Скорость снизилась до шестисот километров в час в пересчёте с миль.
— Замедляемся до двухсот пятидесяти миль, — сказал я.
— Не маловато будет? — спросил Тадаси. — Не свалимся в штопор?
— Он без груза, а жрёт топливо, как бык помои. Нам надо поберечь топливо. Кто знает, сколько попыток нам предстоит?
Потом я посмотрел на Тадаси и ответил:
— Не должны свалиться.
— Скорость двести пятьдесят приемлема для начала снижения, — сказал диспетчер. — Выравнивайте самолёт по курсу. В конечной точке глиссады скорость должна быть не более ста восьмидесяти узлов. И не забудьте включить воздушный тормоз.
— Выравниваем, — со вздохом сказал Тадаси.
Он, не трогая штурвала, шевельнул педалями, и самолёт, не меняя горизонтального положения, стал медленно поворачиваться. Я понял, что Тадаси боится пользоваться штурвалом. То есть, боится при развороте дать самолёту крен. А без штурвала сесть не возможно. Крен неизбежен. Воздушные потоки, то, сё…
— Разрешите, Тадаси-сан, взять управление на себя? — попросил я.
— Ты с ума сошёл⁈ — крикнула Тиэко. — Ты ещё мальчишка. Папа хоть немного летал…
— Я тоже на тренажёрах «отлетал» сорок часов. Я не вру, Тиэко. Я тебе потом свою тетрадку покажу с подписью инструктора.
— Всё равно! Папа, не давай ему. Я боюсь!
— Ты мешаешь, — сказал Тадаси таким тоном, что и у меня пробежал по телу холодок, а Тиэко моментально заткнулась. — Я контролирую ситуацию. Педали жёсткие. Ты справишься?
— Надо подруливать штурвалом, он должен помогать ножным тягам.
— Я боюсь кренить самолёт. Особенно на малых скоростях. У меня однажды был случай, и я не смог выровнять самолёт без инструктора. Поэтому я боюсь управлять самолётом.
— Нет… Ну, да. Надо и штурвал на себя и газку добавлять.
— Я боюсь держать штурвал одной рукой. Попробуй на этих скоростях. Я посмотрю.
— Окей, — сказал я и сказал. — Папа, Тиэко, вы бы сели в кресла и пристегнулись. Лучше идите в хвост. Там самое безопасное место при посадке.
— Сам ты иди в хвост, — буркнула Тиэко.
— Да-да, конечно, — сказал отец и затопал по проходу.
У самолёта салон был рассчитан на восемьдесят пассажиров. Две стюардессы, кстати, уже там и сидели в хвосте. Совершенно не паникуя.
— Где их таких набирают? — подумал я. — Самурайки, блин…
— Пристегнулись! — крикнул отец.
— Ну, поехали, — сказал я и чуть довернул штурвал влево, двинул правую педаль вперёд. Левая пошла навстречу, самолёт дал крен влево и стал поворачиваясь опускать нос. Я потянул штурвал на себя и выровнял самолёт.
— Хм! Хорошо получилось! — похвалил Тадаси.
Я повторил манёвр в другую сторону. Скорости хватало, и самолёт спокойно развернулся и встал на нужный курс.
— Ты молодец, Миса.
— Будем снижаться на пробную посадку.
— Снижайтесь. Крыльевые воздушные тормоза сработают автоматически. Закрылки ставьте на десять градусов. На высоте тысяча футов отключаете и выравниваете самолёт по курсу. Если надо — делаете левый разворот, это против часовой стрелки и выходите на восьмёрку. Радиус круга восьмёрки — тысяча футов. Там нет посадочных полос и маневрируйте свободно. При выходе на глиссаду — скорость сто восемьдесят, закрылки на двадцать градусов. При скольжении — закрылки на максимум. Понятно?
— Всё понятно, — сказал я.
— Ничего не понятно, — сказал Тадаси, чуть не плача. — Какие закрылки? Какая восьмёрка?
— Тихо, Тадаси сан. Снижаемся.
Так как мы «проскочили» Хиросиму, мы заходили на посадку с юга. Если что, то мы уже летели над морем и передо мной маячили острова Миядзима. Снижение началось. Закрылки — позиция три, скорость сто восемьдесят узлов. Справа по курсу отмечаю замок, а слева дельту какой-то реки. Впереди — полоса обозначенная маяком, словно приклеенная к узкому перешейку между горами и морем.
— Ветер девяносто градусов на десять узлов, разрешаем посадку. Имеется турбулентность от восточных склонов, — сообщил диспетчер.
— Принято, — отвечаю и закладываю плавный левый крен, чтобы аккуратнее вписаться в схему захода.
Высота принятия решения. Поддувает справа, и самолёт явно сносит налево, подравниваю рулём направления и штурвалом, чтобы самолёт не рыскал.
— Хорошо идём, — позволил себе дать оценку моей «работе» Тадаси, на что я только хмыкнул.
— А какого, собственно, чёрта, — подумал я, опустил закрылки в положение «фул» и выпустил хвостовой воздушный тормоз и нажал тумблер выпуска шасси.
Тадаси бросил взгляд на меня и снова уставился в передний лобовой иллюминатор. Самолёт продолжил снижение, заметно сбавив скорость. Справа снова дунуло и самолёт вильнул носом, но я вернул его на осевую линию полосы.
Вижу порог полосы и, плавно потянув ручки газа на себя, гашу скорость и чуть поднимаю нос для мягкого касания. Было слышно, как зажужжали сервоприводы крыльевых интерцепторов, которые тоже выполняли функцию воздушных тормозов, и загорелось их табло. Двигатели на минимум тяги! Торможу колёсами до почти полного замедления.
— Мы сели! Сели! — услышал я голос Тиэко.
— Никому не покидать кресла! — крикнул Тадаси.
Рулю на малом ходу по дорожке. Рядом едут пожарные машины. Торможу, блокирую тормоза и выключаю двигатели. Наступает тишина в которой слышится стук моего сердца.
— Вы молодцы, — сказал диспетчер Хиросимы. — Удивительной чистоты посадка. За бортом плюс пять градусов по цельсию.
Стюардессы открыли аварийный выход, и мы по очереди скатились понадувному трапу, причём, я скатился с горки первым. Отказавшись от помощи каких-то мужчин в форме, похожей на полицейскую, я отошёл в сторону.
Я был одет в финский пуховик. На воздухе хорошо дышалось и сильно пахло морем.
— Наш малыш то не оплошал, — сказал «предок» очень серьёзно.
— Я же говорю, — спайка матриц… Где-то ты перемудрил с медитациями. И причём спайка с его стороны. Видимо, ты так не хотел быть активным, что передоверил полномочия реципиенту.
— Ну… Да… Не хотел… Но ведь, как получилось-то хорошо. Он теперь, что моей матрицей полностью владеет?
— С каждым днём всё больше и больше, да.
— Замолчите вы уже, — сказал я. — Сколько можно меня обсуждать. Мне уже хочется, чтобы ты обратно уснул, Флибер.
— Хм! Только скажи! Уснуть не проблема! Тем более, что дел у меня в других мирах по самое, э-э-э, не хочу.
— Ой, да ладно врать-то, — высказал сомнение «предок».
— Заткнулись, говорю! — «окрысился» я на своих помощников. — Надоели! Чтобы без спросу не вылазили.
— Есть, сэр! — сказал Флибер.
— Убью! — вздохнул я.
Нас усадили в стоящий рядом автобус и отвезли к двухэтажному терминалу с надписью полиция, где нас, разделив по разным комнатам, в течение около часа опрашивали под запись о случившемся с нами в полёте. Меня полицейский очень тщательно опрашивал о моём опыте управления самолётами, которого у меня не было и очень удивился, что в Советском Союзе детей школьного возраста учат управлять военными бомбардировщиками.
Но всё когда-то заканчивается и вскоре нас всех «отдали» представителям компании «Мазда моторс», которые, кланяясь неприлично низко, увели нас из полицейского участка и едва ли не на руках усадили в огромный «лимузин» с корпоративной эмблемой на багажнике.
У штаб-квартиры Мазда Моторс нас встречала целая делегация хорошо одетых мужчин вставших перед нами на колени.
— Что это они? — спросил меня отец.
— Сейчас харакири будут делать, — хмыкнув, пошутил я.
— Прям-таки харакири? — хмыкнул отец. — Интересно посмотреть. Это они так всех гостей встречают?
— Хе-хе… Только тех, кого не удалось угробить.
Тадаси, услышав про «харакири», обернулся ко мне и улыбнулся одними губами.
— Не-е-е… Сейчас харакири не делают. А надо бы… Это те люди, которые отвечали за нашу доставку.
Я перевёл отцу.
— А-а-а… А где начальник транспортного цеха? — спросил папа и улыбнулся. — Хотелось бы на него посмотреть.
Мне была понятна его шутка, и я улыбнулся тоже. И перевёл его слова Тадаси.
— Он, наверное, уже того…
— Нам покажут его тело? — спросил отец.
— Я имел ввиду, что он уволен, — Тадаси не сдержался и «прыснул» в кулак. — Интересный у тебя отец, Миса.
— Ещё какой интересный, — хотел сказать я, но не сказал.
Вперёд вышел толстячок в чёрном костюме и рассыпался извинениями на минут десять. В его речи было столько елея, что мы едва не захлебнулись в этом растительном масле. В конце концов, Тадаси рыкнул что-то типа: «хватит размазывать дерьмо по нашим ушам» и извиняющийся быстро ретировался, встав в одну шеренгу со стоящими на коленях.
Тогда вперёд вышел другой менеджер уже телом «пожиже» и пригласил в здание.
Здание штаб-квартиры «Мазда моторс» (на самом деле это было её не официальное название, а официально она оставалась «Toyo Kogyo») имела форму куба, шесть этажей и четыре лифта. На одном из них мы «долетели» на самый верх и там снова попали в «кисель словоблудия».
Тут Тадаси снова не выдержал и снова сказал несколько нелицеприятных слов встречающим, и те отступили, пропустив нас через огромный холл в кабинет с даже не длинным, а длиннющим столом, за которым сидело не менее двадцати человек. Все они одномоментно встали и тоже склонили «повинные» головы, как приговорённые к казни. Я не понимал причины такого поведения «встречающей стороны». Ну, пилоты отравились кофе, с кем не бывает?
— Мы понимаем всю тяжесть вины и неизгладимого позора, легших на нас и нашу компанию, господа: Тадаси Минобэ и Тиэко Минобэ, а так же уважаемые наши иностранные гости Васа и Миса. Просим вас принять наши извинения в виде компенсации морального ущерба.
Я тихо переводил отцу услышанное.
— Ваши извинения мной и моей дочерью принимаются, но требуют уточнения размеры компенсации. Ваш самолёт едва не убил нас. Уже сейчас мы бы плавали в океане и кормили акул. Только мастерство этого молодого человека, с детства знакомого с управлением военных аэропланов, позволило ему посадить ваш самолёт и теперь нам находиться в этом шикарном кабинете корпорации «Toyo Kogyo». Иначе вы бы сейчас сидели и с сожалением констатировали гибель в непонятной авиакатастрофе человека, давшего вашему автомобилестроению новый толчок. Тогда бы и лицензию покупать было бы не надо. Так ведь? Я говорю о моём наследнике Мичи Минобэ.
Тадаси тихо и грозно рычал, как киношный самурай.
— Предлагаю не горячиться, господин Минобэ, а подойти к проблеме разумно и рационально. Давайте пройдём в комнату переговоров и обсудим ситуацию спокойно. Вы же не собираетесь уже покинуть нас? — сказал, вошедший в комнату откуда-то сбоку седой японец неопределённого возраста.
— Пройдёмте в мой кабинет, — сказал седовласый и жестом пригласил нас пройти в его кабинет.
Он стоял так далеко от нас, что я не понимал, как до нас доносится его голос. Помещение было просто огромным и занимало, наверное, половину всего шестого этажа.
— Пошли, — сказал Тадаси. — Это президент компании Ёсики Ямасаки. Послушаем, что он нам скажет.
Я перевёл предложение отцу.
— Ну, Ямасаки, так Ямасаки. Пошли, послушаем, но я что-то уже устал от разговоров. Мы, что-то, как я понимаю, хотим получить в виде компенсации?
Я кивнул.
— Это как-то некрасиво, — поморщился отец.
— Некрасиво будет, если мы откажемся от своих требований, папа. В мире капитала о таких просто вытирают ноги. Не снимая грязных сапог. Тут просто…Виновен — плати и плати много. Очень много. И Тадаси сейчас с них шкуру сдерёт. Да и что тебе этот японец, который, может быть в японскую войну с живых китайцев или малайцев шкуру сдирал? Чего нам его жалеть? Мы, между прочим, сейчас точно бы кормили акул в Тихом океане, если бы не случайное пикирование. Кончилось бы горючее и кирдык котятам. Утонули!
— Ну ладно-ладно. Это их дело, а нам нельзя уподобляться фашистам.
— А мы и не будем. Тадаси сам всё решит. Я слова не скажу, — соврал я.
Мы прошли в кабинет президента компании «Toyo Kogyo» и он тоже оказался не маленьким. В нём в одном углу стоял большой во всю стену аквариум, а стена, между прочим, была длиной около десяти метров. В другом углу с прозрачной крышей стояла небольшая рощица тропических деревьев. Там имелись диваны, кресла и небольшие столики. Туда нас и пригласили.
Когда мы расселись поудобнее, господин Ямасаки сказал:
— Наша компания потеряла лицо, господин Минобэ и восстановить его теперь будет трудно. Кто-то из наших врагов навредил нам, подставив под удар судьбы ваши жизни. И я прекрасно понимаю, что вы выжили совершенно случайно. Тот, кто это всё устроил не предполагал, что среди вас найдётся тот, кто сможет управлять и даже посадить тот самолёт. Мне сказали, что самолёт очень сложен в управлении и особенно в посадке. И как его мог посадить этот русский мальчик, специалисты не понимают. Но сейчас поговорим не об этом. Э-э-э… Что говорит этот молодой человек?
— Он переводит, сказанное вами, своему отцу, — сказал Тадаси.
— А-а-а… Ну да, ну да… Так вот… Шила в мешке, ясное дело, не утаишь. О происшествии уже сказали в телевизионных новостях, и теперь вас будут преследовать журналисты.
— У меня с ними разговор короткий, — рыкнул Тадаси.
— Я не об этом. Не хотелось бы, чтобы вы муссировали это происшествие, обвиняя нашу компанию. За это мы готовы предложить очень серьёзную компенсацию.
— Десять процентов акций вашей корпорации.
— Вы сошли с ума? — спокойно спросил хозяин кабинета. — Десять процентов простых акций это более трёх миллионов штук, а цена каждой акции котируется в пределах двух тысяч йен. Вы представляете, что это за сумма?
— Шесть миллиардов, — спокойно сказал Тадаси. — А вы знаете, на какую сумму застрахована моя жизнь, жизнь моей дочери и жизнь моего наследника? Про господина Васа, я не знаю. Мало того, для меня лично и моя жизнь, и эти две бесценны. А вы говорите о каких-то шести миллиардах йен. Не хотелось бы вас пугать,но иначе, если мы не достигнем соглашения здесь и сейчас, через суд я заберу больше, а вы потеряете ещё больше, чем я заберу через суд.
— Мы ведём переговоры с компанией Форд о приобретении ими у нас двадцати пяти процентов акций. Потому уже через год котировки наших акций удвоятся. Поэтому, может быть, мы сойдёмся на пяти процентах?
Это может случиться через год. А может и не случиться. А пока ваши акции котируются на уровне тысячи йен. И продажи ваши упали до ста тысяч единиц в этом году. И если не продажи новой Мазды Просид по лицензии, которую вам продаст мой названный сын Мичи Минобэ, удачи вам не видать.
— Да, мы знаем, что вы запатентовали концепцию нового Просида и в Японии, и в Соединённых штатах Америки, поэтому и пригласили господина Мичи Минобэ на эту встречу. Которая, чувствую, нам обойдётся очень и очень дорого.
— Лучше контролируйте своих пилотов, господин Ямасаки. И, прошу вас, не заставляйте меня злиться ещё больше, чем я злюсь.