Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть)

Глава 25 Призрак в окне

Ночь. Вечер. Тусклый свет лампы, жёлтое, чуть подрагивающее пламя, подставляет длинные тени на стены, которые словно теряют свои очертания и сливаются в непроглядную тьму. Комната глуха, словно скрыта от всего внешнего мира, и только слабое дыхание воздуха, еле слышный треск дождя за окном, напоминают о том, что существует что-то вне этих стен. Мирослав сидит за столом, поглощённый странным, неподвижным изучением записей, что разложены перед ним. Он не видит ничего, кроме этих пожелтевших страниц, в которых таится страх — записей исчезнувшего врача, Савельева. Его руки едва касаются бумаги, но взгляд застывает в этом месте, где неведомые силы, давно отнявшие жизнь у этого человека, могут начать влиять и на его судьбу.

«Люди пропадают. И я следующий. Карпов действует не один. Кто-то двигает фигуры в тени», — мысленно повторяет он эти слова, ощущая, как те, как зловещие ползущие шипы, проникают в его сознание.

В комнате тяжело, как будто воздух пропитан чем-то невидимым, что давит на грудь, обвивает тело и разум. На полках стоит несколько безжизненных книг, покрытых слоем пыли, словно время здесь застыло. В этой комнате время останавливается и сжимается, каждый его момент становится долгим и мучительным, как ожидание на грани чего-то необратимого. Он ощущает, как пространство становится тесным, как стены начинают сжиматься, будто вот-вот раздавят его, и единственным спасением окажется решение. Он не может не почувствовать, как в воздухе нечто невидимое, зловещее подкрадывается к нему, неся с собой угрозу. Но чем больше он погружается в эти бумаги, тем меньше у него шансов на спасение. Он не хочет, но и не может отступить. Разрыв между желанием оставить всё позади и пониманием того, что с этим выбором не уйдёшь, растёт, превращаясь в пропасть.

Николай стоит у двери, его силуэт сливается с темнотой. Он вглядывается в окно, его лицо напряжено, и мир вокруг кажется чуждым, как будто всё происходящее — не более чем туманное видение, как страшный сон, из которого не выбраться. Он понимает, что, несмотря на всё это, они уже не могут остановиться. Мирослав на мгновение отрывает взгляд от бумаги, его пальцы нервно скользят по поверхности листа, но не касаются его. Он всё ещё чувствует, как холодная стужа проникает в душу, беспокойство не отпускает, а тянет вниз, как тяжёлое бремя. Его взгляд останавливается на лице Николая, его нахмуренные брови, словно вырезанные в камне, и взгляд, застывший, но не лишённый тревоги, словно шершавые стены города, который он когда-то знал, а теперь оказался чужим.

Николай поворачивает голову и прищуривается, его голос, холодный и безэмоциональный, не издаёт ни малейшего намёка на беспокойство. Но в его словах звучит отчётливый оттенок решимости, который обрушивается на Мирослава, как молот на горящее железо.

— Ты уверен, что нас не заметили?

Мирослав, не сразу, но довольно чётко, как бы не замечая напряжённой тишины, отвечает, не поднимая головы, лишь чуть повернув её, как будто бы слова легче сказать, не встречая взгляда.

— Я сказал, что они нас нашли, но пока не тронули. Это разные вещи.

Он делает паузу, не желая, чтобы его слова прозвучали слабой попыткой оправдаться, хотя он сам чувствует, как сжимаются его пальцы на бумаге, и в груди холодеет от ощущения близости неизбежного.

Николай делает шаг вперёд, и его глаза, теперь сверкающие, как металлические углы, смотрят на него с какой-то внутренней, невыразимой жаждой, что скрывается за тяжёлой тенью. Этот взгляд — не просто вопрос. Это вызов. Тот вызов, что они оба проиграли ещё до того, как начали свой путь.

— Ты понимаешь, что назад дороги нет? Если решишь играть, ты должен идти до конца.

Мирослав медленно, с трудом, поднимает голову, не сразу встречая его взгляд. Время замедляется, и каждый момент кажется бесконечным, словно он стоит на перекрёстке, где все пути ведут к одному и тому же, и только он решает, как поступить. Он знает, что выбора нет. Он уже сделал этот выбор, и теперь ему остаётся только понять, как ему быть с этим. Он догадывается, что что-то изменилось в том, что казалось понятным. Но не может понять, что именно. Это чувство присутствует в нём всё сильнее.

— Я уже сделал выбор. И теперь мне нужно знать, с кем я сражаюсь.

Его голос слаб, но твёрд, как затухающий огонь, который не хочет погаснуть.

Тишина в комнате была странной, почти физической, как нечто тяжелое, что проникало в каждый угол и поднималось в воздухе, оседая на груди. Мирослав сидел за столом, не двигаясь, его глаза следили за пожелтевшими страницами, но не могли найти в них ни смысла, ни ответа. Он не мог сосредоточиться. В голове крутился один и тот же вопрос: что делать дальше? Он знал, что это было уже не просто расследование, а нечто большее, нечто, что затягивало его в свои сети, как если бы всё вокруг его собственной жизни было частью какой-то чуждой игры, в которой он не имел права не участвовать. Но не мог не чувствовать — за каждым его действием стоит кто-то, кто управляет этим. Кто-то, кто манипулирует ими обоими, не давая ни малейшего шанса на свободу.

Николай стоял у окна, его фигура, тёмная и напряжённая, почти сливалась с ночной темнотой за стеклом. Мирослав знал, что его инстинкты омеги, его восприятие всегда подстраивалось под Николая, его окружавшую силу и уверенность, но сейчас, в этой тягучей тишине, он чувствовал что-то другое. Николай был омегой, как и он, но в нём всегда была какая-то неуловимая сила, которую Мирослав не мог игнорировать. Она скрыта под поверхностью, но её было трудно не заметить. Николай был не таким, как другие омеги. Он, как и Мирослав, чувствовал давление иерархии, всё, что было связано с их природой, но его отношение к этому было другим. Мирослав не мог понять, почему, но в этот момент всё его существо ощущало внутреннюю тревогу. Тревогу не от внешних факторов, а от того, что их взаимодействие, их инстинкты и желания начали переплетаться. Всё становилось сложным и неподконтрольным.

Звуки снаружи пришли внезапно. Сначала шуршание — лёгкое, почти неслышное. Это было как предвестие, как призрак, который подкрадывался к ним из темноты. Потом треск ветки, и, наконец, чёткий, ровный стук. Мирослав почувствовал, как его сердце сжалось. Его инстинкты омеги сразу отреагировали — всё внутри сжалось в комок, он не мог игнорировать этот сигнал, этот звук. Это было не просто случайность. Это было послание, чей-то шаг в их мир, шаг, который говорил, что кто-то контролирует их каждый шаг.

Николай мгновенно напрягся, его тело стало напряжённым, и в этот момент Мирослав заметил, как он начинает двигаться. Он знал этот взгляд — взгляд омеги, который чувствует приближение угрозы, но вместо того чтобы убежать, готов принять её. Он чувствовал в нём напряжение, скрытое за внешней спокойной позой. Николай отодвинул занавеску, чтобы заглянуть наружу. Мирослав мог только смотреть на его спину, ощущая, как его собственное дыхание становится поверхностным, как его тело само отреагировало на опасность. Его инстинкты, омегические инстинкты, заставляли его волноваться, но он знал, что не может действовать, не может контролировать. И поэтому оставался сидеть, только сжимая кулаки.

Николай осторожно посмотрел через окно, его движения были аккуратными, но с налётом напряжения, как будто он уже был готов ко всему. Через несколько секунд, когда тишина стала ещё более настораживающей, он произнес тихо, но с какой-то недоверием:

— Никого.

Мирослав не мог поверить в эти слова. Он знал, что Николай, как и он, ощущает мир, который может быть скрыт, где не всё так очевидно, как кажется. Мирослав почувствовал, как воздух в комнате стал плотным. Он знал, что они оба не могут избежать того, что приближается. Он не мог не задать вопрос, который был у него в голове, не мог не выразить того беспокойства, которое нарастало в нём:

— Ты уверен?

Ответа не последовало, но напряжение не исчезло. Вместо этого раздался третий стук, чёткий, отчётливый, как если бы кто-то уже знал, что они были готовы к этому. Этот стук был знаком — знаком того, что с ними не так. Это было не просто испытание, это был момент, когда их инстинкты омег должны были столкнуться с чем-то, что они не могли контролировать. Мирослав замер, почувствовав, как его тело отзывалось на этот момент. Страх, неумолимый и древний, зацепил его, не давая ни малейшего шанса на спокойствие. Он почувствовал, как его тело начинает реагировать на происходящее, как инстинкты требовали быть готовыми, но он был не готов.

Николай и Мирослав замирают. В этот момент время словно остановилось. Они оба чувствуют, как мир вокруг сужается, как напряжение между ними, эти невыразимые, не всегда ясные ощущения, становятся настолько очевидными, что ни один из них не может больше игнорировать, что с ними происходит. Этот момент был кульминацией, моментом, когда их сила, их подчинение, их место в этом мире, всё это становится уязвимым. Мирослав знает, что теперь они не могут просто вернуться назад.

Стук в дверь снова раздался. Чёткий, ровный, отчётливо измеренный, как будто часы сами решили начать отсчёт, продлевая этот момент неопределённости, с каждым ударом приближая их к неизбежному. Мирослав и Николай переглянулись. В этот момент взгляд, который они обменялись, был не просто взглядом двух людей, ожидающих. Это был взгляд, полный вопросов, ответов на которые они оба не могли найти. Было что-то в этом взгляде — как будто оба пытались увидеть друг друга насквозь, пытаясь понять, кто из них на самом деле готов встретиться с тем, что пришло за ними, а кто просто боится сделать первый шаг в темноту. Не было слов. Но каждый из них знал: этот момент — и их внутреннее состояние — не имели обратного пути.

Николай не отводил взгляда от двери. Его тело было напряжённым, и в этом напряжении было что-то от животного инстинкта. В нём был тот самый момент, когда неважно, что ты чувствуешь, что ты думаешь. Инстинкты омеги, которые всегда подчинялись более сильным, сейчас выдавали реакцию, точно рассчитанную на момент возможной угрозы. Никто из них не мог отмахнуться от этого — просто потому, что каждый из них знал, что находится на грани. Здесь не было места для слабости, не было места для сомнений. В этом мгновении, где всё становится зыбким и неопределённым, никакие слова не могли бы передать всей глубины того, что происходит. Это было не просто ожидание — это было столкновение внутренних миров двух омег, которые всё больше ощущали своё подчинение, но, в то же время, жаждали выйти за пределы этих невидимых границ.

Звуки от третьего стука пробили тишину, как молот, ударивший по пустоте. Он был громким, и каждый из них чувствовал, как он отзвучал в их теле, заставив их сердцебиение замедлиться. Этот третий стук был не просто следствием происходящего. Это было не просто подтверждением того, что они оба стояли перед чем-то, что нельзя было избежать. Нет, это был момент, когда они оба поняли, что кто-то за дверью знает их слабости, их тревоги, и теперь проверяет их на прочность. Это было испытание — не только физическое, но и психологическое, где каждый жест, каждая мысль и каждое дыхание становились частью игры, в которой не было спасения.

Мирослав чувствовал, как его тело сжимается, как его мышцы напряжены, и как его инстинкты омеги, подавленные раньше, сейчас начинают давать о себе знать. Они были частью него, этой невидимой силы, что заставляла его подчиняться, чувствовать себя слабым, чувствовать беспокойство даже за то, что могло быть не так страшно, если бы он не был омегой. Он смотрел на Николая, видя, как тот, казалось бы, сдерживает своё волнение, как его рука, медленно, но уверенно, приближается к карману, где скрыто оружие. Николай был омегой, но его инстинкты были закалены. Он не был беззащитен, но и он не мог избавиться от того давления, что лежало на его плечах.

Мирослав выдохнул, его дыхание было тяжёлым, как будто весь воздух в комнате стал плотным и тяжёлым, как если бы даже пространство было против них. Он знал, что сейчас настал момент, когда он не мог оставить всё так, как есть. Слова Николая не требовали ответа, но ответ всё равно пришёл, вырвавшись из глубины груди:

— Что будем делать?

Это был не просто вопрос. Это было испытание, не только для Николая, но и для него самого. Он чувствовал, как его сердце сжимается, как инстинкты омеги заставляют его встать на колени перед этим выбором, который висел в воздухе. И в этом выборе, в этой остановившейся тишине, не было возможности для колебаний. Он понял это, понял, что их инстинкты больше не могут быть укрощены. Они должны были ответить на этот вызов, или всё это закончится гораздо хуже.

Николай чуть заметно повернулся к нему, его лицо оставалось спокойным, но Мирослав почувствовал в этом спокойствии что-то более глубокое. Это был тот момент, когда сила Альфы смешивалась с внутренним страхом омеги, в котором всё казалось не таким простым. Его глаза встретились с глазами Мирослава. Это была не просто реакция на происходящее, это было знакомство двух душ с собственными страхами, с собственными сомнениями. Это был момент, когда каждый из них ощущал не только угрозу снаружи, но и то, что они начали понимать друг друга с таким уровнем глубины, что ни один из них не мог больше быть просто омегой или альфой. В этот момент они оба стали чем-то большим, чем просто тем, кто был подчинён и кто подавлял. Это было осознание того, что вместе они уже не могут быть такими, как раньше.

— Ты же сказал, что за нами следят. Если это они, значит, мы уже не одни, — тихо произнес Николай, и его слова прозвучали не просто как констатация факта, а как признание того, что они уже не вернутся назад.

Это было напоминание, что их мир изменился, что эта игра, в которую они были втянуты, не была случайной.

Николай, не отводя взгляда, начал медленно двигаться к двери, его рука легла на карман, где, возможно, скрывалось оружие. Он был готов к любой реакции, но что-то в его позе, в том, как он двигался, заставляло Мирослава почувствовать этот скрытый страх. Николай был омегой, но с ним было что-то другое, что отличало его от остальных — это была не только его сила, но и скрытая боль, скрытая уязвимость, которую Мирослав мог почувствовать, если бы был более честен с собой.

— Ты ждёшь кого-то ещё? — спросил Николай, его голос чуть заметно дрогнул, но только для Мирослава.

Он знал, что Николай хотел, чтобы это было так. Чтобы они могли быть готовы ко всему, что предстояло. Но Мирослав не знал ответа на этот вопрос. Он почувствовал, как в его груди сжалось всё, что было скрыто до этого. Как если бы всё, что они пережили, не имело значения. Как если бы сейчас, в этот момент, они оба стояли на грани чего-то, что они не могли бы остановить.

— Нет, — выдохнул он. Это был не просто ответ. Это было признание того, что они оба стояли на одной линии.

И всё, что осталось, — это только шаг вперёд, несмотря на страх, несмотря на боль, несмотря на всё, что могло последовать.

Стук повторился, и теперь он был громче, настойчивее. Это было не просто испытание. Это был момент, когда всё, что они знали, поднималось на поверхность, готовое обрушиться. Мирослав почувствовал, как его грудь сжалась от ужаса. Они были под наблюдением, и теперь не оставалось ничего, кроме того, чтобы сыграть свою роль. Играть по правилам. И он понял, что они оба были частью игры, в которой их жизни уже не зависели от них.

Когда Мирослав открыл дверь, мир за её пределами показался чуждым и холодным. В тени, скользящей по порогу, стоял человек. Среднего роста, в длинном пальто, с низко надвинутой шляпой. Лицо его было скрыто в полумраке, и ни один штрих не выдавил из тени те черты, которые могли бы рассказать, кто он. Всё было темно, пусто и при этом… давяще знакомо. Мирослав почувствовал, как его собственные инстинкты, эти безмолвные, но властные проявления внутренней боли, поднимались с колен, заставляя его осознавать, что за этим незнакомцем не скрывается просто человек. Этот человек был чем-то больше. Он был тем, кого они оба ощущали прежде, не понимая до конца, как и почему.

Тишина поглотила их, но для Мирослава она стала чем-то живым, растягивающим пространство, превращая его в клетку. Звуки шагов незнакомца, которые казались такими простыми, такими естественными, на самом деле были пронизаны чем-то опасным, угрожающим. Шорох его пальто, когда он ступил на порог, казался эхом чего-то более глубокого, чем просто движение ткани. Это было движение времени, которое двигалось вместе с ним, а Мирослав, как ни старался, не мог не почувствовать его тяжести.

Николай стоял рядом, его глаза были холодными и настороженными, но в них, как и в Мирославе, тоже было что-то иное — не просто физическая настороженность. Это была реакция двух омег, чьи инстинкты сжались, реагируя на то, что здесь, за дверью, стоит не просто человек, а нечто большее. Этот незнакомец был как вызов, бросаемый их существу, их внутреннему миру. Мирослав не мог поверить в происходящее, но в то же время не мог сомневаться, что всё это уже давно предначертано.

— Позвольте войти, — произнёс незнакомец холодным, ровным голосом, который с самого начала словно отделил его от их мира, его слова были не просто просьбой, они были приговором, исподволь заставляя их понять, что назад пути нет.

Мирослав, ощущая, как его горло сжимается от напряжения, смотрел на незнакомца с явным скепсисом. Он не знал, что за человек скрывается за этим тёмным силуэтом, но инстинкты, его собственные омегические чувства говорили ему, что этот человек не был просто простым гостью.

— Кто вы? — спросил он, и, несмотря на холод в голосе, что был скорее попыткой сохранить контроль, в его глазах была искра чего-то глубокого и тревожного.

Незнакомец слегка наклонил голову, как если бы оценивал их обоих, и в его движении было нечто старое, скрытое в вековых традициях власти. Его ответ был коротким и лишённым всякого выражения:

— Вы уже знаете.

Эти слова обрушились на Мирослава, как ледяной дождь. Он не был уверен, что это означало, но внутри него возникла странная пустота. Все его инстинкты, все эти скрытые чувства омеги, которые он всегда пытался контролировать, сейчас вырвались наружу. Этот незнакомец знал больше, чем он сам. И даже если бы Мирослав хотел отмахнуться от этого, инстинкты его не подвели — всё, что происходило в этот момент, было частью того, чего он всегда избегал.

— Мы предупреждали вас, доктор Миргородский, — произнёс незнакомец, и это было не просто утверждение, это было подтверждением того, что всё, что они сделали до сих пор, было частью большой игры.

Его слова, кажется, вырезали пространство между ними, разделяя их навсегда. Мирослав почувствовал, как в его теле что-то сжалось, как если бы его жизнь уже не зависела от него самого, а от того, что этот человек знал. Он был всего лишь пешкой в игре, но сейчас он чувствовал, что его руки сжаты, что он не может вырваться, не может сделать шаг вперёд или назад.

Николай, стоящий рядом с ним, не мог остаться равнодушным. Его тело словно замерло, его мышцы напряглись, и хотя он пытался скрыть это от Мирослава, его омегический инстинкт, его реакция на угрозу были слишком сильными. В его глазах было не просто напряжение — была дикая настороженность, страх. Они оба чувствовали, что этот незнакомец не был просто посетителем. Он был частью чего-то гораздо более страшного. Николай, как и Мирослав, мог почувствовать, что их жизнь, их судьба, их подчинение, их собственная сущность были поставлены под сомнение. Но он не мог позволить себе поддаться. Он был омегой, но, несмотря на это, он не мог позволить себе быть слабым, даже если это было лишь иллюзией.

Он загородил проход, выставив плечо, но слова, которые он произнес, были спокойными, как будто пытались вернуть контроль над ситуацией.

— Зачем вы пришли? — спросил он, взгляд его был цепким, а в голосе, несмотря на видимое спокойствие, звучала нотка тревоги.

Незнакомец, усмехаясь, слегка покачал головой. Улыбка его не была тёплой, она была пустой, как сама тень, что скрывала его лицо.

— Сделать вам предложение, — сказал он.

Его слова, даже несмотря на их простоту, были полны чего-то невыразимого, чего-то, что заставляло Мирослава почувствовать, как холод по спине начинает ползти, как его инстинкты омеги усиливаются, заставляя его задуматься о том, что он действительно оказался в ситуации, из которой не будет легко выйти.

Мирослав и Николай молчали. Тишина, которая заполнила комнату, была оглушительной. Этот незнакомец не был просто человеком, он был тем, что мог бы стать причиной их падения. И они оба знали, что выбраться отсюда будет невозможно, если они не решат, кто они есть, что они готовы потерять и что они ещё могут контролировать в этом странном, пугающем мире, где не было места для слабости.

Когда незнакомец переступил порог, комната немедленно изменилась. Звук его шагов — медленный и уверенный — отразился эхом в их душах, пронзив эту глухую тишину, что царила до его появления. Шорох его пальто был словно звук, который сам по себе переносил в нечто большее, чем просто звук. Каждый шаг незнакомца был шагом во власть, а его присутствие раздвигало пространство, как невидимая сила, нависающая над ними. Он не стал сразу двигаться, а просто остановился в центре комнаты, слегка наклонив голову, как будто изучал их, его взгляд скользил по каждому углу, по каждому предмету, по каждому из присутствующих.

Мирослав чувствовал, как воздух вокруг него стал плотнее. Его инстинкты — инстинкты омеги — насторожились. Он не мог не ощущать, как этот незнакомец давит на его психику, на его внутреннее «я». В нём было нечто, что казалось безучастным, но в то же время решающим: он был тем, кто мог бы легко уничтожить их, если бы только захотел. Этот человек был как тень, которая растёт с каждым его шагом, с каждым его взглядом, с каждым движением.

Не было ни звука, ни действия. Тишина после его появления стала оглушительной. Он не сказал ни слова, но атмосфера, которую он создал вокруг себя, была полной, как тяжёлое молоко, что оседает на внутренностях, заставляя их отзываются не просто страхом, а непониманием того, что происходит. Мирослав почувствовал, как его грудь начинает сжиматься. Этот человек, этот незнакомец, был тем, кем нельзя было игнорировать. Он был силой, против которой они не могли сопротивляться.

Мирослав попытался вернуть себе хотя бы остатки контроля, но его голос дрогнул, когда он произнёс:

— Вы ошиблись дверью. Я не принимаю пациентов в такое время.

Слова звучали, возможно, сдержанно, но внутри Мирослав понимал, что они не могут решить ситуацию словами. Этот человек не пришёл за лечением, он пришёл за чем-то большим, чем просто запрос. И, тем не менее, он всё ещё пытался сохранить хотя бы иллюзию контроля.

Незнакомец усмехнулся, его улыбка была пустой, как сама тень, что он оставлял за собой. Это было не тёплое, не дружеское выражение. Это было что-то иное. Что-то, что оставляло их в ощущении растерянности, в том, что они были не готовы, не могли быть готовыми. Он сказал это спокойно, но с каким-то уверенным пренебрежением:

— Но зато принимаете гостей.

Этот ответ вызвал у Мирослава не столько удивление, сколько внутрішний холод. Он не был готов принять тот факт, что они были просто частью какой-то игры, которая уже давно началась. Он почувствовал, как его взгляд скользнул по Николаю, и в этот момент все его инстинкты омеги начали подавлять его разум. Николай, сжимающий кулаки, стоял рядом, он тоже ощущал эту странную власть, которая заполнила пространство.

Николай, сдерживая напряжение, произнёс с явной злостью и чувством беспокойства:

— Скажите уже, чего вы хотите?

Слова были неприветливыми, но под ними скрывалась растерянность, неуверенность. Это было не просто проявление гнева. Это было поведение омеги, стоящего перед альфой или кем-то, кто был выше. Но в этом не было ни власти, ни уверенности, скорее, изнеможение от того, что они не могут понять, что происходит, что за ситуация их окружает. Николай знал, что в этой комнате они не просто встречают незнакомца. Этот человек был тем, кто изменял всю их реальность.

Незнакомец приблизился. Его шаги были не слишком быстрыми, но в них была неумолимая тяжесть, как если бы каждый его шаг отмерял их время. Он подошёл ближе, наклонился чуть вперёд, и его глаза, наконец, встретились с глазами Мирослава. Мирослав почувствовал, как его грудь сжалась, как воздух стал тяжёлым, и инстинкты омеги буквально кричали о том, что это был момент, в котором не будет пути назад.

Незнакомец, приближаясь, сказал, его голос был тихим, но его слова пронизывали каждую клеточку Мирослава:

— Остановитесь.

Мирослав застыл, не понимая, что значит это слово, но инстинктивно он чувствовал, что его сила, его власть были здесь, прямо перед ним. Как омега, он не мог избавиться от этого чувства — его тело, его дух были в подчинении этого незнакомца. Всё, что он знал о себе, обо всех этих моментах, начинало рушиться, и он не мог понять, как это произошло, как он оказался здесь.

— От чего? — его голос был осторожен, и, несмотря на то, что он говорил с некоторой сдержанностью, внутри него нарастала тревога.

Он пытался найти в этом что-то логичное, что-то, что могло бы дать ему хоть какую-то точку опоры.

Незнакомец слегка покачал головой, его взгляд оставался беспристрастным, но с какой-то долей скрытой угрозы. Он снова наклонился, как если бы слова, которые он произнесёт, были предназначены не для того, чтобы утешить, а чтобы окончательно развеять иллюзии:

— От игры, в которую вас втянул этот человек, — он кивнул на Николая, и это движение было столь простым, но таким весомым. — Вы ещё можете спасти свою жизнь.

Эти слова потрясли Мирослава. Он почувствовал, как его собственные инстинкты сжались, как его тело стало тянуться назад, к защите. Всё в нём кричало, что это не просто угроза. Это была их реальность, с которой они должны были столкнуться. Николай, не в силах больше сдерживаться, быстро произнёс:

— И что, сдаться? Замолчать? Уйти?

Вопрос был не столько о том, что делать, сколько о том, что они могли бы оставить. Что они потеряли. Это был вопрос о грани, которую они уже перешли.

Незнакомец лишь моргнул, как будто этот вопрос не стоил ответа, как будто всё уже было решено:

— Назовите это как хотите. Это — выбор.

Выбор. Это слово висело в воздухе, как знак, который невозможно было стереть. Мирослав почувствовал, как его мир снова сжался, как инстинкты омеги, путаясь, но всё более уверенно, говорили ему, что этот выбор не был таким простым. Этот выбор был только началом конца.

Комната погрузилась в такую тишину, что Мирослав почувствовал её как тяжесть на своих плечах. Этот звук — шорох бумаги в его руках — был единственным, что разрывал безмолвие, пронизывая пространство, где каждое слово, каждый взгляд были таким же ядовитым оружием, как и все то, что происходило вокруг. Бумага была холодной, её текст не давал ему покоя. Он чувствовал, как его разум теряется в этом тексте, пытаясь понять, что ему предстоит. Этот лист был больше, чем просто очередная запись, чем-то, что можно было бы просто оставить в стороне. Он был приглашением. Он был ключом. И в то же время, он был яркой меткой на его жизни, которая изменится, если он возьмёт его. Мирослав проклинал себя за эту мысль, но в глубине души знал, что всё это — его выбор. Он уже сделал его, но теперь оставалось только понять, что его ждёт за этим решением.

Тишина, которую оставил незнакомец, была не просто пустотой. Это была плотная тень, накрывшая все вокруг. Она не уходила, как не уходили его слова. Мирослав чувствовал её в каждом движении, в каждом вдохе, в каждом шаге. Он был частью чего-то, что не мог понять, но его инстинкты омеги уже начали прощупывать это пространство, заполняя его своим давлением. Это было не просто внешнее давление, не просто угроза, это была игра, игра, в которой он, омега, был по ту сторону воли. Это было ощущение, что он на волоске от того, чтобы быть не просто подчинённым, но полностью захваченным этим миром.

Он медленно развернул лист, его руки слегка дрожали, но он заставил себя смотреть. В его голове крутились вопросы.

«Почему я?» — спрашивал он себя.

Но внутренний голос, который всегда указывал ему путь, молчал. Он не мог понять, что скрывается за этими словами. Все, что он знал, было только одно: они хотят, чтобы я выбрал. Он уже сделал выбор, но что за этим стояло? И что теперь? Все эти мысли, все эти вопросы сжались в его груди, затрудняя дыхание, но он не мог от них избавиться.

И тут незнакомец, который уже ушёл, вновь вернулся в его мысли. Его слова, сказанные перед уходом, не оставляли Мирослава в покое:

«Не повторяйте ошибку Савельева, доктор Миргородский».

Эти слова резали его изнутри, как нож, потому что они напоминали о чём-то глубоком, о чём он старался не думать. Савельев. Мирослав пытался отогнать от себя воспоминания, но они возвращались снова и снова. Он не мог оставить их позади. Это был не просто совет или угроза. Это было предупреждение, за которым скрывался выбор, который Мирослав уже принял, и который не мог изменить.

Николай стоял рядом, его кулаки сжимались, а в его глазах был тот знакомый взгляд, полный тревоги и беспокойства. Мирослав мог почувствовать, как его собственные чувства сливаются с эмоциями Николая, как они оба ощущают, что эта игра, в которую они были втянуты, не оставляет им места для манёвра. Николай вздохнул, и этот вздох был более чем просто физическим усилием. Это было нечто большее, чем простое выдыхание воздуха. Это был момент осознания. Это был момент, когда даже омега, как Николай, осознаёт, что не может больше скрывать свою слабость.

— Они пришли раньше, чем я думал, — сказал Николай, его голос был низким, сдержанным, но в нём звучала такая тяжесть, которая была выше простого физического состояния.

Это была тяжесть, которую он носил внутри себя. Тяжесть понимания того, что они, возможно, уже проиграли. Но Мирослав знал, что этот момент был не для того, чтобы сдаться. Это был момент, когда они оба стояли на пороге чего-то большего. Момент, когда они должны были сделать выбор, который определит их дальнейшую судьбу.

Мирослав продолжал читать лист, его внутренний монолог звучал, как мрак, который не хотел отпускать его:

Они хотят, чтобы я выбрал.

Это было не просто предложение, не просто запугивание. Это было то, что они оставляли ему, как последний шаг. Шаг, который мог изменить всё. Мирослав чувствовал, как его кровь закипает, как напряжение в его теле нарастает с каждым словом, с каждой строчкой, которая была на этом листе. Но как бы он ни пытался, как бы он ни сопротивлялся, он знал, что выбора у него не было. Он уже был здесь. Уже был втянут в игру, от которой не мог отступить.

И что же будет, если он сделает этот шаг? Что станет с ним? С Николай? С их судьбой? Этот выбор, как никогда, казался тупиковым, потому что он уже был частью того, что не мог контролировать. Мирослав понял это, но теперь, когда он читал, понимал, что их реальность была уже навсегда изменена. Это было не просто решение. Это было падение.

Мирослав стоял, с трудом вдыхая воздух, и смотрел на лист, который лежал на столе, словно он был чем-то большим, чем просто кусок бумаги. Его имя — Миргородский, — стояло первым. Это было не просто имя, написанное на листе. Это было словно приговор, который он сам себе вынес. Он не знал, что делать с этим. В груди всё было пусто, но в то же время, какой-то непередаваемый груз давил на него, не давая ни малейшего шанса на спокойствие. Он пытался читать, пытался осмыслить то, что написано, но буквы перед ним плавали, превращались в пятна, в абстракцию, и с каждым новым взглядом на них его разум рушился, как дом, строящийся из песка.

Тиканье часов, как будто подслушивающий их присутствие, медленно пробивало тишину. Мирослав слышал, как каждое движение стрелок казалось ему знакомым, но страшным. Часы отмеряли минуты, которые несли его в пропасть. Их тиканье было не просто звуком. Оно проникало в его душу, казалось, каждый удар звука отзывался в его теле, каждый шаг времени был для него уже не просто ожиданием, а чем-то неизбежным. И вместе с этим тиканьем, с каждым новым отсчитанным моментом, Мирослав ощущал, как воздух сжимается вокруг его тела, как его грудь сдавливает эта вечная неизвестность. Он знал, что нельзя остановить время, нельзя вырваться из этого невидимого кольца. Он был в клетке, клетке, которую сам себе и создал.

Словно в ответ на эти мысли, за окном снова раздался шум дождя. Он был ровным, монотонным, но одновременно заполняющим всё пространство. Каждая капля, падающая на землю, казалась важной, как маленький камень, бросаемый в озеро, заставляя его дрожать. Мирослав ощущал, как дождь снаружи отражается на его чувствах. Он был частью того, что происходило за окном, частью чего-то большего, чем просто этот дождь. Он был частью игры, в которой уже не было места для выбора. Он не знал, что делать, но знал одно: его время на решение ушло.

— Они дали мне шанс. Но шанс ли это? — звучала эта мысль, и каждый её оборот отзывался в его душе как эхо. Он снова посмотрел на лист. Он знал, что решение, которое он примет, будет не просто шагом. Это будет последний шаг, переход в другой мир, где ему уже не будет места. Он был омегой, и даже его инстинкты, его слабость, казались частью этого выбора, части этой жертвы, которая так сильно мешала ему. Он был не готов, не был готов к тому, что с ним будет после этого. Но разве когда-то он был готов к этому? Может, не тогда, когда стал частью этой игры. Может, не тогда, когда они с Николаем начали работать вместе, когда они оба были втянуты в этот мир, где не было места для слабости, для простых решений.

Его взгляд вновь упал на бумагу. Каждое слово, каждая строка говорили ему: ты не вернёшься. Он был омегой, и каждый атом в его теле уже знал это. Его инстинкты были настолько сильными, что они говорили ему: не сопротивляйся. Он был частью того, что происходило вокруг него, и теперь его жизнь уже не принадлежала ему. Он был на грани, и каждый новый шаг, каждый взгляд, каждое слово было уже частью того, что приведёт к последнему выбору.

Но вот, как ни странно, было что-то в его душе, что противилось этому. Он ощущал, как эта власть, эта тень, которая опустилась на его плечи, давит на него. Он чувствовал, как инстинкты омеги, заставляя его сжиматься, внезапно становятся против него. Почему он должен быть тем, кто сдался? Почему ему нельзя было вернуться, изменить свою судьбу, если он так этого хотел? Но, как бы он ни пытался убедить себя в этом, как бы он ни искал путь назад, он знал, что это не было бы честно. Он не мог быть тем, кем был раньше. Он знал, что его подчинение, его слабость были частью игры, частью того, что теперь он должен был отдать.

Слышно было только тиканье часов и шум дождя, и в этом сочетании Мирослав чувствовал, как он теряет себя. Он больше не был собой. Он был тем, кто уже сделал свой выбор, но не мог с ним смириться. Он не мог больше скрывать этот страх. Это был страх не просто потерять себя. Это был страх не стать тем, кем он мог бы быть. Мирослав вглядывался в темноту, которая снова заполнила его разум, и чувствовал, как она поглощает его.

Николай молчал. Он не говорил ни слова. Но Мирослав знал, что он, как и он сам, был частью этой игры. И если Мирослав был омегой, то Николай был тем, кто не мог отступить, потому что его роль была решена давно. Николай, как и он, был втянут в этот мир, но в отличие от него, Николай знал, что возвращаться некуда. И что они оба стояли на краю, на краю выбора, который может поглотить их.

Мирослав снова посмотрел на лист. Его имя стояло первым. Он знал, что это не просто имя. Это было больше. Это был его выбор, его жизнь, его гибель. И в этом было что-то тёмное, что-то, что не давало ему покоя. Шанс ли это? Он не мог ответить. Он не мог найти ответ, потому что всё, что оставалось — это шаг вперёд, который он уже сделал.