Чёрная печать империи

Глава XVI

– Баев? Ты чего забыл в отделе в выходной? – удивился Выхин, когда Лёша молча прошёл к ноуту и угрюмо плюхнулся за стол.

– Я люблю свою работу, я приду сюда в субботу, – проворчал Баев, загружая «Добромысл-2020». Хреновая, сырая оперативка, но что уж есть. Лучше бы оставили предыдущую версию.

Тимыч заржал, и Лёхе захотелось треснуть в братскую жандармскую рожу кулаком.

– Кофе принести?

– Ну, принеси. Кстати, Выха, ты с какого перепуга дело о стриже в Аксельбантах закрыл?

– Так всё чисто ж.

– Ну и с хрена ли было торопиться? Дашка вышла бы и закрыла сама.

– Ну вот выйдет и скажет спасибо, что от писанины её избавил. Тебе с ликёром?

– С водярой. Шуруй давай.

Баев зашёл в личный кабинет «оперативного штаба», вбил пароль. Выбрал «вещдок по серийному номеру» и ввёл цифры с бумажки, найденной в кармане. Затем в поле «вид вещдока» выбрал «фотоаппарат», и тотчас подгрузился «Алатырь». Хмыкнул, когда всплыл результат. Значит, версия с Шахом, анонимно устраивающем фотосессию красоток где-то в подполье – не катит. Тем интереснее. Выписал фио владельца и краткие сведения. Пробил и ещё раз хмыкнул. Даше понравится.

Следующей шла Вероника Станиславовна. Поиск выдал и профиль в общаторе, и все данные. Невеста, значит… Гм. Но всё было скучно и прозрачно: не привлекалась, не замечена, не состояла. Лавка на Введенской тоже оказалась чиста и числилась за «Еленой Станиславовной Вержбицкой», тёткой девчонки по отцу. И тоже: не привлекалась, не состояла. Незамужем. Шестьдесят восемь лет, инвалид по зрению. Гм. Записал обе квартиры, числящиеся за Вержбицкими. Разглядел семейные фото: опрятненькие, милое семейство, ничем не выдающееся. Глазу не за что зацепиться.

– Ваше кофе, Вашвысокбродь! – дурачащийся Тимыч протянул стаканчик из аппарата.

– Ваш.

– Что?

– Кофе – это мужик, Выха. Брутальный, чёрный мужик. Мулат.

– Душнила. Ох, какая деваха! Будь другом, кинь ссылку. Я б замутил.

– И пошёл бы в ссылку. Не про твою честь девчонка.

– А что так?

Тимыч был приятелем ещё со времён пластмассовых самосвалов и разрисованных фломастерами обоев. Но сейчас назойливость товарища Лёху бесила. Он резко крутанулся на кресле и уставился в круглое лицо Выхина с плохо скрытой яростью.

– Тебе заняться нечем? Помочь найти дело?

– Какие мы нервные.

Выхин пожал плечами и отошёл. Лёха понимал, что злится на товарища из-за Даши. Не мог не думать о том, что если бы Тимыч не отправился за долбанными каперсами, то в ту ночь в Аксельбанты поехала бы не Трубецкая. И никто бы не пострадал. Кроме стрижа, конечно. Артём никогда не нарывался на неприятности, он бы не свалял дурака и не отправился бы на семьдесят четвёртый этаж. Такую несусветную глупость мог сотворить только один человек в отделе. И именно этот человек в ту ночь поехал в Аксельбанты…

Лёха закрыл программу и встал.

– Николаич на месте?

– Тебя ждёт, видимо, – буркнул Тимыч.

Лёша кивнул, вышел в коридор, постучал в стеклянные матовые двери. Дождался приглашения и шагнул в кабинет. Генерал-майор в парадном мундире восседал за столом из орехового дерева и просматривал бумаги, судя по виду, плановые отчёты в министерство.

– Капитан Баев? Ты забыл, что выходной?

– Николай Николаевич, я по личному вопросу.

Касатонов тяжело вздохнул, кивнул на стул напротив. Лёша плотно закрыл двери, прошёл и сел.

– Я насчёт Даши.

– И что там с Трубецкой?

– Да попала девка, как кур в ощип, – Лёха изобразил усмешку. – Не понравилось что-то Шаховскому на допросе. Может, маникюр не зашёл. Вы же Дарью Романовну знаете: она профессионал. Да и справедливости ради: не она должна была в Аксельбанты ехать. Ей по рангу не положено. А теперь Пёс её преследует. Вон, запрос по ней делал полный и…

– Трубецкая не в госпитале?

– Нет.

– А где?

Баев открыл рот и закрыл. Тучный, начинающий лысеть генерал-майор смотрел привычно-равнодушным взглядом человека, мечтающего выйти в отставку. Но… как будто что-то блеснуло в светло-серых глазах. И Лёхе на каком-то интуитивном уровне это «что-то» не понравилось. Он пожал плечами и деланно рассмеялся:

– Чёрт его знает. В бегах. В госпитале нет. Мы случайно пересеклись в Гостином дворе. Она успела сказать, что Шах её арестовал. Незаконно, без предъявления обвинений, без приказа. И снова сбежала.

– Не лезь в это дело, капитан, – устало выдохнул Катасонов. – Сам понимаешь: Опричнине дорогу не переходят.

– Понимаю. А ещё понимаю, что если так пойдёт дальше, то ни один жандарм на задании не будет чувствовать себя в безопасности. Мы не под опричниной, разве нет? Какого дьявола нас кто-то арестовывает без согласования с вами? Золотое правило: ведомство в другое ведомство не лезет. Или я чего-то не знаю? Или мы теперь подчиняемся не вам, Николай Николаевич, а Галактиону Родионовичу?

Катасонов ударил кулаком по столу. Его лицо побагровело, брыли задрожали, как желе.

– Не знаешь. Места своего не знаешь, Алексей Иванович! Мне начхать, кого ты трахаешь на стороне, хотя ты и на моей племяннице женат. Забыл?! Пока Лизка терпит, и я терплю. Но ради своей бабы против рожна переть? Ты меня под гильотину подвести хочешь? Жену хочешь вдовой сделать?

– Гильотины нынче и во Франции не найти, а в России такого отродясь не бывало, Николай Николаевич, – дрожа от бешенства, процедил Баев.

Его порывало встать и хлопнуть дверью, но капитан судорожно сжал кулаки. Желваки задёргались на его щеках, а зубы хрустнули от напряжения.

– Молчать. Если это всё, встал и пошёл. Домой, Алексей Иванович. Готовиться к приёму у Шереметьевых.

Баев поднялся, шагнул к двери. Вспомнил усталые серые глаза в голубоватых тенях, развернулся. Выдохнул и произнёс на пределе почтительности:

– Николай Николаевич, наши личные отношения с Трубецкой здесь ни при чём. Но жандармерия это семья, разве нет? Сам погибай, а товарища выручай. Она же лучшая на курсе была. Вспомните, как Дарья Романовна банду революционера Бобрика раскрыла. Она же профессионал. Ну неужто мы её псам сдадим?

– Мальки меня ещё не учили, как жить правильно, – проворчал Катасонов.

Но он уже сдулся, и, чувствуя это, Лёха попёр. Он наступил сапогом на гнев собственной чести, принудил себя заискивающе улыбнуться:

– Николай Николаевич, мне бы только взглянуть, а? Одним глазком. Кто этот Шаховской и с чем его съесть можно.

– Не твоего полёта птица. Подавишься.

– А я осторожно, он и не заметит. Ну у вас же больший доступ, Николай Николаевич. Клянусь, я не подведу ни вас, ни отдел.

Генерал-майор забарабанил пальцами по столу. Глянул из-под обвислых кустистых бровей.

– Разочаровали вы меня, Алексей Иванович. Думал, встретил мужика с мозгами. Рекомендовать вон хотел на майора. Ан нет, одни бабы на уме. У Выхи – каперсы, чтоб их через плечо. У вас же… вот это. Как кобель, сучкину течку почуявший, несётесь, не глядя по сторонам. Сергеич вон сопьётся со дня на день. Костомаров туп как пробка, но хоть исполнительный. И кто мне остаётся? Денисов? Проныра и шельмец без стыда и совести? Где мне смену искать прикажете?

Лёша велел себе проглотить и кобеля. Стиснул зубы покрепче.

– Я запрещаю вам влезать в это дело, Баев, слышите? Запрещаю. На правах командира, на правах дяди. Узнаю, что нарушаете запрет – уволю к чёртовой бабушке.

Капитан замер. И вдруг понял: так это… выход. Подать рапорт, забрать Дашку и махнуть… не в Москву, нет. В Сибирь. В Омск, например. В тмутаракань. Или, положим, в Таганрог, Севастополь, Ставрополь. На юг. И лучше к морю. Даша на море не была ни разу. Это будет честнее, чем предлагать ей бежать одной. И безопаснее. И вот оно – счастье. Незаконное, порочное, но честное.

– Но раз уж вы всё равно на работе, голубчик, – продолжил Николай Николаевич мягким, почти отеческим баритоном, – то помогите уж старику. В моё время, знаете ли, всей этой техники не было, и ничего, как-то справлялись. А сейчас вон понавертели-понакрутили всего, а что имеем? Теракт в Мариинском! До чего докатились! Позор. Я всё никак не разберусь, как эти отчёты – чтоб их авторов черти жрали! – оформлять. Поменяли всё, весь этот… как его… вы уж отправьте, сделайте милость. По-родственному. А я не обедавши совсем. Ажно желудок крутит. Сил нет.

«Вот же ты собака сутулая!» – восхитился Баев, вытянулся во фрунт. Козырнул.

– Сделаем, Николай Николаевич.

– Молодцом, молодцом, голубчик. А на грубости не обижайтесь. Я журю по-родственному, по-семейному. Как батюшка бы пожурил. Придумали тоже, под Шаховского рыть. Вот молодёжь непутёвая. Совсем страха не знает.

И, продолжая ворчать, глава Особого прошёл мимо Баева, потрепал «племянника» по плечу и плотно закрыл за собой дверь. Лёша обогнул стол, опустился за компьютер, открыл межведомственный сайт «Псы империи», поискал и нашёл стикер с логином и паролем, приклеенный к системному блоку. Вбил, а затем в поиске набрал «Иркутск». Пробежал глазами пару десятков статей. Записывать не стал: опасно. Глянул на время: четверть шестого. Время поджимало.

«Галактион Романович Шаховской, – решительно ввёл в строку запроса. – 1975 года рождения». Компьютер странно пискнул. Лёша стиснул зубы. Пошёл, пошёл сигнал на Псарню, что в овчарню волк забрался. Значит, времени мало. Информации тоже было немного, минут на пять чтения, и Лёша сразу вышел из сетки. Быстро отправил отчёты куда надо, выключил комп.

Пальцы мелко дрожали. Идея с собственным увольнением и поездкой инкогнито в Сибирь с Дашей оказалась на удивление привлекательной. В принципе, если так подумать, Дашино согласие не обязательно. Как-то ж похищает девчонок банда Нетопыря. Надо будет уточнить у коллег из полиции, как это проворачивают.

Лёша поднялся и вышел. Из кабинета, и участка, из решимости бороться с князем.

Да и бог с ней, с карьерой. Вечные переработки и недосыпы, террористы эти… малявки наивные – революционеры. А там – ширь лесов и… тундры? Где-то там ещё и тундра ведь есть. И сияние северное… Красота, должно быть.

Баев вытащил сигарету, задымил, вдыхая с наслаждением табачную горечь. И представил Дашу в вышитом сарафане, выходящую из реки, с веночком на голове. С косой до… ладно, ко́сы Дашенция не любит. Ну и чёрт с ними, с косами. Главное, что Даша выходит сама, своими ногами, а не кто-то выносит её распухшее, изъеденное рыбами тело.

– В трюме нет мяса, кончилось пиво… – заорал мобильник.

– Да.

– Алексей Иванович, я просила вас к пяти быть дома, мастер маникюра подошёл…

– А Николай Николаевич попросил меня помочь на работе. Елизавета Григорьевна, сделайте одолжение: не нарывайтесь.

Лёша сбросил вызов.

Ну и где тебя искать прикажешь, Даша?

– Чёрт знает, что такое, – проворчал капитан, садясь за штурвал «тайги», – нормальные драконы прячут принцесс в пещеры. И сразу ясно: где искать, куда бежать. Хренового ты дракона ты себе выбрала, Дашка.

***

Дворец Шереметьевых на Фонтанке переливался огнями. Играла лёгкая музыка, и деревья разбитого перед главным фасадом сада искрились гирляндами. Лиза всё ещё ворчала и возмущалась – хотя кто там увидит эти ногти и волосы через белые перчатки? – но сейчас она почти не раздражала Баева. Он понимал, что его побег нанесёт непоправимый удар по репутации этой низенькой, пухленькой женщины со вздёрнутой верхней губкой и немного каплевидным носиком. Маленьким таким, словно кто-то прищипнул лицо и чуть потянул на себя, шутя. Лиза очень любила все эти светские тусовки: приёмы, променады, салоны. Но после того как от неё сбежит муж, в приличное общество госпоже Острогорской вход будет закрыт.

Баев знал, чем ей обязан: Катасонов действительно тянул его вверх, и действительно Лёша в свои тридцать пять мог стать майором. В сорок – полковником. Конечно, Николай Николаевич заботился не столько о преемнике, сколько о собственной племяннице. Сейчас Лиза могла посещать подобные рауты потому, что её дядя был главой Особого отдела, но если дядюшка выйдет в отставку…

А Николай Николаевич после такого позора непременно выйдет в отставку…

Лёша стиснул зубы.

– Да-да, дорогая. Обязательно сделаю. И маникюр, и эту… как её…

Лиза закатила глаза:

– Алексей Иванович, помолчите вы богов ради! Не позорьте ни меня, ни себя.

И он молчал. И расшаркивался перед всеми, с кем здоровалась Лизонька. И немного, вежливо так, улыбался. За эти годы Лёша поднаторел изображать мраморного истукана, величественного и углублённого в собственные думы.

Сегодня ему повезло: Шереметьевы устраивали домашний концерт со знаменитым пианистом, прибывшим откуда-то из Италии, и потому говорить с кем-либо о чём-либо было не нужно. Как граф умудрился протащить итальянца через все кордоны и сферы, Баеву было совершенно непонятно. Когда в конце семидесятых появились твари, и государства, едва не устроившие третью мировую, разобрались, что насекомые-гиганты – это не секретное оружие кого-то из них, а генетические мутации, и совместные действия против тварей нихрена не работают, все начали дружно отгораживаться, кто чем мог. И уж с конца-то восьмидесятых точно свободный проезд через границы был закрыт. А тут… музыкант! Что значит: богачам закон не писан.

Лёша взял бокал с шампанским (из Шампани, вестимо, это ж Шереметьевы) и выпил залпом.

Он родился в небедной семье. У его отца было имение под Царским селом, и ещё одно – под Выборгом. Но… сейчас капитана глодала зависть. Можно хоть из шкуры вылезти, но для Шереметьевых ты всегда останешься плебеем, которого они принимают из барской милости. Жаль, Даша этого не видит. Сразу бы поняла: законы написаны не для этих людей. Носатый кудрявый музыкант во фраке лопотал что-то на исковерканным историей языке древних римлян, и Баев только выхлебал третий бокал, как вдруг все разом смолкли.

Могучая Ирина Ивановна Шереметьева поднялась со своего кресла, простёрла пухлые ручки и, улыбаясь, заворковала:

– Галактион Родионович! Князь, какое счастье вас видеть!

Лёша обернулся рывком.

Его поразил рост и ширина плеч «дракона». Чёрный с серебром мундир опричника подчёркивал тело геркулеса. «Интересно, в кого обращается этот?» – угрюмо подумал капитан и взял ещё бокал. Лизонька уколола бок мужа шпилькой.

– Алексей Иванович! – прошипела, не разжимая губ.

«Этот Пёс преследует мою женщину. Из-за этого утырка её били. На семёрку били. Из-за него Дашка в бегах, неизвестно у кого, неизвестно с кем. Но я должен ему кланяться и улыбаться». Что-то приветливое промурлыкала Лизонька, и в её глазках просиял восторг. Баев не любил жену, но это была его жена. Бокал хрустнул в кулаке.

В Шаховском Лёшу бесило всё: аристократическая самоуверенность, высокомерная холодность. Князь принимал все эти знаки внимания, как нечто изрядно докучливое, но необходимое. Олимпийский бог, спустившийся к простым смертным. Осознающий, что своим появлением оказался всем честь. И Даша. Бабочка, которую вот этот раздавил и не заметил даже.

Баев поставил сломанный бокал на столик и резко встал.

– Ваша светлость, до концерта ещё минут пятнадцать, если не ошибаюсь. Могу ли попросить вас о приватной беседе? Мне хватит десяти минут.

– Алекс-с-сей! – забеспокоилась Лиза, всё так же сквозь зубы.

Чёрные, узковатые глаза холодно взглянули на Лёшу.

– Мы знакомы?

– Заочно. Алексей Иванович Баев, капитан отдела по особо важным преступлениям императорской Санкт-Петербургской жандармерии.

Вспыхнули золотистые искорки заинтересованности.

– Извольте.

– Но Галактион Родионович! – запротестовала Шереметьева, бросив укоризненный взгляд на Баева.

Казалось, даже тёмно-вишнёвый шёлк её платья замерцал осуждающе.

– Я не задержу Его светлость надолго, – улыбнулся Алексей.

Шаховской не счёл нужным что-либо комментировать.