Конструктор живых систем: С тобой и навсегда!

Глава 12 Разговор с Женевьевой

Проснувшись и едва успев умыться, я почти сразу попал на приём к доктору, вызванному графиней.

— Так, молодой человек, на что жалуемся?

— На нападение, доктор.

— Ага, на нападение кого?

— Террористов. Я случайно оказался в машине губернатора и вот результат.

— Ага, повезло вам, я должен сказать, очень сильно повезло, только несколько царапин и всё. Вижу, вы уже побывали в подобных ситуациях?

— Нет, доктор, это последствия железнодорожной катастрофы, — не задумываясь, стал я врать.

— Ясно, да, следы, что называется, на лице, но зажило хорошо. Что же, тогда мне делать больше нечего. Все рекомендации и лекарства я оставлю графине. Здоровья вам! — и, захлопнув свой саквояж, доктор удалился, на что я лишь пожал плечами. Нужны мне его рекомендации…

Немного подождав, я получил приглашение на завтрак. Взглянув на часы, я понял, что время завтрака уже ушло, причём давно, и меня приглашали скорее к обеду, хотя, какая разница, как называется приём пищи, главное, что он будет. А на обеде меня ждал приятный сюрприз — Женевьева.

— Барон!

— Ваша светлость! — я учтиво поклонился, на что Женевьева протянула мне руку для поцелуя, от удивления я даже замешкался. Но быстро сообразил и, подойдя, взял её руку в свою и поцеловал, после чего немного задержал её нежную ладошку, не желая отпускать.

— Отпустите мою руку, Фёдор, после обеда у вас будет возможность ещё её подержать, ведь мы с вами пойдём гулять по имению до самого вечера. Вам уезжать никуда не надо, мне тоже, маман будет занята отцом, так что, я возьму над вами шефство и смогу уже более подробно показать всё, что вы уже смогли увидеть, и то, что ещё нет.

— С удовольствием составлю вам компанию

— Присаживайтесь, завтрак или, скорее, обед, уже подан, а я ограничусь десертом из яблок.

— Спасибо, тогда я, с вашего разрешения, приступлю?

— Да, я разрешаю, — важно сказала девушка, озорно блеснув при этом глазами и принялась за свой десерт, отщипывая по чуть-чуть маленькой серебряной ложечкой от яблочного суфле.

Я улыбнулся в ответ и занялся предложенными мне блюдами, я был голоден и ел быстро, а Женевьева отчего-то внимательно за мной наблюдала. Совсем некстати напомнили о себе полученные давеча порезы, что начали беспокоить меня во время приёма пищи из-за работы мышц лица. Я невольно поморщился.

— Вам не нравится еда? — по-своему поняла мою гримасу девушка.

— Нет, что вы! Всё просто превосходно по вкусу! Это меня беспокоят вчерашние порезы, ничего страшного, но вот начал есть, и они стали саднить.

Девушка мгновенно посерьёзнела.

— Вы ехали с папой?

— Да, — вздохнул я, поняв, что сейчас начнутся расспросы, от которых не уйти.

— Расскажите, как всё случилось. Ой, сначала доешьте, а после покажите, если вам это окажется нетрудно.

— Да, конечно же, хотя это не самые приятные воспоминания, и вам будет сложно их смотреть из-за участия в этом отца.

— Да, но я должна знать.

— Хорошо, тогда после чая.

Женевьева кивнула и занялась яблочной шарлоткой.

Я довольно скоро закончил обед и произнес.

— Я готов!

— Пойдёмте в другую комнату, там удобнее.

— Как скажете.

Перейдя в другую комнату, я в общих чертах рассказал, как всё происходило, иногда вызывая картину событий перед глазами Женевьевы, но кратко и расплывчато, чтобы не шокировать не привыкшую к крови и грязи девушку. Да мне и самому не хотелось ничего демонстрировать, но иногда показ лучше, чем рассказ. Женевьева только ойкала да закрывала лицо ладошкой от ужаса, переживая всё, что пережил я с её отцом. Она волновалась за него, и я понимал её, как никто.

Показывал я недолго, больше рассказывал, да и само событие произошло так быстро, что и говорить о нём долго не стоило. Закончив показ, я заметил, что Женевьева откровенно расстроилась, на её глазах появились слёзы, которые она принялась утирать неизвестно откуда появившимся платком. Мне хотелось обнять её, но так явно я не смел этого сделать.

— Вы сказали, что можете прогуляться со мною по территории особняка, хоть до самого вечера? — попытался я прервать девичьи слёзы.

— Да, я хотела этого, пойдёмте, у нас будет ещё время предаться печальным воспоминанием, особенно вам, Фёдор, ведь вы в очередной раз спасли кого-то из нашей семьи.

— Я готов спасать любого из вашей семьи, особенно Вас, Женевьева, — не удержался я от небольшого пафоса.

Девушка мгновенно перестала лить слёзы и состряпала непонятную гримаску, не отвечая ничего в ответ, затем взяла себя в руки, встала и сказала.

— Да, вы правы, идёмте.

Мы вышли из дома и стали медленно прогуливаться по особняку, некоторое время девушка молчала, затем вновь начала задавать вопросы.

— А вам было страшно, Фёдор?

— Наверное, я просто не успел испугаться, всё случилось очень быстро и весьма неожиданно для меня. Я, признаться, совсем не ожидал, что на нас нападут, и вот это произошло.

— Папа тоже не думал об этом, но иногда говорил, что нападение на него — это лишь вопрос времени и желания анархистов. Не он первый и не он окажется последний.

— Да, я согласен с ним, в результате подобного покушения погибла моя матушка. Я ненавижу их, всех этих липовых деятелей за свободу! — с внезапной ненавистью воскликнул я. — Они только и умеют, что врать и завлекать надуманными обещаниями. Не дадут они никакой свободы никому. Осуществляя террор, невозможно оставаться хорошими и радеть за правду, а убивая ни в чём не повинных людей, не станешь ангелом, разве что ангелом смерти.

— Ой, не надо так говорить, а то я начну сама вас бояться. Фёдор, не уподобляйтесь им, прошу вас!

— Меня не надо бояться, я добрый с друзьями и злой с врагами, иначе бы не стоял рядом с вами, а лежал закопан под землю.

— Не говорите так, пожалуйста.

— Хорошо, как прикажете, Ваша светлость!

— И не надо называть меня вашей светлостью, для вас я Женя.

— Благодарю вас за доверие, Женя, мне очень приятно находиться рядом и прогуливаться по вашему дому. Здесь очень красиво.

— А вы хотели бы жить в нём?

— Только если недолго, я бы хотел жить в своём доме, пусть не настолько большом и богатом, но своём, и чтобы в нём находился ещё один человек, ради которого я и построил этот дом.

— Вот как? — подняла вверх брови девушка.

— Да.

— Позволено ли мне узнать, кто это?

— Да, я хотел бы разделить жизнь с вами.

Девушка вспыхнула ярким румянцем, что прекрасно стало заметно на её белой коже.

— Что вы хотите этим сказать, барон?

— Простите, Женя, но я уже давно вам хотел признаться и не мог в силу различных обстоятельств. Я понимаю, для вас это может оказаться шоком или даже неприятным известием, но тянуть дальше я больше не могу, я уже имел разговор и с вашей матушкой, и с вашим отцом на эту тему. Не знаю, догадываетесь ли вы об этом, но я вас люблю. Люблю уже давно и сильно. Вы даже не представляете себе, насколько мне дороги, я…

— Довольно! Я не ожидала от вас столь больших откровенностей. Держите себя в рамках приличий! Вы переходите давно очерченные границы самых элементарных правил!

— Позвольте, Женя, но я всего лишь признался в любви к вам⁈

— Да, но… — Женевьева заколебалась, она и вправду не ожидала от Дегтярёва такой откровенности, и в то же время не могла не ослушаться мать, тем более здесь, на виду у всех, в собственном имении.

Любовь кружила голову и ей, и она сама бы хотела признаться в этом Фёдору, но боялась, что это её признание так взволнует его, что он совершит что-то безумное, например, открыто обнимет её или начнёт исступлённо целовать. О, как хотела она, чтобы он обнял её и поцеловал, она так явственно представила себе это, что вся задрожала. Однако Фёдор понял её превратно.

— Простите, если я вас обидел или напугал своим признанием, я тотчас же уйду, а завтра уеду с первым поездом.

— Нет, не надо! — вырвалось у девушки, — нет, вы меня не обидели, я… просто получилось так неожиданно, что… — Женевьева начала подбирать слова, стараясь сгладить возникшую неловкость и вернуть разговор в спокойное русло, однако это оказалось так сложно, что теперь она и не знала, что говорить дальше.

— Женя, дайте мне хотя бы надежду, или вы ко мне действительно равнодушны?

Женевьева вскинула на меня глаза и одним взглядом дала понять о своих чувствах, вслух сказав лишь одно.

— Я к вам неравнодушна, барон, но не требуйте от меня большего в признаниях, я пока не готова к откровенному разговору с вами.

Я промолчал, буквально купаясь в её откровенном взгляде, понимая её без слов и не решаясь спугнуть разговорами её искреннее отношение.

— И я вам запрещаю покидать имение, пока не начнётся учёба в академии, слышите! — вдруг вполне серьёзно приказала Женевьева. — На это время маман отдала мне над вами полное шефство, пока она занимается отцом, так что вы в полной моей власти и должны слушаться меня во всём! — уже более шутливо закончила девушка.

— Есть слушаться вас во всём, моя светлость.

Женевьева было вскинулась, чтобы сделать мне замечание, но потом поняла истинный смысл моей фразы и смущённо отвернулась.

— Идёмте, пройдёмся вдоль забора, когда я была совсем маленькой, то любила бегать возле него, убегая от гувернантки.

— Идёмте, надеюсь, что от меня вы убегать не станете?

— Это почему же? — и не успели мы дойти до высокой железной ограды из высоких пикообразных кольев, как Женевьева бросилась бежать.

Мне не стоило никакого труда её догнать, учитывая, что она бежала в длинном платье, подобрав юбку, но зачем? Дав ей отбежать подальше, я легко догнал её и слегка коснулся рукой плеча. Женевьева остановилась, оглянулась на меня, откинула со лба растрепавшиеся от бега локоны и пошла вдоль забора, уже никуда не спеша.

— Быстро вы меня догнали.

— Я очень старался, — учтиво сказал я, хотя даже не запыхался, — девушкам трудно бегать в платьях, поэтому у меня оказалось перед вами неоспоримое преимущество.

— Да, вы правы, — сказала она, покосившись на мои брюки, — в платье особо не побегаешь, вот в академии мне нравилось ходить в форменной юбке-брюках, очень удобно, но маман грозится меня туда больше не пускать.

— Почему?

— Потому что опасно, вы же понимаете, чья я дочь, тем более, после неудавшегося покушения.

— Понимаю и готов вас защищать.

— Я благодарна вам, но как вы это себе представляете?

— Я даже не знаю, что вам на это сказать, кроме того, что уже сказал, но я готов находиться рядом с вами и днём, и ночью.

— Гм, Фёдор, вы при любом удобном случае намекаете лишь только на одно. Находиться со мною рядом и днём, и ночью можно лишь только в одном случае, если я выйду за вас замуж.

— Я готов на вас жениться хоть завтра!

— Фёдор! Я, кажется, вам уже сказала об этом, и весьма определённо. Вы таким образом просите у меня руку и сердце? — Женевьева откинула опять со лба непослушную каштановую прядь и искоса глянула на меня.

— Я уже просил вашу руку у графини, — неожиданно даже для самого себя сказал я.

— Вы просили у моей матери моей руки? — удивлённо спросила Женевьева очень громко, благо мы стояли довольно далеко от любого здания и от ограды, а рядом никого не было.

— Да, и намерен просить вашей руки у вашего отца, когда он поправит своё здоровье, но мне нужно знать и понимать, не откажете ли вы мне в этом, если согласятся ваши родители?

— Вот как? — медленно протянула Женя и, отвернувшись, медленно пошла по гаревой дорожке, направляясь в дальний угол усадьбы, где росло большое дерево, судя по его виду — вяз.

Я промолчал, идя вслед за девушкой. Некоторое время мы молча шли рядом, направляясь к вязу, я терпеливо ожидал ответа на свой вопрос, понимая, что могу его и не дождаться, и в тоже время не желая, чтобы Женевьева мне сейчас ответила.

— А вы настроены весьма серьёзно, оказывается, Фёдор, — остановившись под деревом, сказала она.

— Да, с того самого момента, как увидел вас и когда поцеловал.

— Поцелуй ничего не значит в отношениях между нами, это всего лишь проявление эмоций благодарности.

— Да, но… а впрочем, мне достаточно сейчас и того, что я нахожусь рядом с вами.

— Фёдор, я дам вам ответ, когда выздоровеет мой отец и когда вы решитесь просить у него моей руки. Это будет честно и по отношению к вам, и по отношению к отцу.

— Я согласен, но могу ли я надеяться?

— Можете, — вдруг коварно улыбнулась Женевьева, — я добрая и не хочу, чтобы вы умерли от неразделённой любви, тем более, что это не так.

— Женевьева! — подался я вперёд и видно у меня что-то такое отразилось в глазах, что Женевьева шагнула мне навстречу, потом опомнилась и словно через силу отстранилась, выставив перед собою правую руку.

Я понял и, бережно взяв нежную кисть, прикоснулся к ней губами, вдыхая манящий запах атласной девичьей кожи, и держал очень долго, наслаждаясь каждым мгновением, так продолжалось с десяток секунд, пока я, практически заставляя себя, не отпустил девичью руку. Мы повернулись и стали медленно идти обратно, ни о чём не разговаривая, а лишь вслушиваясь в нежное щебетание птиц и шум листвы, разгоняемой ветром.

Нам было хорошо вдвоём, пусть мы и не решались взяться за руки, пусть я не добился прямого ответа, но чувствовал всем сердцем, что ответ будет именно таким, какой я и хотел. Да, и у меня есть в запасе ещё целый вечер и два дня. Я буду надеяться на лучшее и желать полного выздоровления отцу Жени.

Остаток дня мы провели в беседах на отвлечённые темы, затем поужинали вместе с графиней, ни о чём особо не разговаривая. Графиня лишь поведала о том, что её пока не пускают к графу, хоть она к нему и ездила, но ему стало лучше. Дальше Женевьева показала свои способности в музицировании, после чего мне намекнули, что общение уже становится лишним, и я отправился к себе в комнату.

Этот день принёс не меньше событий, чем прошлый, правда, скорее моральных переживаний, и устал я не меньше, чем за вчера.

Уже улёгшись в постель, я раз за разом прокручивал в голове все события дня, вспоминал лицо Женевьевы, её взгляд, её реакцию на мои слова и ответы, отыскивая в них скрытый смысл или перепроверяя открыто сказанный. Потом вспомнил, что говорила за ужином её мать, её взгляд и, окончательно запутавшись, решил, что утро вечера мудренее, после чего крепко заснул.

Спал я действительно крепко, а встал рано, готовый к новому дню и к новым вызовам. Меня не покидало ощущение того, что всё только начинается, но моя главная цель никуда от меня не уйдёт, и я добьюсь руки Женевьевы, либо продолжу добиваться её дальше, несмотря ни на что.

На завтраке присутствовали обе графини. Учтиво с ними поздоровавшись, я сел на указанное мне место, с живым любопытством рассматривая стол со всякими яствами и иногда украдкой кидая взгляды на Женевьеву.

— Как спалось, барон? — спросила графиня.

— Спасибо, хорошо.

— Рада за вас, сегодня я поеду к графу, ему значительно лучше и, даст Бог, через день его даже смогут выписать. Жаль, что из-за покушения пришлось отменить ваш показ событий в Кроншлоте, но не станем гневить судьбу, люди и без нас узнают, как проходил штурм, а нам лишние заботы о безопасности ни к чему. Сегодня с утра принесли письмо из полицейского управления, адресованное вам. Взгляните.

Я принял протянутый мне почтовый конверт с проставленным на нём сиреневым штампом местного полицейского управления и, взяв с подноса специальный нож, вскрыл его, из конверта выпал серый, исчёрканный напечатанными буквами пишущей машинки листок.

Раскрыв его, я вчитался в текст, увенчанный сверху штампом жандармерии. Да, конверт из полицейского управления, а листок из главного управления отдельного корпуса жандармов, о чём можно было догадаться, как по названию, так и по городу, указанному на штампе. «Павлоград» значилось на нём, текст же гласил следующее:

«Барону Фёдору Васильевичу Дегтярёву, кавалеру ордена Белого Орла»

Настоящим уведомляю, что вам присвоено внеочередное офицерское звание «подпоручик» за особые заслуги перед империей, а также вклад в дело борьбы с её врагами. В связи с данным фактом, а также из-за вашего непосредственного участия в деле покушения на генерал-губернатора Великого Новгорода и его спасении, просим незамедлительно вернуться в Павлоград для проведения следственных мероприятий и вручения вам офицерских погон. О вашей готовности приехать необходимо уведомить срочной телеграммой через местное жандармское управление. В случае невозможности вашего скорого приезда просим также уведомить об этом и указать причины, мешающие это сделать.

Начальник Первого отдела управления Отдельного жандармского корпуса полковник Живоглотов.'

Прочитав, я уставился прямо перед собой, обдумывая только что полученную информацию.

— У вас неприятности? — спросила графиня, увидев мой взгляд.

— Нет, скорее приятности, мне присвоили офицерское звание «подпоручик», хотя я сам того не ожидал, тем более, сразу офицерское звание, не прапорщика, а подпоручика. Но меня вызывают жандармы в Павлоград, в связи с покушением на вашего мужа и, собственно, на меня самого, требуют приехать, как можно быстрее, о чём уведомить их телеграммой.

На секунду повисла тягостная пауза, которую решила нарушить, неожиданно для всех, Женевьева.

— Но осталось всего два дня, они подождут!

— Дочь! — одёрнула Женевьеву графиня, но не смогла заставить её замолчать.

— Что, мама! Когда папу выпишут, тогда и можно ехать барону, я хочу в академии учиться, и папа должен успеть переговорить с бароном перед его отъездом.

— Перестань! — ледяным тоном прервала графиня дочь, — барон выберет правильное решение, и он, в отличие от тебя, Женевьева, за себя решает сам. Графиню явно разозлила выходка дочери, заодно она показала мне, что не следует пренебрегать её добротой.

— Он у нас в гостях, — парировала Женевьева, — и папа ещё не успел его поблагодарить лично, и я хочу ехать в академию учиться, а без Фёдора это невозможно, я боюсь одна ехать.

— А кто сказал, что ты поедешь?

— Здесь тоже может оказаться опасно, поэтому я хочу ехать учиться.

— Перестань, дорогая, говорить глупости, — ледяным тоном ответила графиня и обратила свой взгляд на меня.

— Извините, барон, за столь безобразную сцену, что устроила перед вами моя дочь, я вас поздравляю с первым офицерским званием, это очень большая честь! А также не меньшая честь — принимать вас у нас дома, но скажите, какое решение вы приняли?

— Спасибо, ваша светлость! Я сегодня отправлюсь к местным жандармам и через них оповещу управление, из которого мне пришло письмо, о том, что прибуду послезавтра.

— Я вас поняла, а что вы ответите на то, что не можете приехать незамедлительно?

— Мне нужно увидеться и с его разрешения переговорить с вашим мужем, его светлостью графом Васильевым, чтобы решить один очень важный для меня вопрос, в котором заключается всё моё будущее и настоящее, а также решить неотложные дела, чтобы вернуться и заняться учёбой. Об этом я и поведаю в телеграмме, разумеется, весьма кратко.

— Понятно, что же, если это вопрос вашего будущего, то, конечно, не стоит им пренебрегать. Однако не сочтите за невежливость, но почему моя дочь хочет ехать непосредственно с вами? Вы вчера весь день с ней гуляли, и вот уже она не хочет ехать одна, зная, что вопрос о её учёбе в академии не стоит, я даже подготовила соответствующее письмо в администрацию академии.

Женевьева протестующе взглянула на мать, тут же отчаянно посмотрев на меня, но возразить не посмела. У меня во рту внезапно пересохло, а рука сама потянулась к чашке, чтобы запить сухость и заодно дать мне время на обдуманный ответ. Я налил в чашку чай и быстро выпил под внимательным взором графини.

— Я пообещал вашей дочери её защищать, на что имею все возможности и желание. Юная графиня умеет и желает учиться, о чём мне рассказывала, когда мы гуляли вместе с ней в вашем парке и вокруг особняка. Я понимаю её и готов приложить все свои силы для её безопасности. Я смог спасти её один раз, спас вашего мужа и отца Женевьевы, и готов это делать, пока жив.

— Барон, ваши заслуги перед нашей семьёй неоспоримы и будут оценены по достоинству. Вы мне достаточно объяснили ваши мотивы, и в свете нашего состоявшегося разговора я понимаю, что вы имеете в виду. Вы вольны поступать, как считаете нужным, но отпускать Женевьеву с вами или нет, решит только граф Васильев, так что, я согласна с вашим решением.

— Благодарю Вас! С вашего разрешения я отправлюсь в управление, где согласую текст телеграммы и сообщу мотивы, надеюсь, что завтра у меня появится возможность переговорить с графом перед моим убытием.

— Как вам угодно! Через час я уеду в больницу и возможно к вечеру смогу забрать графа домой, либо сделаю это утром, и тогда вы сможете успеть с ним поговорить.

— Благодарю Вас ещё раз, ваша светлость! Мне пора отправить телеграмму.

— Да, барон, спасибо за понимание.