Бремя власти II

Глава 13

'Чем больше ты имеешь, тем с большей жадностью стремишься к тому, чего у тебя нет.

Война у тебя рождается из побед.'

Александр Македонский.

Дождь за маленьким окном подсобки не кончался… он лишь сбавил ярость, превратившись в мерзкое, навязчивое бульканье по проржавевшим трубам водостока.

Я провел тыльной стороной ладони по губам — кожа горела, будто обожженная, хотя отпечаток поцелуя был теперь лишь в памяти.

И что всё это, черт возьми, значило? Ласковая пощёчина, чтобы я заткнулся? Ну, это было слишком нежно для пощечины. Благодарность? Слишком яростно. Истерика? В глазах Валерии горел не истерический блеск, а что-то дикое, первобытное…

Эта Орловская… Эта взбалмошная блондинка, примерно пару часов назад плевалась грязными словами в «Изумруде», линчевала мою репутацию и называла меня бабником и хамом. Эта охотница готова была перегрызть мне глотку за оскорбленную гордость в «Медвежьей Берлоге».

А тут вдруг… С ее стороны вспышка непонятного тепла, горячее дыхание, смешанное с порохом, дождевой водой и еще чем-то едва уловимым… И этот безумный, огненный блеск страсти в синих глазах, когда она отпрянула.

Я стоял, держась одной рукой за холодный металл стеллажа. Я прислушивался к затихающему стуку капель по ветхому настилу крыши, к оглушительному грохоту снаружи: ударам молотков, скрежету пил, бранным крикам. Я чувствовал себя последним идиотом, пойманным врасплох.

«Ну, Соломон, принимай поздравления! — в висках зазвенел ехидный, надтреснутый смешок Николая. Его полупрозрачная фигура сменила позицию и материализовалась прямо на ящике с гвоздями. Он болтал ногами, как нетерпеливый ребенок. — Пожалуй, я повторюсь: Анна окатила тебя дорогущим бордо, словно из помойного ведра, а эта — впилась губами, будто хотела откусить кусок твоего сердца… Баланс, однако! Ха! Но если без дурацких шуток… — Его голос стал резче, искусственно мудрым. — Выбрось их из головы. Вспомни, что говорил Макиавелли великому Лоренцо: „Государю надлежит быть в дружбе с народом, иначе в трудное время он будет свергнут… и пусть ум его будет гибок, дабы склоняться, куда ветры велят, и перемены судьбы… и не удаляться от добра, коль возможно, но уметь вступить на путь зла, коли будет вынужден.“ — Николай сделал паузу для важности. — Эмоции — якорь в бурю. Они топят корабли и ломают короны. А, в особенности, с этим умело справляются женские юбки.»

Я мысленно плюнул в его мерцающий образ:

«Ты слишком быстро учишься, сопляк. Цитировать политических философов начал. Заделался женоненавистником… Я знал это, когда прах твоих пра-пра-пращуров еще не осекся в земле. Заткни свой фонтан».

Ярость клокотала во мне — и на призрака, и на самого себя, и на эту проклятую слабость нового тела.

Резко дернув ручку скрипучей двери, я вывалился из подсобки в основной зал. Запахи суеты ударили в нос: едкая смесь сырости заплесневелого дерева, пыль веков, ржавый металл и пот, въевшийся под кожу.

Вокруг царил хаос. Абсолютный, первозданный хаос! В полутьме, под тусклым светом нескольких керосиновых ламп, мелькали фигуры. Охотники в заляпанных грязью куртках, под присмотром ворчащих старших товарищей кое-как заколачивали досками зияющие провалы окон. Неизвестно откуда появившиеся сонные каменщики осматривали стены. Но это была капля в море! Груды ящиков — одни разбитые, другие целые — громоздились повсюду, как баррикады после штурма. Из них торчали стволы винтовок, блестели клинки, валялись пачки ассигнаций, слитки не то серебра, не то свинца, странные железные штуковины непонятного назначения. Никакой системы. Никакой организации. Это было поле битвы после победы, которое трудно было привести в порядок.

И посреди всего этого ада мелькала фигура Орловской. Она металась как фурия, рубя воздух резкими жестами. Ее голос, хриплый от крика и усталости, умудрялся пролетать над спинами соратников, как удар кнута:

— Гриша! Ты что, глухой как пень⁈ Не доски гвоздями тыкать, а РАМЫ ставить! Там, где можешь! Соблюдай конструкцию, дубина! Чтобы к утру все стояло, как у подростка! А ты, Семен! В этот угол складывай только артефакты! По списку! Вон в тот — оружие! Каждую железку сортируй по типу! Васька! Васька!!! Знаю, что слышишь меня! Не притворяйся! Где чертовы кирпичи обещанные⁈ Чтоб через час были, или я тебе вот этим кирпичом…! — Она резко обернулась, увидела меня и словно споткнулась. Ее движения стали еще резче и злее. Девушка яростно повернулась ко мне спиной, продолжая орать на каменщиков, но ее плечи были неестественно напряжены, а шея и затылок пылали алым пятном выше воротника прилипшей к спине блузы. Она делала все, чтобы не видеть меня.

Прислонившись спиной к ледяной, шершавой кирпичной стене, я закрыл глаза. Мне захотелось на миг отрешиться от реальности и внимательно изучить свои новые возможности. Благо для местных это не выглядело странно. Каждый маг в этом мире трепетно относился к своему источнику, и такие выходки были нормой.

Я нырнул внутрь себя. Туда, где когда-то клокотал океан чистой силы, способный сжигать звезды. Мой источник сочился жалким ручейком. Тоненьким, едва журчащим.

Слабо… Я сравнивал его с тем, что было в Астрале — с могучей, неистовой рекой, сметающей миры одним всплеском воли. Здесь же я едва-едва достиг уровня Мастера. Я находился на той самой зловещей границе, переступить которую можно было, лишь сорвав Первую Печать Власти Солнца. И то — на краткий миг, заплатив дикой болью и опустошением.

Горечь, острая, как желчь, залила рот. Эта унизительная слабость… она разъедала душу хуже любой Скверны. Но скоро. Очень скоро придется либо ковать артефакты-накопители, либо идти на настоящую охоту. Не за деньгами или славой. За силой. За кровью и эссенцией сильных тварей. Сама мысль об этой необходимости раздражала, как заноза под ногтем, глупая и неизбежная.

Я взглянул на свое кольцо и твердо решил, что оно станет моим первым артефактом в этом мире… «Все пройдет» — эти слова немного успокоили мое сердце, и я улыбнулся… Теперь в моих планах появился новый пунктик: обязательное посещение лавок артефаткторов и алхимиков, а также сбор необходимых ингредиентов… Кольцо Соломона — это не просто игрушка и аксессуар, это стихия, впечатанная в золото, и она потребует особого отношения к себе…

Но от этих мыслей меня внезапно отвлек рев моторов за оградой — низкий, животный рык, исходящий из железных глоток паромобилей. Это была целая стая. Грубых, неотёсанных, мощных до дрожи в земле, посудин. Шум их двигателей практически мгновенно заглушил сильный грохот молотков, визги пил и крики с площадки. Казалось, сами стены склада «Цунами» содрогнулись.

Десятки глаз моих «орлов» синхронно дернулись к воротам. Слепящие копья света фар вонзились в полумрак верфи, выхватывая из липкой темноты не просто машины, а три угловатых, бронированных чудовища. Они проехали сквозь открытые ворота, не сбавляя хода до последнего, затем взвыли тормозами, подняв перед собой грязный фонтан, забрызгавший даже нижние доски ворот и ближайших охотников. Запах гари, раскаленного металла и дешевого угля ударил в нос, смешиваясь с сыростью.

Двери распахнулись с лязгом и скрежетом. На свежий воздух вывалились здоровенные бугаи. Не просто крепкие, а тяжелые, как дубовые колоды, закованные в прочную, потрепанную кожу с металлическими накладками. На плечах каждого пестрели нашивки в виде стилизованной волчьей пасти, оскаленной до крайности. Каждый оскал пылал неестественно ярким, почти адским огнем.

— Это Огненные Псы. — шепнул мне на ухо подоспевший Васька Кулак. — Гребанный клан стервятников среднего звена. Старые знакомые… Погляди на их герб…

Я вновь перевел взгляд на нашивки, на эти отполированные грубостью и жестокостью морды. Всего их было человек десять, но каждый представлял собой кипящий котел агрессии. Каждый был на уровне арканиста, а один даже демонстрировал верхнюю планку мастера: 140 эфиров — не меньше…

— Впереди… — ткнув пальцем в сторону «таланта», продолжал вещать Васька. — Григорий Кузнецов по кличке «Гроза». Он хороший охотник, опасный противник и редкостный мудак… Он бывший хахаль Орловской…

Я присмотрелся к этому парню повнимательнее… Он походил на материализованную угрозу. Серебряная Пуля болталась на его могучей шее, как какая-то безделушка — легко и ненавязчиво. Любой медведь в Тайге позавидовал бы широте его плеч. Казалось, земля прогибалась под его тяжелыми сапогами.

У него было мужественное лицо с волевым подбородком. Он носил короткую стрижку — этакий коммандос… На темных висках проступало серебро ранней седины. Черные, недобрые глаза полыхали мрачным огнем под густыми бровями. Острая щетина плохо скрывала глубокие, белесые борозды на правой скуле.

Он медленно, с преувеличенной небрежностью окинул взглядом наш склад: зияющие провалы окон, забитые кое-как досками; хаотичные груды ящиков и хлама; суетящихся, запорошенных пылью и усталостью охотников; сонных, недовольных каменщиков. Его хриплый, булькающий смешок прозвучал, как плевок в лицо. Он фыркнул, точнее, издал звук, похожий на чихание больного быка.

— Ну, и хлев свинячий собрали, выскочки! — его бас прокатился по площадке глухим тяжелым ударом. Как кувалда — по наковальне. Охотники «Гнева» замерли, как подкошенные. Руки рефлекторно рванулись к кобурам, ружейным прикладам, эфесам клинков. Люди за спиной Григория только усмехнулись, расставив ноги пошире, их руки также метнулись к оружию, висящему на поясах. Гроза презрительно плюнул себе под ноги. Густая желтоватая слюна шлепнулась в лужу с неприличным звуком.

— Еще издревле повелось, салаги! — продолжил он, растягивая слова и наслаждаясь моментом. — Что новички платят ветеранам определенную дань уважения. За то, что дышат. За то, что их жалкие лачуги стоят, нетронутые демонами. За то, что осмелились основать свой клан. За то, что сразились не с порождениями Бездны, а с обычными людьми, пусть и преступниками… — Григорий сделал многозначительную паузу, давая всем время переварить услышанное, а затем выдал. — В общем, вы мне должны ровно половину! Половину всего барахла, что успели натаскать со вчерашнего погрома, о котором гудит весь город. Выкладывай всё, козлик! — он грубо ткнул пальцем в мою сторону, даже не взглянув на меня. — Не заставляй Грозу… сердиться. А то, будь уверен, вы все пожалеете…

Его злые глаза скользнули по площадке, а затем остановились на Орловской. Она стояла неподвижно, словно ледяная статуя, только кулаки были сжаты до побеления костяшек.

— И ты, Валерия… — Гроза покачал массивной головой, с театральным, ядовитым сожалением. — Вольная соколица. Княжеская кровь. Серебряная Пуля… И в какое же дерьмо ты вляпалась? Раз решила лечь под крылышко к… — он презрительно щелкнул языком, глядя на меня — … к этим слабакам? К этому безродному проходимцу? Шарлатану с дешевыми фокусами? — Его голос стал громче, назидательным, как проповедь в кабаке. — Это позор, девочка. Настоящий, вонючий позор. Твоего батюшку, князя, я так понимаю, Господь прибрал вовремя. А то бы он, глядя на это… сдох бы со стыда. Или перевернулся в гробу. Гарантирую!

Зря он так… Орловская не просто взорвалась — она сдетонировала:

— ЗАТКНИ СВОЮ ГНИЛУЮ ГАДЮЧЬЮ ПАСТЬ, КУЗНЕЦОВ!

Ее голос взревел, как сирена, сорвавшись на визг от чистой ярости. Она шагнула вперед не просто так — она рванулась, как пантера, рука молнией схватила эфес длинного боевого клинка на бедре. Сталь звякнула, выходя на дюйм из ножен.

— Ты сам — никчемная, тухлая требуха, которая только на слабых давит! Хочешь дань⁈ — она вскинула подбородок, ее глаза полыхнули синим адским пламенем. — Получишь! ЗДЕСЬ! И СЕЙЧАС! Дуэль, ублюдок! Я тебе эту твою поганую ухмылку с рожи СНЕСУ! Клянусь! Или ты боишься? Тогда можем пройти на Ломанную улицу, Иван Петрович тебя подстрахует… И уберет твой пепел заодно…

Ее дыхание свистело, как у загнанного зверя, вся она была сжатой пружиной, готовой разорвать Грозу на части. Тишина на площадке стала абсолютной, звенящей. Даже Псы напряглись, почуяв настоящую, дикую опасность.

Я не мог позволить Орловской участвовать в дуэли, ведь честь клана должен отстаивать его лидер, а не кто-либо другой. Поэтому в этот момент я резко оттолкнулся от шершавой кирпичной стены, ощущая, как холод влажного камня просачивается сквозь ткань куртки. Покачиваясь — не просто неуверенно, а с преувеличенной, пьяной разболтанностью в коленях, я заплетающейся походкой направился к воротам. Глаза Псов проводили меня едким, уничтожающим взглядом. Кто-то в их задних рядах громко, нарочито фыркнул, словно лошадь. Другой хихикнул, прикрыв рот грязной рукой.

— Осторожней, шеф! Под ноги смотри! — крикнул мне Васька Кулак, его голос сорвался на высокую ноту тревоги, выдав больше страха за меня, чем за насмешки со стороны. Я специально наступил на край скользкой, грязной трубы, валявшейся в тени. Нога подломилась, тело клюнуло вперед. Я замахал руками, как мельница, едва не шлепнувшись лицом в маслянистую, вонючую лужу у самых ног Грозы. Со стороны Псов прорвался сдержанный, но дружный смешок. Даже у пары моих охотников дернулись уголки губ.

Пошатнувшись, я с преувеличенным усилием поймал равновесие, сделав два шаркающих шага, и оказался в полушаге от Грозы. Запах от него ударил в нос — дорогой табак, одеколон, старая кожа и что-то звериное. Его злые колючие глаза, глянули на меня сверху вниз. Этот его взгляд был наполнен такой густой брезгливостью, будто я был чем-то, что он только что счистил с сапога. И в этот миг…

Время сжалось.

Вся моя показуха дурака-пьяницы испарилась. Рука мелькнула молнией. Это был выстрел. Я не выхватил меч — я извлек его из ножен у ближайшего «Пса», стоявшего слева от Грозы. Молниеносный, точный рывок. Охотник даже не успел ахнуть, только ощутил внезапную легкость у бедра. Тяжелый боевой нож с широким, матовым от частой заточки клинком уже был в моей руке. Холодная сталь, которая пахла маслом и металлической свежестью, легла под самый крупный, белесый шрам на грязной шее Грозы. Точно туда, где под грубой кожей пульсировала сонная артерия. Я почувствовал эту пульсацию кончиком клинка. Слабая вибрация неминуемой смерти.

Вокруг повисла гробовая тишина. Абсолютная, вакуумная. Даже дождь, казалось, замер на мгновение. Потом его редкие, тяжелые капли снова начали глухо шлепаться на лужи, железные крыши, волосы и плечи людей. Звук стал оглушительным в этой тишине.

Весь мой вид переменился. Исчезла сутулость, пропала показная расслабленность. Спина вытянулась струной. Мышцы сжались в стальную пружину. Во взгляд я добавил абсолютный, бездонный холод. Холод космоса. Холод смерти. И такую же железную, неоспоримую уверенность в том, что легко прикончу ублюдка на месте…

Мой голос прозвучал негромко, почти интимно, но каждое слово упало, как отточенный камень в звенящую тишину:

— Эта территория. — я сделал паузу. Лезвие клинка чуть сильнее надавило на грубую кожу. — Моя. — еще пауза. — Все трофеи здесь… — Легчайшее движение запястья, и мелкий порез выступил на шее налетчика. Алая капля, яркая, как рубин, выступила на посеревшей коже Грозы и поползла по стали. — Мои!

Гроза замер. Совсем. Он даже не дышал. Его глаза округлились, в них бушевали ярость, унижение… и щемящий, животный страх.

— Следующий… — я медленно провел взглядом по лицам застывших Псов. — Кто попросит дань… — Взгляд вернулся к Грозе, впился в его переносицу. — Получит свинец. Клинок в моих руках чуть качнулся, указывая на лоб Грозы. — Прямо сюда. Абсолютно Бесплатно!

Я медленно, с преувеличенной аккуратностью отвел меч в сторону. Я держал его на виду. Матовый клинок все еще глядел в сторону Псов. Гроза осторожно, как по битому стеклу, отступил на шаг назад. Его массивная ладонь прижалась к шее, смазывая кровь по коже и воротнику. Его лицо побагровело от ярости и подавленного крика. В зрачках кипела буря ненависти. Он растянул губы в кривую, вымученную ухмылку, обнажив желтые, неровные зубы.

— Ладно… Козлов. — его голос захрипел, как пила по дереву. — Сегодня мы уйдем, но заруби… себе на носу. Мы… обязательно вернемся. — Он сделал паузу, переводя дух, глаза не отрывались от моего клинка. — Уже не за данью… А за серьезным разговором… Ты — выскочка… И я укажу тебе твое место. Уж поверь!

За моей спиной, как удар хлыста, прозвучал резкий, звенящий окрик Орловской:

— В СТРОЙ! ОРУЖИЕ НА ИЗГОТОВКУ! ЦЕЛЬТЕСЬ КАЖДОМУ В БАШКУ!

Мои охотники, взбаламученные угрозой и электризующей развязкой с Грозой, неожиданно слаженно сгруппировались. Щелкнули затворы. Звякнули клинки, извлеченные из ножен. Полсотни стволов и острых мечей нацелились на нежданных гостей.

Я резко поднял руку, пресекая возможную глупость…

Но Псы, видя эту внезапную, неистовую готовность к бою, нехотя попятились к своим паромобилям. Никто из них не повернулся ко мне спиной.

Через мгновение вновь прозвучал рев моторов, послышался визг шин по мокрому асфальту, грянули выстрелы выхлопных газов. Люди враждебного клана растворились в ночи, как кошмар. Они оставили после себя только едкий запах гари и горячего масла… да звенящую, напряженную тишину, в которой еще долго висело эхо угрозы.