Бремя власти II

Глава 6

'Влечение душ превращается в дружбу, влечение ума превращается в уважение,

влечение тел превращается в страсть. И только все вместе

может превратиться в любовь.'

Конфуций

Сознание вернулось к Анне не резким толчком, а медленным, тягучим всплытием из темной, липкой трясины. Первым делом в нос ударил знакомый запах лавандового порошка — ее постельного белья. Затем — сладковатый привкус во рту, отдающий металлом и полынью. Остатки яда? Отравленного поцелуя?

Девушка замерла, не открывая глаз. Сердце бешено колотилось, как пойманная птица. Она дышала и чувствовала ритм жизни… Это было Невероятно. Анна отчетливо помнила мутную взвесь в бокале, смертельный холод стекла в руке, ледяную решимость в груди. Она должна была умереть там, в его проклятых покоях, бросив ему в лицо свой последний вызов, освободившись от будущего брака и позора. А вместо этого… она просто проснулась в своей постели. Целая. Невредимая. Преданная собственным телом, которое отказалось умирать!

Но к горькому чувству поражения присоединилась неожиданная радость. Дикая и неконтролируемая, она вспыхнула на миг где-то глубоко внутри. Жить! Дышать! Вновь чувствовать тепло солнца на щеке! Как она могла отказаться от этого⁈

Но тут же ее накрыла волна леденящего ужаса. Император Николай… Он ведь выпил всё! Он выпил гораздо больше! За нее… Что с ним? Мертв ли он сейчас? Синеет ли его холодный труп в императорских покоях? А она… получается, она его убийца? Мысль обожгла, как раскаленное железо. Ненависть к нему из-за Глеба, за похищенную свободу, за тот поцелуй, что обжег губы и душу смешалась с внезапной, дикой паникой. Он не должен был умирать так! Не от ее руки! Не после… не после того поцелуя, который, черт возьми, был… приятен. Слишком приятен!

— Маруся! — хрипло позвала Анна. Её собственный голос показался ей чужим. — Маруся, иди сюда!

Служанка влетела в комнату, словно потревоженный джин из бутылки. Ее широко раскрытые глаза были полны тревоги.

— Барышня? Вам плохо? Вызвать лекаря?

— Император… — Анна сглотнула ком в горле. — Как… как его высочество? Он жив? Он в порядке?

Маруся заморгала, явно сбитая с толку.

— Анна Александровна! Конечно же, наш царь-батюшка живее всех живых! Да еще как! Многим подросткам фору даст! Он с самого утра уже на плацу, с господином Игнатьичем упражняется. Клинками машет, сердешный, как умеет. Весь двор глядит с упоением!

Это был удар под дых. Анна откинулась на подушки. Она не знала, что думать… Что чувствовать…

Жив. Здоров. Упражняется. После смертельной дозы ее яда. Мир перевернулся. Это было невозможно. Непостижимо. Страх сменился жгучим любопытством, смешанным с новой волной ненависти. Что он за существо? Каким колдовством он нейтрализовал яд? Что он сделал с ней? Почему она жива? Вопросы кружились в голове, как осенние листья в вихре.

— Помогите мне одеться! — приказала Анна, сбрасывая одеяло. Голос зазвучал холодно и четко. — В лучшее. То платье цвета утренней зари. И волосы… соберите как венок. Естественно. Но безупречно!

Маруся и подоспевшая к ней на помощь вторая служанка засуетились. Анна стояла посреди спальни, как статуя, пока они снимали сорочку, обтирали ее прохладной, душистой водой с лепестками роз и жасмина. Кожа мурашками отходила от ночного кошмара. Затем последовали шелковое исподнее, тончайшие чулки, затягивание тугого корсета: Анна едва сдержала стон — тело все еще ныло. И вот, наконец, наступил черед платья.

Оно было настоящим шедевром искусства. Шелк высочайшего качества, окрашенный в неуловимый градиент: от самого низа, где клубился густой, почти кроваво-алый цвет, он тянулся через пламенеющий оранжевый к нежному персиковому оттенку, переходящему в сияющий золотистый рассвет. Каждый шов был безупречен, каждый виток был вышит серебряной нитью на подоле и рукавах — эти стежки были стилизованы под языки пламени и птичьи перья, они сверкали в утреннем свете. Платье облегало ее стройную фигуру, подчеркивая высокую грудь и тонкую талию. Оно было роскошным, дерзким, кричащим о ее статусе и… вызове. Вызове, брошенном лично императору.

Потом девицы взялись за волосы. Служанки расчесали ее густые, огненно-рыжие локоны до блеска. Маруся, с невероятной ловкостью и знанием дела, начала плести сложную конструкцию: основная масса волос была собрана на затылке в тугой, гладкий узел, от которого вниз по шее ниспадал изящный каскад более мелких, тонких косичек, переплетенных между собой и закрепленных невидимыми шпильками. Сверху, как корона, лежал свободно уложенный венок из волос, собранных от висков и с макушки, создавая иллюзию небрежной легкости. В этот венок были искусно вплетены жемчужные шпильки с каплями васильково-синих аквамаринов, которые перекликались с холодной синевой ее глаз. Ни одной пряди не выбивалось. Все было безупречно. Холодно и царственно.

Что до лица, то Анна сама нанесла легкую пудру, лишь подчеркивающую фарфоровую белизну ее кожи. Легкий румянец на скулах служил едва заметным намеком на жизнь. Тонкая подводка удлинила разрез глаз и сделала взгляд еще более пронзительным. А на губы она нанесла едва уловимый слой бальзама с легким розоватым оттенком. Он придал им влажный, естественный блеск. Никакой яркой краски. Только холодная, отточенная красота. Истинное оружие женщины!

Она посмотрела в высокое зеркало. Отражение было безупречным. Императрица в ожидании короны. Игра стоила свеч. Она должна была увидеть. Своими глазами. Этого актера на троне, этого убийцу ее любви, этого… чудотворца, спасшего их обоих от смерти? Проклятое замешательство, любопытство и неистребимая злоба гнали ее вперед, к балкону.

Туда она добралась за считанные минуты…

На балконе, выходившем на обширный тренировочный плац, уже толпились фрейлины. Воздух звенел шелковым шепотом, сдавленными девичьими смешками, восхищенными вздохами:

— Волосы-то, волосы! Будто настоящее пламя на солнце играет!

— А глаза? Янтарные, такие… добрые, глубокие! Просто омут, утонуть можно!

— А про кольцо для Анны слышали? Он сам в мастерской ночью его выковал! Рубеллиты, говорят, редчайшие, розово-красные, как кровь сердца… Романтик же!

Шепот стих, как по незримой команде, когда Анна вышла на балкон. Десятки глаз — завистливых, любопытных, восхищенных — скользнули по ее роскошному, пламенеющему наряду, безупречной прическе-венку, холодному сиянию аквамаринов в волосах. Восхищение сменилось почтительной, но едкой завистью. Она была недосягаема, как само солнце.

Анна не обратила на них внимания. Ее взгляд, острый и цепкий, как коготь хищной птицы, мгновенно приковал фигуру в центре плаца. Николай. Ее жених. Его собственные, чуть более темные рыжие волосы были растрепаны тренировкой, лицо казалось бледнее обычного, с легкой тенью под глазами. Его движения с тяжелым тренировочным клинком были вялыми, неуклюжими, лишенными грации. Он едва парировал атаки.

Федор Игнатьевич, его учитель фехтования, красный от напряжения, что-то орал, размахивая руками, явно недовольный и раздраженный. Фрейлины на балконе жалостливо вздыхали:

— Бедняжка, так старается, а не выходит…

— Какой милый, неуклюжий медвежонок! Аж, сердце тает!

Анна сжала холодные каменные перила балкона до побеления костяшек на изящных пальцах. Милый неумеха. Медвежонок. Она видела иное. Видела те же самые, но совершенно другие янтарные глаза в ту роковую ночь — холодные, бездонные, полные нечеловеческой древней власти и ледяного расчета. Видела, как это самое тело двигалось с убийственной точностью и скоростью в темноте ее имения в Крыму.

Этот «паршивый», «неуклюжий» фехтовальщик был маской. Искусной, дорогостоящей, тщательно выверенной маской. Что он замышлял сейчас, изображая этого беззащитного дурачка под восхищенными, глупыми взглядами дворцовых курочек? Сердце Анны сжалось от знакомой, жгучей ненависти… и от чего-то еще, теплого, тревожного и абсолютно нежеланного, что она отчаянно, со всей силой воли, пыталась втоптать обратно в темные уголки своей души. Этот поцелуй… он все испортил!

Голова гудела, будто в ней поселился кузнечный цех. Каждый удар сердца отдавался тупой болью в висках. Ноги были ватными, руки едва держали эту проклятую тренировочную рапиру. Сейчас я являлся достойным противником для «мастера», Федора Игнатьевича.

Он орал что-то про стойку, про выпад, а его перекошенное от злости лицо расплывалось передо мной, как в дурном сне. Мой источник магии казался мне теперь жалкой щелочкой, из которой я высосал последние крохи силы за ночь на разборках с Орловской и в Берлоге. А этот хронический недосып… О, этот недосып превращал мир в ватную кашу!

— … и вот этот указ 1782 года, понимаешь, Соломон? — голос Николая-призрака звенел у меня в черепе, как назойливая муха. — Он прямо противоречит Жалованной грамоте дворянству Екатерины Великой! Это же чистой воды беззаконие Меньшиковых! Они просто…!

— Парень, — мысленно застонал я, едва парируя очередной вялый удар Федора. — Ты молодец. Умница. Будущее светило юриспруденции и политики! Но если ты сейчас не заткнешься, я сознательно подставлюсь под эту деревяшку и отправлюсь в объятия Морфея прямо здесь, на плацу. Меня шатает.

— Но это же важно! — Николай возмутился. — Ты хочешь править? Знай подоплеку! Вот взять налоговую реформу…

Его поток сознания слился с криками Федора и шумом крови в ушах. Я машинально двигался, изображая беспомощность. Со стороны дворца тоже звучал странный шум…

Балкон… Ах да, балкон. Там толпились шелковые курочки. Их восхищенные взгляды щекотали кожу. Но внезапно там полыхнуло… Не огонь, нет… А цвет! Ярко-рыжий, как пламя в предрассветных сумерках на маковом поле. То была Анна.

Она стояла там, у перил, в платье цвета горящей зари. Безупречная. Холодная. Ее взгляд, острый как стилет, впился в меня. Не восхищенный, как у других. Изучающий. Как хищник, высматривающий слабину в добыче.

Энергия, которую я считал исчерпанной, дрогнула где-то в глубине. Не знаю, что на меня нашло… Гордыня? Азарт? Желание снова ее обвести вокруг пальца? Улыбка сама растянула мои губы. Федор занес рапиру для очередного наглядного примера. Слишком широко и слишком небрежно он это сделал. Какая удачная оплошность!

Я не думал. Тело среагировало само. Короткий шаг вперед, взмах запястьем — не сильный, но точный. Тык! Его деревяшка с глухим стуком шлепнулась в пыль. Федор Игнатьевич замер, уставившись на пустую руку, его лицо выражало чистейшей воды комическое недоумение. С балкона донесся вздох восхищения, затем робкие аплодисменты.

Пользуясь моментом, я повернулся к балкону, к ней, сделал нелепый, театральный реверанс с размахиванием рапиры и прокричал, стараясь вложить в голос как можно больше глуповатого пафоса:

— Эту скромную победу, добытую во славу империи и… и искусства фехтования! — я запнулся для правдоподобия, — я посвящаю моей прекрасной невесте, Анне Александровне! Да здравствует любовь!

Вздох с балкона превратился в дружный, сентиментальный стон. Фрейлины умильно заахали. Анна стояла как изваяние. На ее обычно безупречном лице читалось чистейшее замешательство, смешанное с отвращением и… да, был там и проблеск чего-то еще. Смущения? Я поймал ее взгляд, подмигнул по-дурацки и, не дав Федору Игнатьевичу опомниться, бросил рапиру ближайшему гвардейцу.

— Я устал! Пора грызть гранит магии! Уверен, Артемий Сергеевич ждет меня, как манну небесную!"

Я зашагал прочь, чувствуя, как адреналин потихоньку отступает, сменяясь свинцовой усталостью. Зато настроение поднялось… Хоть на трон садись! В голове раздался фыркающий смех Николая.

— Признайся, старик! Ты все-таки в нее влюбился! В эту ледяную чертовку с ядом в ридикюле! Я видел, как ты на нее смотрел! Как юнец!

— Заткнись, сопляк, — мысленно огрызнулся я, но беззлобно. — Это называется стратегическое взаимодействие. И публичная демонстрация привязанности. А смотреть… так на красивое всегда приятно смотреть. Даже если оно ядовитое.

Николай залился смехом, и я невольно улыбнулся в ответ. Черт бы побрал этот недосып и веселящегося призрака!

Аудитория Артемия Сергеевича встретила меня густым и забористым храпом. Сам теоретик магии сидел за столом, склонив голову над раскрытым фолиантом с замысловатыми диаграммами потоков Эфира. Он храпел, как заправский мельник. Это было странно…

Я прикрыл дверь и включил Внутреннее Зрение. И сразу увидел тонкую, почти невидимую паутину магических нитей, обволакивающую голову Артемия Сергеевича. Над ним висело заклинание сонливости. Искусное. Явно, не его уровня.

— Рад вас видеть, ваше высочество! — раздался сухой голос сзади.

Я спокойно обернулся. Юрий Викторович стоял в дальнем темном углу, безупречный, как всегда. Его ледяные глаза скользнули по спящему Артемию, по мне, и в них мелькнуло что-то вроде… усталого раздражения? Он приблизился ко мне и, щелкнув пальцами, бесшумно закрыл дверь на замок. Воздух вокруг нас сгустился, стал вязким: магистр подсуетился и повесил над нами звуконепроницаемый барьер. Потом он указал на стул мне и сам сел напротив, отодвинув спящего теоретика в сторону.

— Ваше высочество, — начал он без предисловий. Его голос лился могучей волной, но каждый звук сверкал, как удар молотка по наковальне. — Позвольте выразить… обеспокоенность. Рисковать жизнью единственного наследника престола, пусть и несовершеннолетнего и пока не обремененного потомством… это верх легкомыслия! Драки с пьяными охотниками в тавернах? Ночные вылазки в криминальные притоны с последующими перестрелками? Вы понимаете, какие волны это поднимает в определенных кругах? И какие выводы могут быть сделаны?

Он знал. Он, конечно, всё знал. Его сеть покрывала всю империю. Я встретил его взгляд без тени смущения.

— Выводы, Юрий Викторович, делают те, кто боится. Я же действую. Верные люди не растут на дворцовых клумбах меж роз и астр. Их ищут там, где пахнет потом, кровью и реальностью. Там, где понятия «долг» и «честь» еще что-то значат. А не в салонах, где истина измеряется толщиной кошелька и близостью к регентше.

Рябоволов медленно кивнул без тени возражения. Он просто принял к сведению. Чертов беспристрастный аналитик!

— Недоверие к дворянским группировкам… мне понятно. Ко мне — тоже. Все это вполне рационально. — он сложил пальцы домиком. — Однако ресурсы Тайного Отдела могли бы облегчить ваш… поиск. Компромат есть на всех. На Меньшикову. На Верейского. Даже на крымского любителя темных экспериментов. Информация — ведь тоже оружие. И очень эффективное, знаете ли…

Искушение было велико. Получить рычаги давления на всех этих змеев… Но я покачал головой.

— Благодарю, Юрий Викторович. Но я не хочу быть обязанным. Особенно Тайному Отделу. Долги такого рода… имеют свойство обрастать крючками. Власть нужно брать самому. Ярко. Эффектно. Демонстративно. Чтобы все сословия — от черни до князей — увидели и поняли, кто теперь здесь хозяин. С помощью переворота, если вам так угодно. Но маленького. И красивого.

В глазах Рябоволова мелькнула искорка уважения.

— Амбициозно. — констатировал он сухо. — И рискованно вдвойне… Хорошо. — Он поднялся. — Я не буду вам мешать. Пока. Но слежка будет усилена. И… — он сделал паузу. — для вашей новой… уличной инициативы. Я имею в виду клан… Полагаю, вам пригодится человек с опытом. И связями. Орловская Валерия! Идеальный кандидат!

Я фыркнул:

— Та самая, что вчера мечтала отправить меня к праотцам на дуэли? Отличный выбор. Ничего не скажешь! Только пусть сначала сменит серебряную пулю на медную. А то вдруг ее опять соблазнит идея прикончить меня во имя империи?

— Этот вопрос решим, — Рябоволов почти незаметно улыбнулся. — Она будет полезной. И под контролем. Я гарантирую… Спокойного обучения, ваше высочество.

Он щелкнул пальцами. Звуковой барьер рассеялся. Он вышел так же бесшумно, как и появился. Я взглянул на Артемия Сергеевича. Он крякнул, протер глаза и уставился на меня с туповатым удивлением.

— Ваше высочество? Я… я, кажется, задремал? Где мы остановились?

— На том, Артемий Сергеевич, — сказал я строго, поднимаясь, — что сон — вещь полезная, но на рабочем месте — непозволительная роскошь! Вы проспали весь урок. Как вам не стыдно? Подумайте над своим поведением!

Я вышел, оставив его ворочаться в чувстве вины и недопонимания.

Но дорогу к покоям мне преградила Анна. Она стояла посреди коридора, как разгневанная нимфа рассвета… Ее глаза горели холодным огнем.

— Пройдемся? — бросила она сквозь зубы, кивнув в сторону ниши с колонной, подальше от ушей гвардейцев.

Мы отошли. Она вплотную придвинулась, запах лаванды и гнева ударил в нос.

— Как? — прошипела она, и в этом шипении был весь ее яд. — Какого черта мы оба живы? Что ты сделал? Что я сделала⁈

Я посмотрел на ее перекошенное злобой и страхом лицо, на дрожащие губы, и старая усмешка сама собой наползла на мои губы.

— Сила любви, Анна… — прошептал я пафосно, нарочито сладко. — Она спасла нас. Твоя любовь ко мне не дала яду убить меня до конца. А мой поцелуй… — я наклонился чуть ближе, видя, как она напряглась, — он передал тебе частичку этой силы. Навек скрепив наши сердца и души в единое целое! Это была магия. Самая сильная в мире!

Ее глаза округлились от невыразимой ярости.

— Ты… мерзкий… лжец! — она занесла руку для пощечины. Быстро. Резко. По-кошачьи.

Я поймал ее запястье на излете. Легко. Сила, пусть и подорванная, все же еще была со мной. И прежде чем она успела вырваться или крикнуть, я притянул ее к себе и поцеловал. Не как вчера, а в порыве страсти и отчаяния. Твердо. Властно. Демонстративно. Именно в тот момент, когда из боковой галереи высыпала целая стайка придворных дам, направлявшихся в сад.

Анна отшатнулась, как от удара током. Её лицо пылало, губы дрожали, в глазах царили бешенство и паническое унижение. Она пыталась что-то сказать, вырваться, но…

— Ах! Боже мой! — взвизгнула одна из дам.

— Какая страсть! — ахнула другая.

— На людях-то! Император и его невеста! Просто романс! — зашептали третьи, загораясь сплетнями.

Анна вырвала руку, метнула на меня взгляд, полный обещания самой страшной мести, и, не сказав ни слова, гордо, но как-то неестественно прямо, пошла прочь, скрывшись за углом. Дамы захлопали, заахали, засыпая меня вопросами о чувствах и будущей свадьбе.

Мой ответ утонул в общем гаме. Из-за колонны материализовался Рыльский. Лицо его было каменным, но в глазах читалось глубокое неодобрение ко всей этой любовной вакханалии.

— Ваше высочество. Регентша Ольга Павловна требует вашего немедленного присутствия на малом совете. Вопросы государственной важности. Срочно.

Я кивнул, еще раз улыбнулся дамам, помахал им рукой и пошел за Рыльским. Улыбка застыла на лице. А внутри все похолодело и сжалось в тугой узел.

Срочно… Государственной важности… Мало ли где я прокололся за эту долгую ночь и утро? Или это просто новая ловушка от «любящей» регентши? Шахматная доска вновь оживала, и фигуры на ней двигались. Пора было узнать, какой ход сделала в этот раз Ольга Павловна…