Чёрная печать империи

Глава VII

Когда Даша вошла в одиночную камеру, то у неё возникло странное ощущение, будто она на работе: камера была точь-в-точь такая же, как те, в которых размещались арестанты жандармерии. Полтора метра в ширину, два с половиной – в длину и столько же в высоту. Сразу понятно, что она не рассчитана на оборотней. Складная шконка, которую можно поднять к стене, прямо так, с тощим матрасом, ещё более тонким одеялом и постельным бельём, на котором отчётливо виден тюремный штамп. Такой же стол. Стула не было – роскошь. Хочешь сидеть – садись на «кровать». Не хочешь – кто бы уговаривал. Окон нет. Стены выкрашены серой краской, потолок побелён. В потолке – светодиодный плафон, не яркий, но достаточный для того, чтобы его ненавидеть ночью, и чтобы охрана видела, что делает узник.

Даша разложила лежанку, села, стянула китель через голову и принялась разматывать бинты. Надо было как можно лучше выспаться перед завтрашним допросом, хоть как-то восстановить силы, но с безумно зудящей кожей и начинающей затекать грудью это было бы вряд ли возможно. К её удивлению, на нижних слоях бинтов крови почти не оказалось. А Даша уже была готова отдирать их, пересиливая боль. Когда, подняв руку горизонтально, она оглядела левое плечо первым, то сначала даже не поверила глазам. Шрам. Плоть сшита хирургическим шовным материалом и… не так, как обычно шьют врачи – более резко и грубо, уж Даша-то в этом разбиралась. Но важнее было даже не это: рана целиком затянулась, и шов образовал розовый рубец.

Так не бывает!

Девушка снова включила телефон. Да нет, только-только наступило «завтра», следующий день после ночи в Аксельбантах. Но не могут такие раны зажить за шестнадцать часов! Или время на телефоне перевели? Так ведь невозможно, оно загружается из сети автоматически. Даша нажала на картинку с бубном «ведуньи».

– Точное время по Петербургу, – велела устало.

Но «ведунья» не загрузилась. Понятно: работают глушилки. Девушка размотала вторую руку, растёрла груди, крепко, жёстко, чтобы покраснели, чтобы восстановился кровоток. А затем снова натянула китель. Это было ужасно неприятно – надевать окровавленную и порванную вещь прямо на голое тело. Ладно, не это самое страшное. Обо всём этом она подумает потом. А сейчас – спать.

Даша вытянулась на постели, перевернулась на живот, чтобы свет меньше резал глаза, уткнулась лицом в собственный локоть и вырубилась тотчас: сказалось напряжение последних двух суток.

– Подъём. На выход.

Девушка вскочила, усиленно моргая. Глаза слезились.

– Трубецкая, на допрос. Выходим, лицом к стене, ноги на ширине плеч, руки ладонями за голову.

Уже? Даша скрипнула зубами, бросила взгляд на телефон. Сорок три минуты четвёртого. Ясно. Выспаться ей не дадут. Она вышла в коридор, тотчас встала слева от двери лицом в стену, выполнив все предписания, и позволила себя обыскать. «Интересно, у них что, вообще не служат женщины?» – подумала девушка раздражённо, когда грубые руки касались груди и щупали между ногами. Надо бы не в букинистической лавке останавливаться, а в магазине нижнего белья. Даже с точки зрения логичности оправданий, это было бы надёжнее. Ну и бонусом шли бы лифчик с трусами.

Стараясь отвлечься от неприятных ощущений, Даша попыталась вычислить, где находится, но поняла, что не представляет даже: юг ли это города, север или восток. И вообще, город ли это… «Дракон» выгрузил узницу в каменном бункере.

– Руки опустить по бокам.

Тюремщик закрутил её запястья, защёлкнул на них наручники. Даша усмехнулась невольно. Серьёзно?

– Вперёд по коридору и без глупостей.

«Последнее не в моих силах, – мрачно подумала девушка. – Только если вы сами куда-то денетесь».

Она пошла вперёд. От стены отделилась фигура довольно высокая для человека, но не для оборотня. Даша поняла намёк и пошла следом.

Безумно хотелось спать. Ноги ныли – всё ещё сказывалось восхождение на семьдесят четвёртый этаж. Руки чесались, и прорези на рукавах, заскорузлые от крови, никак не улучшали самочувствие.

В допросной за столом восседал угрюмый волколюд. Так называли порой оборотней-волков. Вернее, тех из них, кто, гордясь испорченной генетикой, не скрывал истинный облик под человеческим. Огромный, сутулый, с клыками, полуволк, получеловек. Лёша утверждал, что такие со временем звереют и перестают понимать русский язык.

Даша невольно поёжилась. Есть ли гарантия, что монстр не озвереет во время допроса?

– Фамилия, имя, отчество, – пролаял опер. – Сословие. Место рождения. Место службы.

Это было первое, что проявляло специфику дальнейшей работы: арестанты либо бузили, либо лебезили и сюсюкали, Даша знала это. Вообще, допрос арестованного – это всегда поединок, всегда попытка сломить и прогнуть. Иногда – психологическая битва, иногда и физическая.

– Трубецкая, Дарья Родионовна, – по-военному чётко, нечитаемо, ответила девушка. – Тысяча девятьсот девяносто…

– Сословие.

А вот и первая атака. Заставить допрашиваемого сбиться. Выполнять приказы в точности. Неуловимо лёгкий шаг, дающий почувствовать собственную ничтожность арестованного.

– Дворянка.

– Дальше.

Даша начала с того места, где её прервали. Не злиться. Не бояться. Не чувствовать себя униженной. Просто вопросы. Просто ответы. Услышав «Отдел по особо важным преступлениям…», монстр рыкнул не без удовольствия:

– На допросе не лгать. Вы больше не служите в жандармерии, Трубецкая.

«Слабовато», – холодно оценила Даша.

– Пока я не видела приказа, подписанного моим начальством, я служу, – отрезала, понимая, что попала в первую ловушку.

Но отрекаться нельзя. Это было бы ещё хуже.

– Молчать, – зарычал опричник. – Не понимаешь по-хорошему, повторим сначала: фамилия, имя, отчество. Год рождения. Место рождения. Сословие. Место службы.

Провоцирует. Даша чётко повторила, вновь назвав чин, должность и отдел.

– Трубецкая, я вижу, ты совсем дура? Какой, к демону, ты жандарм? Решила поиздеваться над следствием? Что ж, это твой выбор, не мой. Начнём сначала.

Девушка насторожилась. «Ты»? Снова провокация, на которую не ответить – невозможно.

– Господин офицер, – холодно и жёстко заметила она, глядя поверх его головы, – к дворянину и офицеру обращаются на «вы».

И отшатнулась, когда его горбатая фигура нависла прямо над ней, одним прыжком перемахнув через стол.

– Дер-р-рзить?!

Губы обожгло болью, голова отдёрнулась, и Даша невольно сделала шаг назад.

– Ты – никто, – заорал оборотень и снова ударил, на этот раз под дых.

Девушка согнулась, задохнувшись от неожиданной боли. Ещё удар, и она упала на землю, попыталась сжаться в позу эмбриона, но подкованный металлом сапог влетел в её живот. Оборотень бил точно, со вкусом, со знанием дела, и разум затопила обжигающая боль. Весь мир стал красным, вспыхивающим молниями, весь мир скорчился от боли, разрывая грудь и мозг. Огненное озеро, лава. Даша прыгнула в неё, принимая, расслабляясь, позволяя терзать своё тело, позволяя каждому нерву напиться болью, расплавляясь в пламени страданий, качаясь в них.

Боли нужно отдаться, только так ты можешь её победить.

Возможно, она что-то кричала, или ругалась, или стонала – девушка не знала, не видела, она стала одним оголённым нервом. Но, вынырнув из пожара, смогла сосредоточиться внутри, в самом центре самой себя. Чувства притупились.

«Он бьёт, не задавая вопросов, – осознала она. – Значит, хочет меня сломать. Просто обесчеловечить. У них нет женщин на службе… Возможно, женщины бывают редко…». И снова нырнула в боль. А затем разрешила сознанию оставить себя.

Очнулась от едкого запаха.

– Не бей меня… – прошептала, захлёбываясь слюнями и кровью, не раскрывая глаз, а затем закричала: – Мама, нет! Не бей меня! Я принесу, я украду… Не бей… пожалуйста…

Это тоже всегда жило в ней. Та девочка, которой пришлось очень рано взрослеть. Даша почти не притворялась, просто открыла ей всегда закрытую дверь . Оборотень выругался.

– В лазарет, – бросил кому-то зло.

Разбитые губы онемели, и только это спасло Дашу от усмешки. «Ты не привык бить женщин, – подумала она. – Ты не знаешь, где грань, за которую палач не должен переступать. А я ведь к ней даже на версту не подошла». Из груди вырвался стон и жалкий, бессвязный плач.

Чьи-то крепкие руки подхватили, вновь окатив резким приступом боли, положили на носилки, носилки – на каталку. Даша полностью расслабила мускулы.

«На допросе могут бить дворянина лишь тогда, когда его вина против царя доказана, – думала она, ворочая камни мыслей. Это важно было понять сейчас. – Но моя вина не доказана». «Пусть ей займётся Свинельд» – вспомнила она. Князь не мог не знать методов своих подчинённых. Значит, не мог не знать, что её будут бить. Да и вряд ли оборотень решился бы на это без санкции начальства. «Я – дворянка, я – офицер, я – жандарм». Иначе говоря, чтобы приказать её бить, Шаховско́й должен был быть уверен в её полной вине, вине, за которую лишают дворянства, чести и свободы, или даже жизни.

«Но моё преступление не доказано…»

А это могло означать лишь одно: живой Даша отсюда не выйдет. По крайней мере, они рассчитывают на это. А зачем почти всесильному князю убивать жалкую человечку? Только если… если она перешла ему дорогу.

– Приказано, чтобы завтра была как штык, – пролаял над ней чей-то незнакомый голос.

Ему ответил густой баритон, бархатный, словно у оперного артиста:

– Так, что у нас… Ох ты ж… Да тут, вероятно, кости переломаны. И внутренние органы повреждены. Завтра невозможно.

– Приказ есть приказ.

– Передай Свинельду, пусть распоряжается своими шавками. За этими дверями его приказы дешевле просьб моего трёхлетнего сынишки.

«Симпатичный такой голос», – подумала Даша, попыталась посмотреть, но не смогла поднять тяжёлых век.

– Ярополк, ты бы поостерёгся.

– Ступай. Стерегись и стереги. В реанимации лишним быть неположено. Приказ князя.

И что-то тонкое-тонкое вонзилось сначала в одну руку, а затем в другую, а следом на лицо легла маска. Даша втянула ноздрями наркотический газ и выключилась.

Серые глаза из-за толстых линз казались огромными. Анастасия Михайловна, директор Четвёртого детского дома, смотрела на Трубецкую со смешанным выражением досады и печали.

– Тебя ждёт очень незавидное будущее, девочка моя. Ты закончишь так же плохо, как твоя мама, видят боги. Нормальные девочки не дерутся с мальчиками. Нормальные девочки не лазают по стройкам. Нормальные девочки добрые, ласковые и послушные.

– Он первый начал, – злилась Даша.

Ей не нравилось слово «нормальный». Непонятное, зловещее, холодное. Оно представлялось ей длинной-длинной козявкой из носа, зелёной и склизкой.

– Дарья! Ты хочешь стать такой, как твоя мать? Ты тоже хочешь опуститься до уровня презираемой женщины, лазать по помойкам в поисках бутылки, отдаваться первому встре… Словом, ты хочешь стать такой же?

Даша молчала. В этом вопросе что-то было не так, а что – девочка не могла понять. Но и да, и нет звучали одинаково неправильно. Директор закатила глаза, оперлась о пухлую руку и покачала ногой-бутылкой, отчего зелёная юбка задралась выше колена.

– Трубецкая, я не знаю, за что мне такое наказание! Ты завтра с утра пойдёшь и извинишься. Перед Максимом, перед его родителями, если они, конечно, тебе позволят…

– Он первый начал.

Анастасия Михайловна хлопнула ладонью по столу. Глаза сверкнули. «Она на черепаху похожа», – подумала Даша. И ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы у неё была черепаха. Настоящая, с роговым панцирем, которая бы прятала под ним голову и…

– Его родители – оборотни, Даша. Он вырастет и станет оборотнем, как и они, и нашим защитником. Тем, кто спасает наш город, нашу страну от тварей за магической сферой. Он тебя будет спасать. Тебя, твоего мужа, если, конечно, кто-то решится взять замуж такую отвратительную двоечницу и хулиганку, как ты.

В голосе директора восторг мешался с экстазом.

– Он бросил в меня камень, – вдруг сдалась девочка. Жаловаться стыдно. Жалуются ябеды. На глазах выступили слёзы. – Хотите, покажу? И сказал, что моя мать ш…ш… нехорошая.

– Максим правду сказал. Оборотни – опора и защита не только нас, но и государя императора. Ты хочешь, чтобы твари напали на Его величество? Ты не любишь государя, Даш?

Девочка испуганно посмотрела на портрет, с которого улыбался такой красивый и такой добрый мужчина в белом мундире. Сглотнула.

– Люблю.

– Тогда ты извинишься перед Максимом.

Не вырастет. Не станет Максим оборотнем. Потому что никто из тех, кто балуется битбубуратом, никогда никем не станет. Ни защитником, ни кем-то ещё. Даша открыла веки. И встретила внимательный взгляд синих глаз.

– Очнулись? – весело спросил мужчина в палевом халате, такого же цвета шапочке поверх почти в ноль стриженой головы и в медицинской маске на лице. – Я волновался. Не так часто делаешь анестезию человеческой женщине.

Можно было бы промолчать, но… «Я отсюда не выйду. Они так считают». Почему бы не приобрести… не союзника, нет. Но хотя бы просто симпатизирующего ей оборотня в этом аду? Даша облизала губы.

– Жаль, – прошептала она.

Языком потрогала зубы. Вроде все на месте. Странно.

Мужчина нахмурился, отвёл взгляд. «Тебе тоже это не нравится. Вот только… смогу ли я это как-то использовать? Вряд ли. Иначе тебя бы здесь не было». Девушка попыталась осмотреться, но всё, что было позади врача, расплывалось.

– Спасибо, док, – прошептала Даша, прикрыв ресницы и прислушиваясь к себе. – Вы сделали что могли.

– Обращайтесь, – невесело пошутил тот.

Они помолчали.

Тело чувствовало себя будто после тяжёлой силовой тренировки. Даша подняла руку и посмотрела на неё, растопырив пальцы. Кровоподтёков нет…

– Что за хрень?

– Где? – живо заинтересовался доктор.

– Что у меня с рукой?

– А что не так?

– Она была сломана. Она не могла пройти за… сколько я здесь?

– Шестнадцать часов. И я уже планировал выводить вас из наркоза искусственно.

Рука срослась, а шрамы…

– Как такое может быть? – Даша в упор посмотрела на врача. – Как всё могло так быстро зажить?

– Ну… всего не расскажу. Это государственная тайна, Дарья Романовна. Скажем так, есть такая сыворотка, которую чаще применяют, признаюсь, на оборотнях, чем на людях… У нас довольно быстрая регенерация, но с этой сывороткой и она значительно ускоряется. Иногда это бывает необходимо.

– Чудо-жидкость?

– Можно и так сказать. Но не без противопоказаний, признаюсь честно. Её нельзя слишком часто использовать.

Но кто-то, очевидно, уже применил такую к Даше. Девушка вдруг вспомнила, что, когда умирала на Лиговском, увидела перед лицом чёрные берцы с характерными квадратными носами. Там был опричник. И вот этот-то опричник совершенно точно вколол ей сыворотку оборотней. Иначе бы раны от когтей монстрюка так быстро не затянулись бы. Очень интересно.

– И какие же противопоказания? Какие могут быть последствия частого применения?

Врач рассмеялся:

– Ну, я уверен, что дозу рассчитал правильно.

– А всё же?

– Например, сексуальный голод. Резко выраженный. Иногда неукротимый. Галлюцинации. Спутанное сознание. И… ну и смерть.

– Смерть?

– Да, от истощения ресурсов. То есть, сначала все биохимические процессы запускаются в ускоренном режиме, а затем организм полностью… изнашивается, скажем так. Сжигает себя. И, кстати, если злоупотреблять сывороткой, то вы быстро состаритесь. А вы очень симпатичная девушка, госпожа Трубецкая. Так что – не просите. Всё остальное заживёт само по себе.

– В допросной, – горько пошутила Даша.

Врач нахмурился, но ничего не сказал. Лишь поменял одну капельницу на другую.

– Простите, я понимаю, что вы на службе, – прошептала девушка, закрывая глаза. – Делайте, что должны.

Хотели бы убить – убили бы. Значит, всё-таки что-то от неё нужно? Сломать? А зачем? Даша определённо что-то знает, что-то, что нужно им. Или… наоборот, не нужно им? Ему? Но что? Что-то, о чём она должна забыть?

Все неприятности начались после того, как она поднялась в скалу, после «допроса», устроенного забывшим правду жизни старшим лейтенантом князю оборотней. Это как-то связано с Птицыной или нет? Даша попыталась восстановить в памяти свои вопросы и ответы Шаховского, но сознание снова затянуло беспамятство.