Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть)

Глава 84 Ловушка Карпова

Коридоры больницы жили своей вечной, неугомонной жизнью, наполненные шагами, голосами, запахами лекарств и выцветшими, застиранными халатами. Мирослав вошёл внутрь, и его сразу окутало ощущение глухого напряжения. Оно было в воздухе, в мельком брошенных взглядах, в том, как медсёстры говорили чуть тише, чем обычно, в том, как кто-то резко замолкал, проходя мимо него.

Он сделал несколько шагов — и тут же увидел Николая.

Тот стоял возле кабинета, явно дожидаясь его, а когда увидел Мирослава, шагнул навстречу, быстрым движением схватил его за локоть и потянул в сторону, туда, где никто не мог подслушать.

— У тебя проблемы.

Говорил он почти шёпотом, но в голосе чувствовалась отчётливая серьёзность, что, надо сказать, уже само по себе было тревожным знаком. Николай редко когда действительно тревожился.

— Карпов вызвал экстренное врачебное совещание. Говорит, что ты допустил халатность.

Мирослав медленно вдохнул, стиснув зубы.

«Ах вот как? Уже и экстренные совещания? Что ж, быстро он решил перейти в открытую атаку…».

— Так. А подробности?

Николай бросил быстрый взгляд по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто, а потом склонился ближе.

— Пациент-омега. Ему провели операцию, а теперь у него осложнения. Они уверяют, что это из-за твоего метода.

— Кто они?

— Карпов и его компания.

Мирослав медленно выдохнул, сжал пальцы в кулак и разжал, глядя на Николая почти без эмоций.

«Очевидно, что это подстава. Они даже не пытаются скрыть это».

Это был логичный шаг. Грязный, но логичный. Если не получается сломать человека прямо, нужно сделать так, чтобы сломался он сам.

И ведь Карпов выбрал момент идеально — подложил пациента, которого нельзя было просто так оставить без внимания, использовал их общую тревогу, их страх перед ошибкой, перед контролем, перед возможностью оступиться.

Теперь вся больница уже, скорее всего, знала, что у Миргородского проблемы. И, конечно же, никто не хотел бы быть на его месте.

— Ну что? — Николай выжидающе посмотрел на него. — Будешь защищаться?

Мирослав усмехнулся, чуть кривовато.

— А как же. Мне даже интересно, что они там приготовили.

И шагнул вперёд, в самое логово хищников.

Зал заседаний встретил его густым табачным дымом, тяжёлым, как само воздухоподавляющее напряжение. В комнате царила приглушённая тишина, но не потому, что не было разговоров, а потому, что все здесь ждали именно его.

Он не торопился садиться.

Они уже вынесли приговор. Он это знал.

Почувствовал, ещё не успев сделать и трёх шагов внутрь.

Длинный стол, заваленный стопками медицинских карт, глянцевыми, как похоронные ленты, следы чёрных пальцев на фарфоровых чашках, шершавый запах крепкого кофе и перегара, смешанный с колким, едким присутствием власти.

Главврач Ефим Степанович Громов сидел во главе стола, тяжёлый, неподвижный, но в его взгляде читалось всё сразу — и скука, и осуждение, и лёгкое раздражение, будто его оторвали от чего-то куда более важного.

Рядом Карпов.

Ухмылка. Лёгкий наклон головы. Вид победителя, которому даже не нужно ничего доказывать.

Мирослав заметил, как кто-то отвернулся, как кто-то избегал смотреть в его сторону, как все в этой комнате уже решили, кто здесь жертва, а кто — виновный.

Ну, разумеется.

Как же иначе?

Он даже не успел осмотреть пациента, не успел взглянуть в его медицинскую карту, но уже оказался на этом заседании, уже оказался на месте преступника.

— Ну, товарищ Миргородский, — голос Карпова мягкий, бархатный, сдобренный тонкой насмешкой, словно он даже не враждует, а просто помогает ему понять нечто очевидное. — Как объяснишь осложнения у пациента?

Мирослав прошёл вперёд, но не сел.

Он смотрел ровно, без единого дрожания в голосе, без тени сомнения.

— Мне нужно ознакомиться с ситуацией. Кто пациент?

Карпов прищурился, как кот, поймавший мышь, но решивший ещё немного поиграть перед тем, как её задушить.

— Омега, 32 года. После удаления зуба началась сильная инфекция. Температура, воспаление. Мы предупреждали, что твои методы — это риск.

Тишина.

Не та, что бывает в ожидании ответа.

Та, что бывает перед выстрелом.

Мирослав чувствовал взгляды, чувствовал, как его уже судят, уже ставят диагноз, уже подводят итог.

«Они даже не дали мне шанса осмотреть пациента, но уже судят».

Он медленно протянул руку к столу, взял первую попавшуюся медицинскую карту, даже не глядя в сторону Карпова.

Развернул.

Перелистнул.

Секунда. Две. Три.

Поднял взгляд.

— Значит, суд уже состоялся? — его голос был ровным, но в этой ровности читалась холодная усталость, почти отвращение. — Прокурор вынес приговор, свидетелей заслушивать не будем?

Кто-то негромко кашлянул.

Кто-то откинулся в кресле, будто стараясь слиться со стеной.

Карпов чуть напрягся. Едва-едва. Настолько, что почти никто не заметил.

Но Мирослав заметил.

— Не нагнетайте, товарищ Миргородский, — Карпов улыбнулся, но его пальцы нервно тронули край папки. — Вы ведь не отрицаете, что это ваш пациент?

— Я не отрицаю.

Мирослав щёлкнул страницами, изучая записи, ощущая, как всё в нём медленно, но верно собирается в один железный кулак.

— Но мне нужно ознакомиться с тем, что именно было сделано.

И, главное, кем.

Мирослав перевернул страницу.

Глаза его медленно скользили по записям, но он уже почти не читал, а знал. Он чувствовал, что именно сейчас, именно в этих строках, именно в этой безупречно выведенной, аккуратной медицинской записи кроется что-то омерзительное, что-то тошнотворно-скользкое, что-то такое очевидное, что он даже не удивился.

И вот — первая деталь.

Антибиотик.

Не тот.

Не его назначение.

Он не сразу поднял голову, дал себе секунду, будто это могло помочь собрать злость в ровную линию, приглушить холодное, обжигающее раздражение.

Потом спокойно, медленно, почти лениво поднял взгляд, зафиксировал его на Карпове, а затем, всё тем же ровным тоном, от которого едва ощутимо дрогнул воздух, произнёс:

— Здесь ошибка. Пациенту давали не тот антибиотик. Это не моё назначение.

В комнате стало тише.

Не так, чтобы резко, не так, чтобы кто-то вдруг замер, ахнув от ужаса. Нет, просто воздух изменился, стал плотнее, как перед грозой.

Карпов не сразу ответил.

Он сделал плавное, почти ленивое движение, чуть дёрнул уголком губ, словно вот только что услышал удивительную, совершенно невероятную вещь, которую ему ещё предстояло осмыслить.

— Неужели? — произнёс он, точно с искренним изумлением, даже брови чуть повёл вверх, словно это действительно могло быть чем-то из ряда вон выходящим. — А кто его назначил?

Мирослав молчал.

Он листнул карту дальше, прокручивая пальцами страницы, выискивая нужные строки, но он уже знал, чья там подпись.

И вот она.

Аккуратная. Чёткая. Выведенная уверенной рукой.

Карпов.

Мирослав снова поднял взгляд, но теперь не лениво, не медленно, а резко, с тем выражением, от которого, казалось, воздух в комнате мог стать на несколько градусов холоднее.

— Вот. — Он слегка наклонил голову, глядя прямо в глаза Карпову. — Подпись… Доктор Карпов.

Тишина застыла в воздухе, как густая, вязкая патока.

Кто-то пошевелился, переставляя чашку ближе к себе.

Кто-то кашлянул, будто случайно, но этот кашель прозвучал слишком резко, слишком нервно.

Кто-то уже не смотрел на Карпова с той же уверенностью, что прежде.

Мирослав слышал, как трещит этот хрупкий момент — момент, когда маска даёт первую, крошечную трещину, когда баланс слегка, почти незаметно, но всё же смещается.

Он видел, что Карпов это понял.

Но Карпов не сдавался.

Конечно, нет.

Он улыбнулся, тонко, едва заметно, и, чуть откинувшись назад, пожав плечами, с легчайшей, абсолютно деланной небрежностью произнёс:

— Как неловко вышло.

Мирослав сжал пальцы на столе, чтобы не позволить себе рассмеяться.

«Так вот в чём его план. Он сам изменил лечение, чтобы получить нужный ему результат».

Он почувствовал, как волна омерзения накатывает медленно, как оно оседает в груди, как оседает пыль на белый халат, оставляя грязные следы, которые невозможно стереть.

Но он не покажет этого.

Он не даст Карпову удовольствия видеть, что хоть что-то из его игры задело его по-настоящему.

Именно поэтому, он просто улыбнулся в ответ.

Чуть-чуть.

Ровно настолько, чтобы Карпов понял: это ещё не конец.

Мирослав не торопился говорить.

Он медленно, почти лениво, закрыл медицинскую карту, провёл ладонью по её жёсткому краю и, не меняя выражения лица, аккуратно положил её на стол.

Тишина в зале заседаний сгущалась.

Она уже не была просто паузой в разговоре, она становилась ощутимой, как густой, пыльный воздух в старом помещении, как напряжение в плечах тех, кто почувствовал, что ситуация выходит за рамки обыденного.

Карпов сидел чересчур прямо, слишком небрежно водя пальцем по крышке своей папки. Он не смотрел на Мирослава, но чувствовал его взгляд.

А Мирослав смотрел.

Ровно.

Пристально.

С холодным, почти хирургическим интересом.

И только потом, спустя долгую, мучительно растянутую паузу, он нарушил эту тишину.

— Так что же получается, товарищ Карпов?

Голос был ровным, даже мягким, но в этой мягкости была твёрдость лезвия, которую невозможно не почувствовать.

— Это не ошибка моего метода. Это ваше вмешательство в лечение.

Карпов резко моргнул, но тут же взял себя в руки.

Склонил голову, будто удивлён, даже ухмыльнулся — нарочито, медленно, будто кто-то другой за него разыгрывал это выражение лица.

— Чушь, — сказал он, голосом ровным, но в нём уже чувствовалась острота, которую он не смог спрятать. — Я всего лишь скорректировал лечение, чтобы не допустить осложнений!

Мирослав медленно вдохнул, чуть повёл плечами, будто отбрасывая что-то ненужное.

Затем наклонился вперёд, опираясь ладонями на стол, и произнёс тихо, но так, чтобы слышал каждый:

— Без моего ведома? Без обсуждения с лечащим врачом?

Тишина стала другой.

Это была не просто пауза.

Это было зависшее в воздухе ожидание, острый, тонкий момент, когда каждое слово обретает вес, когда все взгляды начинают двигаться в одну сторону.

Карпов понял это.

Он ощутил, что баланс начал смещаться.

Он чуть приоткрыл рот, уже готовясь ответить — быстро, резко, пока ситуация не вышла из-под его контроля, но его опередил Ефим Степанович Громов.

Главврач медленно наклонился вперёд, положил на стол обе ладони, поднял на Карпова взгляд, от которого даже воздух в комнате стал гуще.

— Это серьёзное обвинение, товарищ Карпов. Объяснитесь.

Карпов медленно выдохнул.

И в его лице появилось что-то новое.

Что-то, чего не было раньше.

Первый оттенок сомнения.

Карпов заметно напрягся.

Это было еле уловимое изменение, тонкое, почти незаметное для неподготовленного взгляда — но Мирослав видел его насквозь.

Этот чуть более быстрый вдох, это незаметное движение плечами, словно Карпов пытался вернуть себе равновесие, словно он почувствовал, что почва под ногами уже не такая твёрдая, как он думал.

Он терял контроль.

Он чувствовал это, понимал, но ещё пытался сопротивляться.

— Я всего лишь хотел помочь! — голос его прозвучал резче, чем он, вероятно, собирался, но он тут же попытался вернуть себе прежнюю уверенность, немного откинулся назад, сложил руки на груди, как будто уже закрывался, отгораживался.

Но Мирослав уже не позволял ему отступить.

Он не моргнул, не отвёл взгляда, не дал Карпову ни секунды передышки.

А потом, медленно, ровно, с той холодной ясностью, от которой Карпов, вероятно, невольно напрягся ещё сильнее, сказал:

— Вы не помогли, а подставили пациента.

Тон был ровным, спокойным, но в этой ровности чувствовалась безоговорочная окончательность.

— Если бы не этот случай, сколько ещё людей пострадало бы из-за вашей «помощи»?

Тишина.

Но это была уже не та напряжённая тишина, в которой судят, а та, в которой начинают сомневаться.

Где-то в дальнем углу комнаты кто-то негромко зашептался.

Кто-то откашлялся, как будто хотел сказать что-то, но передумал.

Кто-то пошевелился на своём месте, и в этом движении было что-то… настороженное.

Мирослав чувствовал, как меняется атмосфера.

Как чья-то внутренняя уверенность начинает дрожать.

Как те, кто ещё несколько минут назад смотрели на Карпова с убеждённостью, теперь переглядываются, не зная, на чью сторону склонится баланс.

Карпов тоже это почувствовал.

Он всё ещё пытался держать лицо, но в его глазах появился оттенок раздражённого беспокойства.

Мирослав знал этот взгляд.

Так смотрят люди, которые не привыкли проигрывать.

Так смотрят те, кто внезапно осознаёт, что план дал трещину.

Так смотрят хищники, которые впервые в жизни почувствовали страх.

«Я выиграл этот раунд, но это ещё не конец. Он так просто не отступит».

Карпов не из тех, кто умеет терять.

Он не остановится.

Но теперь и Мирослав тоже не остановится.

Теперь это — война.

Карпов всё ещё сидел прямо, но его спина уже не была такой расслабленной, как в начале заседания. Пальцы сжались на папке чуть сильнее, и теперь он уже не просто играл роль самоуверенного человека, а цеплялся за остатки контроля.

Врачебный совет наконец ожил.

Кто-то уже не скрывал недовольства, кто-то переглядывался, и в этом молчаливом обмене взглядами читалось больше смысла, чем в любых словах.

Мирослав чувствовал этот сдвиг, чувствовал, как под Карповым начала оседать почва, но… это не было победой.

Не ещё.

Он знал таких людей, как Карпов. Тот не остановится, не смирится, не признает поражения. Нет, он затаится.

Карпов не из тех, кто сразу идёт в лобовую атаку. Он не будет пытаться оправдываться, не будет пытаться доказать свою правоту здесь и сейчас.

Он отступит.

Но только для того, чтобы нанести новый удар в другой момент, когда никто этого не ждёт.

Мирослав всё это понимал, но когда Карпов вдруг резко поднялся на ноги, будто хотел закончить этот разговор по собственной инициативе, он всё-таки ощутил лёгкое удивление.

Карпов вздохнул, медленно провёл рукой по лицу, как человек, который устал, которому надоело всё это и который делает одолжение, объясняясь перед людьми, стоящими ниже его.

— Ладно. Хорошо.

Он посмотрел на Громова, на остальных врачей, на Мирослава — но его взгляд был уже другим.

Он больше не пытался говорить на равных.

Теперь в нём было что-то оценивающее, что-то холодное, что-то очень, очень опасное.

— Я всего лишь хотел как лучше, — проговорил он устало, качая головой. — Но раз уж мы здесь разыгрываем спектакль… Я всё понял. Миргородский у нас святой, безгрешный, а я, выходит, злодей, который подставил пациента.

Кто-то тихо вздохнул, кто-то пробормотал что-то неразборчивое.

Громов нахмурился.

— Карпов, вы здесь не на театральной сцене. Ваши действия повлекли за собой осложнение у пациента.

Карпов усмехнулся, покачал головой.

— Ну, раз так — то, конечно. Я виноват. Вы же уже всё решили, верно?

Мирослав наблюдал за ним молча.

Он видел, как у Карпова дрожат ноздри, как напряжены плечи, как он сквозь зубы сдерживает раздражение.

Но тот не сорвался.

Нет.

Он слишком хорошо умел держать удар.

Карпов снова сел, сцепил пальцы в замок, наклонился вперёд.

— Ну что ж, раз так… Я не буду спорить. Главврач разберётся, вы правы.

Он улыбнулся, но в этой улыбке было что-то ледяное.

— Но, Миргородский…

Он посмотрел прямо на него.

И в этот момент Мирослав понял: война только началась.

— Вы ведь понимаете, что ошибки бывают у всех?

Он выдержал паузу.

— И у вас тоже.

Тишина.

Мирослав не отвёл взгляда.

Карпов улыбнулся ещё шире, встал, поправил халат и вышел из зала заседаний.

Врачебный совет ещё некоторое время сидел в напряжённом молчании.

А потом кто-то облегчённо вздохнул, кто-то пробормотал, что пора работать, кто-то быстро собрал бумаги и вышел следом за Карповым.

Но Мирослав продолжал сидеть, всё ещё чувствуя на себе его взгляд, хоть тот уже и ушёл.

Он выиграл.

Сегодня.

Но Карпов так просто не отступит.

Он будет ждать.

Ждать его ошибки.

И тогда нанесёт удар.

Главврач поднялся медленно, будто давая самому моменту полностью раскрыться, прежде чем вмешаться. Он провёл тяжёлым, испытующим взглядом по присутствующим, задержался на Карпове, потом на Мирославе, потом снова на Карпове.

В зале было тихо, но это не была спокойная тишина. Нет, в ней было что-то густое, настороженное, сжатое, как пружина, — словно все присутствующие ждали окончательного вердикта, но уже заранее знали, что он никого не удовлетворит.

— Ошибки в лечении недопустимы. — Голос Громова был ровным, безразличным, таким, каким он, вероятно, говорил с утра о погоде или об остатках морфина в аптеке. — Я лично проведу разбор ситуации и проверю все назначения.

Карпов едва заметно прищурился, его руки медленно сжались в кулаки, но он не проронил ни слова.

Главврач выдержал паузу, а затем, всё так же ровно, но с тем едва уловимым оттенком в голосе, который всегда предвещает удар, добавил:

— А пока, доктор Карпов, вам стоит быть осторожнее с самовольными изменениями в протоколах.

Тишина.

Глухая, неудобная, словно воздух в комнате стал чуть плотнее.

Карпов почти не двигался, но Мирослав видел, как по его шее поднялись красные пятна, как челюсть его чуть напряглась, как пальцы дрогнули, сжимая край стола.

Но он не ответил.

Не сказал ничего.

Это было хуже всего.

Если бы Карпов начал защищаться, если бы он спорил, кричал, пытался оправдаться — значит, он ещё бы пытался спасти ситуацию.

Но он только молчал.

Он понял, что проиграл этот раунд.

Но проигрыш был не концом игры, а началом чего-то другого.

Это было затишье.

Перед новой бурей.

Мирослав чувствовал это всем своим существом, чувствовал напряжённую тишину Карпова, чувствовал, как он внутри уже строит план, как он уже ждёт подходящего момента, чтобы ударить.

«Пока что он получил удар, но он будет ждать момента, чтобы нанести ответный».

Карпов не из тех, кто прощает поражение.

Он затаится. Он выждет.

Но он не забудет.

Мирослав вышел в коридор и только теперь ощутил, насколько сильно его вымотало это заседание.

Всё напряжение, вся холодная сосредоточенность, которую он держал в себе, не давал ни единой эмоции прорваться наружу, всё это теперь отступило, но не ушло, а только залегло в глубине, где-то под рёбрами, в груди, в мыслях, и от этого не становилось легче.

Он провёл ладонью по лицу, будто смывая с себя весь этот прокуренный воздух, все эти взгляды, эти переглядывания, эту беззвучную, но такую ощутимую войну.

— Ну, красиво ты его размазал.

Голос Николая прозвучал ровно, спокойно, но в нём слышалось искреннее удовольствие. Он стоял у стены, сложив руки на груди, и смотрел на Мирослава так, будто только что наблюдал, как он загоняет бешеного волка в клетку.

Мирослав только вздохнул.

— Это ещё не конец. Он не остановится.

Он сказал это без эмоций, почти механически, потому что точно знал, что так и будет.

Карпов не из тех, кто проигрывает и забывает.

Нет.

Он затаится.

Он будет ждать момента, искать новую возможность, он переждёт, сделает вид, что ничего не произошло, и потом ударит снова — точнее, больнее, так, чтобы никто не успел подготовиться.

И это могло случиться в любой момент.

Николай не удивился.

— Конечно.

Он хмыкнул, достал сигарету, но за

куривать не стал — только покатал её между пальцами, раздумывая.

— Но теперь он знает, что ты не идиот.

Тишина.

Мирослав невольно усмехнулся.

— Ну, хоть какая-то польза.

Но в этой усмешке не было облегчения.

Он не чувствовал себя победителем.

Он просто вышел из одной схватки, зная, что следующая будет ещё хуже.

«Сегодня я защитил себя, но мне нужно быть начеку. Карпов не простит этого».

Он не успокоится, пока не получит своё.

И теперь Мирославу предстояло понять, как быть дальше.