Оракул с Уолл-стрит 4

Глава 22 Благие дела

Нью-Йорк после вчерашнего дождя окутала легкая дымка, сквозь которую едва пробивалось утреннее солнце. Город дышал влажным теплом, предвещая жаркий майский день.

Я сидел в своем кабинете, просматривая последние биржевые сводки и материалы по операции «Черное золото», полученные вчера от Роквудов.

Перспективы захватывающие. Лишь бы все пошло по плану.

Взгляд упал на настольный календарь. Среда, второе число. День моего ежемесячного визита в Приют Святой Елизаветы. Я отложил папку с документами и посмотрел на часы. Пора собираться.

О’Мэлли появился в дверях точно в назначенное время, как всегда безупречно одетый, но с едва заметной усталостью в глазах. Вчерашний долгий день и поездка в Вестчестер сказались даже на нем.

— Машина готова, босс, — сообщил он. — Мартинс проверил маршрут, все чисто. Никаких следов наблюдения.

— Отлично, — я поднялся, застегивая пиджак. — Кстати, Джексон сегодня не за рулем?

— Нет, я отправил его с поручением в Бруклин, — в глазах О’Мэлли мелькнул хищный огонек. — Пусть думает, что выполняет важную миссию. На самом деле доставляет пустые конверты нашему человеку. Все его перемещения под контролем.

— Хорошо. — Я выдержал паузу. — Сегодня никаких костюмов от Brooks Brothers и роскошных автомобилей. Переоденемся в машине в более скромную одежду.

— Как всегда, в первую среду месяца, — кивнул О’Мэлли. — Все подготовлено.

Через полчаса наш автомобиль, теперь уже не Packard Twin Six, а непримечательный Ford Model A, въезжал в один из беднейших районов Нью-Йорка. Узкие улочки, обветшалые многоквартирные дома, развешанное между окнами белье, и повсюду дети, играющие прямо на мостовой, сидящие на пожарных лестницах, помогающие матерям нести тяжелые сумки с продуктами.

Я снял шляпу, галстук и дорогой пиджак, оставшись в простой белой рубашке. О’Мэлли тоже переоделся, хотя его массивная фигура все равно выделялась среди местных жителей. Мартинс остался в машине, внимательно поглядывая по сторонам.

Приют Святой Елизаветы располагался в трехэтажном кирпичном здании бывшей текстильной фабрики. Когда-то эти стены видели тяжелый детский труд, теперь же здесь нашли прибежище дети, оставшиеся без родителей.

Мартинс припарковался у входа. Сквозь открытые окна доносились детские голоса, смех и едва слышное пение. Урок музыки, одно из нововведений, которые я финансировал в прошлом месяце.

— Странно, — тихо произнес О’Мэлли, когда мы поднимались по истертым каменным ступеням. — Еще вчера вы вели переговоры о многомиллионных сделках с Роквудами в их дворце, а сегодня…

— Сегодня я занимаюсь действительно важными делами, — закончил я за него.

Тяжелая деревянная дверь открылась, и нас встретила сестра Мария, управляющая приютом. Невысокая женщина лет пятидесяти, с добрыми глазами и натруженными руками. Ее лицо всегда светилось какой-то внутренней силой, несмотря на все трудности, с которыми ей приходилось сталкиваться ежедневно.

— Мистер Стерлинг! — она улыбнулась, протягивая руку. — Дети ждали вас с самого утра.

— Сестра Мария, — я пожал ее руку, — рад видеть вас в добром здравии. Как продвигаются наши проекты?

— Идите, посмотрите сами, — она повела нас внутрь здания. — Строители закончили ремонт крыши на прошлой неделе. Теперь у нас не протекает даже во время сильнейших дождей. А новый медицинский кабинет, это настоящее чудо!

Мы прошли по длинному коридору с недавно выкрашенными стенами. Всего пару месяцев назад это место выглядело заброшенным, с отслаивающейся краской и прогнившими половицами. Теперь же здесь царила атмосфера скромного, но достойного дома для детей.

Медицинский кабинет располагался в конце коридора. Чистое, светлое помещение, оборудованное всем необходимым для оказания первой помощи и проведения регулярных осмотров. За столом сидел молодой доктор Ричардс, с которым я познакомился два месяца назад.

— А, мистер Стерлинг! — он поднялся нам навстречу. — Хотите увидеть, как работает новое диагностическое оборудование?

— Непременно, доктор, — ответил я.

Пока Ричардс с энтузиазмом демонстрировал новейший для 1929 года стетоскоп и другие медицинские инструменты, я мысленно делал пометки о следующих необходимых приобретениях. Техника 1920-х годов казалась мне примитивной после современных медицинских технологий, которые я знал из своего будущего. Но даже эти простые инструменты могли спасти жизни многих детей.

— Благодаря вашей поддержке мы уже провели полный медицинский осмотр всех воспитанников, — продолжал Ричардс. — У восьми обнаружили начальную стадию рахита, у четверых проблемы с легкими. Но теперь, с правильным питанием и лечением, все они идут на поправку.

— Превосходно, — кивнул я. — А что с планами по расширению? Сколько детей вы сможете принять в следующем месяце?

— С новыми спальнями на чердаке мы можем разместить еще пятнадцать воспитанников, — ответила сестра Мария. — Но…

— Но?

— Нам не хватает персонала. Две сестры и три гражданских помощницы не справятся с таким количеством детей.

Я уже ожидал этого вопроса. Достав из внутреннего кармана конверт, я передал его сестре Марии:

— Здесь чек на двадцать тысяч долларов. Десять на зарплаты дополнительному персоналу, пять на улучшение питания и образовательные материалы, пять на начало строительства пристройки для школы.

Глаза сестры Марии расширились.

— Двадцать тысяч… Мистер Стерлинг, это… — она прижала конверт к груди, и на мгновение мне показалось, что она сейчас заплачет. Но сестра Мария быстро овладела собой. — Это изменит жизни многих детей.

— Я надеюсь на это, — ответил я.

О’Мэлли, молча стоявший у двери, внимательно наблюдал за мной. В его глазах читалось то самое выражение, которое появлялось всякий раз, когда я занимался благотворительностью, смесь удивления и одобрения.

Из кабинета мы направились в главный зал, где проходили уроки и общие сборы. Десятки детей разных возрастов сидели за длинными столами, занимаясь кто чтением, кто письмом, кто рисованием. Когда мы вошли, все взгляды обратились к нам.

— Дети, — объявила сестра Мария, — к нам снова приехал мистер Стерлинг!

Мгновение тишины, а затем взрыв радостных возгласов и хлопанья в ладоши. Дети окружили нас, улыбаясь и протягивая руки. Некоторые из старших вспомнили меня с прошлого визита и теперь показывали свои успехи в учебе.

— Мистер Стерлинг, смотрите! — маленькая девочка лет шести протянула мне рисунок. — Это вы!

На листе бумаги красовалась фигура в костюме, окруженная солнечными лучами. Детское воображение наделило меня почти сверхъестественным сиянием.

— Чудесный рисунок, — я улыбнулся, присаживаясь перед малышкой на корточки. — Как тебя зовут?

— Люси, — она потупила взгляд. — Мне шесть лет и три месяца.

— Рад познакомиться, Люси, — я бережно взял рисунок. — Можно мне оставить это себе?

Люси энергично закивала, а затем неожиданно обняла меня. Такого я не ожидал. Секунду я оставался неподвижным, ощущая, как маленькие ручки обвились вокруг моей шеи, а затем осторожно обнял ее в ответ.

Отчего-то в груди защемило. Может быть, от контраста между этой искренней детской привязанностью и той жестокой финансовой игрой, в которую я был погружен последние месяцы? Или от мысли о том, что ждет этих детей, когда экономика рухнет через несколько месяцев?

Я поднялся, все еще держа рисунок.

— Сестра Мария, как обстоят дела с учителями? — спросил я, стараясь скрыть внезапное волнение.

— Мисс Паркер приходит трижды в неделю, чтобы заниматься с младшими, — ответила она. — Мистер Коллинз преподает математику и естественные науки старшим. Но этого недостаточно.

— Я поговорю с деканом педагогического колледжа, — сказал я. — Возможно, мы сможем организовать систему, при которой студенты-практиканты будут проводить здесь уроки. Это даст им опыт, а детям более полное образование.

Мы провели в приюте еще два часа. Я посетил столовую, где теперь подавали горячие обеды; недавно обустроенную библиотеку, пока скромную, но растущую; осмотрел начатое строительство пристройки для настоящей школы.

И везде дети, улыбающиеся, полные надежды, не подозревающие, какие испытания готовит им судьба в ближайшие годы. Видя их, я еще острее ощущал необходимость создать систему социальной поддержки до наступления Великой депрессии.

— Как продвигается создание вашего благотворительного фонда, мистер Стерлинг? — спросила сестра Мария, когда мы оказались в ее небольшом кабинете для заключительной беседы.

— Юридическая структура почти готова, — ответил я. — «Фонд Стерлинга для образования и социальной поддержки» начнет полноценную работу к осени.

— Как раз когда откроется наша школа, — улыбнулась она. — Провидение, не иначе.

Если бы она только знала, насколько точно рассчитаны мои сроки.

— Кстати, недавно я разговаривал с Роквудом-старшим, — сказал я. — Он тоже активно занимается благотворительностью и предложил сотрудничество между нашими фондами.

— Роквуд? — глаза сестры Марии расширились. — Тот самый нефтяной магнат? Это невероятно!

— Полагаю, мы сможем объединить усилия в некоторых проектах, — кивнул я. — Особенно в сфере образования для одаренных детей из малообеспеченных семей.

Когда мы прощались, сестра Мария снова сжала мою руку.

— Мистер Стерлинг, позвольте сказать вам кое-что, — ее голос стал тише. — Многие богатые люди жертвуют на благотворительность. Но редко кто приезжает сам, общается с детьми, вникает в детали. Вы делаете не просто пожертвования, вы даете этим детям надежду и ощущение собственной ценности.

Я не нашелся с ответом. Просто кивнул и быстро попрощался.

Возвращаясь к машине в сопровождении О’Мэлли, я все еще думал о словах сестры Марии. В них была правда, которую я не хотел себе признавать.

Моя благотворительность начиналась как чисто стратегический ход, создать социальную опору перед кризисом, укрепить репутацию среди элиты, построить сеть влияния, выходящую за пределы финансового мира. Но постепенно что-то менялось.

Я начинал заботиться о детях.

— «Тот, кто зажигает свет для других, сам не останется во тьме», — неожиданно произнес О’Мэлли, когда мы сели в машину.

— Китайская пословица? — спросил я, вспоминая нашу недавнюю беседу.

— Нет, босс, — он улыбнулся, заводя мотор. — Джеймс Джойс. Ирландец до мозга костей.

Машина тронулась, увозя нас обратно в мир небоскребов, банков и биржевых махинаций.

— Куда теперь, босс? — спросил Мартинс.

— В больницу Святого Винсента, — ответил я. — Нужно встретиться с доктором Харрисоном по поводу финансирования нового отделения.

О’Мэлли заметил, глядя в окно:

— Большой день для добрых дел.

— Считай это инвестициями, — я посмотрел в окно на проплывающие мимо кварталы. — Самыми важными инвестициями из всех, что я делаю.

Больница Святого Винсента располагалась в Гринвич-Виллидж, в старом, но хорошо сохранившемся здании из красного кирпича. В отличие от приюта, здесь царила строгая дисциплина и деловая атмосфера. Медсестры в накрахмаленных белых халатах, врачи с серьезными лицами, пациенты, терпеливо ожидающие своей очереди в длинных коридорах.

Доктор Эдвард Харрисон, главный врач, встретил нас в своем кабинете. Высокий мужчина с серебристыми висками и пронзительными глазами хирурга, привыкшего принимать мгновенные решения. В медицинском сообществе Нью-Йорка его уважали не только за профессионализм, но и за приверженность идее доступной медицинской помощи для малоимущих.

— Мистер Стерлинг, — он энергично пожал мою руку. — Вы как всегда пунктуальны.

— Приятно иметь дело с людьми, ценящими время, — ответил я, присаживаясь в предложенное кресло. — Как продвигается наш проект?

Харрисон разложил перед нами чертежи нового отделения экстренной помощи.

— Строительство идет по графику. Фундамент заложен, стены возводятся. Если повезет с погодой, к середине июля сможем начать оснащение.

— А персонал?

— Вот здесь возникают трудности, — Харрисон помрачнел. — Квалифицированных медсестер не хватает по всему городу. Врачи предпочитают работать в частных клиниках, где платят вдвое больше. А наш бюджет…

— Не беспокойтесь о бюджете, — перебил я его. — Какая сумма нужна, чтобы привлечь лучшие кадры?

Харрисон назвал цифру, которая заставила бы здравомыслящего бизнесмена схватиться за сердце. Я лишь кивнул и достал чековую книжку.

— Вот первый взнос, — я передал подписанный чек. — Остальное поступит до конца месяца. Главное, чтобы к осени отделение работало в полную силу.

К осени. Всегда к осени. Харрисон, вероятно, думал, что я просто готовлюсь к сезону гриппа, но моя спешка имела куда более драматичные причины.

— Мистер Стерлинг, — Харрисон внимательно посмотрел на меня, — не могу не спросить… У вас есть личные причины для такой щедрости? Может быть, кто-то из ваших близких пострадал из-за отсутствия своевременной медицинской помощи?

Это интересный вопрос. В мире Алекса Фишера, финансиста из будущего, в моем настоящем мире, медицина была доступна практически всем. Но в жизни Уильяма Стерлинга, чье тело я занимал, была трагедия, смерть матери от пневмонии после гибели отца.

Я решил использовать это.

— Моя мать, — ответил я тихо. — Она умерла от пневмонии…

Я не закончил фразу, но Харрисон понимающе кивнул.

— Ваша поддержка спасет многие жизни, мистер Стерлинг. Это лучший памятник, который вы могли ей воздвигнуть.

Мы провели еще час, обсуждая детали проекта, новейшее медицинское оборудование, возможности обучения персонала. Харрисон продемонстрировал поразительные знания и видение будущего медицины. Если бы он только знал, насколько верны некоторые его догадки о развитии хирургии и фармакологии!

Когда мы наконец попрощались, О’Мэлли, все это время молча стоявший у двери, присоединился ко мне в коридоре.

— Хороший человек этот доктор, — заметил он, когда мы направились к выходу.

— Да, — согласился я. — Таких будет остро не хватать в ближайшие годы.

Мы вышли на улицу, где нас ожидал наш неприметный автомобиль. День вошел в полную силу, золотистое солнце окрашивало кирпичные стены зданий в теплые оттенки.

Несколько пациентов сидели на скамейках перед больницей, наслаждаясь погожим днем. В их глазах читалась надежда, то самое чувство, которое становится дефицитом во времена кризиса.

— «Благотворительность приносит награду самой себе», — произнес О’Мэлли, когда мы сели в машину.

— Еще один ирландский поэт? — спросил я с легкой улыбкой.

— Уильям Йейтс, — кивнул О’Мэлли. — Хотя похожие слова произносили многие. Может, в них что-то есть, а, босс?

Я не ответил, глядя на больничное здание, постепенно оставшееся позади.

— Возвращаемся в офис? — спросил Мартинс.

— Нет, теперь в Колумбийский университет, — ответил я. — Благие дела еще не закончены на сегодня. А вот оттуда уже в офис. Нужно подготовиться к завтрашней встрече с губернатором Рузвельтом.

— А потом?

— Потом встреча с Мэдденом. Он хочет обсудить детали поездки в Атлантик-Сити.

Лицо О’Мэлли стало серьезным.

— Из благотворительности сразу в финансовые игры и гангстерские дела? Резкий переход, босс.

— Так устроен этот мир, Патрик, — я смотрел, как за окном сменяются кварталы, от скромных домов Гринвич-Виллидж к величественным небоскребвм зданиям Нью-Йорка. — Свет и тень, честные деньги и преступные, богатство и бедность. Все взаимосвязано.

По мере приближения к району я чувствовал, как меняется и моя внутренняя настройка. Благотворитель постепенно уступал место финансисту, стратегу, человеку, готовящемуся к величайшему экономическому кризису в истории.

Но образ Люси с ее рисунком и детскими объятиями оставался со мной. Напоминание о том, что за биржевыми графиками и цифрами стоят реальные человеческие жизни. И что деньги имеют смысл лишь тогда, когда служат чему-то большему, чем просто накопление богатства.