Троя. Пепел над морем

Глава 15

Две недели спустя. Окрестности Трои.

— Корабли горят! Корабли! Еле отбили троянцев!

Патрокл ворвался в шатер, где Ахиллес бездумно валялся уже не первую неделю, понапрасну изводя зерно и мясо. Он наотрез отказывался биться, а ведь положение данайского войска ухудшалось с каждым днем. Подвоз еды с Лемноса прекратился, отряды, шедшие за продовольствием, били нещадно какие-то мальчишки-лучники, скачущие верхом на лошадях, и совсем скоро в лагере наступит голод. Войска под командованием Гектора и Деифоба регулярно выходили из города, отбрасывали ахейцев от ворот и преспокойно возвращались под защиту укреплений. А вот сегодня они уже дошли до кораблей, сумев поджечь десяток из них, а потом обложили частокол лагеря, едва не взяв его штурмом.

— Ну, чего ты молчишь? — заорал на своего друга Патрокл. — Так и будешь лежать?

— Так и буду, — Ахиллес повернулся на другой бок. — Я за эту сволочь воевать не собираюсь. И тебе не советую, друг мой. Наши ведь корабли не горят. Еда есть, добыча есть, рабынь наловили. Не о чем беспокоиться! Если совсем плохо станет, корабли в воду столкнем и пойдем домой. А по дороге еще добычи возьмем. Ты-то чего суетишься?

— Воины без тебя идти в бой отказываются, — замялся Патрокл, которому повоевать хотелось отчаянно. — Говорят, не будет удачи, если вождя нет.

— Правильно говорят, — зевнул Ахиллес и крикнул. — Форбанта!

В шатер зашла рабыня, взятая на Лесбосе, и встала молча, сложив руки и опустив глаза вниз. Легкий хитон не мог скрыть пышных форм и гибкого стана, но до отнятой у него Гипподамии, дочери Бриса из города Лирнесс, этой девушке было как до неба. Ахиллес разорил родной город своей ненаглядной, убил ее отца и мужа, но собирался привезти Брисеиду домой, во Фтию, и сделать своей женой. Он не видел в этой ситуации ни малейшего противоречия.

— Раздевайся и ложись, — показал Ахиллес на расстеленные на земле шкуры, и рабыня равнодушно стянула через голову хитон, переступила через него и опустилась на ложе. Ее смазливое личико напоминало сейчас бесстрастную маску. Она не станет плакать и сопротивляться, ведь ей несказанно повезло. Она ублажает господина, а не десяток воинов подряд, как ее товарки в лагере.

— А ты, Патрокл, — продолжил Ахиллес, — иди, Ифиду свою приласкай. Я тебе такую бабу подарил, а ты все о битвах думаешь.

Патрокл вышел из шатра, оглянулся по сторонам и, увидев нужного человека, виновато развел руками. Одиссей, стоявший неподалеку, молча кивнул и пошел в сторону стоянки микенцев, где его уже ждали. Ахейский лагерь шумел и волновался, напоминая ворчащего дикого зверя. Голодные воины злобились, и огромное множество костров, около которых ночевали копьеносцы и лучники, ночью казалось царям тысячеглазым зверем, который вот-вот набросится на них, если не утолить его алчность. Они ведь пришли грабить, а не умирать. Воины со слезой вспоминали первые дни осады, когда сюда со всех сторон текла добыча и толпы красивых рабынь. Вот уже недели две, как с Лемноса нет ни одного корабля. Хоть свой посылай.

Одиссей шел по загаженному песку, перемешанному тысячами босых ног, ловко огибая костры, вокруг которых вповалку лежали воины. Плохо дело, — острый глаз пирата, отличавшего парус от морской волны за сотни стадий, тут же уцепился за перемены. Один костер — это восемь-девять воинов. Так и было поначалу. А вот теперь у каждого костра сидит не больше семи человек, из которых двое непременно ранены. Кое-кто кашляет надсадно, простудившись на холодном ветру. А вот это кострище не зажигали давно. И вот это тоже. Некому его стало зажигать. Те, кто сидел около них, или в земле уже лежат, или вознеслись к богам в пламени погребального костра, как это принято у племен севера.

Воины смотрят неприветливо, они знают, кто он такой. Не раз и не два Одиссей и другие цари водворяли порядок, карая наиболее горластых из них. Ведь как бы ни был Одиссей против этого похода, но раз уж пришел, надо уйти отсюда с кораблями, перегруженными добычей. Иначе к чему это все? Впрочем, у него осталось еще одно дельце. Он усмехнулся хищно и откинул полог шатра, где сидел Агамемнон, Нестор, Аякс Великий, Аякс Малый, Менелай и многие другие из ахейских царей.

— Ну что? — хмуро спросил Агамемнон.

— Не хочет, — развел руками Одиссей, прямо как Патрокл недавно.

— Плохо дело, — произнес Нестор, седой старец, который, тем не менее, в отваге не уступал молодым. — У него две с лишним сотни человек. И среди них ни одного раненого. Наши воины смотрят на них и удивляются. Почему это мирмидоняне вместо того, чтобы вместе со всеми у стен Трои головы класть, баб на Лесбосе воруют, побережье грабят и баранину жрут? Мои мужи очень недовольны. Так и до бунта недалеко.

— И его отряд нам бы ой как пригодился, — прогудел больший из присутствующих здесь Аяксов. — Братец мой двоюродный боец знатный. Он один десятка стоит.

— Что вы предлагаете? — насупился Агамемнон, который побагровел и задышал часто, словно вепрь перед тем, как взять разгон в сторону охотника.

— Мириться надо, — веско сказал Нестор. — Не дело это. Отдай ты ему Брисеиду. И дары за обиду пообещай.

— Верну, — махнул рукой Агамемнон, видя, что остальные поддерживают самого разумного из них. Да он и сам понимал, что сделал глупость, но смирить гордыню не мог долго.

— Я ему подарки богатые пришлю, — сказал ванакс. — Могу еще дочь свою в жены дать. Любую, какую захочет. Воины и впрямь волком смотрят. Того и гляди разбегутся.

— Я поговорю с Фениксом, воспитателем Ахиллеса, — задумчиво произнес Нестор, поглаживая серебристую бороду. — Я с ним знаком не один год. Он весьма разумный муж.

— Воины хотят домой, — пряча глаза, произнес Диомед. — Говорят, царь в Микенах другой теперь. А раз так, то за что они воюют?

— Они воюют за добычу! — прорычал Агамемнон, который понимал, что новой добычи больше нет, а взять город никак не выходит.

— Надо с этим заканчивать, — веско обронил Одиссей. — Нужно сделать две вещи, царственные. Первая: мы попробуем уговорить Ахиллеса. И вторая: я слышал от купцов рассказ, как Эней взял крепость Наксоса. То ли у него есть деревянный конь, который перешагнул через стену, то ли баран с бронзовым лбом, который разбил ворота. Я долго думал, что это все вранье, а вот сегодня ночью не мог уснуть до самого утра. Я, кажется, понял…

Вечер упал на лагерь ахейцев, принеся ночной холод и заставляя воинов кутаться в тряпки и покрывала. Все же осень вступала в свои права, и зябко становилось по утрам, когда пальцы ног сводило ледяной судорогой. Два царя шли к шатру Ахиллеса, щурясь от яркого света костров. Они несли тяжелые корзины. И они приготовили нужные слова.

— Заходите! — приветливо махнул рукой вождь мирмидонян, когда в его шатер вошли Аякс и Одиссей, нагруженные едой. — Автомедонт, займись, — кивнул Ахиллес своему возничему, который сидел тут же, рядом с Патроклом, Фениксом и Неоптолемом, его сыном.

У гостей приняли мясо и вино, разложив все на столе. Ахиллес, раздувая ноздри от удовольствия, взял полосу жирной свинины, вырезанную с хребта, и покромсал ее на крупные куски. Возница нанизал мясо на вертел, посолил и поставил на очаг, разбросав угли палкой. Патрокл же взял кратер и вылил туда кувшин вина.

— Ты воды много не лей! — зыркнул на него Ахиллес. — Мне эти микенские штучки не очень-то и нравятся. Только хорошее вино портят.

— Ладно, — кивнул Патрокл, разбавив вино совсем немного.

— Лепешек свежих бабы с Лесбоса испекли, — похвалился Феникс, выложив на стол целую стопку. — Выпьем?

— Выпьем, — кивнули цари, плеснули на пол, принеся жертву богам, и первый кубок с гулом провалился в их бездонные глотки. Они поначалу побеседуют о том о сем, не переходя к делу, ради которого пришли. Лишь тогда прилично благородным мужам говорить о важном, когда сытость накроет приятным теплом члены, а голова зашумит в легкой хмельной дымке.

— Царь Агамемнон Брисеиду тебе вернет, брат, — сказал Аякс, разрывая брызжущее соком мясо крупными и желтыми, как у лошади, зубами. — Еще золота даст, треножники бронзовые и упряжку коней. А как вернемся, родственником твоим готов стать. Любую его дочь бери за себя.

— Да пропади он! — со злостью выплюнул Ахиллес, который даже есть перестал. — При всех унизил меня, пес, а теперь хочет, чтобы я за него кровь лил? Да у меня и так всего полно! Добычи столько, что не увезти. Завтра погружу своих людей на корабли и отчалю! И вам того же советую. Пусть Агамемнон с братцем своим сами Трою берут.

— Не горячись, Ахиллес, — покачал седой головой Феникс. — Если их не хочешь слушать, так хоть послушай меня. Позор это, с поля боя бежать. Не перебивай, я ведь воспитал тебя. Неужели меня, того, кто тебя на коленях качал, не уважишь?

— Ты с ним заодно? — зло оскалился Ахиллес, отставив кубок в сторону. — Или все же со мной? Не пойду я биться за эту сволочь. И дочь его мне даром не нужна! Так ему и передайте.

— Я к тебе как к родственнику пришел, — укоризненно покачал головой Аякс, — стол с тобой разделил. А ты меня ни во что ставишь! Обидно, брат. Я не Агамемнон, у меня ведь нет вражды с тобой. Не хочешь ему помочь, так помоги мне, Одиссею, Нестору, Паламеду и другим мужам. Они сколько раз с тобой рядом бились.

— Тебя я уважаю, — нехотя кивнул Ахиллес. — И этих мужей уважаю тоже. Эринии в ним, с Агамемноном. Не пойду домой, здесь останусь. Но в бой вступлю только тогда, когда к моим кораблям троянцы подойдут. А золото, кони и бабы мне не нужны. Пусть хоть в двадцать раз больше предложит. Это мое последнее слово, благородные мужи. Другого не будет.

— Что ж, — Одиссей встал, вытер жирные руки о скамью и открыл полог шатра. — Ты услышан, Ахиллес. Спасибо и на том.

Они вышли на улицу, окунувшись в пронзительно-черную ночь, упавшую на троянский берег. Днем еще тепло, но сейчас прохладный ветер несет с моря соленую стылость, пронизывающую до самых костей. Аякс доложит о результатах этого разговора, а Одиссей пойдет в ту сторону, где горят костры эвбейцев. Там уже все легли спать, прижимаясь друг к другу боками. Почему именно сейчас? Да потому что Паламед сидит вместе с другими басилеями и слушает гордый отказ Ахиллеса.

Вот этот! Одиссей воровато оглянулся и, не увидев ничего подозрительного, приподнял тяжелое полотно шатра. Он влез в непроглядную тьму чужого жилища, вспоминая, где лежат вещи, и безошибочно протянул руку, нащупав суму. Он вытащил из-за пазухи глухо звякнувший кошель и засунул его поглубже. Нет, не так! Найдут до времени. Он вытащил кошель из сумы, достал нож и закопал его на две пяди вглубь. Почти мина сифносскими драхмами! Он взял это серебро с купца, когда грабили какой-то городок на Лесбосе. Жалко до ужаса! Просто сердце кровью обливается! Ну да ничего. Честь дороже. Не одному же Ахиллесу красиво мстить за нанесенную обиду. Он, Одиссей, похитрее многих будет. Как он тогда ловко провел Протесилая, прыгнув на щит. Того дурня убили тут же, а Одиссея до сих пор смех разбирает, как вспомнит.

Царь Итаки притоптал землю, а потом, все так же воровато оглядываясь, вылез из чужого шатра и пошел к себе. Он больше ни о чем не жалел. Серебра он еще добудет, а свершившаяся месть — это то, что согреет ему душу куда лучше, чем какой-то презренный металл.

В то же самое время. Лесбос.

Богатейший остров выглядел на редкость уныло, разоренный набегами ахейцев дотла. Лесбос огромен, он больше Сифноса раз в двадцать, и его земли разделили целых пять царей. Только вот царства их пребывали в такой разрухе, что и не вымолвить. Ахейцы здесь уже несколько раз прошлись, выгребая все съестное, что только было можно. Одиссей и Ахиллес отличились особенно. Этот остров дал воинов царю Париаме и пострадал за это. Побережье его разорили дотла, крестьяне убежали в горы, а взять тут что-либо из съестного не представлялось возможным даже за серебро. Оно здесь сейчас даром никому не нужно. Добрались даже до тех городков, что прятались в бухтах. И как только смогли найти их? Туда ведь идет протока, через которую оголодавшая за зиму собака не протиснется. Ахейцев это не остановило. Они нашли, протиснулись и сожгли все дома, что я увидел за эту неделю.

— Вот ведь сволочи! — я мрачнел с каждой минутой, с дрожью разглядывая тела, разбросанные по улицам.

Я ведь и сам натворил в этой жизни немало. Но такое… Женщины, старики, дети… Феано повезло, что ее так вовремя украли. Ведь, скорее всего, ее родные лежат вот так же, дожидаясь прилета воронья, которое расселось на деревьях. Мерзкие птицы едва могут взлететь, обожравшись, и теперь они пялятся на меня недовольно, желая вернуться к брошенной трапезе. Тут прошли мирмидоняне. Так сказал выживший старик, который даже убегать не стал, когда увидел еще одну группу вооруженных людей. Ему уже было все равно. Он ответил на мои вопросы, равнодушно отвернулся и продолжил копать могилу, то и дело ложась в нее сам и проверяя, помещаются ли ноги. Его семья, судя по холмикам, уже лежала в земле. Ахиллес у нас тот еще эпический герой, оказывается. Зверь лютый, как и все здешние царьки, ценившие человеческую жизнь чуть меньше, чем обглоданную рыбью кость.

Тут-то нас и нашел Кноссо, который шел вдоль азиатского берега и не мог миновать Лесбос никак. Он получил новый корабль, построенный из леса, который привезли к нам купцы из Сидона. Мы платим дороже, чем египтяне, и платим звонкой монетой, которую охотно берут все, живущие на берегах Великого моря. Длинный, словно акула, корпус, две мачты и пятьдесят весел. У него непривычно большой киль, два рулевых весла и бронзовый таран, спрятанный под водой. Это не корабль, это мечта, и Кноссо даже приплясывал в нетерпении, спеша показать мне каждый его уголок.

— Здесь нос по-другому собран, — ткнул я в мешанину из деревянных упоров. — И тросы внутри натянуты.

— Да, господин, — радостно закивал критянин. — Мастер Заккар-Илу уверяет, что так корабль точно выдержит удар бивнем.

— Попробовали уже в деле? — прищурился я,

— Как можно без приказа? — Кноссо посмотрел на меня с таким возмущением и обидой, что я вздохнул обреченно. Не переделать этого парня. И ту банду отморозков, которые теперь служат мне на этом корабле, не переделать тоже. Они критяне, и разбоем занимаются не первое поколение. Их подрядили доставить груз и почту, а побочный заработок — это и есть побочный заработок. Они живут по принципу: дали корабль, крутись как хочешь.

— Не можешь предотвратить, возглавь, — усмехнулся я, радуясь, что в очередной раз не ошибся в людях. Филон уже готовит казармы и шахты на Серифосе. Этот остров невероятно богат железной рудой, и мы оттуда выселим всех на Парос. Все семь сотен душ.

— Почта, господин, — сказал Кноссо, — протягивая мне опечатанный ларец.

— Ну что там? — нетерпеливо сломал я печать. — Это от Филона… Это от Короса, отчет по стройке храма… Это отчет от кузнецов… Это вести с Пароса об осеннем лове рыбы… А это что такое?

Я развернул свиток, явно запечатанный женской брошкой вместо печати, и погрузился в чтение.

— «Господин мой. Семь раз и семь припадает к вашим ногам верная служанка и родственница. У меня хорошо все, за что благодарна я. Госпожа приняла нас, приютила и обогрела. Она как богиня Атана, на своих плечах город держит. Благословляю ее каждый день и за ее доброту жертвы Великой Матери приношу. В нетерпении жду, когда война закончится и мой сын своего отца увидит. Молюсь о возвращении господина и жертвы приношу за его здоровье. Феано.»

Что это за фигня? — не понял я и перечитал еще раз текст, изобилующий ошибками и пропусками букв. — Молодец девчонка, быстро выучилась. Но что все это значит? Она в Спарту собралась? И при чем тут Креуса? Ладно, потом разберусь.

— Кноссо! — повернулся я к критянину. — У меня для тебя поручение будет. Если выполнишь, хорошо заработаешь.

— Сколько? — моряк сделал стойку, как охотничий пес.

— Сколько унесешь, — усмехнулся я. — Доли так поделите: моя пятая часть, Храму — десятина, тебе десять частей, кормчим — пять. Остальным поровну.

— Что делать надо, господин? — жадно смотрел на меня капитан.

— Удачно притворяться, — усмехнулся я. — Чем лучше притворитесь, тем больше заработаете. Слушай…

В день отплытия Кноссо с Сифноса.

Феано вернулась из класса окрыленная. Она теперь с купцами и их детьми училась, и единственная из всех получила сегодня пятерку. Ох и смотрели на нее мужики! Она думала, насквозь прожгут. Буквы и цифры давались ей на удивление легко, ведь у нее оказалась на редкость цепкая память и острый ум. Таблицу умножения она уже выучила, а цифры складывала и вычитала без камушков, как вначале. Она считала эти камушки день и ночь, пытаясь постигнуть смысл странных значков. А потом она все поняла, да так быстро, словно ее молния поразила. Только вот написать письмо у нее пока не получалось, и она попросила ей помочь мальчишку Короса, который смотрел на нее, как кот на рыбу. Он несколько раз подсказал ей верные значки, и она, наконец, справилась. Феано уже разобралась, как устроена жизнь в этом дворце. Осталось понять только одну вещь, и она только что ее поняла.

— Дорогая, — обратилась к ней вдруг царица Креуса, случайно столкнувшись в переходах дворца. — Зайди-ка сегодня ко мне на ужин. А потом я вязать буду. Приходи и ты. Посплетничаем!

— Вот как? — удивилась Феано. — Непременно буду. А чем обязана чести такой, госпожа?

— Так ты же родня мужу моему, — ласково посмотрела на нее царица. — Как же иначе? Приходи непременно!

— Слушаюсь, госпожа, — низко склонилась Феано, едва скрывая злую улыбку, кривившую ее губы.

Она ворвалась в свою комнату и скомандовала рабыне.

— Пиерис! Мое платье с синей полосой на подоле приготовь. И не уходи никуда. Волосы мне уложишь.

Феано взяла на руки сына, крепко прижала его к себе и прошептала ему на ушко.

— А ведь мамочка все правильно сделала, мой царевич. Мамочка сущую глупость в том письме написала, а совсем не то, что на сердце у нее. Зачем? Да затем, что эта корова толстомясая, царица наша, знает, что в том письме было. А принес ей его сам сиятельный Филон. Это я точно знаю, ведь он его из моих собственных рук получил. И он же ей его прочитал, потому как читать эта ткачиха так и не выучилась. Ну вот, мы с тобой теперь знаем, кого надо бояться, мой дорогой. И мы не будем делать глупых ошибок.