Чёрная печать империи

Глава XV

Будильник вырвал Баева из восхитительного сна. Ему снилась Даша. Полностью обнажённая, такая светлая на скомканных тёмно-фиолетовых простынях. С этой трогательной стрижкой под мальчика. Лёха целовал её ярко-алые искусанные губы, её тонкую шею и то самое место за ушком, о котором знал только он. А его женщина стонала и плакала (на грани оргазма Даша всегда плакала), тянулась к нему, касалась возбуждёнными сосками его груди, стискивала плечи и двигалась навстречу его движениям.

Будильник Баев швырнул об стену и со злорадством услышал слабый звон. Распахнул глаза, уставился в потолок.

Даша.

Без особого удовольствия завершил начатое, вскочил, прошёл в душ. Крепко, почти до боли растёр мочалкой мускулистое тело. Смыл пену, заглянул в зеркало и сбрил щетину с щёк и подбородка, почистил крупные, белоснежные зубы. Он был зрел – всего тридцать пять – крепок, и жизнь, в целом, удалась. Карьерные перспективы, любимая женщина и безбедное существование – всё было зашибись. До недавнего времени.

– Чёрт бы тебя подрал, Шаховской, – выругался Лёха, схватил полотенце и вышел в комнату, полностью обнажённый, растирая полотенцем ёжик мокрых волос. И только тут обнаружил, что его ждёт неприятность в нежно-розовом костюме.

– Алексей Иванович, – произнесла неприятность голосом сдавленной жабы, – надеюсь, вы не забыли, что вечером у нас приём у Шереметьевых? Прошу вас быть к шести неукоснительно. И сделайте уже что-нибудь с вашими руками.

– Не уверен, что смогу быть, Елизавета Григорьевна, – огрызнулся Лёха.

Его бесила беззастенчивость жены. Нормальная женщина, увидев мужика голым, взвизгнет, хотя бы для приличия, и отвернётся. Нет, Даша так не сделала бы, но то – Даша. Да и нечем ей уже там шокироваться.

– А вы будьте уверены. Наш контракт подразумевает совместные выходы, и это мероприятие я согласовывала с вами ещё месяц назад.

«Взять бы послать тебя с твоим контрактом», – раздражённо подумал Лёха, натягивая трусы, а за ними и штаны. Он понимал, что может это сделать: В империи Рюриковичей развод не давала ни православная церковь, ни древлеславянская. «Измена начинается в семье, – вещал по телеэфиру патриарх Варфоломей. – Вы скажете: подумаешь, убита любовь мужчины и женщины, какая чепуха! Мы – свободные люди, захотели – полюбили, захотели – разлюбили. Но сегодня ты предал свою жену, завтра предашь товарища, а послезавтра – Отечество и государя». Боголюб Древлеславянский вторил ему: «Воистину есть: отрекшийся от жене, предасть и богов». Но Лёха достаточно вырос, чтобы понимать: империя отчаянно пытается увеличить рождаемость. Видимо, чиновники всерьёз верили, что женщины, не боящиеся, что мужья их бросят, начнут спешно размножаться. Вот только так это не работает. Хотя и как работает – чёрт его знает. Поэтому, даже если бы Баев публично порвал все «кондиции» и отказался от своих слов, ему никто и ничего не мог бы сделать. Понижение в должности или там каторга, например, неизбежно ударила бы не только по нему, но и по его жене. И именно поэтому, понимая собственную безнаказанность и уязвимость супруги, проворчал примирительно:

– Буду.

– И ещё… эти… волосы на руках. Такая пакость! Я пришлю вам специалиста по депиляции. Вы же не оборотень, Алексей Иванович, надо ухаживать за собой. Словом, будьте к пяти. И ещё маникюр... Вы что, ногти грызёте?

– Знаешь, милая, иди нахрен, – Лёша подхватил жену, выставил за дверь и захлопнул щеколду.

Он не знал, почему каждый, просто каждый раз, когда они общались, ему хотелось её ударить. Рядом с госпожой Баевой-Острогорской господин Баев ощущал себя монстром. И это так контрастировало с тем, что он чувствовал рядом с Дашей!

– В пять, – крикнула жена из-за двери. – И постарайтесь его не убить.

Одним словом, настроение с утра было испорчено. А тут ещё Лёша вспомнил, что Дашка во что-то вляпалась. Во что-то очень-очень нехорошее. Это ж надо перейти дорогу опричнику! Да ещё и Шаховскому, про которого чего только не рассказывают!

Лёха натянул гражданскую одежду и вышел из дома в два часа. После вчерашней весёлой ночки с оборотнями сам бог жандармов велел спать до последней возможности. Неспешно завёл «тайгу», и рванул к Петропавловке.

Как жандарм он понимал, что Даша права, затаившись от всех. Тем более, раз уж признала перед Псарней их связь. Но как мужчина Лёша злился, что его женщина не обратилась за помощью к нему. Его и восхищала, и сердила её самостоятельность.

Дашка…

Она бесила Баева с самого первого курса. Тем, что девчонка (кто вообще придумал их допускать до службы?!), тем что малявка (на два года младше), тем что зануда и отличница. Тем, что… дура. Потому что Дарья Романовна Трубецкая была наивной дурой, свято верящей во всю эту патриотическую хрень, которую преподаватели тщательно вбивали в их юные головы.

Только на старших курсах Лёша осознал, что, кроме дури и раздражающей заумности, в однокурснице есть ещё и гибкое, высокое тело, небольшие упругие груди, плавная линия бёдер, подтянутый животик и фигурка песочные часы. А однажды, заглянув в серебристо-серые крапчатые глаза, Баев понял: он утонул. И понял это во время матча по баскетболу. Их команда подчистую проиграла Дашиной, и только потому, что надежда российского баскетбола курсант Баев не мог оторвать глаз от футболки, так явно очерчивающей лифчик, от сползающих шортиков, которые девушка периодически поправляла, от… и мазал. Постоянно мазал мимо.

Вечером Лёша припёрся к ней в подсобку, превращённую в девичью комнату (остальные жили по четверо, но кроме Даши других девиц-жандармов во всём колледже, а, может, и империи, не нашлось).

– Ты… это… поможешь с физикой? – промямлил Баев и удивился собственной робости.

Для него давно не было секретом, зачем мужчинам нужны женщины. Он уже раз десять проверял и опытным путём убедился: нужны. А тут вдруг… превратился в гимназиста.

Помочь Даша всегда была готова («вы должны уметь работать в команде!», «сам погибай, а товарища выручай», «жандармерия – это не работа, это семья» – висели лозунги в аудиториях). И, может, где-то между буравчиками индукции у них бы всё и получилось, если бы Лёша не обнаружил вдруг фотографию государя императора в красном углу девичьей спальни. Гламурную такую фоточку. Распечатанную на цветном печатнике.

– Ты забыла цветочки ему возложить, – заржал Баев, забыв и о цели визита, и о робости.

И был безжалостно выставлен вон. Ну и поделом: сам дурак.

Так и получилось, что на последнем курсе между ними вспыхнула ненависть, доходящая до ожесточения. Её последствиями стали: Лёхин золотой диплом (он заморочился настолько, что пересдал все экзамены даже за первый курс), предложение выгодной женитьбы и… ну и всё дальнейшее.

«Тайгу» Баев бросил где-то неподалёку от Тучкова моста. А затем ещё полчаса пешком вилял по улицам Городового, пока не убедился в том, что хвоста нет. В Петропавловке он купил билет на экскурсию, большой стакан кофе и два черепашника: разрезанную булку с запечённым куском мяса, пластинкой сыра и всякими овощами. Неспешно прошёлся по Петропавловскому собору, глазея по сторонам.

– Вот, посмотрите, тут похоронен царевич Алексей, – вещала экскурсовод охрипшим голосом.

Царевича Алексея Лёха нежно любил. Вернее, обоих: и царевича, и цесаревича. Во-первых, тёзки. Во-вторых, оба подавали надежды и оба погибли молодыми совсем. Да и хрен с ним, что Романовы. Зато ещё люди, не оборотни.

– Помпезный и рафинированный стиль, свойственный эпохе барокко…

«Стиль как стиль, – подумал Лёха, окинув внутреннее убранство беглым взглядом. – Дашке бы тоже чуть потолстеть, а то кожа да кости». И вспомнил усталые милые глаза. Даже под штукатуркой было видно, как Даша похудела за эти дни.

Баев допил кофе, скомкал стакан, вышел, выбросил комочек картона в урну и направился к Трубецкому бастиону, в котором Романовы построили тюрьму во второй половине девятнадцатого века. И, что особенно бесило, даже девчонок сажали. И вот как раз в камере одной из них, где сошедшая с ума Мария Ветрова облилась керосином и самоподожглась, Даша вчера и назначила встречу.

В узких коридорах, выкрашенных в уныло-синий цвет, было пусто. Негромкий голос аудиогида заглушал звуки Лёшиных шагов. Баев прошёл коридор, убедился, что за ним не следят, а затем решительно вошёл в камеру Ветровой.

– Мария Федосеевна Ветрова родилась в 1870 году в семье…

Комнатка была маленькой. С железной кроватью, прикрученной к полу. С железным столиком. С рукомойником. Из полукруглого окна под самым потолком свет внутрь почти не попадал. Лёша хорошо знал всю эту мрачную историю: в колледже они изучали её досконально. Как боролись узники, как царская власть подавляла борьбу. Первая профессиональная тюрьма России, что б её.

Даши не было. Посетителей тоже. Лишь в углу возился электрик в робе со знаком Имперского Электросбыта на спине синей куртки.

– Такие дела, – громко сказал Лёха. – Куда девки прутся, а? То в революцию, то в армию, то в жандармы. Чё им дома не сидится?

Электрик возмущённо оглянулся, порывисто встал. Баев шагнул к нему, обнял, притянул к себе и взъерошил волосы.

– Ну, знаешь! – прошипела злая Даша.

– Я шучу, – шепнул он. – Не гоношись.

– Шутки у тебя…

Но капитан не дал договорить. Поцеловал жадно и нетерпеливо, просто чтобы убедиться: это она, и она рядом.

– Лёш…

Женщина отстранилась, но он слышал: её дыхание сбилось. Она тоже соскучилась.

– У нас мало времени, Баев.

– За что на тебя охотится Шаховской?

– Не знаю.

– Давай всё по порядку. Ты попёрлась к нему в скалу. О чём вы говорили?

– Я его допросила. Стриж – его любовница Серафима Гавриловна Птицына. Шах сказал: самоубийство. Он её трахнул и отказался жениться. Девица выбросилась из окна.

– Не мотив. Ещё?

– Не знаю. Был «Алатырь». Я положила тебе серийный номер в карман куртки, пробей всё, что сможешь по нему. Я сотни раз провертела наш диалог и не поняла, что в нём было такого. Шах арестовал меня на следующий день. Ты мне дал «тайгу», я почуяла хвост, ушла на Городовой. Введенская, номер дома не помню. Антикварная книжная лавка. Это уже был хвост псов.

– Причина?

– Государственная измена.

Лёха нахмурился, прикрыл дверь в камеру.

– Подробности?

– Нет.

– Дальше.

– Отвёз в Кронштадт, на базу. Бывшая морская гауптвахта. Допрос с пристрастием.

Капитан насупился сильнее. Скрипнул зубами.

– Насколько балов?

– Шесть-восемь из десяти. Ты же знаешь, я не спец.

Он отстранил её, оглядел недоверчиво.

– После шести ты бы сейчас валялась в госпитале…

– Сыворотка оборотней. Это какое-то чудо-средство. Сами избили, сами вылечили. И я… – она вдруг споткнулась и покраснела чуть-чуть. Яркие пятнышки вспыхнули на скулах. – Я сбежала. Но скорее всего, побег тоже кем-то был подстроен. Остановилась у малька.

– Явилась к матери стрижа под прикрытием. Дело изъяли из жандармерии, передано на Псарню.

Даша вздрогнула так сильно, что он почувствовал.

– Когда? – хрипло уточнила Трубецкая.

– Сразу. Мы не успели в отдел вернуться.

Она помолчала, ткнулась лбом в его плечо, и Лёха едва расслышал тихое и понурое:

– Ясно.

– Прорвёмся, – взъерошил ей волосы. – Дальше, Даш. Не теряй время.

– Малёк вышел на сокурсницу стрижа по Елисавете. Пригласил на «Жизель»…

Баев выругался. Он редко матерился при ней.

– Только не говори, что ты…

– … да.

– Какого хрена, Даш?

– Хотела проконтролировать.

– Молодец. Просто умница.

Капитан выпустил её плечи, стиснул кулаки, резко выдохнул, пытаясь обуздать гнев. А если бы…

– Всё. Малёк нас вывел с Вероникой. Вероника Станиславовна Вержбицкая, её тоже пробей, пожалуйста. Нас вместе арестовывали на Введенской, только её отпустили. Малёк заметил посторонних перед своим домом. И мы…

Она вдруг замолчала.

– Где?

– Неважно. Нас приютили. Лёш, постарайся найти сведения по Шаху в Иркутске. Сестра стрижа сказала, там какое-то дерьмо. Это как-то всё связано. Стриж шантажировала, вроде, Шаха.

– Ты думаешь, Пёс сдал Иркутск тварям? Серьёзно? Даш, это бред.

– Я не знаю. Лёш, там информация засекречена. Но след ведёт туда.

Лёха разжал кулаки, снова притянул её к себе за плечи, уткнулся в светлую макушку.

– Дарёнок… не лезь ты в пекло.

– Уже там.

– У меня тётка в Москве. Полуслепая, одинокая. Живёт на выселках, где-то… в Тушине? Бородине? В общем, там. У меня трое суток выходных. Давай прямо сейчас подгоню «тайгу» и махнём вдвоём? Хоть Первопрестольную увидишь.

– Лёш… они и дотуда доберутся.

– Не доберутся. Даш, не надо всё это тебе. Шкурой чую: тут большая игра идёт. В неё большие люди играют, Дах. Не мы с тобой.

У неё были такие усталые, измученные глаза, что сердце капитана закололо. Он принялся целовать эти глаза, этот лоб, щёки, шею…

– Что ты делаешь! – слабо запротестовала она.

Мужчина продолжил. Дверь приоткрылась. Кто-то выдохнул и попятился. Лёха представил, как они выглядят со стороны, хохотнул. Подхватил женщину под руку, уволок из камеры. Трубецкая не сопротивлялась. Они прошли мимо двух алых, как пионы, девиц, сбежали по лестнице и вышли на брусчатку прямо навстречу злому ноябрьскому ветру. Баев чувствовал, что Даша словно ослабла, уступила его напору. Это и радовало, и тревожило. Будто её что-то сломало. И всё же, торопясь закрепить успех и вытащить свою женщину из-под ног гигантов, Лёша увлёк её к Никольским воротам. Пока согласна. Пока…

– Там усадьба. Старинная, времён ещё Екатерины Романовой. Пруд, берёзы там… грибы. По осени, конечно. Сад вишнёвый. Помнишь, как у Чехова, а? Тихо, спокойно. И Марья Степановна человек хороший. Ворчунья, правда, но беззлобная. Тебе понравится, Даш.

– А ты?

Вопрос был ниже пояса.

– Я что-нибудь придумаю. Буду гонять к тебе на выходных.

Лёша почувствовал, как она напряглась. Понял, что срывается.

– Или, хочешь, переведусь в Москву? Даш, это ж не насовсем. Гроза отгремит, развеется, и ты снова…

Они уже шагали под кирпичной широкой аркой, и вдруг Даша замерла. Посмотрела на него резким, холодным взглядом. Отстранилась, убрала руки за спину.

– И на положении кого я буду жить у твоей тёти, Баев?

Засада. Капитан невольно отвёл взгляд, но затем вынудил себя смотреть прямо в потемневшие глаза любовницы.

– Можно легенду придумать. Давай по пути, Дах? Можно сиделкой, горничной, компаньонкой. Пойми ты: это временно всё…

Она сделала шаг назад, и Лёша с досадой увидел, как непримиримо выступил вперёд острый подбородок.

– Нет, Лёш. Я не барышня, я – старший лейтенант жандармерии. Задета честь моего мундира. Я не буду бежать и прятаться, как крыса. Я во всём разберусь. Сама, если ты не поможешь.

Развернулась и зашагала обратно. Капитан снова выматерился, догнал. Схватил за плечи.

– Даш, а ещё ты – моя женщина. Да пойми ж ты это! Я не могу допустить, чтобы этот псиный поезд прошёлся по тебе.

Она дёрнула плечами, раздражённо отстраняясь.

– Я сначала жандарм, а потом – всё остальное.

– Даш… Давай в «тайге» поговорим?

– Не о чем тут говорить, Баев. Ты же знаешь, я не меняю…

Ускользала из его рук, из его власти, от него. Он невольно стиснул женские плечи крепче.

– Даха, я разберусь. Обещаю. Пожалуйста, прошу тебя. Дай мне тебя защитить!

– Иди ты нахрен, – рявкнула она и вырвалась.

Это был провал. Окончательный и бесповоротный. На секунду у него возникло острое желание скрутить, согнуть, затолкать в машину силой. И пофиг, что будет злиться. Что обидится смертельно. Что… главное – защитить, спасти, а всё остальное будем решать потом…

Лёша скрипнул зубами.

Не вариант. Привлекут внимание полиции. И Дашку снова арестуют. А уж брыкаться та горазда, тут даже мёртвый полицейский проснётся.

– Хорошо, – процедил мрачно. – Твоя взяла.

– Ты поможешь?

Серые глаза-тучи полны молний враждебности, колючей настороженности. И надежды.

– Помогу. Иркутск. Алатырь. Вероника. Лавка. Как передать инфу?

– Я сама тебя найду.

– Понял, господин старший лейтенант. Честь имею.

Он козырнул, отвернулся и зашагал прочь, скрипя зубами. Идеалистка. Дура. Задавака. Какой была, такой и осталась. Идиотка. Любимая маленькая идиотка. Даша догнала, обхватила пояс, прижалась щекой.

– Спасибо.

На мгновенье ему захотелось расцепить её руки, отшвырнуть прочь. Лёша обернулся, притиснул женщину к себе. Поцеловал в лоб.

– Всегда к твоим услугам, малявка. Обещай, что подумаешь насчёт Москвы?

– Подумаю.

– Беги давай. А то засекут же.

А потом смотрел как она, не торопясь, уходит. Сам когда-то обучал её мужской походке, повадкам, вот этой чуть сутулой осанке работяги из низшего класса. Не обнаружив хвоста, выдохнул и направился к «тайге».