Красавчик. Часть 2

Глава 19

С моего прошлого визита на кухне у Лебедевой почти ничего не изменилось. Там всё так же рычал холодильник с блестящей ручкой. Пахло чаем, почувствовал я и едва уловимый аромат валерианы. Вот только теперь на столе появилась хрустальная ваза. Сейчас в ней лежали карамельки «Раковые шейки» и шоколадные конфеты «Мишка на Севере». Я невольно улыбнулся. Потому что сообразил: именно эти два вида конфет я обожал в детстве. Ещё мне тогда нравились конфеты «Белочка». Вот только сейчас я уже не помнил их вкус. Я взял из вазы карамельку, посмотрел на рисунок: на красного рака с длинными усами.

На кухню вошла Алёна. Она всё ещё была в платье, только уже без шляпы и без очков. Лебедева положила на стол две картонные папки, явно не пустые, посмотрела на меня.

— Вот, — произнесла она.

Указала на одну из папок и сообщила:

— Это то, что у меня нашли наши московские врачи.

Положила ладонь на другую папку (что была явно тоньше «московской»).

— А вот это результаты моего обследования в Ленинграде, — сказала Алёна.

Я кивнул, развернул на карамельке фантик и сунул конфету себе в рот. Дробил карамельку зубами и слушал, о чём говорила Лебедева. Я смотрел на раскрасневшиеся Алёнины щёки; представлял всё то, о чём Лебедева рассказывала. Любовался Алёниными глазами, наслаждался звучанием её голоса. Бросал взгляды на декольте платья. Смотрел я и на бумаги с печатями, которые Алёна вынимала то из одной, то из другой папки. Послушно просматривал сделанные от руки (нечитаемым почерком) и отпечатанные на пишущей машинке записи. Хмурил брови. Думал о том, что вкус у «Раковой шейки» действительно неплохой.

В общих чертах Алёнин рассказ свёлся к тому, что ленинградские медики обозвали своих московских коллег идиотами и обвинили их в халатности. Алёна рассказала, что «папин знакомый академик» едва ли не топал ногами от негодования, при виде результатов Алёниного обследования. Сказала: он хватался за голову и закатывал глаза, когда сравнивал эти результаты с теми, которые Лебедева привезла из Москвы. Алёна сменила тон и манеру речи, когда мне дословно повторила некоторые фразы ленинградского академика. Я даже посочувствовал московским врачам, у которых в тот день почти наверняка измучила икота.

Алёна улыбнулась и сообщила:

— Серёжа, нет ничего. Понимаешь? У меня нет никакой опухоли. Совсем. Её больше нет!

Она прижала руки к груди. Посмотрела на меня сквозь толстые линзы из слёз, улыбнулась. Слёзы смывали с Алёниных ресниц тушь, катились вниз и оставляли серые разводы на всё ещё пылавших румянцем щеках.

— Серёжа, всё было именно так, как ты говорил, — заявила Лебедева. — Я не пошла на работу. Потому что проспала. Ко мне приходили несколько раз, стучали в дверь квартиры, но не разбудили. Я проспала больше суток. Без снов. А потом…

Алёна приподняла подол платья, чуть приспустила бежевые трусы.

Я посмотрел на гладкую кожу у неё на животе.

— Серёжа, он исчез! — сказала Лебедева. — Шрама после операции больше нет. Видишь? Ничего. Ведь ты такое предсказывал? А я тебе тогда не поверила. Нет больше шрамов и на колене. Как такое может быть? Как?

Алёна вскинула руки — платье снова прикрыло её украшенный родинками и аккуратным пупком живот. Лебедева посмотрела мне в лицо. Слёзы одна за другой капали с её подбородка, оставляли на платье сероватые пятна.

— Как такое случилось? — спросила Алёна. — Как ты это сделал, Серёжа? Я бы поверила папиному знакомому в то, что московские врачи ошиблись. Если бы не помнила те жуткие боли. И если бы не исчезли шрамы. Но эти шрамы…

Лебедева покачала головой.

— Ведь это и было то самое чудо, о котором ты говорил? Ведь так? Ведь ты для этого и брал у меня кровь? Я тогда у тебя ничего толком не расспросила. Но… теперь опухоль просто исчезла. Как… как такое вообще возможно, Серёжа?

Я пожал плечами и ответил:

— Чудеса случаются. Теперь и ты это точно знаешь. Это всё, что тебе обо всём вот об этом нужно знать.

Я указал на бумаги, которые Алёна разложила на столе.

— Всё остальное тебе уже растолковали в Ленинграде. Была обычная ошибка. Такое бывает. Так всем и говори. Даже своим родителям. Московские доктора подсунули тебе результаты чужих анализов. Вот и всё объяснение.

Я развёл руками.

Алёна шмыгнула носом.

— Мне всё ещё не верится, — сказала она. — Боюсь, что вот-вот проснусь. Пойму, что поездка в Ленинград мне приснилась. Что всё остальное тоже было только сном. Что шрамы всё ещё на мне. И… эта опухоль… там.

Лебедева прижала руку к голове.

Я улыбнулся и показал на «ленинградскую» папку.

— Если не верится, тогда взгляни на эти бумажки снова. Там чёрным по белому написали: ты здорова. Прогуляйся снова к столичным врачам. Уверен: они подтвердят заключение ленинградский коллег. Тут без вариантов. Я в этом не сомневаюсь.

Алёна обошла стол, остановилась в полушаге от меня.

Я запрокинул голову, взглянул на её блестевшие от влаги щёки.

— Серёжа, как ты это сделал? — спросила Лебедева. — Как такое вообще возможно? Кто ты такой, Серёжа? Я вдруг поняла, что почти ничего о тебе не знаю. Ты почти ничего не говорил о себе. Знаю только, что ты приехал из Владивостока.

Алёна чуть приподняла брови.

Я взял её за руку, улыбнулся и сообщил:

— По паспорту я Сергей Юрьевич Красавчик. Тысяча девятьсот сорокового года рождения. Рабочий. Прописан в городе Владивосток на улице товарища Ленина. Я хороший парень и действительно красавчик. Вот и всё, что ты должна обо мне знать.

Уснули мы на рассвете (в то самое время, когда я обычно выходил на утреннюю пробежку) — уставшие, но довольные. Ещё вчера Алёна заявила, что в воскресенье она совершенно свободна: не задействована ни в одном из воскресных спектаклей. Поэтому мы прекрасно выспались. Проснулись от голода: вчера мы поужинали только бутербродами и чаем. Внушительного размера холодильник в Алёниной квартире утром оказался «внушительно» пуст. Найденные в нём плавленый сырок «Дружба» и посыпанный крупной солью кусок свиного сала мне не приглянулись. К тому же, хлеб закончился ночью, как и колбаса.

Алёна сказала, что «сбегает» в продуктовый магазин. Но я отверг её предложение. Велел Лебедевой принарядиться; заявил, что поведу её в ресторан. Времени на поиск точки общепита я не потратил. Вспомнил, что Алёна жила неподалёку от Киевского вокзала и Кутузовского проспекта. А значит, от её дома было рукой подать до гостиницы «Украина». В советские времена я в этой гостинице не бывал (и в постсоветские тоже). Но ещё в детстве слышал восторженные отзывы своих родителей о ресторане, который находился в гостинице «Украина» на первом этаже. Мама и папа побывали там лишь однажды, но вспоминали о том случае часто.

Нарек Давтян ещё в пансионате посвятил меня в особенности работы советского общепита. От него я узнал, что в лучшие рестораны Москвы проблемно было попасть вечером. Но днём вход туда был свободным, да и цены там до наступления вечера «не кусались». Укусы цен меня сейчас не страшили (вчера я благоразумно прихватил с собой в театр в общей сложности две сотни рублей). А до вечера сейчас было далеко (по моим ощущениям, только-только пришло время завтрака). Поэтому я смело повёл свою даму к гостинице. Лебедева вновь спрятала лицо за солнцезащитными очками и украсила голову модной шляпкой.

Прогулка усилила аппетит — около гостиницы мы, не сговариваясь, ускорили шаг. В здание вошли без проблем, как и в ресторан. Пухлощёкий метрдотель при виде снявшей очки Лебедевой расплылся в улыбке, рассыпался в приветствиях и комплементах (направленных исключительно на «несравненную Елену»). Зал ресторана меня приятно впечатлил хрустальными люстрами, дубовыми столами, накрахмаленными скатертями и салфетками. А вот здешние официанты с треском бы вылетели из того ночного клуба, где я раньше трудился охранником. Потому что не улыбнулись даже при виде Елены Лебедевой.

Я бросил взгляд в меню — убедился, что цены там не столь впечатляющие, как интерьер зала. Сделал заказ; велел, чтобы кофе принесли сразу (чашка кофе была едва ли не главной целью для моего похода в ресторан). Окинул взглядом полупустой зал. Отметил, что сидевшие сейчас в ресторане мужчины и женщины выглядели нарядно (по нынешним реалиям). Но они совершенно не походили на фарцовщиков, валютных проституток или комсомольских вожаков (которые, по словам Нарека, были главными завсегдатаями популярных московских гостиничных ресторанов). Гости ресторана тоже на нас посматривали: они явно узнали мою спутницу.

Особенно пристально на нас смотрели сидевшие около окна мужчина и женщина. На вид им было чуть за тридцать. Фарцовщиком и проституткой они точно не выглядели. Мужчина походил на начальника среднего звена — его спутница: на дочь обеспеченных родителей. Лишь только нам на стол поставили кофе, как эта следившая за нами парочка расплатилась с официантом. Но сразу мужчина и женщина к выходу не пошли. Они заговорщически переглянулись, и нерешительно подошли к нашему столу. Мужчина вынул из кармана блокнот в кожаном переплёте, его спутница чуть растерянно улыбнулась.

Мужчина взглянул на Алёну, кашлянул и сбивчиво произнёс:

— Прошу прощения. Елена… эээ, вы не дадите нам автограф? Мы с женой поклонники вашего таланта. Мы уже семь раз смотрели ваш новый фильм «Три дня до лета». Каждый раз восхищались вашей актёрской игрой. Простите, что побеспокоили вас.

Мужчина виновато пожал плечами. Алёна улыбнулась, приняла из рук поклонника блокнот и ручку. Открыла блокнот на чистой странице и написала: «От чистого сердца! Елена Лебедева». Поставила под выведенными почти каллиграфическим почерком словами красивую подпись с похожими на вензель завитушками. Я заметил, как радостно блеснули глаза у женщины, заглянувшей в блокнот через плечо своего мужа. Мужчина многословно поблагодарил Алёну. Повернулся ко мне и протянул блокнот теперь уже в мою сторону. Попросил, чтобы я тоже расписался. Я поднял руки и сообщил, что пока не стал кинозвездой.

— Обязательно станете! — сказала Алёнина поклонница. — Вы такой красивый! Наверняка вы тоже очень талантливый! Вы обязательно будете знаменитым! Елена будет вами гордиться!

Мужчина кивнул — словно подтвердил слова своей жены.

Алёна улыбнулась, прикоснулась к моей руке и попросила:

— Серёжа, распишись. Пожалуйста.

— Ладно, — произнёс я. — Мне не трудно.

Пожал плечами, положил перед собой блокнот и оставил на его странице размашистый росчерк.

Кофе в ресторане гостиницы «Украина» меня не впечатлил. А вот борщ с пампушками мне понравился. Будто бы получивший нагоняй от начальства официант всё же несколько раз нам улыбнулся, чем заслужил чаевые. Пухлощёкий метрдотель проводил Лебедеву слащавой улыбкой. На меня он внимания так и не обратил, словно я и вовсе не входил в здание гостиницы «Украина». На улице Алёна снова спрятала лицо в тени от шляпки, глаза прикрыла большими тёмными стёклами солнцезащитных очков.

Я предложил ей прогуляться до Парка культуры и отдыха имени Дзержинского (иного места, пригодного для прогулок в нынешнее время, я пока не разведал). Алёна согласилась. Она держала меня за руку, точно боялась потеряться. То и дело заглядывала мне в лицо. До парка мы доехали на такси. Выбрались из машины рядом с Главным входом. Там же, около входа, я прикупил две порции мороженого. Мы спрятались от солнечных лучей в тени от древесных крон, неспешно побрели по аллее.

Рассматривали шагавших нам навстречу людей, ели мороженое. Алёна сообщила мне, что её роль в фильме «Офицеры» досталась Наталье Рычаговой, которая недавно сыграла Зою в кинокартине «Возвращение 'Святого Луки». Призналась, что нисколько из-за этого не расстроилась. Потому что сейчас всё ещё пребывала в эйфории после известия о внезапном выздоровлении. Лебедева сказала, что прочие роли в кино тоже себе не вернула: «раз отказалась от них, значит, так тому и быть».

Алёна усмехнулась и заявила, что ей «буквально в пятницу» сообщили: Юрий Любимов хочет видеть её в своей новой театральной постановке. Пояснила мне, что Любимов — главный режиссер Театра на Таганке. С усмешкой рассказала, что эта новость дошла до руководства Московского театра сатиры едва ли не раньше, чем до неё. Руководство «родного» театра тут же вызвало Алёну к себе на ковёр и клятвенно пообещало «много интересных ролей» уже в самом ближайшем будущем.

В Парке Дзержинского мне показалось, что мы с Алёной снова вернулись в пансионат «Аврора». Беззаботно гуляли по аллеям. Вот только теперь Лебедева утратила ту грустинку, которая проглядывалась в пансионате за её улыбками и ироничными репликами. А вот во мне прибавилось задумчивости. Я смотрел на Алёнино лицо, слушал Алёнин голос. Будто бы преспокойно вёл беседу и даже удачно шутил. Но часть моего сознания сейчас будто бы всё это время решала неразрешимую задачу.

По парку мы гуляли до вечера, который наступил будто бы неожиданно для нас. По пути к метро мы заглянули в кафе. Там Алёна снова сняла очки и тут же собрала вокруг нашего стола толпу из восторженных поклонников её творчества. Минут двадцать она отвечала на вопросы, потом нас всё же оставили в относительном покое (поклонники с нескрываемым обожанием смотрели на Лебедеву со стороны — на меня они посматривали с любопытством и… с негодованием). Мы с Алёной съели в кафе по порции блинов, по пирожному и выпили по молочному коктейлю. Но спокойной застольной беседы у нас тут не случилось.

До Киевского вокзала мы добирались в метро. Лебедеву советские граждане рассматривали на эскалаторе; в вагоне метро на неё смотрели даже девицы, которые при иных обстоятельствах разглядывали бы меня. Алёна то и дело поправляла шляпку, опускала взгляд, пряталась от назойливых взглядов за моей спиной. На выходе из метро она снова надела очки и будто бы с облегчением вздохнула. В тёмных стёклах её очков отразились огни фонарей и яркие пятна фар проезжавших мимо нас по дороге автомобилей. По дороге к Алёниному дому мы всё же заглянули в магазин. Я набил там продуктами найденную у Алёны в сумочке сетку-авоську.

Вечером Алёна принесла из комнаты своей бабушки три толстых альбома. Разлила по чашкам чай с мятой и устроила мне экскурсию в своё прошлое. Показывала мне оклеенные чёрно-белыми фотографиями страницы альбомов. Рассказывала о прошлом своих родителей. О том, как её родные пережили Войну. Продемонстрировала изображение своего погибшего на войне деда. Похвасталась фотографией отца, с которой на меня посмотрел не седовласый профессор, а лихой командир-танкист с подкрученными на концах тонкими щёгольскими усами. Показала свою молодую маму, стоявшую медицинской сумкой в руках.

Посмотрел я на детские Алёнины фотографии. Узнал, что родилась Лебедева уже здесь, в Москве. Увидел сделанный в фотоателье портрет серьёзной круглолицей девочки — на нынешнюю Алёну она походила лишь взглядом и родинкой над губами. Выслушал пересказ Алёниных детских воспоминаний. Сравнил их со своими воспоминаниями и пришёл к выводу, что родился в хорошее время (не во времена послевоенной разрухи, в которые прошли детские годы Лебедевой). Полюбовался на фотографию, сделанную во время первого в Алёниной жизни выступления на сцене — на снимке пятилетняя Алёна с серьёзным выражением на лице рассказывала стихотворение.

Посмотрел я и на фотографии из театральной Алёниной жизни. Увидел Лебедеву в компании других актёров, часто мне совершенно незнакомых. Алёна комментировала каждое показанное мне фото. Рассказала мне и о своих коллегах. На одной из фотографий я увидел Лебедеву радом с Владимиром Высоцким. Владимир Семёнович на этом снимке выглядел молодым, невысоким и самоуверенным. А вот Алёна на фотографии походила на старшеклассницу. О Высоцком Лебедева упомянула вскользь. Зато долго мне говорила о своих нынешних сослуживцах: об Андрее Миронове, о Татьяне Пельтцер, о Михаиле Державине…

Вспомнила она и о моём недолгом общении с её коллегами. Заметила, что я при виде знаменитых артистов совершенно не стушевался, как это случалось со многими «нетеатральными» людьми. Я лишь пожал плечами (умолчал о том, что на прошлой работе регулярно встречался и общался с российскими звёздами и звёздочками). На расспросы о своём прошлом я отвечал уклончиво. Даже ничего не сочинил. Потому что так ничего толком и не узнал о Владивостоке. Ответил, что я почти всё Алёне уже о себе рассказал там, в пансионате. Сказал, что о нынешней своей жизни в Москве пока не расскажу «в силу независящих от меня обстоятельств».

Уснули мы раньше, чем вчера: понедельник для Алёны был рабочим днём. Проснулись снова на рассвете. От звонка в дверь.

Поначалу Лебедева мне шепнула, что «кто-то ошибся, сейчас уйдёт». Звонок задребезжал снова: требовательно, настойчиво. Алёна посмотрела на часы.

— Кто это так рано? — удивилась она.

Мне послышались в Алёнином голосе нотки удивления и тревоги.

Я свесил с кровати ноги и пробормотал:

— Надеюсь, что не сантехник.

Звонок задребезжал снова. Ночной (или всё же утренний?) гость не сдавался.

Я натянул ещё влажные после стирки китайские трусы и пошёл в прихожую. Услышал позади себя скрип паркета — это Лебедева закуталась в халат и последовала за мной. Я нажал на кнопку выключателя, зажмурился от яркого света. Выглянул в дверной глазок и тут же дважды щёлкнул замком.

Распахнул дверь у видел стоявшего за порогом Сан Саныча. Александров выглядел чуть взъерошенным и будто бы слегка смущённым. Но точно не сонным.

Сан Саныч вежливо поздоровался с выглянувшей у меня из-за спины Алёной.

Посмотрел мне в лицо, сощурил глаза и сказал:

— Собирайся, Красавчик. Дело есть. Жду тебя внизу, в машине.