Троя. Пепел над морем

Глава 3

— Иде-е-ет! Рыба идет!

Босоногий мальчишка, сверкая белозубой улыбкой, прибежал сломя голову в царский дворец Пароса. Я бросил гонцу драхму, и тот поймал ее с ловкостью обезьяны, исчезнув тут же, пока ее не отняли.

Я пил вино вместе с местным повелителем, который уже успел принести мне присягу. Так и предполагалось, потому что лодчонки с соседнего острова кружились неподалеку от бухты Наксоса, когда мы штурмовали эту крепость. Басилей Пелеко дураком отнюдь не был, и теперь мы с ним обнимались и пели песни в ожидании тунца, несметные полчища которого вот-вот пройдут между Паросом и Антипаросом, превратив эти воды в кипящую уху.

С незапамятных времен жители Киклад выставляют часовых, которые наблюдают за морем, а потом выходят на своих лодках с гарпунами. Их добыча ничтожна по сравнению с тем богатством, что дважды в год идет мимо. Говоря по-простому, они набирают пипетку там, где без малейшего ущерба можно набрать целое ведро.

Десятки судов выстроились клином, закрыв море сотнями метров сетей с крупной ячеей. Голубой тунец огромен, взрослая особь четверть тонны весит, а потому его ловят не только мои рыбаки, но и все воины. Клин сужается к берегу, а рыбу бьют гарпунами и цепляют железными крюками, вытаскивая из воды. Я смотрю на это буйство природы, и просто глазам своим не верю. Десятки тысяч тонн ценнейшего мяса плывет мимо, даже не замечая жалких потуг презренных людишек. Мы едва отщипнем от того огромного пирога, что исходит ароматом прямо у нас под носом.

— Богатая добыча! — потрясенно мычал Пелеко, который смотрел на огромные туши, которые десятками тащили на берег. — Всеми богами клянусь, никогда такой не было! Я почти не жалею, что под твою руку пошел. Не иначе, ты самого бога Поседао сын!

Да… На рыбалку это похоже мало. Голые островитяне вперемешку с воинами свешиваются, цепляют тунца крюком, а потом впятером вытаскивают на берег возмущенно бьющуюся рыбину. Сноровистые паросцы и критяне отсекают голову и плавники, а потом острыми ножами распускают тушу на пласты, которые раскладывают на столах, солят и уносят сушить в темное место. Технология отработана тысячелетиями, просто объем сегодняшней добычи неслыханный. Впрочем, мне еще есть чем удивить царя Пароса.

— Как только лов закончим, — сказал я ему, — я людей пришлю. Будете строить каменные стены и загон для рыбы. Так мы еще больше тунца возьмем.

— Стены? — с тупым недоумением посмотрел он на меня. — Загон? Ты рыбу хочешь заставить плыть в какой-то загон?

— Хочу, — кивнул я. — А в конце загона будет круглая ловушка, из которой нет выхода. Оттуда вы ее будете просто доставать, как будто это кусок козлятины в похлебке. На такое дело сотни людей нужны. Вам в одиночку нипочем не справиться.

— Великие боги! — обреченно вздохнул Пелеко. — Жил я столько лет, бил рыбу, как отец меня научил, а оказывается и не знал о ней ничего. И прадеды мои, получается, тоже не знали. Неужто можно так? Не верю! Хотя… После того, что ты на Наксосе устроил, я чему хочешь поверю.

— Видел? — испытующе посмотрел я на него.

— Видел! — он скривился и махнул рукой. — От начала и до конца видел! Сам в лодке сидел и смотрел, как вы ворота поломали.

Он повернулся, огорченный, и пошел к своим людям, раздавая на ходу короткие команды, больше напоминающие собачий лай. А я все смотрел на кипящее ключом море и прикидывал количество горшков, которое потребуется для перевозки всего этого богатства. Получалось так, что посуды у меня смехотворно мало, а хранить все это зимой как-то иначе мне просто не в чем.

— Проклятье! — сплюнул я, пребывая в расстроенных чувствах. — Да гончары скоро богаче меня станут. Хрен им! Рыбой заплачу. Нет! Серебром. И заберу по оптовой цене. А потом заставлю зимой рыбу у меня покупать. Пусть учатся рыночной экономике. Тиран я или не тиран, в конце концов!

Мы вернулись домой по широкой дуге, позволив лодчонкам моих купцов оповестить все южные Киклады о произошедшем. Суть вестей была такова: царь Наксоса мне не покорился и был убит, а царь Пароса покорился и теперь не знает, куда девать рыбу, которую даровал ему за это морской бог. Купцы скромно умалчивали, что в свое плавание были отправлены лично мной, а их убытки от поездки с лихвой компенсировала казна Сифноса. И так уж получилось, что к нашему прибытию цари Аморгоса, Иоса, Феры и еще нескольких островков с населением в две-три сотни душ уже стояли на берегу, махали ветками оливы и загибали трясущиеся пальцы, пересчитывая мои корабли. Толку от них не будет почти никакого. Эти острова и в бесконечно далеком будущем будут живы одним лишь туризмом, а сейчас это просто приют рыбаков и крестьян, которые растят зерно и оливу на скудной, каменистой земле. Серьезным приобретением стал лишь Серифос, на котором, как я знал, столько железной руды, что ее на последующие три тысячи лет хватило.

Порт родного Сифноса встретил меня шумом, гамом и веселой суетой. Ведь никакого сравнения нет с тоскливым спокойствием других островов. Здесь жизнь била ключом. Купеческий порт обрастал каменными причалами, а рядом с ним уже строились какие-то сараи. Ах да! Я же сам разрешил купцам сделать перевалочные склады.

Я спрыгнул на берег и тут же попал в водоворот резких звуков и запахов. Вот вереница ослов везет груз тонкостенной расписной посуды, бережно переложенной слоями соломы. А вот огромные грубые горшки, которые повезут на Парос. В них мы будем хранить запасы тунца. Вот грузят на корабль ткани, сотканные рабынями в моем дворце. Вот тащат амфоры с маслом. Они пойдут в Египет, где наше масло нарасхват. Оно не самое лучшее, но, в отличие от остальных, доезжает до места в целости и сохранности. Ведь путь вокруг Крита теперь безопасен для моих кораблей. Так уж выходит, что сейчас масло с соседних островов едет сначала сюда, где его выкупают за серебро, а уже потом его везут в Египет. Мой Сифнос начинает продавать безопасность, превращаясь в крупнейший узел оптовой торговли. Многие из купцов Аххиявы не рискуют плыть в Египет сами. Они готовы делиться прибылью. Те же торговцы, кто все-таки решаются плыть, отдают десятую часть груза за место в караване. Думаете много? Посчитайте стоимость стражи, которой я плачу из своего кармана. Особенно скупых с нетерпением ждут на морских путях критяне. Я не запрещал тамошним басилеям зарабатывать на жизнь.

Десять стадий от порта до дворца я прохожу обычно за треть часа. Охота поесть нормальной еды, принять ванну и выпить чашечку кофе… Кстати! Он же растет в Судане. На заметку!

Я шел лишь с небольшой охраной, кивками отвечая на поклоны, как вдруг какая-то женщина бросилась мне в ноги. Я посмотрел на нее. Лет сорока от роду, весьма почтенный возраст для этого времени. Худая, лицо прорезали глубокие морщины, а в волосах светятся нити седины. Бедна, судя по ветхой ткани хитона.

— Помогите, господин! Умоляю!

— Что с тобой? — удивился я. Разбоя у нас нет, взяточничества тоже. Я же лично суд раз в месяц провожу.

— Мой сын! — женщина уставилась на меня налитыми слезами глазами. — Мой единственный сын! Он умирает! Помогите, господин! Мне не к кому больше обратиться. Я молилась Великой Матери, но она не слышит меня.

— А от меня ты что хочешь? — я совсем растерялся.

— Помогите!

Это все, что она сказала, намертво вцепившись в мои колени. Воины бросились было, чтобы оторвать ее от меня, но я взмахом руки остановил их. Ни к чему такое, да еще и люди обступили меня кольцом, живо обсуждая происходящее. Островитяне в этом похожи на обезьян в зоопарке. Они, не стесняясь, орут, машут руками и громогласно высказывают свое мнение, не особенно вникая, интересно ли оно кому-нибудь вообще. Южный народ, темпераментный, непоседливый и шумный до ужаса.

— Пройдем, женщина! — поднял я ее. — Если я смогу тебе чем-то помочь, я помогу.

— Спасибо, спасибо, господин! — она шептала эти слова как заведенная. Ее глаза были залиты такой мукой, что меня до самого сердца проняло. А ведь я видел смерть множество раз и уже успел привыкнуть к ней.

— У меня никого больше нет! — сбивчиво говорила она, шагая в сторону рыбацкой хижины, стоявшей на отшибе. — Муж утонул, а остальные дети умерли в младенчестве. Не дайте пропасть бедной вдове, господин. Помогите!

Крошечный домишко, в каких обыкновенно живет беднота. Пять на пять шагов размером, с очагом в углу, сложенным из камней. Закопченные балки, на которых лежит кровля из каменных пластин. Небольшой столик, глиняная сковорода, пара горшков и сеть, что сушится на улице. Вот, собственно, и все ее достояние.

— Ну и чего ты хочешь от меня? — озадаченно спросил я ее, когда увидел паренька лет шестнадцати, который лежал на охапке соломы и бредил.

— Помогите, господин! — с неистовой верой в глазах просила она. — Морской бог слышит вас! Если не вы, то кто?

Вот зараза! — расстроился я. — А ведь это обратная сторона медали. Меня считают кем-то вроде высшего существа, а значит, ждут от меня помощи. Врачей тут нет, и медицины как таковой нет. Люди или очень здоровые, или мертвые, почти без промежутков. Тут не очень получается выживать, если ты болен. А у безродной бедноты не получается вовсе. Никто не повесит себе на шею такую обузу, когда свои дети голодны. М-да! Ситуация!

— Несите его к храму! — приказал я охране, выйдя из хижины. Я повернулся к вдове, с неудовольствием отмечая, что за нами увязалась приличная толпа зевак. — Я помолюсь за твоего сына, женщина. И если он угоден богу Поседао, то будет жить. Если нет, то умрет.

— Спасибо! Спасибо, господин! — она вновь упала мне в ноги.

— Чистые тряпки, вода и соль, — скомандовал я, и один из воинов побежал в сторону акрополя, сверкая пятками. — Поднимайте его!

Минут через двадцать я любовался худосочным телом паренька, который умудрился пережить зиму, но оказался не в силах пережить одну из опасностей своего ремесла. Он поранил руку об острый плавник, когда вынимал рыбу из сети, и теперь его левое предплечье и кисть представляют собой багровую до синевы опухоль, которая была ничем иным, как самой обычной флегмоной, гнойным воспалением подкожной клетчатки. Я не раз видел такое в прошлой жизни, когда подрабатывал санитаром в студенчестве. Гадкая штука, и скверно лечится без антибиотиков. Но деваться некуда.

— Бог Поседао! — нараспев произнес я и поднял к небу кинжал. — Молю тебя, позволь этому пареньку жить!

Сказав это, я одним взмахом рассек опухоль посередине, едва увернувшись от потока гноя, что брызнул на фундамент будущего храма. Паренек замычал от боли, но его крепко прижали к камням. Я пощупал кисть, поморщился и рассек кожу и там тоже.

— Да чтоб тебя! — выругался я, расстроенно глядя на испачканный гноем пурпурный хитон. Надо было переодеться, да я что-то не додумался.

— Зачем вы режете моего сына ножом? — забилась в истерике несчастная мать. — Люди! Он убил его! Моего единственного сына убил!

— Мама! — прошептал паренек, который пришел в себя через пару минут. — Пить! Дай пи-и-ть!

— Чудо! — заорал воин, стоявший рядом. — Господин совершил чудо! Этот парень жив! Бог Поседао услышал молитву!

— А-а-а! О-о-о! — заволновалась толпа, потянув ко мне жадные руки.

Я ведь и не заметил, что сюда сбежались все, кто был в порту. На меня жадно смотрела не одна сотня глаз, а я матерился про себя, проклиная этот момент. Они уверовали в силу Морского Бога и в меня, как его посланника, а ведь я не смогу помочь им всем. Я же не врач!

Я неумело размешал соль в воде, смочил тряпки и затолкал их в рану, не обращая внимания на вопли парнишки. Я замотал руку куском полотна, каким зимой обматывают ноги вместо штанов, и облегченно выдохнул. Получилось вроде.

— Лекарь! Мне срочно нужен лекарь! — бормотал я, поднимаясь на гору в сопровождении гомонящей толпы. — Египет или Вавилон? Пожалуй, сначала стоит начать с Египта. Как жаль, что Кулли уже ушел с товаром. Пусть только попробует не привезти мне толкового строителя. Отправлю его в Сиппар к жене и к жрецам, которым он задолжал. Они его до мослов объедят.

В то же самое время. Пер-Рамзес. Египет.

Порт Пер-Рамзеса забит кораблями под завязку. Огромные плоскодонные баржи привезли камень с юга, полуголые крестьяне выгружают мешки с зерном и какие-то корзины, а шумные купцы из Сидона и Библа трясутся над грузом кедра, доказывая что-то невозмутимому, словно Сфинкс, портовому писцу. Они непрерывно кланяются ему и умильно заглядывают в глаза, но египтянин смотрит на них как на вошь под ногтем.

Этих мест не коснулось разорение, подобное тому, что опустошило север. Напротив, тут сейчас мирно и сыто. Нил разливается вовремя и ровно настолько, насколько нужно, удобряя поля живительным илом. Сегодня в порту не происходит ничего необычного, и только один человек бросился вдруг в глаза купцу Кулли, который продал здесь груз топоров, кирок и прочей строительной снасти. Ее в сердце мира требуется много. Где-то там, далеко на юге, строят погребальный храм фараона Рамзеса, Совершенного Бога, Владыки Обеих земель, Сильного быка, возлюбленного Аммоном, Защитника Египта, дарующего жизнь, как Ра.

— Лопни мои глаза! — неверяще прошептал Кулли, когда увидел на рейде Пер-Рамзеса знакомый корабль и кошачью физиономию с губами, вытянутыми дудочкой.

— Рапану! — Кулли заорал и замахал руками, привлекая к себе всеобщее внимание. — Чтоб тебя богиня Эрешкигаль драла своими когтями до скончания веков! Мы тебя похоронили уже! Тебя сестры уже оплакали по обычаю! Тебя где носит? Ты что, нашему господину изменил, толстая твоя рожа? Если так, то я тебе не завидую!

— Кулли! Дружище! — купец из Угарита со слезами на глазах обнимать бросился того, с кем всегда лаялся, не переставая. — До чего же я рад твою тощую морду видеть! Да мы тут в такую передрягу попали, что и не выговорить! Едва живы остались. Передай господину, что мы и корабль, и товар в целости сохранили.

— Рассказывай! — требовательно произнес Кулли.

— Нечего тут рассказывать! — над ними нависла неприветливая физиономия афинянина Тимофея, который шел в сопровождении нескольких человек самого разбойного вида. Тяжелый, словно груз свинца, взгляд душегуба придавил купца к земле. — Торговец Рапану сейчас на нас работает. Пока медь в Энгоми есть, мы туда зерно возить будем. Торговля у нас. Понял? Если понял, проваливай, пока цел!

— Я тамкар самого ванакса Энея! — подбоченился Кулли. — И купец Рапану тоже! У меня полсотни человек корабельной стражи, да гребцы еще. Точно хочешь неприятностей, парень? Я самому господину Хатиа[2] пожалуюсь! Скажу, что морские разбойники захватили уважаемого купца и силой удерживают!

— Не кипятись, — поморщился Рапану, положив руку на его локоть. — Тут все не так просто, брат. Я ведь и для нашего господина зарабатываю теперь. Я уже выкупил из плена и себя, и команду, а теперь чистый доход идет. Кстати, забери мою долю меди, всеми богами заклинаю. Продай ее за зерно и отвези назад. У меня уже не вмещается ничего!

— Какую же ты прибыль делаешь? — прищурился Кулли, а пока Рапану потел и стеснялся, Тимофей гордо ответил за него.

— Впятеро от того, что здесь берем! Хорошая торговля идет. Дебен меди за один хекат ячменя берем в Энгоми.

— Сколько? Это за один рейс? — выпучил глаза Кулли, а Рапану расстроился не шутку, проклиная про себя хвастливого афинянина. — Теперь-то я понял, почему ты домой не спешишь! Скажи мне, почтенный воин, а не будешь ли ты против, если мы сходим туда с тобой? Где корабль, там и два.

— Буду, — гордо отвернулся Тимофей. — Это наша торговля. Нечего туда свои лапы запускать! Тебя даже к порту не подпустят, там наша ватага стоит.

— Да что ж за несчастье! — пригорюнился Кулли. — И тут не везет! Думал, хоть прибылью господина умилостивить. Совсем боги отвернулись от меня, несчастного! Хоть не возвращайся на Сифнос!

— Что, все совсем плохо? — шепнул Рапану на аккадском, зная, что афинянин этого языка не понимает.

— Да хоть в петлю лезь, — уныло признался Кулли. — Мне господин приказал кое-каких людишек на Сифнос привезти. Ну так, по мелочи… Скульптор, искусный строитель, тот, кто сведущ в устройстве водных каналов, камнерез.

— И как? — с сочувствием посмотрел на него Рапану.

— Дрянь дело, — понурился Кулли. — Тут те, кто строить умеют — все как один, люди богатые и уважаемые. На меня, как на ненормального смотрят, едва я только разговор об этом завожу. Жители Страны Возлюбленной уехать отсюда могут только по высочайшему соизволению. А его не получить никак. Но даже если и получат его такие мастера, то ехать им отсюда совершенно незачем. Там, за морем, для них дикие земли, где люди с песьими головами бегают.

— Эй ты! — нетерпеливо ткнул купца в бок Тимофей. — Говори так, чтобы я тоже понимал. Вы чего это там задумали?

— Да так, ничего особенного, — небрежно ответил ему Рапану, перейдя на язык ахейцев. — Кулли, ты помнишь храм Аммона, который стоит на западе города?

— Конечно, — удивленно посмотрел на него купец. — Его сейчас вовсю ремонтируют. Время Низкой Воды наступило, урожай собран, вот черни и согнали целые толпы. Стены города крепят, царский дворец расширяют. Пер-Рамзес на муравейник похож.

— Ну вот, — удовлетворенно посмотрел на него Рапану. — Значит, нужные люди тут точно есть.

— Есть, конечно, — продолжил Кулли. — Я одного головастого паренька присмотрел, который все знает и все умеет, но помощником у господина имери-кау[3] служит и до конца своих дней служить будет. Он из простой семьи, горбом свое место заработал, потому-то ходу ему и не дают. У царских строителей свои сыновья подрастают, сам понимаешь. Они все жрецы бога Тота, а у нашего паренька отец — обычный камнерез. Из лучших, правда, коль несколько раз был допущен царское имя на стене храма начертать. Семья у него живет неплохо, но не роскошествует. Такому, чтобы в люди выбиться, надо попасться на глаза самому господину, который над визирем-чати опахало держит, и его милости добиться. Иначе никак.

— Откуда знаешь? — заинтересовался Рапану.

— Да познакомился с ним, когда кирки и зубила господину имери-кау предлагал, — рассказал Кулли, — а потом вином его пару раз угостил. Он к вину непривычен, они тут пиво пьют, вот его и развезло сильно. Зато теперь я о нем все знаю. Хочет паренек богатой жизни, да только обычаи тут такие, что не видать ему ничего как своих ушей. Им боги велят спину гнуть на царя и жрецов, на храмы жертвовать и праведную жизнь вести. Праведная жизнь для египтянина — это когда ты свое место в жизни знаешь и власть чтишь, а уже потом вся эта муть про честность, справедливость и милосердие. Если ты египтянин, то после смерти попадешь на беседу к богу с птичьей башкой, а уж он решит, куда твою душу отправить. Этот бог сердце усопшего на весах истины взвешивает, и если грехи перевесят, то съедает его какая-то жуткая тварь с мордой крокодила и лапами льва. И тогда душа исчезает навсегда. Вот поэтому египтяне покорные такие. Очень боятся после смерти сгинуть. И этот мастер тоже боится, вот и гнет спину на тех, кто его мизинца не стоит. Тут такое часто происходит.

— Толкового простолюдина в черном теле держать — дело обычное, — понимающе усмехнулся Рапану. — Сами так с отцом сколько раз поступали. Посулим ему хорошую жизнь, он и сбежит с нами. Правда, из Страны Возлюбленной уезжать нельзя. Измена это, за такое беглецу рудники положены. Сделать нужно все тихо, иначе в следующий наш приезд в Пер-Рамзес мы отправимся крокодилов кормить.

— Зачем крокодилов? — занервничал Тимофей, которого даже передернуло от отвращения. — Я не хочу их кормить. Мне не нравятся эти твари. Кормите их сами!

— Он хотел сказать, — пояснил Кулли, — что так здесь казнят простолюдинов. Знать вольна выбирать смерть сама. Ты вельможа, Тимофей?

— Не-ет! — замотал кудрявой башкой афинянин. — Мой отец землю пахал. А что там за сложность с этим парнем? Украсть его, да и делу конец.

— Он сам никуда не поедет, на редкость упрямый малый, — покачал головой Кулли. — А если и украдем его, то он работать не будет. Для него такая участь хуже смерти. Просто ляжет и умрет. Или со скалы бросится. Тогда у него еще есть шанс попасть после смерти на Поля Иалу[4].

— Любой человек продается, — назидательно поднял палец Рапану. — Просто у каждого своя цена. Так мой отец говорил. Каждый человек стремится к несбыточному, к такому, за что готов рискнуть жизнью и даже тем, что случится после нее. Нужно просто понять, чем именно можно его купить. Итак, что может стать такой ценой для твоего мастера, вавилонянин?

— Даже не знаю, — пожал плечами Кулли, а потом растерянно посмотрел на товарища и прошептал. — Да как же… Знаю! Вот я ду-ра-ак!