Другая жизнь. Назад в СССР-3

Глава 4

Я себя нисколько не корил за цинизм по отношению к Тиэко. Да, я понимал, что фактически обманываю её, потому что сильных чувств к ней я не питал. Но она мне нравилась. И в этом чувстве к ней я был искренен. Мне нравилось, что она, как и я, была фанатом спорта и особенно — карате. Она могла часами говорить о нём и тренироваться везде, если выкраивалась свободная минутка. Как и я.

Мне нравилось говорить с ней и просто сидеть и смотреть на море или облака. Мне нравилось рисовать её, когда она сидела и смотрела на море, или на облака. Я мог рисовать её часами и мне не надоедало. Но я, точно не любил её так, как любила меня она. А может, я и не должен был её любить так, как любит она меня?

Хм! Я и Светлану не любил так, как любила меня Светлана. Хотя, со Светланой было сложнее. Она слишком осторожничала и всё ещё приглядывалась ко мне. Но мне и с ней было интересно. Светлана играла на аккордеоне, изучала стенографию, рисовала. Но совсем не интересовалась спортом. И тем более — карате.

А меня карате «заводило» всё больше и больше. Особенно здесь в Японии. Я погружался в карате и пил его, словно вино и также как от вина я пьянел от возможностей карате. Но вдруг я пресытился. Напился. Мне вдруг поплохело и даже слегка стало подташнивать от карате.

Не знаю, как Тадаси Минобэ понял (или почувствовал), что я пресыщен карате, ведь я и себе не признавался, что сие имеет место, но он мне об этом потом сказал сам. Что ему показалось, что я веду себя излишне самоуверенно. А такое состояние, сказал он, перед соревнованиями — прямой путь к поражению.

И «Папа Тадаси» меня вылечил. Просто, мы с ним прокатились по всей Японии и посетили более двадцати додзё разных школ и направлений карате. И я был так впечатлён, что, откровенно говоря, после первого десятка додзе, меня придавило понимание, что я, оказывается, про карате ничего не знаю. И это, не смотря на многожизненный опыт «предка» и такой запас знаний о карате, что позавидовала бы любая библиотека. Полагаю, Тадаси Минобэ спас меня, если не от позора (вряд ли бы я выступил хуже всех), то от разочарования в самом себе, в моём карате в частности, и в самом карате в принципе.

А так, я, посмотрев, что каратеки даже в самой Японии творят, что на ум взбредёт, а уж заграницей и подавно, понял, что на чемпионате мира меня могут ожидать серьёзные сюрпризы. Тогда с меня словно сошёл морок. Я «проснулся», взбодрился и снова задышал полной грудью, а то никакие формы «цигун» не помогали.

Дня за три до чемпионата я стал переживать, что второе декабря может не наступить. Но он, этот день, наступил, как обычный день зимы, и мы: я, Владимиром Павлович, Тиэко и «папа Тадаси» поехали в Будокан, который напомнил мне цирк «шапито». Мне такой доводилось видеть в детстве. Во Владивостоке летом на площади ставили такой шатёр и мы с мамой и папой ходили смотреть представление. Чем напомнил? Да, своей шатровой конструкцией напомнил. Только из стекла и бетона. Будокан был восьмигранным огромным «шатром». И он мне показался великолепным. Я раньше просил Тадаси Минобэ свозить меня сюда и показать место, где мне предстоит сражаться за титул чемпиона мира, но он лишь таинственно улыбался. И вот мы приехали к Будокану на «служебной» машине Тадаси Минобэ, вышли из неё и он спросил меня:

— Ну, как, тебе нравится Будокан?

Я долго пытался вдохнуть и, наконец, набрав воздух, выдохнул:

— Очень!

Внутри это был спортивный комплекс с большим татами, разделённым на несколько зон, на которых и проводили состязания. Владимир Павлович не знал, что я еду не смотреть чемпионат мира, а выступать на нём. Знал бы, какое зрелище его ожидает, запретил бы мне участвовать в чемпионате однозначно. Согласно жеребьевке первого круга, имела место олимпийская система, я встречался с Уилли Уильямсом из США.

О нём, когда мы вышли на татами, объявили, как об участнике в первом чемпионате мира по полноконтактному каратэ в составе команды США в 1975 году и в чемпионате Японии по кёкусинай 5 ноября этого года. До финальных поединков не доходил. Обо мне сообщили, что мне шестнадцать лет, что я самый молодой участник чемпионата, и что это мой первый официальный поединок в карьере каратиста. Ну и, естественно, сообщили, что я родом из СССР.

Про меня писали в газетах, говорили по радио и показывали по телевидению. Вероятно поэтому, мой выход на татами и моё объявление сопровождались некоторой активностью на трибунах. Вообще, я был популярен эти десять дней в Токио.

После команды «хаджиме» двухметровый американец бросился на меня с серией ударов ногами, желая завершить бой сразу. Его длинные задние конечности замелькали вокруг моей головы, потому что я не стал отбегать или отскакивать, а лишь два раза уклонился в сторону, встретив его ноги жесткими блоками по икрам, а потом поймал его правую ногу на плечо, и сделал зацеп изнутри его левой ноги и уронил. Уилли Уильямс грохнулся на спину. Я нанёс ему серию из нескольких проникающих ударов по животу, завершив её двумя акцентированными бесконтактными ударами в голову.

— Яме! — крикнул рефери.

Мы разошлись.

— Ипон! — сказал рефери, вскинув свою руку в мою сторону.

Я поклонился, сошёл с татами и встретился взглядом с Тадаси, который смотрел на меня с немым удивлением. Подбежала Тиэко. Она была более эмоциональна.

— Как ты его бросил⁉ — крикнула она. — Он упал, как большой шкаф! С таким грохотом! Будокан вздрогнул, как от землетрясения.

— Не преувеличивай, — улыбнулся я.

— Удивил-удивил, — сказал Тадаси. — Этот парень очень крут. Он чемпион Нью-Йорка.

— Его сгубила самоуверенность, — скривился я. — Следующие буду очень осторожны.

Первый круг, не смотря на большое количество участников, закончился примерно за два часа. Дрались каратеки на пяти «коврах», схватки длились всего по три минуты. Иногда давалось дополнительное время. Я насчитал всего сто схваток и почти все схватки были очень короткими. Организаторы, наверное, специально сводили бойцов разных весовых категорий и разного уровня подготовки и квалификации. Чтобы слабые не тешили себя иллюзиями. Абсолютное первенство, однако. Без весовых категорий. Хе-хе…

Следующим противником у меня был афроамериканец, тоже огромный и рукасто-ногастый.

— Баскетболист какой-то, — подумал я, вспомнив бой Брюса Ли с Каримом Абдул-Джаббаром в фильме «Игра смерти». Мой рост был всего метр восемьдесят, а моего соперника — два-двадцать. Поэтому разница в росте на сорок сантиметров привлекла внимание зрителей к нашему бою, и каждый мах ногой Фрэнка Кларка вызывал движение воздуха в зале от одновременного выдоха: «Ох!».

Фрэнк, как и ожидалось, был осторожен ещё и потому, что я сразу всадил ему правой ногой с разворота «уширо» в печень.

Моё уширо было мгновенным. Я не делал махи руками, для раскрутки тела, за счёт которого раскручивался таз и выбрасывалась нога. Нет! Я сразу выбрасывал пятку правой ноги, стоящей, как правило, сзади, прямо в цель, быстро пронося её мимо переднего колена, и только потом выстреливал тазом, вставляя ногу в тело противника.

Приняв такой удар, Фрэнк улетел за пределы татами, но точно в печень я не попал, и он восстановился менее чем за три секунды. Однако вадза-ари мне дали, записав мой удар мне в зачёт.

Фрэнк сделал несколько махов маваси гери, но осторожно. Издалека. А я, уклоняясь от них в противоположную сторону, атаковал его опорные ноги изнутри, нанося незаметный, но сокрушительный урон его мышцам.

Торопиться мне было некуда. Я должен был «войти во вкус». Однажды я даже кувыркнулся вперёд и к бок, уходя от очередного маваси гери. Я сделал вид, что зазевался и в уклоне потерял равновесие.

Во время следующей атаки противника верхним боковым ударом правой ноги мне в голову, я упал на татами вперёд и в сторону, и всадил Фрэнку свой маваси левой ногой в печень. Пальцы вошли глубоко под рёбра и Френка унесли на носилках.

— Ты становишься популярным, — сказала Тиэко, обнимая меня и показывая взглядом на машущих мне зрителей, сидящих рядом с «ковром».

Я, вытерев от пота полотенцем лицо, улыбнулся и слегка поклонился зрителям.

К концу первого дня соревнований осталось восемь человек, в том числе и я. Ни Хирокадзу Канадзава, ни Микио Яхара в финал по кумите не вышли, проиграв на ранних этапах. Причём оба были попросту дисквалифицированы за нанесение противникам тяжких телесных повреждений. Дисквалифицировали за это и меня. Ха-ха… В первом финале, вместо бедра я попал голландцу Отти Рётхофу в колено и сломал его. Вот и всё моё карате, да-а-а… Я, попав лишь в восьмёрку сильнейших, типа, э-э-э, сильно расстроился и от соревнований по ката отказался, сославшись на травму. Хе-хе…

— Тебе надо смирить гордыню, — сказал мне Тадаси Минобэ. — Хотя это не моё дело, ног посмотри на Хирокадза Канадзава и Микио Яхара. Они, не смотря на поражение в кумите, выйдут завтра на соревнования по ката. Ката — это тоже очень важный элемент карате. И ты будешь учить своих кохаев ката. Без них нет карате. Ката — это тренировка техники и приёмов карате.

— Выступил бы так же успешно и в ката — получил бы третий дан, — добавила Тиэко. — А так — только второй.

— Мне и второго за глаза хватит, — махнул я рукой. — Дай бог, приеду через год на чемпионат мира по кёкусину. Надо сразу сейчас подать заявку на личное первенство. Получится у меня попасть в нашу сборную, или нет, а поучаствовать в полноконтактном карате я бы хотел.

— Я скажу Масутацу, чтобы он включил тебя в списки участников.

— Жаль, что ты не смог приехать в начале ноября. У них проходил первый чемпионат по кёкушину, — сказала Тиэко. — Но мне кёкушин не нравится. Лупят друг друга руками по пузу и никаких тебе ударов руками в голову.

— Зато ногами в голову они бьют — будь здоров, — сказал я.

От выступления в категории «ката» я отказался, «побоявшись», что вдруг, нечаянно, отниму у Канадзавы и Яхары призовые места и наживу тем самым врагов. Они, конечно, не перестанут мне улыбаться, но моими друзьями не станут. А мне хотелось бы с ними обоими сойтись ближе. Всё-таки и я, и мой «предок» Сётокан уважали больше, чем Кёкусин. Почему? Не знаю. Мне и «предку» нравилось оттачивать движения в ката. И, судя по исполнению большинства участников, выступление которых я посмотрел с удовольствием, запоминая все движения и ища огрехи, в финал бы я вышел однозначно.

Тиэко я объяснил свой отказ от выступления в ката и она, видимо, рассказала об этом отцу. Потому, что Тадаси Минобэ вдруг резко подобрел ко мне. До этого он ходил мимо меня с выражением всемирной скорби, словно я для него умер, а тут вдруг повеселел и потрепал меня по затылку, вспушив мои космы.

— Наверное, ты поступил мудро, — сказал папа-якудза. — Твоя победа выглядела бы нелепой, вызвала бы большой резонанс и оскорбила бы многих мастеров. Ты юн, а я всё время забываю об этом, так как ведёшь ты себя очень по-взрослому.

На шестое декабря у нас с Владимиром Павловичем были взяты билеты на самолёт и мы благополучно долетели до Хабаровска, а потом и до Владивостока. Поездом. Когда поезд останавливался на станции Губерово, где жили мои бабушка с дедушкой, я чуть было не сошёл раньше. Но хорошо, что остановка происходила ночью и от того тоска по «Малой Родине» не была чрезмерной.

Хотя на перрон я выскочил и встретил-таки тётку Марусю, приторговывающую семечками, которую тоже очень любил и был рад её повидать. А уж она-то обязательно завтра сходить к бабушке, и передаст ей привет и небольшие гостинцы из Японии, коих я накупил целую сумку, упаковав в «индивидуальные» пакеты и подписав каждый. Родственников у меня в этой небольшой деревне было много, но я знал, что тётка Маруся небольшой мешок с семечками привозила на санках, а основные подарки распределялись по её большой семье.

Если бы я не встретил её, то передал бы сумку через другую родственницу, работающую в вокзальных кассах.

А как без подарков? Новый год ведь скоро! А сюда я приезжал с самого младенчества ежегодно и тут меня все любили и зла ни от кого не видел. Только добро. Хорошая у нас была родня, дружная и не злобливая. Как таких не приветить? Вот я и накупил им всякой мелкой всячины, женщинам: полотенчиков, салфеток, вкусно пахнущего мыла и картинок с мигающими японками, мужикам (старшим братьям, дядькам и дедам): зажигалок «Зиппо» и вкусно пахнущего табаку.

После встречи на перроне, я, с чувством выполненного перед «Малой Родиной» долга, благополучно заснул и проспал до самого прибытия поезда в город Владивосток, где спокойно сел на трамвай и, доехав до «Нижней Сахалинской», пешочком дошёл до дома, преодолев по неубранному от снега тротуару и подъём, и спуск. Благо при себе у меня была только одна спортивная сумка.

Всё, купленное мной в Японии для себя, для друзей и для «дома для семьи», шло по морю в двадцатифутовом контейнере. И да… В нём шла и машина для папы — двухкабинный пикап «Mazda Proceed, и мотоцикл 'Yamaha XT500» для меня. Причём, сам по себе контейнер тоже шёл, как моя личная собственность. На него у меня имелись свои планы.

Седьмое декабря одна тысяча девятьсот семьдесят седьмого года было средой и мои родители, хоть я и пришёл домой рано, уже ушли на работу. Зато я, чтобы не скучать дома, пошёл в школу. Наотдыхался я по самое «не хочу» и даже соскучился по школе и одноклассникам.

— О, Шелест! — остановил меня удивлённый возглас Валерки Грека, раздавшийся как только я миновал его подъезд. Я оглянулся и притормозил. Он догнал меня возле следующего подъезда, где когда-то жил Женька Дряхлов. Я, вспомнив об этом, машинально посмотрел на его балкон и окна. За кухонным окном мелькнула чья-то тень, которая качнула лёгкую шторку.

— Надо зайти и спросить про него, — подумал я. — Хотя, чего там спрашивать? Тепербон в Лондоне. Жалеет страшно… Ага, официантом… Хе-хе-хе… Джон Сомерсет, мля…

— Привет, Грек. Какие новости?

— Да, какие у нас новости⁈ — скривился Валерка. — Все живы, но не совсем здоровы. Грипп у нас злобствует. Учителя болеют, у нас в классе половина только здоровых. А меня не берёт ни хера. Как нарочно. Задолбапся уже за всех отдуваться. А ты как слетал? Как выставка?

— Да, нормально выставка. Почти все свои картины продал.

— Э-э-э… Это как?

— На аукционе. Японцам нравятся картинки про детей. А там у меня целая галерея таких картинок. Пять коробок и одни японские дети…

— Это, что, за деньги продал? — Валерка «захлопал глазами».

— За деньги, Валерка, за японские тугрики.

— Э-э-э… У них там йены…

Валерка задумался и пошёл задумчивым вперёд. Потом остановился.

— И много забашляли? Что-то купил себе? Джинсы там — херня. Диски какие-нибудь новые?

— Диски, да, купил. Всё новьё этого года: Supertramp — «Even In The Quietest Moments», Kiss — «Love Gun», Styx — «The Grand Illusion», Yes — «Going For The One», Uriah Heep — «Innocent Victim», Queen — «News Of The World», Pink Floyd — «Animals», «Lace and Whiskey» — Alice Cooper, «Foot Loose Fancy Free» — Rod Stewart, «Plastic Letters» — Blondie, «Lights Out» — UFO, «Works Volume 1» — Emerson, Lake Palmer, «Let There Be Rock» — AC/DC, «I Robot» — The Alan Parsons Project, «Peter Gabriel» — Peter Gabriel, «Low» — David Bowie, «Foreigner» — Foreigner, «Never Mind the Bollocks, Here’s» — The Sex Pistols, «Draw the Line» — Aerosmith, «Out of the Blue» — Electric Light Orchestra.

Мы шли к школе, я перечислял название дисков, купленных мной в Японии, а Валерка Грек всё смурнел и смурнел. Я замолчал, но и он тоже молчал. Так молча мы вошли в школу. Я с кем-то поздоровался, поздоровались со мной, потом ещё и ещё. Школа меня втянула, поглотила, а Валерка куда-то пропал. Оглядевшись и не увидев его, я пожал плечами и поднялся в класс, где у нас должен был начаться урок алгебры.