Чёрная печать империи

Глава XXI

Холодный жёсткий воздух обжёг лицо. Даша задохнулась и на миг оглохла. Ветер толкнул, разворачивая в горизонталь. Девушка раскинула руки и ноги, пытаясь схватиться за пустоту. Сердце скакнуло куда-то в горло. В глазах всё размазалось от светящихся окон, летящих прямо в лицо. И вдруг мир дёрнулся. Её рывком бросило вверх, рёбра обожгла боль. Даша едва не задела ногой фонарь, пролетела над ним, улица под ней побежала стремительным потоком, мелькая световыми полосами окон, а затем начала отдаляться.

Девушка вдохнула и поняла, что её держат под грудью. Чем-то жёстким, словно когти. Самоубийца вцепилась в железные… руки. Попыталась вывернуться, забилась форелью в лапах скопы.

– Вырублю нахер, – просвистели ей в ухо.

Навстречу мчали дома-скалы, асфальт улицы снова начал приближаться, словно полоса аэродрома под самолётом. Над головой свистел воздух. Наверное, уже давно, но девушка услышала его только сейчас. А затем Дашу развернули вертикально, что-то захлопало позади. Князь, удерживающий девушку, замедлился и упруго приземлился. Поставил ношу на ноги. Трубецкая вывернулась и отпрыгнула, обернувшись. Мир закружился, и она упала на колено.

В сумерках горели золотом глаза, темнели за широкой спиной угрожающе распахнутые крылья.

Он – птица! Как Даша сразу это не поняла! Это ж было так… очевидно! Панорамные окна, распахивающиеся, словно двери на улицу. Зачем они были бы нужны животному, не умеющему летать?

– Будьте вы прокляты! – прохрипела девушка, поднимаясь и пятясь. Голова всё ещё кружилась.

Князь сложил крылья.

– Знаете, госпожа Трубецкая, чего мне сейчас хочется? До безумия? До зуда в кулаках? Давно не желал чего-либо с такой неистовой силой.

– Мне плевать!

– Ударить вас со всей силы! Боги! Останавливает лишь понимание: я убью вас наверняка. А вы мне всё ещё нужны, несмотря ни на какую свою дурь.

Он стоял, широко расставив ноги и засунув руки в карманы куртки, и смотрел на неё с глубочайшим презрением. Даша вскинула голову, остановилась. В сердце билась истерика, но усилием воли девушка её подавила.

– Мой ответ: нет, если вы не догадались, Ваша светлость.

– Я понял.

– Ничего вы не поняли! – закричала Даша, не выдержав, и пошла на него. – Потому что и не можете понять. Утка-самоубийца не желает стать подсадной, ясно вам?! И если вы будете меня снова пытать, если однажды вы меня сломаете, в отделе это поймут. Потому что жандармерия это – семья. Какими бы глупыми мы вам ни казались, у нас есть то, чего нет у вас, тупое ничтожество!

Шаховской наклонил голову набок. С него слетело насмешливо-барственное выражение. Князь был откровенно зол и не считал нужным этого скрывать.

– И что же?

– Честь. Чувства. Товарищество.

Она остановилась в шаге от него и, вскинув голову, пронзила взглядом, чуть выдвинув подбородок всерьёз.

– Идиотка, – свистяще выдохнул оборотень. – Что ж, я услышал вас, Дарья Романовна. Предлагаю мировую.

– Мне ничего от вас не надо.

– Это – надо, – внезапно миролюбиво заметил он. – Я дам вам неделю подумать… не перебивайте. Я знаю, что услышу: мне не нужна неделя, моё решение не изменится. Выключите бабские эмоции, господин старший лейтенант. Итак, у вас будут семь дней. Раз уж вы так верите в честь, то дадите мне слово чести в том, что, во-первых, не покончите с собой и не причините иного намеренного физического вреда своему телу. Во-вторых, сохраните моё предложение втайне от других.

– Вы не поняли, князь…

– А вы не дослушали. Ещё раз, включите мозги, Трубецкая.

Даша закусила губу. Он прав. Это мало что изменит, но дослушать до конца всегда стоит. Она чувствовала, как дрожат колени от пережитого стресса, и это бесило ещё сильнее.

– Если вы согласитесь выполнить мои условия, то я вам подарю эту неделю. Вы меня понимаете? Вижу, что нет. Вы сможете вернуться на службу. Жить дома не скрываясь. Спать со своим Баевым и не оглядываться в ожидании хвоста. Я подарю вам целую неделю нормальной человеческой жизни, чтобы вы смогли успокоиться и всё взвесить.

– И всё?

– В каком смысле?

– Больше у вас нет никаких условий?

– Нет.

Даша прищурилась, окинула князя цепким взглядом. «Ты же понимаешь, что я использую это время на полную катушку? – недоверчиво подумала она. – Ты же понимаешь, что даёшь мне не просто отдых, но фору? Что я сдохну, но раскопаю про тебя всё, что можно и чего нельзя раскопать?»

Конечно, понимал. Не мог не понимать! А тогда зачем?!

Ответ был не утешителен: князю плевать. И всё же: зачем? Надеется, что нормальная жизнь, привычная, как растоптанные тапочки, угасит бдительность? Расслабит, заставит уступить? Но это было бы глупо.

Даша с силой, до крови укусила себя за губу. Князь бесстрастно наблюдал за ней. «Интересно, у него для крыльев прорези в куртке или клапаны? И вообще, как у них всё это происходит с одеждой?»

Вот этот холодный пот по спине, вот эти трясущиеся колени и хаос, царящий в мыслях… Ей действительно нужен отдых. Раз за разом в их борьбе Даша промахивалась, совершала глупейшие ошибки. Из страха, на эмоциях, из-за усталости.

– С одним условием.

– Слушаю?

– Какая вы птица, князь?

– Вы это уже знаете, – отмахнулся Шаховской. – Учебник физики откройте. А потом зоологии. Все ответы найдёте там.

– Хорошо, – она сделала шаг назад. – Я согласна. Я даю вам слово чести.

Золотые огни его глаз погасли. Князь процедил:

– Я рад. Вам вызвать такси?

– Справлюсь сама.

Шаховской отвернулся и пошёл прочь.

– Через неделю мне явиться в вашу… ваше гнездо? – крикнула Трубецкая ему вслед.

– Я сам, – глухо отозвался он.

А затем из его спины выросли тёмные крылья, князь мощно оттолкнулся от земли, подпрыгнул, взмахнул ими и на глазах потрясённой Даши взлетел, не вертикально, а постепенно набирая высоту.

Он не обернулся, так и оставшись человеком. С крыльями.

Скрываться больше не имело смысла. Девушка, проводив зловещую фигуру взглядом, вызвала такси. Даша не стала общаться с оператором, просто нажала вызов с определением места. Оглянулась, заметила крыльцо какой-то скалы, подошла и села на ступеньки. Сердце бухало в груди, голова кружилась, в крови плясал адреналин, но, вопреки всем мрачным, отчаянным мыслям, на сердце хлынула тёплая радость: она скоро будет дома, а потом снова выйдет на службу и… и увидит Лёху. И сможет обнять его, просто обнять, почувствовать его тепло, и что она жива...

Аэрокар примчал буквально через несколько минут. Даша забралась на заднее сиденье, открыла рот, чтобы назвать адрес и внезапно передумала. Нет. Не потом. Сейчас. Ей нужно увидеть его прямо сейчас!

Баев снимал дом неподалёку от Лесного института, рядом с огромным парком леших, как их ласково называли местные. Аренда съедала половину жалованья, но капитан утверждал, что в квартире можно только пить, а жить – только в своём доме. И Даша, у которой никогда не было своего дома, очень быстро полюбила Лёшин.

В нём было три довольно просторных помещения, одно маленькое, чулан, погреб и мезонин. Мезонин Баев со свойственным ему грубым юмором называл «траходромом»: почти всё пространство его занимала огромная кровать с эргономическим матрасом. Окно с дверью открывались на небольшой балкон, где Лёша любил курить. В дни, когда Даши не было, Баев обычно ночевал внизу, в маленькой комнате с раскатным диваном. В другой располагалась кухня, в третьей – гостиная с кинотеатром, подключённым в сетку, а четвёртая была Дашина.

– Держи, летёха, – много лет назад, в самом начале их отношений сказал Баев своей женщине, сунув в её ладонь небольшой ключ. – Потеряешь, придётся вызывать слесаря.

Подразумевалось, что Даша будет жить постоянно там, но Трубецкая слишком высоко ставила свою независимость. Её постоянным местом обитания была ведомственная квартирка на Боровой, но, приезжая к мужчине на выходные, Даша действительно любила остановиться в «своей» комнате.

Однако сейчас ключей у неё не было. Видимо, всё же придётся вызывать слесаря…

Девушка открыла старинную кованую калитку, вошла и замерла.

За ночь палисадник засыпало снегом, и в свете фонаря он волшебно переливался на ёлках, можжевельнике, на плакучей берёзе, на ступеньках, между зелёной травой и некошеными сухими колосками.

Даша стояла и смотрела, сердце таяло, глаза защипало. Мороз чуть покусывал щёки, губы и нос. Выдохнув, девушка прошла по тропинке, поднялась на ступени веранды и нажала электрический звонок. А потом ещё и ещё: Лёха спал крепко. Но едва колокольчик затренькал в третий раз, дверь распахнулась. Трубецкая обмерла, глупо улыбаясь – даже замёрзшие губы заболели от ширины улыбки.

– Дашка? – выдохнул облачко мужчина.

Подхватил её, прижал к себе, закружил по снегу, принялся целовать лицо, запустив пальцы в волосы.

– Дашка!

Очнулся, увлёк в тепло помещения. Стянул куртку, берцы. Даша сбросила штаны, надавив пальцами одной ноги на штанину другой, а затем переступив через них. Осталась в одной рубахе. По коже тотчас побежали мурашки.

– Ты решилась ехать в Москву? – деловито уточнил Баев, отшвырнув ногой её штаны в угол. – Ты голодная?

– Всё позади, – прошептала Даша, прислонилась к стене и стала смотреть на него.

Он был небрит. Наполовину обнажён – видимо, напялил штаны только из-за нежданного звонка: спать капитан любил без всего. На щеке – розовая складка. Глаза заспанные. Рыжеватые волосы на груди, шрамы, мускулы... Каждая родинка ей знакома.

– Позади? – недоверчиво уточнил Лёха.

Она подошла и ткнулась в его тёплое плечо, жадно вдыхая родной запах. Баев отодвинул, взяв за локти. Встревоженно вгляделся в лицо женщины.

– Рассказывай.

– Нечего тут рассказывать. Я устала, Лёш. Просто: теперь всё хорошо. Завтра выхожу на службу. Сегодня валяюсь.

– Даша!

– Потом, – она потянулась и поцеловала его в губы, обхватила затылок руками. – Я соскучилась.

– Тебе надо отдохнуть.

Он попытался снова отстранить, но Даша прильнула, укусила за нижнюю губу, улыбаясь и счастливо глядя в его глаза.

– Отдохну, – проворковала глухо. – Кому там была нужна горничная?

Толкнула Лёшу в плечи и пошла на него, хитро улыбаясь. Баев сглотнул, зрачки мужчины начали расширяться.

– Мы не закрыли дверь, – заметил он.

– Ай-яй-яй. Какая досада!

Они вошли в комнату Лёши. Капитан, пятящийся спиной, споткнулся о журнальный столик и рухнул на собранный, но застеленный диван, не сводя с девушки заинтересованный взгляд. Даша села верхом на его колени, снова прильнула, снова жадно потянула за губу. Баев ответил, накрыл её губы своими, коснулся зубов зубами. Его ладони скользнули снизу вверх по её бокам, коснулись грудей, сжали.

– Даша…

– Да, господин, – шепнула она нарочито покорным голоском. – Простите, я разбила кружку…

– К-кружку?

– Вот эту, – Даша обернулась, скинула на пол чашку с налётом из-под чая. – Вы меня теперь накажете?

– Жестоко, – прохрипел он.

Притянул к себе и начал целовать лицо. Его лапища легла на её правую ягодицу. Стиснула.

– Дашка, – прохрипел он снова, неверяще, пьяно.

Подхватил, опрокинул на диван, навис над ней, попытался расстегнуть рубашку. Выругался беззвучно. Рыкнул:

– Сама. А то порву нахрен.

Даша выскользнула из-под него на пол, смеясь. Встала и потянула рубашку через голову. Лёша сбросил штаны, сев, притянул девушку к себе. Бережно взял в губы один сосок, заставляя его затвердеть, затем другой. Скользнул губами между рёбер, ниже, ниже по напрягшемуся животу. Поцеловал пупок. Рубашка выпала из тонких рук на пол подстреленной птицей. Даша застонала. Вцепилась в русые волосы, то ли отталкивая, то ли, наоборот, притягивая. Мужчина губами прихватил край трусиков и потянул вниз. Его рука скользнула по её спине, по ягодицам, по бёдрам, скидывая последнее бельё.

– Дашка…

Он снова пытливо всмотрелся в её лицо. Голубые глаза потемнели, помутнели.

– Давай же, – чуть не плача, прохныкала она.

Ударила в плечи, и он позволил повалить себя. Оседлала, выдохнула, когда почувствовала его внутри, и принялась двигаться, стискивая ногами его бёдра, раздражающе медленно, но всё ускоряясь. Лёша глухо застонал, зарычал, схватил её за бёдра, помогая…

Содрогаясь, она повалилась на его грудь. Мужчина прижал Дашу к себе, снова поцеловал в покрасневшее, мокрое от слёз лицо. Снял волосы, прилипшие к губам. Она заглянула в его глаза и тихо, но чётко произнесла:

– Я люблю тебя, Баев.

– Я понял, – рассмеялся он и подул в её лоб.

Даша ударила ладонями в его грудь, шутя.

– Ты выходной?

– Почти. Утром надо кое-куда смотаться.

– Согрей мне молоко? С мёдом. Я в душ.

Она выскользнула из его объятий. Подняла было рубашку, секунду поколебалась и выпустила из рук.

– Бесстыдница, – то ли пожурил, то ли похвалил Лёха, тоже поднимаясь и жадно следя за стройной фигурой.

Даша глянула на него из-за плеча. Усмехнулась. Молча прошла, нагая, вспотевшая, и скрылась за дверью ванной комнаты. Баев вскочил, натянул штаны и прошёл на кухню.

А потом они лежали в обнимку на кровати в мезонине, и Лёша всё смотрел и смотрел, как она спит, отмечая голубые тени под глазами, осунувшееся лицо, как уголки губ опущены и нижняя чуть подрагивает. На белые ниточки заживших шрамов на плечах. Откуда? Когда? Лёше хотелось сгрести свою женщину в объятья, притянуть к себе и заставить рассказать обо всём, что с ней произошло, но он боялся разбудить её.

У неё отросли волосы. Мягкой лунной волной закрывали ушки. И как же хотелось в них зарыться, хотелось ласкать их, как спаниеля.

«Я не дал тебе ничего, – думал Лёша нежно. – Не смог сделать тебя счастливой».

Луна плавала в тучах. И тени деревьев в серебряном ореоле гуляли по Дашиному лицу, по светло-зелёному одеялу, по белой ноге, заброшенной на его бедро. Баев боялся закрыть глаза, боялся, что она растает, словно видение. И боялся коснуться, чтобы не побеспокоить.

В восемь ещё не начало светать, но Лёша встал, прошёл в душ, растёр крепкое, мускулистое тело ароматным мылом, тщательно побрился и убедился в зеркале, что зубы чисты. Вернулся, подошёл к Даше, присел и аккуратно убрал за ушко светлую прядь. Она не проснулась, только улыбнулась во сне. Тогда он бесшумно поднялся, спустился в свою комнату. Взял было мундир, замер. Оно, конечно, на такой случай нужно надевать всё чистое, новое и парадное, вот только… Это будет его стеснять. В поединке же доля секунды может иметь значение. Тряхнул головой, натянул джинсы, футболку и свитер. Пригладил волосы. Прошёл на кухню, достал кофе. Представил, как загрохочет кофемолка, поморщился и убрал обратно. Купит по дороге. Снова вернулся в мезонин, где безмятежно спала Даша. Не решаясь приблизиться, замер в дверях.

Даша была ранней пташкой. Когда Лёша только начинал зевать и потягиваться в законный выходной, его женщина уже успевала и на утреннюю пробежку выйти, и снег разгрести, если тот ночью нападал, и приготовить чего-нибудь. И бесполезно было уговаривать ещё подремать.

Лёша злился:

– Ты не можешь хотя бы раз устроить мне праздник и поваляться со мной до обеда?

Сколько ж было из-за такой ерунды ссор! И вот – хотел? Пожалуйста: уже почти девять, а Даша спит, и, всегда настороженная, даже не слышит ни гудения труб, ни шагов, ни скрипа лестницы. И надо было бы её разбудить, расспросить, выяснить, что произошло. Но Баев боялся коснуться. Хотел больше жизни и боялся. Пусть спит как можно дольше. А потому, отвернувшись, плотно прикрыл дверь и спустился на первый этаж. Натянул берцы, набросил куртку, вышел в палисадник, достал сигару и ещё пять минут потратил на расслабленное вдыхание яда.

А затем быстро прошагал к «тайге», распахнул дверь и рванул с места.

Тимыча он набрал, когда остановился перед ларьком с шавермой и кофе. Кофе был дрянным, отчаянно пах горелыми шинами, но Баев проглотил его почти залпом.

– Ты рехнулся? – зевая уточнил Артём. – Ты на часы смотрел? У тебя второй выходной, а у меня-то первый…

– Будешь моим секундантом?

На том конце воцарилась тишина. Баев сделал последний глоток, бросил стаканчик в урну и вернулся в «тайгу».

– Шутишь? – наконец отмер Выхин.

– Не до шуток, Артём Тимофеевич. У меня в одиннадцать дуэль на Шуваловском карьере. Уже десять, а у меня нет секунданта.

– Чёрт! Точно рехнулся! Какая дуэль? Ты нахреначился, что ли, ночью? Или в девятнадцатый век попал?

– Будешь, или мне Сергеичу звонить?

– Скинь координаты, – проворчал Тимыч. – Гоню. Но если это шутка, то дуэль состоится со мной.

– Спасибо.

Баев положил трубку, дёрнул штурвал на себя. «Тайга» взвизгнула и взлетела. Капитан включил автопилот, установил точку прибытия, достал планшет, загрузил имперские услуги, авторизовался и пятью действиями перевёл аэрокар в собственность Даши. Больше в этом мире ему ничего не принадлежало. Но Трубецкой всегда нравилась «тайга», так что…

Озеро карьера ещё не замёрзло. Сосны присыпало снежком, и над тёмными кронами разлилось олово рассвета. Баев сбросил Тимычу координаты. Спрыгнул на снег, прошёл и встал на берегу. «Я мог бы сразу взять дом в кредит, – подумал с запоздалым раскаянием. – Надо было. Уже бы выплатил. Ну или почти выплатил. Оформил бы на Дашку, и был бы у неё свой дом».

Ему почему-то отчаянно жалелось именно об этом. И почему никогда не думаешь, что с тобой может что-то случиться? В Баева стреляли с десяти шагов, он четырежды валялся в реанимации, последний – из-за взрыва. Первым врывался в помещение, где предполагались террористы, но почему-то никогда даже мысли не допускал, что может умереть. Не думал, что после его смерти будет с Дашей. Жил, словно вышел на развлекательную прогулку. Как будто мог сохраниться, как в игре. А сейчас его мучил иррациональный страх, что без него Даша – Даша! которая всегда и всего добивалась сама – не справится. Не потянет.

Баев сел на выступающие корни дерева, снова достал планшет. Надо на всякий случай написать ей письмо, а Тимыч передаст. Если что. Вот только что писать? «Прости, меня тут немного убили»? Капитан минут десять разглядывал экран, а потом положил его в рюкзак, и бросив на землю, обернулся.

За ним стоял оборотень.

Не Шаховской. Светловолосый, светлобородый и ухмыляющийся. Судя по желтоватым глазам, по тому, что весёлый взгляд оставался при этом безжалостным, это был оборотень-волк. Баеву доводилось работать с ними. Интересно, а князь тоже волк? Лёха попытался вспомнить всё, что знал о слабых местах этих хищников.

– Привет, – улыбнулся оборотень. – Меня зовут Филарет. Секундант Галактиона Романовича. А ваш секундант?

– Через пару минут.

Филарет кивнул, прошёл и встал на берегу. Он продолжал улыбаться, безмятежно и даже как-то радостно.

– Прекрасное утро, – заметил добродушно. – Такие деньки в декабре – редкость.

Лёша не ответил: по кодексу секундант не должен общаться с противником своего товарища. И дуэлянту с чужим секундантом разговаривать тоже возбранялось.

– Итишь твою налево! – раздалось за ними потрясённое.

– Филарет, – обернулся к Тимычу волчара. – Привет. Ну что, обсудим? Десять? Двенадцать? Пятнадцать?

Речь шла о шагах между барьером. Выхин бросил на Баева отчаянный взгляд.

– Ты во что встрял, мать твою?! Дуэль с оборотнем? Я… я в этом не участвую!

– Филарет, скажи, я верно услышал, – холодно и равнодушно поинтересовался князь Шаховской, появляясь между соснами и неторопливо направляясь к ним, – что офицер и дворянин капитан Артём Тимофеевич Выхин, уже дав согласие товарищу, сейчас хочет забрать своё слово и отказаться от участия в дуэли? Или я ошибаюсь?

Тимофеич отчаянно сглотнул. Губы его запрыгали, глаза вытаращились.