Троя. Пепел над морем

Глава 1

Год 1 от основания храма. Месяц четвертый, не имеющий имени, самое его начало. Итан, восточный Крит.

Все же готовить шашлык нужно уметь. Здесь его готовить не умеют, и это несмотря на наличие свежего мяса, репчатого лука, кое-каких специй и древесного угля. А ведь у здешних людей есть все шансы приобщиться к величайшему достижению цивилизации. Ко второму из величайших, если первым считать пульт от телевизора. Я привез на Крит здоровенную глиняную корчагу, куда положил замаринованную в луковом соке баранину. Неклассический вариант, но мне нравится. Я вообще считаю, что мясо в уксусе маринуют только варвары, а тут все же Эллада, колыбель европейской цивилизации. Да! Еще насадка на шампурах должна быть неплотной, чтобы кусочки баранины пропекались равномерно со всех сторон. И уголь должен дойти до кондиции, когда он уже не горит, но слегка подернулся сероватым слоем золы… В общем, я на практике обучил этим тонкостям своего трубача, который прямо сейчас, истекая слюной, суетился во дворе, используя очаг как мангал. Мне самому заниматься таким невместно.

Весеннее равноденствие. День, когда все цари восточного Крита собрались на побережье по моему приглашению. У них и выбора особенного нет, слишком уж много изменений произошло за последние полгода. Сильный отряд высадился здесь аккурат перед зимними штормами и огненным смерчем пронесся отсюда и почти до самого Кносса, где правил царь Идоменей. Его посланник тоже сидел здесь, прожигаемый ненавидящими взглядами исконных хозяев острова.

Только кажется, что Крит огромен. Отсюда до древней столицы острова четыре дня пешего пути, а по морю и вовсе рукой подать. Царь западного Крита, густо заселенного ахейцами, встревожен не на шутку. Ему уже вот-вот уходить в поход на Трою, а под боком у него зашевелился враг, который опустошил селения всех мелких басилеев побережья. И, судя по упорным слухам, убил всех этих басилеев до единого, а их земли забрал себе. Царь Идоменей, повелитель Кносса, Гортины, Ликта, Феста, Ритима и других городов, пока что пребывал в здравом уме. Ни в какую Трою он не поплывет, пока не будет уверен, что его владения в полной безопасности. Слишком хрупок тут мир, слишком сильна взаимная ненависть и слишком крепки стены Прессоса[1], последней твердыни этеокритян.

Люди здесь собрались серьезные, а потому серебром не обойтись никак. Я движением фокусника открыл ларец и достал оттуда произведения своих ювелиров, поставивших производство браслетов на поток. Они у меня теперь клепают их по единому образцу. Вырезали из дерева красоты неимоверной изделие, сделали по нему форму и льют их десятками, если понадобится. Сегодня вот понадобилось, к вящему моему горю. Несчастная моя казна не успевает наполняться драгметаллами острова, как я вновь нахожу им какое-нибудь дурацкое применение. Я даже расстроился немного.

Впрочем, гости, напялившие на запястья мое золото, расстроенными отнюдь не выглядели. Они выглядели какими угодно: настороженными, обрадованными, любопытными, озабоченными, но только не расстроенными. Видимо, многое уже успели услышать и переварить за эту зиму. Смена расклада на острове не радовала никого. Вместо горстки мелких вождей, зубами вцепившихся в здешние скалы, они получили непонятного соседа. Сильного, богатого и впридачу жадного до власти и земли. Сочетание хуже не придумаешь.

Лепешки, рыба, вино и соленые оливки. В начале весны, когда еще не начался сев, и эта немудреная трапеза считается роскошным пиром. Не секрет, что в это время даже царям приходится затягивать пояса. Не до жиру, когда родичи смотрят голодными глазами, а дети бедноты порой напоминают щепку, просвечивая ребрами сквозь тонкую до восковой прозрачности кожу.

Мой слуга внес блюдо, на котором исходило ароматом сочное мясо, и цари жадно запустили в него свои пальцы, обжигаясь и матерясь. Пальцы поболят и перестанут, а мяса может и не достаться. Вот такая тут жизнь. Цари рвали баранину и глотали ее почти не жуя. Они утирали руками сок, что тек по их бородам, жадно чавкая и запихивая вслед за мясом куски хлеба. Зная, как тут обычно проходят пиры, я мог поклясться, что об этом еще сложат пару-тройку песен.

— Для чего ты собрал нас, Эней? — спросил наконец Талас, царь Прессоса, стоявшего в горах, в дне пути отсюда. Он почитался старшим из всех царей Крита.

Остальные цари согласно загудели, с сожалением разглядывая опустевшее блюдо. Они тщательно облизали пальцы и вытерли их о скамьи. Десять пар глаз уставились на меня в ожидании.

— Я собрал вас, царственные, — безбожно польстил я этим людям, — чтобы предложить общее дело. Я готов нанять пять сотен крепких парней сроком на три года. Моя оплата серебром, доля в добыче и еда.

— Зачем тебе столько людей? — изумленно загудели цари. — Пять сотен! Ты что, Эней, решил завоевать Египет? Гы-гы!

— Это должны быть воины, а не трусливые рыбаки, — с нажимом сказал я. — Критские лучники — лучшие на всех островах, поэтому я не возьму кого попало. Я сам проверю их умение. А вы будете вправе взять за них свою долю. Скажем, сикль за каждого, кто умеет стрелять из лука, и по два, если сможет биться со щитом. У меня нет времени собирать людей по всему Криту, вы сами приведете их мне. И тут же получите обещанное. Быстрее привезете, быстрее разживетесь серебром. Или золотом, посчитаю один к десяти.

— Я дам полную сотню! — решительно заявил царь Прессоса. — У меня подросло немало босяков, которые родились с луком в руках. Пусть проваливают с моей земли. И так тесно.

— А что это ты дашь сотню! — возмутились остальные. — Мы тоже серебра хотим!

После часа ругани и препирательств они пришли к согласию. Каждый из восьми царей дает по полсотни воинов, а царь Прессоса дает полную сотню. Он все же самый уважаемый владыка в этих землях. Посланник Идоменея сидел тихо, словно мышка. Он даже мясо не посмел взять с блюда, только слушал и запоминал.

— Теперь ты! — повернулся я к нему. — Твой царь уходит в поход на Трою. Он поклялся помогать Агамемнону и Менелаю, своим родичам. Так?

— Так, — кивнул крепкий малый лет двадцати по имени Мерион, племянник царя Кносса и его возница. Он оказался весьма неглуп, а потому не проронил ни слова за все время, понимая, что ахейцев не зря позвали на этот разговор.

— Этот поход закончится плохо для Идоменея, — сказал я. — Его ждут несчастья, ибо такова воля богов.

— Откуда знаешь? — впились в меня взглядом цари.

— Я заложил богатый храм богу Поседао, — небрежно сказал я. — Пока там только основание и жертвенник, но бог моря уже посылает свои пророчества в благодарность за наши подношения.

— Надо же-е… — завистливо протянули цари. — И большой храм ты хочешь построить? Мы слышали, за морем, в Вилусе и Арцаве, богам строят большие дома, но у нас тут такого нет.

— Большой, — сухо ответил я. — Я чту бога Поседао, и он помогает мне. Плыви назад, Мерион! Передай своему царю, что предстоящая война не будет удачной, а сам он потеряет свое царство, если двинет на Трою свои корабли. Таково пророчество.

— Может быть, — криво усмехнулся посол, — мне нужно передать ему, что ты и вот эти люди, — тут он обвел сидящих вокруг стола царей, — ударите ему в спину, когда он уведет войско?

Не дурак! Волчьим смехом засмеялись цари, по достоинству оценив его догадливость. Войско уйдет за море, и уйдет надолго. Сами боги велели наведаться в гости к неосторожному соседу.

— Так что? — посол обвел всех испытующим взглядом. — Нападете на нас?

— Это ты сказал, — сделал я загадочное лицо. — Я всего лишь передал тебе волю божества, а решение принимать твоему царю.

— Ты услышан, тиран Эней, — Мерион с достоинством встал из-за стола. — Я должен отправиться в путь немедля. Я думаю, царственные, вы и сами понимаете, почему.

Посол царя Кносса вышел, а мое сердце запело от радости. Третий по численности контингент армии вторжения, после Микен и Пилоса, никуда не пойдет. Царь Идоменей останется дома и поневоле будет держать в узде изрядно ослабевших басилеев-критян. Все же пять сотен — это огромная сила для этих мест. Хватило бы только серебра!

Четыре недели спустя в мою бухту зашли последние корабли с новобранцами. С математикой тут скверно, а потому каждый из царей, стыдливо отводя глаза, высаживал кто шестьдесят, а кто и семьдесят человек, стремясь сплавить мне всех, кого только можно. Впрочем, насильно сюда никого не гнали. Стать царским воином — мечта несбыточная. А уж если есть возможность получить панцирь, бронзовый шлем, как у господина Абариса, и щит из воловьей кожи, так это и вовсе сладкий сон любого мальчишки на нищих островах.

Пухлый парнишка со стилосом и свинцовой дощечкой в руках считал критян по головам. Он выстраивал их шеренгами по десять, стоять в которых те категорически не желали и разбредались тут же. Парнишка отрывался от своих записей, крыл их почем зря и грозил отправить обратно пасти коз. Угроза действовала моментально, и вскоре дурацки улыбающиеся критяне стояли на месте, позволяя себя пересчитать.

— Сто двадцать восемь человек, господин, — шепнул мне сын писца Корос, юный мозг которого принял десятичную систему сразу и навсегда. — Царь Прессоса привез.

— Талас! — раскинул я руки при виде царя, щеголявшего плащом синей ткани и золотыми браслетами. — Тут больше ста человек, почтенный!

— Ай! — отмахнулся он. — Не обращай внимания! Парнем больше, парнем меньше! Какая тебе разница, Эней? Каждый из них может со щитом биться! Просто от сердца отрываю! По два сикля за каждого давай!

Город Прессос стоит в горах, а потому и пришел его царь позже всех. Этот сценарий мы уже проходили восемь раз. Каждый из царей Крита считал себя самым умным, а меня, строго наоборот, непроходимо тупым. И раз за разом все заканчивалось одинаково, без сюрпризов.

— Начинай, — я кивнул Абарису, который стоял рядом недвижимо, словно бронзовая статуя.

Первого из критян вытащили из строя, который вновь рассыпался в гомонящую толпу, обступив нас шумным кольцом. Пополнение, все как один, после зимы было тощим, напоминая телосложением весло, перевитое веревками. Невозможно разожраться на горсти зерна и соленой рыбе.

— Пошел! — крикнул я, и критянин, которого Абарис толкнул щитом в щит, полетел в пыль кувырком.

— В фалангу не годится! Следующий! — крикнул я, и из строя вышел малый лет восемнадцати, такой же худой, нескладный на вид, как будто состоящий из одних острых мослов. Глубоко посаженные глаза его сверкали свирепым огнем. Злой парнишка, и в кости пошире будет, чем первый. Мясом бы ему обрасти, могучий воин получится.

— Пошел! — крикнул я.

Абарис ударил парня щитом, и того отбросило на пару шагов назад. Он пропахал землю босыми ногами, покачнулся, но устоял.

— Годен! — сказал я, и показал по правую руку от себя. Парень усмехнулся и с победоносным видом оглядел толпу своих товарищей. Он теперь знатный воин, а тот, кто только что упал на землю, в лучшем случае станет лучником или пращником.

— Сколько выдерживает испытание? — негромко спросил Талас, который с тоской во взоре прощался со своим серебром. Его люди раз за разом летели в пыль.

— Один из пяти примерно, — ответил ему я. — Но ты не волнуйся, дружище, за лучников я тоже плачу. Только посмотрю, что они умеют.

— А если они… э-э-э… не очень хорошо стреляют? — осторожно спросил царь, который привез мне все отбросы из своих владений.

— Тогда вези их назад, — засмеялся я.

— Даром забирай, — сплюнул Талас. — Их уже дома никто не ждет. Матери и отцы не знают, каким богам молиться, что сплавили лишний рот. Парни в возраст вошли, женить пора, а где я им наделы возьму? Забирай их, и точка! Не нужно мне за них ничего.

Это я проходил тоже. Четверть из тех, что мне привезли, в воины не годятся. Ни сил, ни здоровья, ни умений нет. В рыбаки пойдут. У меня лов тунца на носу. Вот в рыболовецкие бригады я их и определю.

— Все, господин! — сказал мне Корос, когда испытания закончились. — В фалангу — двадцать семь человек господин Абарис отобрал, в лучники — сорок два, пращников — двадцать девять, остальных в дворцовые люди определим.

— Сколько всего их у нас теперь? — спросил я его.

— Тысяча девятнадцать воинов, господин, — поднял он на меня глаза. — Пришли наниматься парни с Милоса, Пароса, Наксоса, десяток наших рыбаков свои сети бросили, ватага карийцев приплыла в купеческую стражу проситься, да тоже в войско пошла.

— Тысяча девятнадцать! — присвистнул я, с трудом осознавая эту чудовищную цифру. — Как же мы их всех кормить будем?

— Отец говорит, зерна ни за что не хватит, — замотал башкой Корос. — Если тунца не добудем, голодать начнем уже через два месяца.

— Значит, надо добыть, — подумав, сказал я. — Новеньких гоните в кузницы, на поля и рыбу ловить.

— Слушаюсь, господин, — кивнул парнишка. — Мы за зиму сетей столько наплели, что все гадают, куда нам столько. Неужто это на тунца все?

— На тунца, — кивнул я. — Как тунец уйдет, будем каменные загоны для него строить. Тунец, он глупый. Он каждый год одной тропой ходит. Весной в одну сторону, а осенью — в другую.

— Каменные загоны? — округлил глаза паренек. — Для рыбы? Владыке это сам морской бог сказал?

— Он самый, — с серьезным видом ответил я. — Бог Поседао хочет нас немного подкормить. Беги к господам… Сардоку, Абарису, Паллагону и Хуварани. Пусть на закате своих людей около жертвенника строят. Воины клятву давать будут.

Проклятье! Надо воинские звания придумывать, а у меня все руки никак не дойдут. Тянул до последнего. Взять греческие классического периода? Там отряд воинов назывался словом лох. Аж с души воротит! Нет, не хочу! Не буду ничего придумывать, тем более что сейчас наречие совершенно другое, лишь отдаленно напоминающее классический греческий язык. Пусть будет десятник, полусотник, сотник… А потом что? Ведь у меня уже одних лучников триста человек. И щитоносцев две сотни. Пусть старшие командиры таксиархами называются. Все подразделения, что состоят из сотен, будут называться таксисами. Уф-ф!

— Ювелира сюда! — крикнул я, и Корос побежал в город, потешно тряся пухлым задом. У меня эта семейка похудеет скоро.

Солнце скоро закатится за горизонт, а огромная толпа людей, из которых едва ли шестая часть похожа на настоящее войско, с шумом и гамом начала строиться в шеренги. Для тех, кто пробыл здесь хотя бы неделю — это дело привычное, а вот с новичками сложно. Десятники, которые сами прослужили чуть больше полугода, с помощи брани и зуботычин выстроили кое-как бывших козопасов, ни один из которых не отличал правой руки от левой. Тяжело будет, а времени у меня почти нет. Я за три месяца должен из этой толпы сделать настоящее войско. Или, скажем так, его бледное подобие. Они должны держать строй, знать сигналы рога и слушаться команд. И уже одно это поставит их на голову выше всех армий этого мира. За исключением Египта и Вавилона, пожалуй.

Рядом со мной целый сундук, набитый серебром и золотом, а моя казна в который раз показала дно. Но без этого никак. Царь не может быть скрягой, иначе за него не станут умирать. Он бьется в одном строю вместе со всеми и ест то, что едят воины. Вождь делит взятое в бою согласно обычаю, и тогда воины преданы ему. Жадничать нельзя, и потому господа таксиархи уже щеголяют в немыслимо роскошных ожерельях, заменяющих им погоны. Десятники получат простые серебряные обручи, полусотники — витые, а сотники — такие же, но сделанные из золота. Ничего другого мне в голову не пришло, потому как одежды тут большую часть года не носят, а как сказал классик, общество, не имеющее цветовой дифференциации штанов, обречено. Тут дифференциация такая, что мое почтение. Только слепой звание перепутает.

— Первая сотня! Первый десяток! Воин Хрисагон! Выйти из строя!

Из рядов фаланги вышел смущенный мужик лет двадцати пяти и, печатая шаг, подошел ко мне и склонил голову, прижав руку к сердцу. Он смотрел с недоумением и легким страхом, не зная, для чего его поставили перед всем войском. Я надел ему на шею серебряную гривну и прокричал.

— Воин Хрисагон славно бился! Он на моих глазах сразил двоих насмерть и двоих ранил! Он вытащил раненого товарища с поля боя, рискуя жизнью! Он чтит своего командира и ни разу не был наказан. За свои заслуги Хрисагон назначается десятником, а его жалование удваивается. Серебряный обруч на шее станет знаком его власти. Носи его с честью, десятник! Встать в строй!

Воин, который чуть в обморок не упал, пошел на подгибающихся ногах на свое место, а навстречу ему уже шел следующий. Я вручал новые знаки отличия, называя каждого по имени и вспоминая о его подвигах. Корос, стоявший позади меня с листом папируса, шептал мне нужные слова. Я почти всех знал, но упомнить столько подробностей не мог никак. Я же не Александр Македонский, который, как говорят, помнил имя каждого своего воина из сорока тысяч. Врут, наверное, у него тоже свой писец был.

Вскоре сундук опустел, а солнце совсем скрылось за краем неба. Здесь быстро темнеет. Не успеешь оглянуться, как вокруг тебя пронзительно-черная южная ночь, пахнущая солью и ветром. Я поднял руку, и огромный жертвенник, стоявший за моей спиной, озарился вспышкой яркого пламени. Воины прикрыли глаза, многие даже закричали что-то в испуге, но десятники и сотники быстро водворили порядок, раздав положенные пинки и затрещины. Я уже успел ввести в действие постулат Фридриха Великого: «Солдат должен бояться своего капрала больше, чем врага», и он был встречен с полным одобрением. У нас здесь нет никого из потомственной воинской знати, и новые порядки прижились.

Теперь самое главное. То, для чего я собрал всех этих людей. Состоящая из нескольких народов толпа, разноязыкий сброд, порой ненавидящий соседа, должен превратиться в единое целое.

— Воины! — крикнул я. — Вам предстоит принести клятву своему царю и великому богу, который послал нам сейчас знамение этим огнем. Кто-то называет этого бога Поседао, кто-то Ванака, а кто-то Йамму или Баал. У бога много имен, но у него одна воля. И это она собрала нас всех вместе. Вы пришли сюда, и нет у вас теперь другого дома, кроме войска. И нет другой семьи! У вас нет больше отца и матери! Ваш товарищ по десятку — родной брат, а товарищ по сотне — брат двоюродный. Я ваш царь, и теперь я вам отец. Я клянусь в верности вам, своим детям. А еще я клянусь, что воин, который прослужит дюжину лет и три года, получит хороший надел на берегу реки. Он возьмет за себя самую красивую бабу, которая родит ему крепких сыновей. Никогда ваши дети не будут голодать, потому что у вас будет своя земля и рабы, которые скрасят вашу немощь. Но за это я многое попрошу. Сегодня вы должны забыть свою старую жизнь и старые обиды. У вас нет больше семьи, кроме тех людей, что стоят рядом с вами! У вас больше нет прошлого, потому что вы родились заново! Родились только что, на глазах великого бога, который прямо сейчас смотрит на вас! Нет теперь ни критянина, ни ахейца. Нет пеласга или карийца. Нет дарданца и лелега. Вы теперь один народ! Народ моря!

Корос, стоявший позади жертвенника, скрытый упавшей тьмой, плеснул в чашу масла, которое дало новую вспышку огня. Воины выдохнули в испуге и зашептали молитвы.

— Тот, кто не готов принести клятву верности, пусть уйдет! — крикнул я. — Он будет ловить рыбу и растить зерно. Но те, кто эту клятву дадут, не отступят от нее никогда. Потому что наказание за это — смерть! Клянетесь?

— Клянемся! — выдохнула тысяча крепких мужиков, которые очень хотели своих рабов, красивую бабу и надел у реки. Не ушел ни один.

— Абарис! — повернулся я к дарданцу. — Прикажи завтра же всем десятникам вырезать палки. У нас очень мало времени.