Стольный град Ряжск

Фрагмент 11

19

Атямас

Я пришёл в себя, лёжа на кровати в какой-то комнате с белоснежными стенами и потолком. На котором неподвижным, непохожим на свет живого огня, светилась какая-то склянка. Очень ярко светилась. Поверх моего абсолютно голого тела — кусок такой же ослепительно белой холстины очень тонкой выделки. Пожалуй, если бы такая продавалась на базаре в Рязани, за неё просили бы вдвое больший вес в меди. Или даже половину веса в серебре. На такой же холстине я лежу. Жив ли я? Или погиб и оказался в том самом раю, о котором рассказывают русские колдуны-священники? Ведь рядом со мной стоит какой-то человек в таких же белоснежных одеждах — халате, штанах и шапке-колпаке. И нижнюю половину его лица закрывает белая повязка.

Человек увидел, что я открыл глаза, шагнул в сторону двери в эту комнату и что-то выкрикнул на языке, очень отдалённо напоминающем русский. Совсем скоро вошли ещё двое, в таких же одеждах. Один меня о чём-то спрашивал, а второй переводил его на мокшанский язык. Не очень правильно произносил слова, но понять было можно.

— Как ты себя чувствуешь?

А действительно, как?

Чтобы понять, что со мной, пришлось вспоминать, что было до того, как я потерял чувства.

Мы, чуть больше трёх сотен конных воинов-мокша, ещё затемно отправились из лагеря союзных нам рязанцев. По приказу воеводы Бориса Омельяновича, которого я знаю по совместному с рязанцами и владимирцами походу на эрзя, осмелившихся напасть на построенный несколько лет назад по приказу Великого Князя Владимирского город при впадении Оки в Волгу, Новый Город Низовских Земель. Пургасу и его людям не удалось захватить город, получилось лишь сжечь посад. Но и этого хватило, чтобы навлечь на эрзя гнев русских и союзных им мокша.

Когда до князя Ингваря Игоревича дошла весть о чужаках, вторгшихся в его владения и строящих на холме над рекой Упта город, он послал к моему отцу, каназору всех мокша Пурешу, гонца с просьбой выслать подмогу под строящуюся на берегу Упты Рясскую крепость воеводе Борису Омельяновичу и княжьему племяннику Фёдору Юрьевичу. Они с частью войска уже выступили в поход, и нам следовало поторопиться.

Из-за спешки удалось собрать лишь три сотни конных воинов. Отец, простудившись, приболел, и велел возглавить их мне.

Мы не жалели коней, но всё же пришли немногим позже второй, немногочисленной части рязанского войска. И всё равно в тот день войско Бориса Омельяновича удвоилось.

Как он сообщил, чужаки, строящие город, какие-то очень странные, но достаточно сильные. А Борис Омельянович тянул время переговорами, дожидаясь нашего подхода. Чем сильны враги, я так и не понял: брод, у которого разбит рязанский лагерь, охраняет всего один «зверь», подчинённый ими. Больше похожий на сарай, поставленный на восемь огромных чёрных колёс. В этот сарай через маленькие дверцы время от времени заходят и выходят люди, одетые в одинаковые пятнистые одежды, но совершенно невооружённые. Из всего оружия я заметил у них лишь небольшие ножи, висящие на поясах. Ни копей, ни мечей, ни луков.

По словам Бориса Омельяновича, таких «сараев» у чужаков несколько, и он приказал нам, воинам-мокша, напасть на них в другом месте, на переправе через Ранову, которая охраняется очень немногочисленным отрядам. Напасть, попытаться захватить несколько пленных, и этим отвлечь силы чужаков на себя. А тем временем остальное рязанское войско переправится через брод и начнёт штурм крепости, которая только-только начала строиться.

Рыбак из деревни, неподалёку от которой чужаки перебросили через реку наплавной мост, точно указал место, где он находится. И мы перед рассветом двинулись в путь по правому берегу Упты, переправились через реку и уже приближались к месту, которое нам следует атаковать. Как тут в небе появилась огромная блестящая муха. Она нагнала нас и стала кружиться над нами.

Как и любая муха, она жужжала. Но поскольку была огромная, наверное, даже больше лошади, жужжала очень громко. А в её глазах неимоверных размеров, как бы сделанных из стекла, можно было разглядеть… людей! Кажется, двоих. И они шевелились, словно муха вовсе не сожрала их!

Муха кружилась над нами высоко, даже лучший лучник не достанет её пущенной вверх стрелой. Кружилась даже после того, как мы выехали на опушку леса и остановились, чтобы рассмотреть место, которое нам нужно атаковать.

Чужаки действительно построили мост. Но он был из чистого железа! Его охраняли всего несколько человек, находящихся на другом берегу Рановы. И два сарая на колёсах, таких же, как и на лугу возле брода через Упту. Один на ближайшем к нам берегу, а другой на дальнем. И небольшой сарайчик со стеклянными окошками. Ещё имелся высокий дом с узкими окнами без стёкол, немного похожий на крепостную башню, но без примыкающих к ней стен.

Со стороны восьмиколёсного сарая что-то протрещало, сверкнули какие-то искры, и у нас за спиной с деревьев посыпались сломанные ветки и верхушки. Снова протрещало, и впереди нас из земли полетели брызги, как бывает, если в воду кинуть камень. Что это было, никто не понял. Но время идёт, рязанское войско уже должно приготовиться к тому, чтобы двинуться через брод, и я приказал наступать, чтобы захватить тех чужаков, толпящихся на дальнем берегу реки. А если кто-то прячется в этих катающихся сараях, то напугать их ливнем стрел.

Именно после этого и палки на их крышах, и стены, и окошки той самой башни без крепостных стен заискрились, что-то ударило меня в грудь, и я погрузился в темноту.

Как я себя чувствую? Грудь, чем-то обмотанная, немного болит. В голове — туман и шум, перед глазами всё плывёт, словно сильно перебрал русских стоялых медов, а сам я, как будто только-только пережил очень тяжёлую болезнь: даже приподняться на кровати, опираясь на локти, не могу. А когда левое предплечье на это движение отозвалась болью, я понял, что и в нём есть рана, тоже перевязанная белой холстиной очень редкого плетения.

— Повезло тебе, сын каназора Пуреша, что пуля (не знаю такого слова ни мокшанском, ни в русском языке) сначала пробила тебе руку, которая держала лук, и лишь потом попала в грудь. Иначе зарыли бы тебя там, у моста через Ранову, как две сотни твоих воинов, — произнёс по-мокшански толмач.

Две сотни? Двое из трёх тех, кого я привёл на помощь рязанцам? Но ведь в нас не летело никаких стрел. Только… искрили и трещали какие-то палки на крышах тех самых ездящих сараев. Неужели это и имел в виду Борис Омельянович, говоря, что чужаки странные, но сильные?

— А где те, что остались живы?

— Те, кто мог, убежали, и мы не стали им мешать. Те, кто из-за ран не мог убежать, здесь, в нашем госпитале (тоже неизвестное мне слово). Но таких немного, всего двадцать три вместе с тобой.

Отец мне доверил лучших воинов, а я большинство из них либо погубил, либо завёл в плен. Даже не успев вступить в бой.

— Некоторые ранены не сильно, и скоро смогут вернуться к твоему отцу, чтобы передать, на каких условиях мы вернём тебя ему. Но это будет потом, когда ты поправишься и сможешь твёрдо сидеть в седле.

— Мой отец и народ мокша не очень богаты, большой выкуп за меня вы получить не сумеете.

— С тобой позже поговорят об этом. А сейчас тебе нужно лечиться.

Лечили меня очень странно. Никакие колдуны не плясали вокруг моей постели, не окуривали меня дымом, не мазали раны вонючими мазями. Вернее, мазали, но не мазями, а какими-то жидкостями, испаряющимися почти сразу после этого. И каждый день меняли повязки на ранах, зашитых нитками! Из-за чего их края очень быстро срастались. А ещё меня по два-три раза в день чем-то кололи в плечо здоровой руки. Очень тонкой иглой, через которую содержимое прозрачной склянки уходило в моё тело.

Первый раз я хотел сопротивляться, но был настолько слаб, что не смог. А потом увидел, что ничего плохого со мной не случилось, и смирился. Ещё заставляли глотать разноцветные зёрнышки, запивая их водой. Чаще всего, белые и горькие на вкус. Но, как терпеливо объяснил толмач, когда я в первый раз их выплюнул, потому и нужно их не жевать, а запивать водой, чтобы не чувствовать вкуса.

Видимо, лекарь странных чужаков был очень сильным колдуном, если мои раны так быстро заросли, а сам я день ото дня чувствовал себя всё лучше и лучше, всё сильнее и сильнее. Только не давала покоя мысль о том, что же они потребуют за то, чтобы освободить меня и моих воинов, находящихся в их плену.

20

Фёдорович

Фёдорович — это фамилия. А зовут меня Дмитрий Вадимович. Бывший мэр… э-э-э… одного небольшого моногорода, ныне захиревшего из-за искусственного банкротства градообразующего оборонного предприятия. Одно время я как раз и трудился главным инженером того предприятия. И сделал многое, чтобы поддержать его на плаву, даже когда ушёл на мэрскую должность. Вот из-за этого меня и «сожрали» положившие глаз на завод «эффективные собственники», обвинившие градоначальника в «отказе решать проблемы социального развития и благоустройства города». На какие деньги, спрашивается, решать, если в бюджет перестали поступать налоги от основного городского налогоплательщика, задавленного кредитами, срывами поставок, сокращением заказов и судебными исками?

Ну, да ладно. Это — дело прошлое, поскольку и мой родной город, и время, в котором я родился, теперь очень, очень далеко.

Меня ведь не просто «съели», но и попытались посадить за «нарушения финансовой дисциплины» и «коррупцию». Всё дело в том, что часть средств на то самое социальное развитие шло не из бюджетных фондов, а с «поборов предпринимателей», как это назвали мои недоброжелатели. Грешен, давил я на особо обнаглевших «бизнесменов», «оптимизировавших налоги», чтобы хотя бы часть укрытого от налогообложения вкладывали в городские социальные проекты. Но не себе в карман эти деньги клал, а «нарезал» каждому из них конкретное задание: ты тротуары на этой улице ремонтируешь, ты лампочки освещения меняешь, ты снабжаешь продуктами детский сад №…

В общем, уйдя в отставку, пришлось отбиваться от всех, жаждущих моей крови. А после того, как неподалёку от дома, построенного ещё во времена работы на заводе, рано утром мою машину обстреляли неизвестные (и одна из пуль пробила мне икру левой ноги), «подался в бега». Просто уехал в соседнюю область на дачу давнего приятеля, откуда даже не высовывался.

Да только разве ж от нашей «контры» скроешься? Приехали, ворвались, обшмонали дачу на предмет оружия. А когда ничего не нашли, явился некий чин в гражданской одежде и вежливенько так предложил мне съездить с ним в Москву. Но привёз не в знаменитое на всю страну здание своей «конторы», а в какое-то тщательно охраняемое подмосковное «имение». В котором, не поверите, со мной встретился сам президент.

В начале первого своего срока он бывал у нас на заводе, и я даже выступал на собранном им совещании. Но то, что он мне предложил, меня просто поразило.

— Вам, Дмитрий Вадимович, в город всё равно возвращаться нельзя: посадят. И я в этом вопросе никак на суды не могу повлиять: вы же знаете, что они у нас — отдельная, независимая ни от кого ветвь власти. И мою попытку повлиять на суд непременно раздуют до небес. Ну, а раз вы уже решили «исчезнуть», то исчезайте уж так, чтобы вас действительно не нашли.

И вот я здесь, в тринадцатом веке от Рождества Христова, руковожу будущим городом Ряжском, который ещё предстоит построить и превратить в промышленный центр, который подтолкнёт развитие всей России. Я здесь, а семья, которую удалось-таки вывезти из города (не мне, людям президента), пока живёт на неплохо охраняемой территории, прилегающей к бывшему артиллерийскому арсеналу. И будет жить до тех пор, пока строители не закончат первую очередь оборонительных укреплений и не начнут возводить жильё.

«Хозяйство», в общем-то, вполне знакомое. Только из-за того, что создаётся «с нуля», есть возможность сразу спланировать всё так, чтобы не пришлось впоследствии исправлять, переделывать, разрушать и строить заново. Сразу предвидеть те социальные, коммунальные, бытовые, транспортные сложности, которые могут возникнуть после того, как город будет заселен, а производственный комплекс при нём начнёт работать.

Пока общался с проектировщиками, пришлось немного «пободаться» с ними. У них, конечно, теоретические знания и всевозможные нормы, а у меня — практический опыт руководства городским поселением со всеми его проблемами. И производственный опыт. К примеру, я хорошо знаю, что асфальтовое покрытие тротуаров выдерживает, от силы, лет пять, после чего начинает растрескиваться, на нём образуются ямы. Ну, не принимает земля русская тонкий слой асфальта. Так что надо либо легкозаменяемыми плитками те тротуары мостить, либо просто слоем песка поверх щебня посыпать: его хоть выровнять легко. И сразу же, как только дома построят, высаживать перед ними деревья, чтобы летом тень давали. Легкового транспорта у нас будет немного, а год от года всё меньше и меньше, так что за площадью парковок гнаться не следует. Зато надо предусмотреть хотя бы три-четыре эстакады, на которых автолюбители будут обслуживать своих «железных коней».

Кстати, про коней. На этот раз — настоящих, живых. Ну, ладно, конюшни они предусмотрели. А коновязи, к которым лошадку нужно будет привязывать, приехав на обед домой? А кузница, где их подкуют? А, простите, куда лошадиный навоз девать? Это ведь не только «отходы», но и ценнейшее сельскохозяйственное удобрение и даже химическое сырьё: нам очень скоро придётся переходить на дымный порох, главным компонентом которого является селитра. А её до развития химического производства получали в специальных «селитряницах», ямах, где селитра выделялась из «продуктов жизнедеятельности» в ходе естественных химических реакциях разложения. По той же причине придётся и канализацию не в речку сбрасывать, как изначально планировалось, а в специальные отстойники.

«Градоначальник отвечает за всё городское хозяйство». Это президент особо подчеркнул в разговоре со мной. А в состав городского хозяйства входят и оборонительные сооружения, ударно строящиеся сейчас. И не только в качестве защитных преград от врагов. Часть «подвальных» клетей крепостных укреплений запланировано использовать в качестве оружейных складов и казарменных и бытовых помещений для стражи. А значит, к ним тоже нужно будет тянуть трубы водоснабжения, отопления и канализации, электрические кабели. За это тоже отвечаю я.

Несмотря на то, что жилья, как такового, в городе ещё нет — вагончики для строителей и сборно-щитовые казармы для солдат не в счёт — а социально-бытовой сектор уже в наличии. Во-первых, это медсанчасть с необходимым для проведения хирургических операций оборудованием, кабинетами врачей и больничными палатами. Увы, от травм во время строительных работ никто не застрахован, а в последнее время к травмированным добавились ещё и раненые в стычках с местными. Пока медсанчасть располагается в таких же сборно-щитовых бараках, как и казармы, но после постройки «капитального» здания переберётся в него. Во-вторых, «пищеблок», рассчитанный на то, чтобы можно было накормить тысячу человек. Не за один приём, конечно, а по очереди. В-третьих, банно-прачечный комплекс. Тоже с расчётом на то, чтобы после рабочей смены могли помыться в душе сотни две человек. Ну, и постирать одежду. Соответственно, временная котельная для обеспечения душевых горячей водой, и тоже временная насосно-фильтровальная станция на роднике в овраге, прилегающем к крепостной стене. В-пятых… тюрьма.

Да, именно тюрьма для содержания пленных, захваченных в бою. Их, конечно, в ней годами содержать не будут, только до того времени, когда договорятся, на каких условиях их обменяют или выпустят, но она нужна уже сейчас, после того, как у моста через Ранову захватили два десятка бойцов мордовской конницы и почти полсотни воинов-рязанцев, собиравшихся атаковать город. Люди полковника Денисенко, раскатав их лагерь и передавив кучу народа своими бронетранспортёрами, большинству воинов дали сбежать, а вот часть командиров переловили. Ну, и покалеченных тоже подобрали: не помирать же им в чистом поле.

А вот что делать с ещё одной очень и очень социальной проблемой, я просто не знаю. Ну, ладно, у меня семья ждёт в Шелемишевских хуторах, когда здесь появится первое нормальное жильё. А ведь среди тех, кто тут навсегда останется, полным-полно холостых. Ну, или разведённых. Причём, пока все они — мужики. Как сей демографический перекос решать?