Красавчик. Часть 2

Глава 5

Алёна вошла в квартиру, включила в тесной прихожей свет — он был ярче того, что светил на лестничной площадке. Я переступил вслед через порог. Запашок табачного дыма остался на лестничной клетке, а запах Алёниных духов усилился, хотя и сменил оттенок. Лебедева прикрыла за мной дверь, повесила на крючок сумку. Положила связку ключей на полку около висевшего на стене овального зеркала. Сняла туфли и поставила их под полкой — я установил рядом с ними дедовские полуботинки. Поднял с пола портфель, пробежался взглядом по узкой прихожей: от вешалки с женской одеждой до самого шкафа, что стоял у стены в комнате.

Вопросительно взглянул на Алёну.

— Проходи на кухню, Серёжа.

Я кивнул. С портфелем в руке прошёл в сторону рычавшего у окна в кухне холодильника.

Кухня в квартире Лебедевой габаритами напомнила мне кухню в моей съёмной квартире: в той, что осталась в двухтысячном году. Она была на пару квадратных метров больше прадедовской. Узкая. Обстановка в ней походила на киношную реконструкцию советского быта: мебель выглядела новой, но старомодной. Из общей картины выбивался холодильник. Он и выглядел так, будто десятки лет простоял в гараже. Я не заметил на нём ни наклеек-вкладышей из жевательной резинки, ни дешёвых магнитов-сувениров. Зато увидел замазанные желтоватой краской царапины на корпусе и сетку трещин на блестящей ручке.

— Присаживайся, Серёжа. Сейчас поставлю чайник.

Я уселся за стол, поставил на соседний табурет портфель. Наблюдал за тем, как Алёна набрала в эмалированный чайник воду и взгромоздила его поверх решётки на газовую плиту. Лебедева щёлкнула электрозажигалкой — вокруг чайника над конфоркой заплясали языки пламени. Алёна взглянула на меня, прижала руку к виску. Я отметил, что выглядела она неплохо (заметно лучше, чем после того «приступа», случившегося в пансионате), но казалась уставшей. Яркая вишнёвого цвета помада на губах — как на той фотографии, которая красовалась на обложке журнала «Советский экран». Подкрашенные ресницы и веки.

— Серёжа, как ты меня нашёл?

Я покачал головой и ответил:

— Сейчас это не важно.

— Сергей, я думала, что ты ещё в пансионате. Ведь ты же утверждал, что пробудешь там ещё дней десять.

Алёна говорила тихо, спокойно.

— Я передумал. Уехал в Москву.

— Почему?

Я встретился взглядом с Алёниными глазами. Заметил, что сейчас они не казались яркими, а их радужки приобрели сероватый оттенок — как круги, что были вокруг Алёниных глаз тогда, в нашу последнюю ночь в пансионате. Я щёлкнул пряжками портфеля. Выложил на покрытую белой скатертью столешницу полученный от прадеда белый футляр с застёжкой-молнией. Поставил на стол банку из-под майонеза «Провансаль» (на ней сохранилась старая этикетка), прикрытую капроновой крышкой с чистым белым носовым платком на дне. Лебедева устало приподняла брови — она будто бы через силу изобразила удивление.

Алёна перевела взгляд на моё лицо.

— Серёжа, что это? — спросила она.

Я расстегнул футляр и продемонстрировал лежавший в нём стеклянный шприц, иглу и резиновый жгут.

— Ты боишься уколов и крови? — спросил я.

Лебедева покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Только… зачем всё это, Серёжа?

Алёна указала рукой на стол — блеснули её покрытые красным лаком ногти.

У Алёны за спиной всё громче шумел на плите чайник.

— Возьму у тебя кровь, — сказал я. — Двадцати миллилитров хватит.

Лебедева пристально взглянула мне в глаза. Тряхнула волосами — тут же вновь прижала руку к голове. Обронила: «Сейчас». Поспешила из кухни. Я проследил за тем, как её стройная фигура исчезла за поворотом. Фыркнул чайник — привлёк к себе моё внимание. Я взглянул на газовую плиту, на раковину, на расставленные над раковиной на «сушилке» чашки и тарелки. На фоне ещё витавшего в кухне аромата Алёниных духов почувствовал запах валерианы (такой же сейчас ощущался в спальне у моего прадеда). Я снова услышал шаги. Вернулась Алёна. Она положила передо мной на стол выглядевшую новой картонную папку.

— Вот, — сказала Лебедева, — здесь моя амбулаторная карта. Там все анализы и снимки. Взгляни, если тебе интересно. Папа позавчера звонил в Ленинград. Договорился. Меня там ждут в следующий понедельник.

Я кивнул.

— Прекрасно.

— Смотри, Серёжа. Не стесняйся. Я тебя не обманывала.

Я покачал головой.

— Не разбираюсь во всех этих снимках и анализах, — сказал я.

— Зачем тогда вот это? — спросила Алёна.

Она вновь показала на футляр со шприцем. Потёрла висок — в точности, как это делал я после работы с «поиском».

— Голова болит?

Алёна дёрнула плечом.

— Приступов после того… пока не было, — сказала она. — Я просто очень устала, Серёжа. Первая репетиция после моря… да и вообще. Рада, что ты пришёл, Серёжа. Я думала о тебе. Но сейчас у меня нет ни сил, ни времени на общение с тобой. Прости.

Лебедева качнула головой, изогнула губы в улыбке.

Я поднял руки и показал ей свои ладони.

— Надолго не задержусь. Не переживай.

Я указал на шприц и заявил:

— Возьму у тебя кровь. И сразу уйду. Обещаю.

Алёна вздохнула, уселась на табурет.

— Для чего тебе, Серёжа, этот анализ? — спросила она. — Я не понимаю.

Алёна покорно положила на столешницу левую руку.

— Мне он не нужен, — ответил я. — Он нужен тебе.

Лебедева подняла взгляд на моё лицо.

— Сергей, кому ты рассказал о моей болезни? — спросила она. — Маме и бабушке мы пока не говорили. Решили, что ещё не время. После Ленинграда сообщим. Или позже. В театре о моём диагнозе тоже пока не знают. Там все считают, что у меня депрессия и нервный срыв. Подозревают, что у меня случилась несчастная любовь — это на фоне частых репетиций и съёмок.

Алёна вздохнула и добавила:

— Сергей, я не хочу, чтобы пошли слухи… уже сейчас.

— Слухов не будет, — сказал я.

Лебедева посмотрела на шприц и спросила:

— Кому ты сказал?

Я покачал головой.

— Лучше тебе этого не знать. Обманывать тебя не буду. Но правду не скажу.

— Почему?

Мне показалось, что во взгляде Лебедевой промелькнуло любопытство.

— Алёна, ты жить хочешь? — спросил я. — Не год-два. Гораздо дольше.

Я выложил на скатерть содержимое футляра.

Лебедева будто бы с равнодушием следила за моими действиями.

— Лечиться я не буду, Серёжа, — произнесла она. — Так я решила.

Алёна взглянула мимо моего плеча на окно.

— Пусть лучше год… и всё, — сказала она. — Чем эти мучения продлятся два года. Все эти сочувствующие взгляды… я уже видела их в больнице. И папа… Не хочу. Если в Ленинграде всё это подтвердят…

Она положила руку поверх папки.

— … То всё. Будь, что будет. Только поскорее.

Лебедева глубоко вдохнула, задержала дыхание. Подняла взгляд к потолку — её глаза влажно блеснули.

Алёна дёрнула головой. Посмотрела на меня, улыбнулась.

— Что-то я совсем расклеилась, — сказала она. — Это от усталости.

Лебедева приподняла над столешницей руку.

— Делай, что нужно, Серёжа. Я не возражаю.

Дальше я проделал всё то, чему меня сегодня обучил Юрий Григорьевич. Не забыл и фразы: «Поработай кулаком», «Сожми кулак». Алёна безропотно выполнила мои указания. Даже не вздрогнула, когда игла вошла в её вену. Будто бы с безразличием наблюдала за тем, как стеклянный шприц наполнялся густой кровью. Послушно прижала к ране сухую вату (склянку со спиртом я не прихватил). Я убрал с Алёниной руки жгут, снял со шприца иглу. Откупорил банку. Выдавил в неё тонкую струю крови: полностью опустошил шприц. Кровь смочила мятую ткань, окрасила её в бурый цвет: неравномерно.

Я по-хозяйски взял из ящика кухонного стола вилку из нержавеющей стали. Её металлической рукоятью потыкал в платок, промокнул тканью скопившуюся на дне банки жидкость. К запаху валерианы и духов в воздухе добавился металлический запашок крови. Он едва ощущался, но придал букету запахов неприятный оттенок. Я отметил, что платок окрасился не весь — на нём всё ещё осавались светлые пятна. Юрий Григорьевич предупреждал, что так и случится. Я закупорил банку. Сунул в футляр окровавленный изнутри шприц, иглу и жгут. Закрыл его на молнию. Увидел, как Алёна приподняла брови.

— Серёжа, что ты сделал? — спросила Лебедева.

Она будто бы с опаской показала на банку.

Я сунул футляр и банку в портфель, защёлкнул пряжки.

— Сергей, что это за анализ такой? Ты объяснишь?

Я улыбнулся и повторил:

— Алёна, ты жить хочешь? Не год, не два — гораздо дольше. Без опухоли в голове.

— Как это? — спросила Лебедева.

— Обыкновенно. Как захочешь.

Я развёл руками.

Алёна нахмурилась.

— Сергей, я не понимаю тебя. Объяснись.

— Я предлагаю тебе жизнь и здоровье. То самое чудо, о котором мы говорили, помнишь? Оно случится.

Лебедева моргнула.

— Какое ещё чудо? — спросила она.

— Ты скоро поправишься, — заявил я. — Без лекарств и без операций. Вылечишься полностью. От всех болезней. Исчезнет и опухоль из твоей головы. Безболезненно и внезапно. Точно не скажу, когда именно это случится. Но точно: в ближайшие дни.

— Я… не понимаю, — сказала Алёна. — Как такое может быть? Серёжа, ты шутишь?

Я взял за ручку портфель, встал с табурета. Алёна тоже стала на ноги, словно я поднял её своим взглядом. Она моргнула, посмотрела мне в глаза: точно силилась прочесть мои мысли.

— Сначала ты проспишь на работу, — сказал я. — Ты уснёшь надолго: проспишь сутки, если не дольше. Проснёшься — вспомни эти мои слова. Сразу же взгляни на свой шрам на животе — тот, что остался после удаления аппендикса. Ты его не увидишь…

Я заметил, что Алёна прижала руку к своему животу.

— … Потому что шрам исчезнет так же, как и опухоль, — договорил я. — Чудеса случаются, Алёна. Скоро ты в этом убедишься. Надеюсь, что уже на этой неделе. Только… чудо пусть останется чудом, ладно? Никому не говори, что я предупредил тебя о нём заранее.

Лебедева улыбнулась, кивнула.

— Не скажу, Серёжа, — произнесла она. — Обещаю.

Алёна прикоснулась к моему плечу, но тут же одёрнула руку. Опустила взгляд.

— Спасибо за поддержку, Серёжа, — сказала она. — Только на чудо я и надеюсь. Хотя… этой надежды становится всё меньше. Съезжу в Ленинград, Серёжа. Выслушаю, что скажут врачи. А дальше… посмотрим. Рада, что снова увидела тебя, Серёжа.

Алёна сдвинулась к столу — освободила мне проход.

— Выздоравливай, — пожелал я.

Обогнул Алёну, чиркнул портфелем по газовой плите. Прошёл в прихожую. Будто бы почувствовал на спине между лопатками пристальный Алёнин взгляд. Обулся. Шагнул к входной двери.

— Сергей!

Я услышал шаги — обернулся. Алёна буквально врезалась в меня; она прижалась щекой к моей груди, обхватила руками мою талию. Я склонил голову, вдохнул аромат её волос.

Услышал, как Лебедева шмыгнула носом и сказала:

— Серёжа, ну куда же ты пойдёшь? Ночь уже. Останься… хотя бы до утра.

Молодая звезда советского кинематографа Елена Лебедева ютилась в комнате площадью девять квадратных метров (похожей размерами на нынешнюю спальню моего прадеда). В комнате, которая была побольше, жила Алёнина бабушка. Сейчас та комната пустовала — я заглянул в неё лишь из прихожей (полюбовался на стоявший у стены напротив входной двери массивный шкаф). Окна квартиры выходили на проезжую часть. Автомобили за Алёниным окном проносились в сторону Киевского вокзала и в направлении Кутузовского проспекта. Рёв их двигателей то усиливался, то становился тише. Но полностью он не смолкал. Как не исчезал и освещавший стены комнаты свет автомобильных фар.

Алёна уснула, едва только легла в кровать. Она прижала щёку к моему плечу, положила ладонь мне на грудь. Я не обменялся с ней в кровати и парой фраз до того, как услышал её тихое сопение. Положил руки под голову, посмотрел на театр теней, устроенный на оклеенной светлыми обоями стене комнаты шаставшими по шоссе машинами. Временами за окном раздавались голоса припозднившихся прохожих. Стрелки настенных часов отсчитывали секунды, минуты, часы. Я посматривал на них: иногда — зачастую в те мгновения, когда свет автомобильных фар становился особенно ярким. Прислушивался к звукам Алёниного дыхания. Чувствовал, как Лебедева то и дело вздрагивала во сне; изредка слышал её тихие стоны.

За четверть часа до открытия метро я убрал со своего живота Алёнину руку, поцеловал Лебедеву в лоб и встал с кровати. Заметил, как Алёна нахмурилась и печально вздохнула во сне. Пару секунд я рассматривал её лицо — Алёна спала. Я скрипнул пружинами кровати, взял со стула свою одежду и вышел в прихожую; прикрыл за собой дверь. Взглянул на небо через кухонное окно — звёзды там снова не увидел, как не заметил пока и признаков рассвета. Почти бесшумно натянул одежду, взглядом попрощался с рыкнувшим на меня холодильником. Сжал в руке ручку портфеля, вдохнул напоследок растворенный в воздухе прихожей запах Алёниных духов. Особенно не таясь, вышел из квартиры и загрохотал каблуками по ступеням.

Я приехал домой — мой прадед уже проснулся. Юрий Григорьевич встретил меня на кухне, поинтересовался, «удачно» ли я съездил к Лебедевой. Я щёлкнул пряжками портфеля, поставил на стол перед дедом банку с окровавленным платком.

Юрий Григорьевич кивнул и сказал:

— Неплохо. Молодец.

— Когда ты её вылечишь? — спросил я.

— Когда мы подготовим остальные ингредиенты, — ответил Юрий Григорьевич.

— Какие ещё ингредиенты?

Мой прадед взглянул на часы, отодвинул от себя тарелку со следами яичницы.

— Вечером об этом поговорим, Сергей, — ответил он. — Сейчас у меня на рассказы уже нет времени.

Перед уходом на работу Юрий Григорьевич вынул окровавленный платок из банки. Повесил его при помощи двух деревянных прищепок на бельевую верёвку над ванной. Я снова отметил, что платок окрасился кровью не полностью.

— Сойдёт, — заверил меня Юрий Григорьевич. — Увидимся вечером, Сергей.

От пробежки и занятий на спортплощадке около школы я сегодня не отказался. А вот дневную прогулку по Москве семидесятого года я променял на дневной сон. Проснулся от звонких щелчков дверного замка — это вернулся с работы мой прадед. По звукам голосов я сообразил, что Юрий Григорьевич пришёл не один, а в компании с Сан Санычем.

Я вышел им навстречу, пожал руку улыбчивому сегодня Александрову. Выслушал его приветствия и поздравления с «удачной» поездкой к Елене Лебедевой. Зевнул; ответил на вопросы Сан Саныча: заверил, что «ничего» и «ни о ком» Алёне не разболтал. Мельком взглянул на висевший в ванной комнате платок и пошёл в кухню греть воду для кофе.

Под присмотром Александрова я поколдовал у газовой плиты. Припахал Сан Саныча резать хлеб, колбасу и сыр — не забыл, что тот орудовал ножом, как опытный повар. Растворил в чашках кофе — кофейный аромат отчасти затмил запах одеколона, который в кухне появился вместе с Александровым. Побрёл на поиски Юрия Григорьевича.

Прадеда я застал в гостиной. Тот уже сменил рабочую одежду на домашнюю. Возился рядом с висевшими на стене книжными полками (в моём детстве их на этом месте уже не было). Я не сразу, но всё же сообразил, что Юрий Григорьевич повесил на верёвку под полкой не красный советский вымпел, а пропитанный Алёниной кровью платок.

— Здесь он быстро просохнет, — ответил на мой вопрос прадед. — Кхм. Особенно, если сделаем вот так.

Он повернул стоявший на письменном столе вентилятор, нажал на кнопку. Лопасти вентилятора пришли в движение. Струя воздуха добралась до висевшего под полкой платка. Тот наклонился под углом к полу, затрепыхался на слабом ветру, подобно праздничному флажку. Дед качнул головой, подвесил к нижнему краю платка прищепку — угол наклона платка заметено уменьшился.

— К ночи будет готов, — сказал Юрий Григорьевич.

Мы прошли на кухню, уселись за стол по обе стороны от уже уминавшего бутерброды Сан Саныча.

— Дед, что ещё нужно для лечения Алёны? — спросил я.

Посмотрел на лицо своего прадеда.

Сан Саныч прекратил жевать, замер и поднял взгляд на меня.

— Нам понадобится ещё два таких платка, — сказал Юрий Григорьевич.

Он окинул взглядом накрытый стол, придвинул к себе чашку с горячим кофе.

— Ещё два? — переспросил я. — Дед, ты это серьёзно говоришь? Или вы меня разыгрываете?

Я посмотрел на Сан Саныча — Александров встретился взглядом с моими глазами, ухмыльнулся.

Юрий Григорьевич ответил:

— Никакого розыгрыша, кхм. Я сейчас совершенно серьёзен, Сергей. С такими вещами не шучу.

Я не увидел на лице прадеда и намёка на улыбку. Усмехнулся, развёл руками.

Сказал:

— Дед, ну ты даёшь. Почему ты вчера мне об этом не сказал? Я бы сразу всё сделал!

Сан Саныч вновь хмыкнул. Потянулся за новым бутербродом.

Я вздохнул и спросил:

— Что теперь? Возвращаться к Лебедевой? Сейчас?

Мой прадед покачал головой.

— Ты меня не понял, Сергей, — произнёс он. — Нам хватит одного платка с кровью твоей Алёны. На других платках будет другая кровь. Там будет кровь тех людей, чьи жизни ты обменяешь на жизнь Лебедевой.