приоткрытой. Запах его ярости и отчаяния еще висел в воздухе, смешиваясь с ароматом дорогого мыла и пыли на бархате. Я взял перчатки со стола и направился вслед за капитаном.

Парадный холл встретил меня ослепительным ударом по глазам. Золото лепнины, хрустальные подвески люстр. Они, размером с человеческую голову, отражали тысячи огоньков свечей. И все это кричало о богатстве, наглом и бесполезном. Воздух был густ от воска, дорогих духов… Что-то тяжелое, амбра и жасмин.

А еще была тоска… Гнетущая, как предчувствие похорон. Опера, чтоб ее… Жизнь за царя! Какая ирония. Пьеса о слепой преданности, когда каждый второй в этом проклятом дворце только и мечтает всадить нож мне в спину. Мне бы сейчас быть на Причале №7, слушать, как Орловская кроет матом нерасторопных подрядчиков, или допрашивать Песца о первых шагах легализации его криминального болота. А не готовиться слушать завывания какого-то тенора о любви к тирану.

— Культурный уровень, старик, — Николай влез в голову, его голос завенел ехидством, как вилка по хрусталю. — Неотъемлемая часть образа просвещенного монарха. Обязательная программа для высокородных ублюдков, коими мы и являемся. Император обязан мелькать в ложе, как дорогая безделушка в витрине антиквара. Расслабься, потерпи. Может, Анна сегодня в чем-нибудь… волнующем появится. Все-таки опера — повод!

— Заткнись, сопляк, — мысленно рявкнул я, отгоняя его шепот, как назойливую муху. — Начитался Маккиавелли? Теперь стал рассуждать над природой Государя? Настоящий культурный уровень — это когда твою разваленную империю не растаскивают по кускам алчные шакалы, пока ты слушаешь арии…

В этот миг я поднял взгляд, и воздух словно выбило из легких. Не то чтобы я часто терял дар речи, но…

Они спускались по главной лестнице, как по сцене. Ольга Павловна шагала первой. Несокрушимая, как айсберг, в траурном бархате чернее ночи. Ее платье не струилось… Оно властвовало, поглощая свет. Лицо ее казалось маской ледяного спокойствия. Она лишь скользнула по мне взглядом, оценивающе, как бухгалтер по сомнительному активу. Ну прямо ворона, охраняющая свое гнездо!

Но рядом с ней…

Рядом с ней спускалась Анна.

Она была… сиянием. Не просто красивой, а ЯВЛЕНИЕМ. Платье, раскрашенное глубиной ночного неба, из тяжелого, мерцающего шелка, было усыпано вышитыми серебряными звездами. Каждая служила крошечным маячком. Оно облегало ее фигуру с вызывающей, почти скульптурной точностью, подчеркивая каждый изгиб красивого женского тела. Казалось, это не ткань, а вторая кожа, отлитая из тьмы и звездной пыли.

Ее волосы, тот самый огненный водопад, были уложены в невероятно сложную конструкцию: часть локонов ниспадала на шею, остальные были собраны высоко, переплетены жемчужными нитями и шпильками с крошечными сапфирами, которые перекликались с холодной синевой ее глаз.

Лицо представлялось фарфоровым совершенством с легчайшим румянцем на скулах. А глаза… Холодные голубые озера. Да… Я почти утонул в них… Если бы сегодня в их глубине не играли искры… Не теплые, а как отточенные стальные иглы. Искусные. Опасные. Выверенные до микрона. Как и ее походка — плавная, неспешная, королевская.

И главное. На безымянном пальце ее левой руки. Сверкало мое кольцо. Лоза из темного серебра, вплетенная в золото с рубеллитами — каплями застывшей крови и солнца. Оно горело на ее бледной коже, как маяк, как печать, как немой укор или вызов. Она его надела. Сознательно. Зачем? Напоминание о Крыме? О Глебе? О том поцелуе, что обжег нас двоих? Или это был просто безупречно подобранный акцент к образу «счастливой невесты»?

— ВОТ ВИДИШЬ! — Николай в голове просто взорвался от восторга, его мысленный визг чуть не оглушил меня. — Наделa! Я же говорил! Абсолютная красавица! И кольцо… черт возьми, Соломон, оно на ней смотрится… правильно. Как часть ее души. Хоть ты и вложил в него обыкновенное мастерство, а не любовный сонет.

Она уловила мой взгляд. Уголки ее идеально накрашенных губ дрогнули, сложившись в улыбку. Ослепительную. Фальшивую до тошноты. Улыбку с обложки посредственного журнала. Мастер-класс актерского мастерства. Как она умудряется так безупречно лгать всем телом, каждой клеткой? Даже у меня так не получалось!

Я вдохнул, ощущая, как маска Николая-дурачка наползает на мое истинное лицо. Теплая, глупая улыбка растянула мои губы, глаза округлились в наигранном восхищении. Я шагнул к подножию лестницы, галантно, с чуть преувеличенным изяществом, склонился в поклоне. Моя рука нашла ее протянутую руку, холодную, гладкую, как мрамор. Губы коснулись кожи чуть выше пылающего рубеллитами кольца. Запах ее духов ударил в нос — горьковатый ирис и холодный альпийский цветок. Дорого. Сложно. Умопомрачительно.

— Вы… вы ослепительны, Анна Александровна, — прошептал я с придыханием, поднимая глаза и удерживая ее руку в своей, изображая легкий трепет. — Сияние настоящих звезд меркнет перед вами сегодня. Небо, должно быть, ревнует, что вы украли его лучшие самоцветы для своего наряда.

Ее пальцы слегка сжали мои. Без нежности. Скорее… как проверка на прочность. Ее улыбка не дрогнула, но в синих озерах глаз мелькнула злобная искорка.

— Вы слишком щедры на комплименты, Николай! — ее голос зазвучал, как перезвон серебряных колокольчиков, мелодично и бездушно. — Это всего лишь… предвкушение чудесного вечера. Искусство, музыка… высшее общество. — Она бросила быстрый, почти незаметный взгляд на свою мать, стоящую чуть поодаль. — И конечно, возможность провести время с вами. Это придает всему особый… блеск.

Ее пальцы снова сжали мои, но в этот раз чуть сильнее. Я кивнул Регентше, сделал ей парочку дежурных комплиментов и заместо лакея открыл парадную дверь, демонстрируя перед дамами свою уязвимость. Мы вышли во двор. Там нас уже ждал транспорт.

Императорский паромобиль был не столько транспортным средством, сколько бронированной гостиной на колесах. Мягчайшая кожа кресел цвета сливок, полированное красное дерево панелей, мерцающие хрустальные флакончики с духами в бархатных нишах — все кричало о роскоши, призванной отвлечь от того, что за бронированными стеклами мелькал настоящий, грязный Петербург. Я сел с краю и оказался втиснут в угол роскошного дивана, рядом с Анной. Ее платье шелестело звездами при малейшем движении, а холодок от ее кожи ощущался даже через рукав моего фрака. Напротив, в глубоких креслах, восседали Ольга Павловна и Рыльский. Капитан выглядел так, будто сидел не на мягкой коже, а на раскаленных углях.

Машина тронулась с места с едва слышным, глубоким урчанием своего парового сердца. За окном поплыли огни ночного города, искаженные каплями начинающегося дождя. Нас сопровождала мрачная кавалькада: несколько паромобилей охраны с тревожными синими мигалками. Цирковая процессия, чтоб ее… А я был главным клоуном в самой дорогой клетке.

— Надеюсь, постановка вас впечатлит, Николай — начала Ольга Павловна, ее голос был гладким, как полированный агат. Пальцы с длинными, острыми ногтями перебирали нитки жемчужного ожерелья. — Труппа молодая, но режиссер-постановщик… человек с амбициями. Говорят, он ввел несколько смелых трактовок. Особенно в сцене гибели главного героя. — Ее синие глаза, холодные и оценивающие, скользнули по мне. Взгляд гребанного бухгалтера, проверяющего счета!

Я тут же проявил маску восторженного простака, широко улыбнувшись. — О, матушка, я просто уверен! — воскликнул я с чуть наигранным энтузиазмом. — Особенно если там будут красивые певицы! Анна, вы ведь не будете ревновать? — я игриво подмигнул девушке.

Анна повернулась ко мне, ее лицо озарилось ослепительной, словно сошедшей с рекламного плаката, улыбкой. Она положила руку мне на рукав — это было легкое, но ощутимое прикосновение. — Ни капли, мой дорогой Николай! — ее серебряный голосок зазвенел искренним, как казалось, весельем. — Пусть весь мир видит, какой у меня избранник — настоящий ценитель прекрасного! Я лишь буду гордиться вами. — Ее глаза сияли любовью и доверием, но где-то в самой глубине, за этим искусным блеском, я уловил холодную сталь и едва заметную тень напряжения. Она играла безупречно. Ее пальцы слегка сжали ткань моего рукава. Отнюдь не ласково. Скорее, как скрытое предупреждение или напоминание о кольце на ее пальце.

— Искусство требует жертв, Николай, даже в восприятии, — сухо парировала Ольга, ее взгляд скользнул по руке дочери на моем рукаве. — Главное, чтобы трактовка не переходила в… вульгарность. Или, того хуже, в крамолу. — ее пальцы сжали жемчуг на ожерелье.

Рыльский сидел, как на штыках. Он старательно смотрел в окно, на мелькающие огни и мокрый асфальт, но его взгляд то и дело, словно магнит, притягивался к профилю Ольги Павловны, к ее рукам, перебирающим жемчуг. Его могучая грудь под мундиром вздымалась чуть чаще обычного. Когда машина слегка качнулась, входя в поворот, его колено случайно коснулось ноги Ольги. Рыльский вздрогнул, как от удара током, и резко отпрянул, вжимаясь в свое кресло. Его смуглое лицо залила густая краска, он сглотнул, будто в горле застрял ком.

Ольга лишь едва заметно подняла бровь, даже не взглянув на него. Ее внимание было всецело поглощено влюбленной парой.

— Анна, милая, не забудь после спектакля заглянуть к графине Воронцовой, — сказала она ровным голосом, словно ничего не произошло. — Она настаивает на твоем мнении по поводу цветов для свадебного букета. В их роду множество специалистов, но она, как главный поставщик роз и фиалок ко дворцу, сильно беспокоится. Говорит, что только твой вкус безупречен.

— Конечно, маменька! — тут же откликнулась Анна, ее улыбка не дрогнула. — Я уже предвкушаю наше маленькое цветочное совещание. — ее пальцы снова сжали мой рукав. На этот раз сильнее.

Рыльский, все еще багровый, прокашлялся.

— Ваше высочество, княгиня… — его голос звучал хрипло, он явно боролся за контроль, — стоит ли так беспокоить Анну Александровну перед свадьбой мелкими хлопотами? Может, поручить все это дело фрейлинам?

Ольга наконец повернула к нему свой ледяной взор.

— Капитан Рыльский, — произнесла она медленно, растягивая слова, — устройство императорской свадьбы — это не мелкие хлопоты! Это дело государственной важности. И вкус будущей императрицы здесь решающий. Фрейлины могут подать совет, но не более. — тон регентши был вежливым, но в нем звучало железное: «не твое дело». Она снова обратилась к Анне, полностью игнорируя капитана: — А белые лилии, которые ты присмотрела для центральной композиции в тронном зале… они все же будут?

Рыльский сжал кулаки на коленях, костяшки побелели. Он снова уставился в окно, его челюсть напряглась. Капитан был открытой книгой, каждая страница которой кричала о мучительной, запретной страсти и унизительном положении. Опасная комбинация. Я почувствовал, как Анна слегка напряглась рядом. Ее рука на моем рукаве на мгновение ослабила хватку. Воздух в роскошной капсуле стал густым и невыносимым, пронизанным невысказанными словами, скрытыми желаниями и смертельной игрой. Немая пьеса разворачивалась прямо здесь, под аккомпанемент урчания мотора и шума дождя за бронированными стеклами.

Но благо, длилось это недолго. Я достойно отыграл в этом акте свою роль и с удовольствием почувствовал, как машина затормозила. Мы вышли из салона на улицу. Какие-то гвардейцы тут же накрыли нас зонтиками. Смотрелось это комично…

Я огляделся. Мы оказались возле большого помпезного здания на его внутреннем дворике. Охрана повела нас внутрь через невзрачные двери.

Тайный ход выплюнул нас прямо в императорскую ложу. Шелк, бархат, позолота. Вид на зал казался морем дорогих туалетов и напудренных париков. Мы заняли свои места. Я — рядом с Анной. Ее рука снова легла на мою. Холодная. Мы обменялись сладкими улыбками для публики, которая ловила каждый наш жест.

В первых рядах охраны было больше, чем зрителей. Мускулистые «дворяне» в чуть мешковатых фраках, с пристальными цепкими взглядами, расселись по залу. Штатские мундиры Тайного Отдела и Гвардии. Я сразу же почувствовал себя мишенью в тире.

На сцену вышел конферансье, щуплый человечек в лакированных туфлях. Он закашлялся в кулак и поднял руку. Тишина рухнула, как лезвие гильотины и тут же испарилась от ударов его речи:

— Дамы и господа! Высокородные особы! — его голос дрожал от волнения. — Сегодня наш скромный храм искусства удостоен величайшей чести! В императорской ложе присутствует сам Государь Соболев Николай Третий!

Грохот аплодисментов стукнул меня по ушам. Все встали. Повернулись. Тысячи глаз устремились на меня. Будь я киллером, то обязательно воспользовался бы случаем. Идеальная мишень.

Я встал, улыбаясь идиотской улыбкой, и мысленно включил Внутреннее Зрение и Абсолютный Слух. Мир замедлился. Звуки разделились: грохот аплодисментов, учащенное дыхание Анны рядом, скрип сидений, шепоток Ольги Рыльскому на ухо:

— Смотрите за левым проходом княжна…-.

И… вдруг на сцене. За кулисами, в узкой щели между декорациями, я заметил Движение. Три фигуры в костюмах хора. Один нервно теребил что-то под плащом. Двое других — стремительно сближались с ним. Мелькнул блеск стали. Быстро, профессионально. Короткая борьба показалась дружеским объятием. Тело «артиста» с револьвером в руке обмякло. Его быстро потащили вглубь, за декорации. За ним потянулся кровавый след. Люди Рябоволова сработали хорошо. Чисто. Спасли императора!

Конферансье побледнел, как полотно, увидев боковым зрением эту суету за ширмой. Он резко повернулся к залу, широко улыбнулся, но в его глазах плескалась паника.

— И… и позвольте представить! — его голос сорвался на фальцет. Жизнь за царя! История любви, жертвенности и… неотвратимости судьбы на фоне великих потрясений! Да начнется же первое действие!

Занавес дрогнул. Анна резко сжала подлокотник кресла, ее ногти впились в бархат. Я накрыл ее холодную руку своей. Галантно. Успокаивающе. Для зрителей. Внутри же бушевал холодный гнев. Неотвратимость судьбы? Посмотрим, чья судьба окажется неотвратимее. Рябоволов только что спас мне жизнь? Или просто убрал конкурента до того, как тот испортил мне спектакль? Вопросов было больше, чем ответов. А музыка уже лилась, обещая кровавую драму и на сцене, и, возможно, за ее кулисами.