Бремя власти II

Глава 2

«Яд чёрного скорпиона или зелёной змеи не так опасен, как яд, находящийся в сердце женщины.»

Китайская мудрость

Облако от тлеющего табака в трубке висело тяжелой пеленой под низким потолком кабинета. Степан Песец откинулся на спинку кресла, пропуская сквозь зубы струйку едкого дыма. Перед ним на столе, рядом с глиняной кружкой травяного чая, лежал отчет. Это был список закрытых охотниками порталов и собранных трофеев за последний месяц. Но, на самом деле, его мысли витали только вокруг одной фамилии.

— … и медную пулю уже носит, Степан Иваныч! — докладывал Лысый, он же Добрыня Камень, его бармен и правая рука. Мужик был широк в кости, лысина блестела при тусклом свете лампы, а руки, привыкшие не только к бокалам, но и к кастетам, сейчас покоились на коленях. — Две «С-шки» лично закрыл. Четырех князей бездны уложил. Говорят, как в сказке, солнечным светом их выжигал. Пацан… оказался не так прост, как мы думали.

Песец хмыкнул, выбивая прогоревший табак из трубки в золотую пепельницу.

Соломон Козлов… Этот парень с серыми глазами и странной силой сразу показался ему наглой залетной птицей с потенциалом… Он ограбил его людей, которые занимались чёсом на районе. Потом вдруг заделался охотником, загадочно исчезающим после боев. А теперь вот стал восходящей звездой Ордена, носителем медной пули. И тот случай с сердцем демона… Степан до сих пор чувствовал боль в челюсти от того апперкота.

— Не демонопоклонник, значит, — пробормотал Песец больше для себя. — Либо… чертовски хорошо притворяется белым и пушистым. Маскируется.

— Может, и не стоит его трогать, Степан Иваныч? — осторожно предложил Добрыня. — Мало ли кто за ним стоит? Сила-то у парня… ненормальная. Да и Орден, поди, за ним присматривает. Шуму наделаем — потом не разгребем.

Песец тяжело вздохнул. Добрыня был прав, как и всегда. Но признавать это вслух не хотелось. Привычка контролировать свою территорию, своих людей, свои активы брала верх.

— Я сам это решу, Добрыня, — отрезал он. — Пока… понаблюдаем. Пусть копит свои трофеи. Теперь что по нашим делам? Васька Свинец не угомонился?

Лицо бармена омрачилось.

— Да какой там! Он уже пол-Питера под себя подмял, стервец. Рынки на Сенной площади, пристани на Гутуевском… А теперь и наши кабаки у Выборгской стороны приглядывает. Его аппетиты растут, как на дрожжах. И самое поганое — он и магов к себе прикармливает. Уже видели двоих, в черных балахонах. Они тенью за ним ходят. Охраняют… — В расстроенных чувствах вещал Добрыня. — К войне пора готовиться, Степан Иваныч… Объединяться нужно… Может, с кем-нибудь… да хоть с теми же Семерыми или Кузнецами! Иначе сметут нас, и глазом не моргнут.

Песец закрыл глаза. Одна новость была хуже другой. Соломон с его демонами и медной пулей показался теперь почти безобидной загадкой по сравнению с реальной угрозой Васьки Свинца и его магов. Питерский криминальный мир всегда был зыбким, но сейчас пахло настоящей мясорубкой.

— Понял, Добрыня. Умеешь озадачить… Спасибо! А теперь оставь меня одного. Все это нужно, как следует, переварить.

Бармен кивнул, тяжело поднялся и вышел, притворив за собой дверь. Тишина кабинета снова наполнилась запахом табака и тревожными мыслями. Песец потянулся было к чаю, но передумал. Тяжелые думы требовали чего-то покрепче.

Но тут на столе затренькал полумагический старенький телефон из слоновой кости. Степан взял трубку.

— Песец слушает, — буркнул он.

— Степа! — в трубке прозвучал звонкий, родной голосок. — Мы с девчонками завтра выезжаем! Сочи надоел! Хотим домой, к нашему папочке!

Маруся. Его «кошечка». Ее голос сразу согрел его изнутри получше любого горячительного… Но мрачные думы о Ваське и магах никуда не делись.

— Уже? — попытался сыграть в недовольство Степан. — Может, еще недельку отдохнете? Всё оплачено же… Да и дела у меня тут серьезные намечаются!

— Ага! — мгновенно заподозрила неладное Маруся. — Значит, ты там без нас разгулялся? Кабаки, девки? Или… новая «помощница» в кабинете появилась? Так я ей быстро маникюр с прической подравняю!

Песец мысленно вздохнул. Сопротивляться было бесполезно.

— Ладно, ладно, моя киса, — сдался он. — Приезжайте. Соскучился… жутко. Встречу.

— Вот это другое дело! Целую! Завтра к вечеру будем! — щебетала Маруся, и связь прервалась.

Степан повесил трубку. Уголки губ сами потянулись вверх. Дочки… Маруся… Дом. Единственное, что по-настоящему ему принадлежало. Единственное, что улица у него не забрала. Он отодвинул остывший чай, достал из нижнего ящика стола потертую фляжку и тяжелый граненый стакан. Налил виски до краев. Звонко стукнул стаканом по столу.

— За дом!

И за то, чтобы его защитить от всего этого дерьма: и демонического, и вполне человеческого, в лице Васьки Свинца. Первый глоток обжег горло, но мысли слегка прояснились. Придется искать союзников. Как бы он этого не хотел…

Солнце… Яркое. Беспощадное. Оно било прямо в глаза, наглое и весеннее, пробивалось сквозь щели тяжелых портьер. Я застонал, натянув одеяло на голову. Вспомнил вчерашний бал.

Бесконечные улыбки, поклоны, притворные восторги. Анна, холодная и опасная, как заточка в кружевах. Потом… эта адская прогулка по лабиринту. Рябоволов. Его ледяные иглы, его скальпель разума, вонзавшийся глубже любого клинка. Бой, от которого до сих пор гудели кости и ныли мышцы. Затем — тайное бегство во дворец, пудра, переодевания, а дальше возвращение в зал. Я претворился, что споткнулся, пока любовался салютом. Все поверили моей идиотской улыбке, дрожащим рукам… оправданиям.

После последовал круговорот придворных дам — их «ахи» и «охи»: «Бедный мальчик, должно быть переволновался и не глядел под ноги!».

Анне я щедро сыпал любезности, как горох в пустую кастрюлю… Громко, но без смысла. Даже поесть толком не дали: вечно кто-то под руку норовил подсунуть бокал или втянуть в пустой разговор.

Чертова кукла! Марионетка в короне! От одной мысли снова влезать в эту шкуру меня тошнило. Нужно было поскорее брать власть в свои руки… А для этого мне нужны были верные люди… и сила!

Поэтому никто не отменял тренировку.

Я сбросил одеяло, встал. Пол под ногами был прохладным. Тело ныло, но не от слабости, а от вчерашних подвигов. Хорошее чувство! Лишнее напоминание о том, что я все еще жив. Что могу драться!

Начал с отжиманий. Резко, до отказа. Потом пресс. Потом приседания. Потом бой с тенью: я отрабатывал уклоны, блоки, связки, которые вчера не сработали против Рябоволова. Пот лился ручьями, дыхание рвалось из груди, но каждая капля пота, каждый жгучий сигнал от мышц были глотком свободы. Здесь, в этой боли, в этом напряжении, я вновь был собой. Царем Соломоном! Воином! А не бутафорным императором…

— Ну и видок, — раздался знакомый голос с ноткой издёвки. Призрак Николай витал в углу, пристально за мной наблюдая. — Особенно после вчерашнего «падения» во время салюта. Весь двор, наверное, до сих пор ржёт. А твои любезности Анне… «Лучик мой солнечный»? Серьёзно? Я бы сдох со стыда или подобрал что-нибудь поприличнее.

— Чем дольше ты со мной якшаешься, Ник, тем язвительнее становишься. — огрызнулся я, не прерывая приседов. — Рано тебе ещё меня критиковать. Ты бы на моём месте сдох на балу от нервного истощения в первые полчаса. Или спрятался бы в буфете. Как, наверняка, делал в детстве.

Призрак помолчал с минуту. Я чувствовал его взгляд — уже не такой колючий.

— Может, и спрятался бы, — неожиданно честно признался он. — Раньше… прятался. От всего. От уроков, от политики, от отца… — голос его дрогнул. — А ты… ты не прячешься. Даже когда притворяешься. Вчера… с Рябоволовым… это было… — он искал слово. — Страшно. Но… круто. Я хочу… хочу стать хоть в половину таким, как ты. Неуязвимым. Сильным. Знающим, что делать.

Я закончил подход, выпрямился, вытирая пот со лба. Искренность Николая была неожиданной. И… приятной.

— Никто не рождается неуязвимым, Николай, — сказал я, глядя прямо на его полупрозрачную фигуру. — Это нарабатывается. По капле. По шишке. По шраму. Желание есть? Воля?

— А как её наработать, когда ты… это? — он махнул рукой на своё эфирное тело. — Книги читать не могу. Меч подержать… да что там меч, карандаш! Я — призрак. Тень. Бесполезный груз в собственном теле!

В его голосе звучала горечь отчаяния. Настоящая. И она задела меня. Этот мальчишка, заложник судьбы и моей миссии… Он хотел измениться. Это было больше, чем я ожидал.

— Груз? — усмехнулся я. — Иногда да. Но… бесполезный? Не сказал бы. Ты — моя совесть, Ник. Мой единственный друг. И память этого мира. А насчет книг… — я подошёл к нему. — Дай мне руку. Вернее… протяни свою сущность.

Он недоумённо посмотрел на меня, но послушно протянул сгусток туманной энергии. Я закрыл глаза, погружаясь в себя, в глубину своего полупустого, но вечно горящего источника. Нашел золотую нить связи, что тянулась между нашими душами, сплетёнными в одном теле. Я не стал жадничать и дал столько, сколько было нужно: льющийся поток чистой силы — крохотный ручеек из моего океана, но для Николая — река — устремился к призраку.

— Что ты… — начал Соболев и ахнул.

Его призрачная рука… сгустилась. Стала почти осязаемой. Ярче. Он неуверенно потянулся к стопке книг на столе. Пальцы… нет, не пальцы, а сгусток воли, подпитанный моей энергией… коснулся корешка тома по истории империи. И… сдвинул его на миллиметр. Книга не упала, не перелетела через комнату. Она просто… чуть сдвинулась.

Николай замер. Он смотрел на книгу, потом на свою «руку», потом на меня. В его глазах стояло невероятное, детское изумление и… восторг. Чистый, немой восторг.

— Я… я дотронулся! — прошептал он.

— Эффекта хватит примерно на сутки, — предупредил я, чувствуя лёгкую слабость от отдачи. — Потом связь ослабнет, и ты снова станешь бесплотным. Но сейчас… — я махнул рукой в сторону книжных полок. — Можешь учиться. Читай. Впитывай. Историю. Политику. Военное дело. Всё, что пригодится нам и лично тебе, когда я уйду. Когда-нибудь это тело снова будет твоим, Николай Юрьевич. И лучше, если к тому времени ты будешь готов.

Он не ответил. Он уже взял книгу. Не поднял, а притянул к себе, держа в полупрозрачном, но теперь ощутимом поле энергии. Открыл. Стал «листать» страницы, впиваясь взглядом в строки. На его лице было выражение человека, нашедшего родник в пустыне. Счастливого. Благодарного.

Я оставил его с книгой. Мне захотелось немедленно смыть пот от тренировки и вчерашний «макияж». Душ, холодный и бодрящий, должен был послужить глотком реальности после бала-маскарада.

Закончив с мыльно-рыльными процедурами, я сразу направился к гардеробу. Выбрал нужный наряд.

И как только я застегнул последнюю пуговицу простого камзола, в дверь постучали. Три чётких, негромких стука. Как отмеренные удары метронома.

Николай тут же дематериализовался.

— Войдите, — сказал я, заранее зная, кто там.

Дверь открылась. И на пороге я увидел Юрия Викторовича собственной персоной. Он был безупречен, как и всегда: сюртук без единой морщинки, галстук-бабочка идеален, в руке всё та же трость-артефакт. За его спиной в коридоре маячил Рыльский. Лицо капитана гвардии было каменным, но в глазах читалось напряжение. Он явно не хотел пускать Рябоволова одного, но не посмел перечить.

— Ваше Величество, — магистр склонил голову ровно настолько, сколько требовал этикет, — не больше. — Вы позволите?

— Пожалуйста, Юрий Викторович, — кивнул я, указывая на кресло напротив. — Присаживайтесь. — я перевел взгляд на Рыльского. — Не обижайтесь, Лев Павлович, но подождите в коридоре. Нам нужно поговорить с глазу на глаз.

На лице капитана читался немой вопрос и предупреждение, но тем не менее он молча отступил и прикрыл за собой дверь.

Рябоволов занял указанное место. Легко и непринуждённо. Как хозяин. Его пальцы сжали набалдашник трости. Затем последовало лёгкое движение, почти незаметное… И воздух в комнате… изменился. Загустел. Замолчали даже привычные шумы дворца за окном. Магистр повесил над нами звуконепроницаемый купол, что не могло не радовать.

— Ну что, — я улыбнулся и откинулся в своём кресле, глядя мужчине прямо в глаза. — Нападавших поймали, Юрий Викторович? Или они, как дым, рассеялись?

Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки.

— Всё под контролем, Ваше Величество. Не беспокойтесь. Эти… элементы… больше не побеспокоят ни вас, ни столицу. — он сделал паузу. Небольшую, но весомую. Его холодные и пронзительные глаза впились в меня. — А теперь… ответьте мне. Кто вы такой?

Это было прямо. Без прелюдий. Как удар стилетом.

Я усмехнулся.

— Император Всероссийский Николай III. К вашим услугам!

— Не надо, — он отрезал, даже не повысив голоса. — Детские игры оставьте для Меньшиковой и её лизоблюдов. Я видел ваши глаза в лабиринте. Видел эту… древность во взгляде. Видел силу, которой не учат ни в одной школе магии. Вы — не Николай Соболев. Так… Кто. Вы. Такой?

Тишина под куполом зазвенела хрустальными подвесками. Он не верил в одержимость демоном: его разум был слишком холоден для таких примитивных объяснений. Но он чувствовал правду. И требовал её. Государственник. Педант. Паук в центре своей паутины. Он мог быть опасней Меньшиковой и всех князей вместе взятых. Или… стать мощнейшим союзником. Риск был колоссальным. Но игра стоила свеч.

— Что вы знаете о сопряжении душ, Юрий Викторович? — спросил я спокойно.

Брови Рябоволова чуть приподнялись.

— Теорию знаю. Редчайший феномен. Гораздо чаще встречается банальная одержимость. Когда демон вытесняет или пожирает исходную душу.

— Это примерно то же самое, — кивнул я. — Только в случае одержимости душа захвачена паразитом. Демоном. А в случае сопряжения… — я сделал паузу для эффекта, — две человеческие души делят одно тело. И лидирует та, чей дух… сильнее.

Он даже не моргнул. Но в его глазах мелькнуло что-то… острое. Любопытство коллекционера, нашедшего уникальный экземпляр.

— Вы держите меня за дурака? — спросил он, но в его голосе уже не было прежней уверенности. Была жажда подтверждения.

Рубикон я преодолел. Теперь стоило раскрыть карты полностью. Я закрыл глаза на мгновение, — сконцентрировался. Нашёл ту золотую нить, что связывала меня с Николаем. Не просто дал энергии, как утром. Я наполнил его дух солнцем. Позволил его сущности проявиться вовне, используя свою силу как проектор.

— Николай, — мысленно позвал я. — Покажись. Пришло время.

Рядом со мной, из пустоты, начал формироваться туманный силуэт. Он сгущался, обретая черты. Рыжие волосы, знакомое лицо юного императора, его широко открытые, полные изумления глаза. Он материализовался не полностью, а как полупрозрачное, светящееся изнутри привидение. Но видимое. Осязаемое взглядом.

— Что… что ты сделал? — прошептал призрак, глядя на свои полупрозрачные руки. — Я… меня видно?

Рябоволов вскочил. Впервые за всё наше знакомство его ледяное спокойствие дало трещину. Глаза расширились, впиваясь в призрачную фигуру. Его пальцы судорожно сжали трость.

— Не иллюзия⁈ — его голос потерял привычную ровность. — Это… это и есть…?

— Настоящий Император Всероссийский Николай III Соболев, — торжественно объявил я. — Тот, чьё тело я сейчас… арендую. Его душа не была изгнана или съедена. Она здесь. Сопряжена с моей.

— Да, — тихо, но чётко сказал Николай, глядя прямо на Рябоволова. Его голос звучал эхом, но это был его голос. — Это я. Вернее… то, что от меня осталось.

Рябоволов медленно опустился обратно в кресло. Он не сводил глаз с призрака. Его мозг работал с молниеносной скоростью, переваривая невероятное.

— Доказательства, — потребовал он резко. Голос снова стал холодным, деловым. — Только факты, известные исключительно Николаю Соболеву и Тайному Отделу. Где вы спрятали свой первый дневник после смерти дяди Михаила? Что было написано на обороте медальона вашей матери, подаренного вам на 10 лет? Какой артефакт вы украли из кабинета отца в 15 лет и куда его дели?

Допрос был жёстким, точечным. Вопросы касались мелочей, о которых не знал никто, кроме самого Николая и, видимо, всевидящего ока Тайного Отдела. Николай отвечал мгновенно, без запинки. Про дневник за шпалерой в детской. Про выцарапанные на обороте медальона слова «Мой светлый Николашка». Про украденный перстень с печаткой отца, спрятанный в дупло старого дуба в парке и позже утопленный в пруду от страха.

Рябоволов слушал. Внимательно. Без комментариев. Постепенно напряжение в его плечах схлынуло. Скепсис в глазах сменился… пониманием. Принятием невероятного факта.

— Достаточно, — наконец произнёс он, когда Николай закончил. Он перевёл взгляд с призрака на меня. В его глазах была буря. Но буря рациональная. — Действительно, сопряжение! Редчайшее… Факт установлен. — Он сделал паузу, его взгляд стал прищуренным, оценивающим. — И что теперь? На чьей вы стороне, Соломон? Чьи интересы будете продвигать в этом теле?

Прямота за прямотой.

— На своей, Юрий Викторович, — ответил я без колебаний. — Я ненавижу демонов. Скверну. Хаос. Я здесь именно по их души. Чтобы сжечь их дотла. А это тело и этот трон… — я махнул рукой, — … оказались удобным плацдармом для моей миссии.

— А как же Россия? — в его голосе прозвучала сталь. — Империя? Народ? Или они для вас лишь… расходный материал в вашей священной войне?

— Раз уж меня занесло на эту землю, — сказал я, глядя ему прямо в глаза, — то и здесь я буду наводить порядок. Править. Защищать. По мере своих скромных сил. Империя устоит. И станет сильнее. Я в этом заинтересован. Без стабильной державы воевать со Скверной — чистое самоубийство.

Он долго смотрел на меня. Молча. Взвешивал каждое слово. Оценивал намерения. Затем медленно кивнул. Одним коротким движением головы.

— Допустим, — произнёс он. — Пока… я буду держать этот секрет при себе. — он поднялся. — Но пожалуйста, государь. — Его взгляд стал острым, как его ледяная магия. — Будьте поаккуратнее с ночным сбродом и порталами. Вы нам очень нужны. Живым. Не хотелось бы, чтобы вы сложили голову раньше времени. Из-за… излишней самоуверенности.

С этими словами он повернулся и вышел, растворив звуковой купол легким движением трости. Дверь закрылась. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь моим дыханием и тихим свечением призрака Николая.

— Он… поверил? — нерешительно спросил Николай.

— Пока принял к сведению, — поправил я. — Но и это уже много. Очень много! Теперь, Ник… — я потянулся к шнурку звонка. — Я умираю от голода. Мне нужен плотный завтрак. А ты, кстати, продолжай читать книги, если, действительно, хочешь стать мудрым государем.

Николай же послушно взялся за самый толстый «кирпич» и принялся листать страницы. Он прервался лишь, чтобы исчезнуть, когда вошли слуги с завтраком, а после — вновь продолжил грызть гранит наук.

Я же с остервенением накинулся на еду. Телу после вчерашнего и сегодняшнего утра требовалось топливо. Николай «пролистал» несколько листов из обновленного курса истории, удивляясь периоду правления своего отца. К еде он, естественно, даже не притронулся.

Не успели убрать посуду, как ко мне заявился Федор Игнатьевич, мой «наставник» по фехтованию от Меньшиковой. Его лицо было традиционно красным и потным. Дыхание смердело перегаром — видимо, у кого-то праздник продолжался. Но долг есть долг.

— Ваше Величество! Попрошу на плац! — рявкнул он без лишних церемоний. — Пора мускулы размять! А то опять, как вчера, споткнётесь! Негоже… Негоже быть таким невнимательным.

Я с наигранным вздохом покорно последовал за ним. Николай же язвительно посмеивался мне в спину.

Двор оказался пустым, если не считать пары любопытных лакеев и моих телохранителей. Мужчина вручил мне деревянные рапиры, а затем, натужно пыхтя, принял стойку. Я последовал его примеру: выбрал максимально неуклюжую.

Он атаковал… медленно, небрежно, явно считая этот мой жест профанацией. Я парировал с опозданием, делал нелепые выпады, спотыкался, ронял рапиру. Он поправлял мою стойку, грубо толкая плечом, снисходительно хвалил за «успехи», которых не было. Я изображал смущение и легкую обиду и усиленно изображал императора-недотепу.

После «позора» на плацу последовал урок магии. Артемий Сергеевич, тощий и вечно напуганный теоретик, ждал меня в душной комнате, уставленной пыльными фолиантами и непонятными приборами.

Но тема сегодня была интересная: «Уникальные и гибридные стихии в контексте Эфирной Теории Разломов». Он бубнил монотонно, но знания у него были глубокие. Я сидел, изображая скуку, зевая в кулак, но впитывал каждое слово. Даже Николай, корчивший рожи старику, стал заслушиваться.

Артемий Сергеевич говорил о редких модернизированных стихиях магистров: о магматической (огонь+земля), о штормовой (воздух+вода), о кристаллической магии (земля+лед), о свете и тьме как фундаментальных силах, а не просто производных.

Он упоминал даже временные аномалии и пространственные искажения как потенциальные «стихии», порожденные прорывом Бездны. Для меня, видавшего магию тысячи миров, это была любопытная систематизация местного колорита. Я кивал, делал вид, что записываю, задавал глупые вопросы.

Этого-то от меня и ждали. А потому через час Артемий Сергеевич с видимым облегчением отпустил меня восвояси.

Я вернулся в свои покои, мысленно готовясь к возможным интригам дня. Открыл дверь… и остановился как вкопанный.

На диване, устроившись с царственной небрежностью, сидела Анна. Перед ней на низком столике стояла открытая бутылка тёмно-рубинового вина и два хрустальных бокала. Она была в платье глубокого синего оттенка, под цвет её глаз. Волосы были убраны в строгую, но изящную причёску. На лице я не заметил ни тени вчерашнего траура или холодной ярости. Только… ожидание. И оно показалось мне опасным.

— Николай, — сказала она, её голос был спокоен, как поверхность моря перед бурей. — Я пришла отметить нашу помолвку. Наедине. Без стражи, матери и этой… придворной мишуры. — Она поднялась, плавно, как пантера, и взяла со стола два бокала. Подошла ко мне, протягивая один. — Выпьем? За наше… светлое будущее?

Я не взял бокал. Взгляд скользнул от её лица к вину, потом обратно.

— Отравленное? — спросил я прямо, без улыбки.

Она не моргнула. Уголки её губ дрогнули в странном подобии улыбки.

— Яд лишь в одном из них, — ответила она так же прямо. — Шанс пятьдесят на пятьдесят, мой дорогой жених. И в любом случае… я выйду победителем из этой ситуации. Либо ты умрёшь. Либо… — она сделала крошечный глоток из своего бокала, — … я избавлюсь от необходимости быть твоей женой. Навсегда!

Ледяная логика отчаяния. Я посмотрел на бокал в её руке, потом на бутылку.

— Всё вино отравлено, Анна Александровна, — сказал я тихо. — И ты прекрасно это знаешь.

В её глазах мелькнуло удивление. И извращенное уважение к разгадке. Но она не отступила.

— Возможно, — пожала она плечами. — Но ты не знаешь, в каком бокале доза смертельна, а в каком… просто снотворное. Рискнёшь?

Она поднесла бокал к губам снова.

Быстрее, чем она успела пригубить, моя рука схватила её за запястье. Крепко. Бокал выпал, рубиновые брызги окрасили ковёр и её подол. Она вскрикнула, но не от боли, а от ярости. И рванулась к столику, к бутылке. Наверное, она хотела разбить её о мою голову. Я перехватил её вторую руку, развернул и толкнул. Не сильно, но достаточно, чтобы она потеряла равновесие и упала на диван.

— Ты пришла умереть, Анна, — сказал я, глядя сверху. — Не убить меня. Умереть самой. У меня на глазах. В моих покоях. Чтобы твоя смерть легла на мою совесть чёрным пятном. Чтобы твоя мать разорвала меня на части. Чтобы помолвка рассыпалась в прах вместе с тобой. Так?

Она с яростью посмотрела на меня снизу вверх. Я чувствовал ее учащенный пульс, сбитое дыхание. В ее глазах пылал вызов. И… глухая, невыносимая тоска.

— Так сильно не хочется жить? — спросил я, смягчая голос. — Чтобы уйти вслед за своим Глебом? Ты думаешь, страна переживёт твой уход легче, чем мой? — я наклонился ближе. — Ты ошибаешься. Твоя смерть станет искрой на пороховой бочке. Меньшикова сметёт всех. Начнётся хаос. А Скверна… она любит хаос, Анна. Она его жрёт и растёт на нём.

— Заткнись! — вырвалось у неё. Слёзы, полные бессильной злобы и огня, брызнули из её глаз. — Ты не имеешь права! Ты украл его жизнь! Ты украл мою! Дай мне уйти! Просто… дай мне уйти! Я не могу быть твоей! Никогда!

В её голосе зазвучала настоящая агония. Искренняя. Глубокая. Она была загнана в угол. Смерть теперь казалась ей единственным выходом.

Я выпрямился. Взгляд упал на бокал, стоявший на столе. Он был полон. Он был моим. Идея пришла мгновенно. Безумная. Дерзкая. Но… идеально соответствующая моменту.

— Хорошо, — сказал я спокойно. — Одна попытка. Только одна.

Я подошёл к столу, взял свой бокал. Поднял его, глядя ей прямо в глаза. В её взгляде всколыхнулись шок и недоверие.

— За твою свободу, Анна Александровна, — провозгласил я и сделал большой глоток. Потом ещё один. Вино было терпким, с лёгкой горчинкой. Яд. Качественный и быстрый. Я почувствовал его колючий привкус на языке, жжение в горле.

— Нет! — закричала она, вскакивая с дивана. Несмотря на ненависть, инстинкт, ужас… что-то в ней щелкнуло. Она бросилась ко мне. С хрупкой надеждой. С отчаянием. Её руки схватили моё лицо. — Выплюнь! Немедленно выплюнь, идиот! Это мое!

И прежде чем я успел что-то сказать или выплюнуть, её губы прижались к моим. Горячие. Солёные от слёз. Она целовала меня яростно, отчаянно, пытаясь буквально высосать, вытянуть яд из моего рта. Её язык скользнул по моим губам, пытаясь проникнуть…

Я ответил. Не сопротивляясь. Со страстью, которой не ожидал даже от самого себя. Я обнял её, притянул ближе, углубил поцелуй. Я почувствовал её тело, напряжённое сначала от ужаса, потом… дрожащее от чего-то другого. Смеси ярости, отчаяния и неожиданного всплеска… чего-то ещё. А по языку, по гортани растекался колючий, жгучий яд. Но я сосредоточился. Не на нём. На ней. На поцелуе. На потоке чистой солнечной энергии, который я направил тончайшей нитью в контакт наших губ, в слюну, в сам яд, пытаясь его нейтрализовать прямо здесь, во рту.

Поцелуй длился вечность. Или мгновение. Она оторвалась первой, оттолкнув меня. Ее глаза, синие и бездонные, полные ужаса, растерянности, непонимания, скользнули по моему лицу. Ее губы задрожали, как бутоны роз от капель дождя. Она смотрела на меня, касаясь пальцами своих губ, как бы проверяя, жива ли она. Потом взгляд упал на мой подбородок.

— Ты… ты проглотил? — прошептала она, и в её голосе была настоящая паника. — Из-за меня⁈

Я медленно покачал головой. Вытер тыльной стороной руки губы. Внутри всё горело, но это был лишь поверхностный ожог. Основную дозу яда мне удалось сжечь солнечной энергией прямо при контакте. С остатками… моё тело справится.

— Уходи, Анна, — сказал я тихо, но твёрдо. Повернулся к окну, чтобы скрыть лёгкую дрожь в руках, но не от яда, а от адреналина и этой чертовой близости. — Я хочу умереть в одиночку и не хочу видеть, как ты угасаешь… Ты получила свою попытку.

Я слышал, как она замерла за моей спиной. Слышал её частое, сбитое дыхание. Потом раздался резкий звук, как будто она ударила по стене кулаком. Послышались шаги. Быстрые. Яростные. Дверь распахнулась и захлопнулась с таким грохотом, что задрожали стёкла.

Я не обернулся. Я знал: в её глазах сейчас бушевал бешеный ураган. Её театральное мгновенное самоубийство провалилось. И поцелуй… этот чертов поцелуй… Он не вписывался ни в один её сценарий! И в мой — тоже…