Троя. Пепел над морем

Глава 22

— Почему не ушел вместе со всеми? — как можно небрежней спросил я, когда первый кубок занял положенное место в моем животе, а тело приобрело приятную гибкость.

— Ночью идти опасно, — белозубо усмехнулся Одиссей. — А утром, как оказалось, еще опасней. Твои биремы подошли на рассвете. Думаешь, тяжело догадаться, зачем? Что тут сложного-то? Твой человек Филон плыл через Итаку в Додону, испросить совета оракула. А там, по счастливой случайности, обретался один беглый микенский царек, у которого внезапно появилась целая гора серебра для найма войска. А потом тот царек садится на свой же трон. Не слишком ли много совпадений, Эней? Я в них не верю.

— Хм… — я сделал вид, что очень хочу вина, и отхлебнул из кубка.

— Вот и Агамемнон никому не верит, — продолжил Одиссей. — Он понимает, что опасен для тебя, а значит, ты попытаешься от него избавиться. Вот поэтому он рискнул и ушел, как только луна выглянула из-за туч. Он уже видел, на что способны твои корабли, и хорошо представляет, чем все это для него закончится.

— Понятно, — ответил я, катая пустой кубок в ладонях. — Ну что за жизнь! Никто мне не верит. Кстати, голубь с Итаки прилетал на Сифнос. Твоя жена его выпустила.

— И что случилось потом? — наклонился вперед Одиссей, сжав зубы и пристально рассматривая меня нетерпеливым взглядом.

— Да твой знакомец Филон послал туда полусотню береговой стражи, — ответил я. — Ей критянин Кноссо командует, ты должен его знать. Из твоих подданных много народу отличилось. Вспомнить бы… Антиной, Евримах, Агелай… Я уже и позабыл всех, но, если хочешь, прикажу письмо принести.

— Не надо! — Одиссей скорее прохрипел это слово, чем сказал. — Я уже понял, кто это. Самые трусливые и горластые. Чем закончилось все? Моя жена и сын?..

— Живы и здоровы, — успокоил я его. — Стража приплыла, а у тебя дома пируют какие-то непонятные люди, рабынь пользуют как своих собственных, слуг колотят ни за что, вино твое пьют. Каждый день то козу сожрут, то овцу. А самые наглые начали говорить, что ты в том походе сгинул, и пора бы нового царя избрать. Вот и царица вдовая как раз имеется.

— Кто посмел? — заревел Одиссей, вскочив на ноги.

— Антиной с Закинфа заводила, — ответил я. — Кноссо ему большие пальцы на руках отрезал, а остальным приказал морды набить и со двора погнать. За съеденное, выпитое и сломанное наложили виру, втрое от взятого. Тебе две трети и моим людям треть. Они у меня на самоокупаемости.

— На чем они у тебя? — округлил глаза Одиссей.

— Я не кормлю береговую стражу, — пояснил я. — Это она меня кормит. Кноссо чистит море от разбойников, а потом сдает людишек Филону. Тот им серебром платит.

— А так можно, что ли? — жадным взглядом впился в меня Одиссей.

— Ты тоже хочешь? — засмеялся я.

— Хочу, — не стал чиниться Одиссей и кивнул курчавой башкой. — Или так, или рано или поздно твои корабли мои перетопят. Я же вижу, к чему все идет. Ты все Великое море под себя забрать хочешь. А раз так, то мне с тобой по пути.

— Я весной на Кипр пойду, — прозрачно намекнул я. — Ты со мной?

— С тобой, — решительно кивнул тот. — Я твой должник. Дома только порядок наведу за зиму и приду. Уходить нужно, царь. Скоро море закроется совсем, и северные ветры не помогут. Я через Коринф, волоком пойду. Сейчас Малейский мыс даже мне не обойти.

— Вон те парни твои будут? — показал я на десятки костров, около которых сидели понурые ахейцы.

— Твои, — усмехнулся Одиссей. — Они с тобой хотят идти. Этим бедолагам совсем деваться некуда. Калхас старший у них. Склочный мужик, противный до невозможности, но зато отважный и честный. Воины уважают его за прямоту.

— Калхаса из ахейцев позови! — крикнул я одному из сыновей Сосруко, которые совершенно неявно окружили шатер кольцом. Парень склонил бычью шею и пошел к кострам.

Вот он какой, легендарный предсказатель. Изрядно приврали поэты Темных веков. Калхас оказался мужиком лет тридцати, плешивым как коленка, и с вытекшим глазом. Он не производил серьезного впечатления, пока в этот его единственный глаз не заглянуть. Там бушевало яростное пламя, упрямая решительность и непреклонность. Да, непростой товарищ.

— Вы не стали уходить со всеми. Чего вы хотите? — спросил я Калхаса, самолично наливая ему вина. Тот даже вздрогнул, не веря, что ему оказывается такая честь, и решительно ответил.

— Хотим с тобой пойти, царь. Нам возвращаться особенно незачем[38]. Мы сюда пришли земли себе искать. Прими нас, мы будем биться за тебя.

— Или ты возвращаться не хочешь, потому что знаешь, что с тобой Агамемнон сделает? — глумливо усмехнулся Одиссей. — Он тебе свою дочь не простит! Шкуру лоскутами сдерет и солью присыплет.

— О чем идет речь? — похолодел я.

— Знатная женщина из рода дарданских царей предсказала, что не взять ахейцам Трою, если вождь плоть от плоти своей на жертвенник не возложит, — торжественно произнес Калхас. — И что первый, кто на землю Трои ступит, непременно погибнет. Не ты ли, царь Одиссей, на щит прыгнул и тем погубил несчастного Протесилая?

— А та женщина не из Спарты случайно? — прищурился я, мысленно проклиная свою слепоту. И когда я начну в бабах разбираться!

— Из Спарты, — уверенно кивнул Калхас. — Наложница царя Менелая. Старое это пророчество, и вот сбылось оно. Трою мы ведь взяли. А про то, что ты нам в спину ударишь, боги ничего не говорили.

— По-ня-я-тно-о! — протянул я, слегка ошалев от услышанного, а потом спросил его. — Сколько у тебя воинов? И сколько из них смогут завтра встать в строй?

— Три с половиной сотни мужей. Копьеносцы в основном. Еще полсотни раненых, — тут он виновато отвел глаза в сторону. — Если позволишь, царь, мы заберем их с собой. Мы не попросим зерна для них, из своего котла кормить будем. Помрут ведь. Или троянцы перебьют… Этих людей бросили их цари, когда уходили. Они предпочли взять добычу, а не тех, кого сочли умирающими. У этих людей все близкие погибли, и о них некому позаботиться. Вот с ними и поступили, как с ослами, которые не могут больше тащить груз. Просто бросили.

— Клятву дадите? — спросил я его. — По нашим обычаям тот, кто вступает в войско, не имеет больше родни, кроме царя и других воинов. У нас нет ахейцев, локров, абантов, фракийцев или лелегов. Мы все один народ. Народ моря.

— Да? — изумился Калхас. — Я поговорю с парнями. Думаю, они такую клятву дадут, хоть и необычно это. Люди привыкли родами жить.

— Тогда иди, — кивнул я. — Приду на закате, приготовьтесь. Те, что раненые, тоже дадут клятву, и мы будем заботиться о них, как о своих родичах. Если они умрут, их похоронят достойно. Если поправятся, им найдут службу по силам. В любом случае вам не придется отдавать им свою еду.

— Во-о-от даже как! — выдохнул Калхас, уставившись на меня растерянным взглядом единственного глаза. — Тогда мы согласны дать клятву, царь. Раз ты так с нами…

Он поклонился и вышел из шатра Одиссея, а правитель Итаки пристально смотрел на меня и невесело улыбался.

— Признайся, ты ведь купил его? — спросил он прямо. — Тем раненым и недели не протянуть. Их потому и оставили здесь. Ты понял, что творится в его дурной башке, и приласкал, как голодного пса? Так?

— Нет, — покачал я головой. — Я всегда так поступаю.

— Тогда мне надо побыстрее отчалить, — неожиданно развеселился Одиссей, — иначе я вернусь на Итаку один. А если я вернусь один, меня зарежут, едва я переступлю порог собственного дома!

Огромное по местным меркам войско потянулось на юг, словно гигантская ненасытная рыба. Анхис, Элим и часть наемников остались дома, до самой весны, а остальных я посадил на корабли, которые пошли на юг, осторожно пробираясь вдоль скалистых берегов. Все свои потери я восполнил тут же: ко мне прибились троянцы, мисийцы и даже залетный отряд хеттов, искавших службы. Я не мог оставаться в Трое, ведь и те, кто уцелел в этой проклятой войне, скоро будут жить впроголодь, продавая своих детей за мешок зерна. А этих детей никто не будет покупать. Такие теперь дела. Война разорила побережье на день пути вглубь, и мне придется разорить его еще раз, если я хочу добраться до цели. Три тысячи душ — это вам не комар чихнул. Хорошо, что два десятка ахейских кораблей тоже достались нам, иначе непонятно, как везти эту орду.

До Лесбоса, где мы переночуем, день пути. Идти на побережье, к Фивам Гипоплакийским, Лернесу и Хрисе бессмысленно. Там уже прошелся Ахиллес и разорил все дотла. С Лесбоса — день пути до острова Хиос, не затронутого войной. Мы самую малость его ограбим и переберемся на Икарию, что лежит на юге, а потом — на соседний Самос. От Самоса до Милаванды рукой подать. Если отплыть на рассвете, то будешь на месте уже до полудня.

— Абарис! — позвал я друга и родственника, который все больше и больше становился моей тенью.

— Да, царь, — склонил тот голову. И этот избавился от неформальных ноток в общении. Я так скоро совсем один останусь.

— Я на Сифнос поплыву. А ты возьмешь Милаванду, обложишь ее данью и просидишь там до весны, — огорошил я его. — Город не жечь, людей не резать. Лучше взять небольшой выкуп. Если понадобится, я доплачу воинам серебром.

— Но как же! — хватал воздух Абарис. — А ты? Не по обычаю это!

— А что сейчас происходит по обычаю? — спросил я его. — У меня на Сифносе дел по горло. Привыкай воевать сам. Я не смогу вести войско в каждый поход.

— Воины взбунтуются, — мрачно сказал Абарис. — Без царя не будет удачи в войне. Где это видано, чтобы войско без головы в поход шло. Только царь милость богов дает.

— Бог Поседао призывает меня к своему храму, — с самым серьезным лицом, на которое был способен, ответил я ему. — Если я не принесу жертвы до того, как море закроют шторма, не видать нам удачи.

— А-а… — почесал Абарис могучую шею. — Вон оно как. Тогда ты это мужам сам скажи. Мне не поверит никто.

— Скажу, — кивнул я. — Город мне в целости сохрани. Там мастеров много. Посади их вместо подати щиты и доспехи изо льна делать. Копья я привезу весной. Ахейцев разбросай по десяткам. Чтобы обучены были как должно. Тех, кому наши порядки не по нраву, гони без пощады.

— Три новых сотника нужны, — высказал Абарис здравую мысль. — Из лучших десятников предлагаю взять. Хрисагон, Пеон и Комо.

— Ставь, — кивнул я. — Ахейца Калхаса я с собой заберу. Ни к чему здесь правдоискатель. Я найду ему хорошее применение.

Абарис смотрел на меня с опаской, недоумением и обидой, но я точно знаю, что именно так и должен поступить. Я не могу мотаться по всему миру, как бешеный пес. У меня должны быть люди, которым я могу доверить важное дело. И если купцы преспокойно справляются без меня, то и воины тоже должны справляться. Посмотрим, пройдет ли Абарис эту проверку. Пусть лучше он ошибется сейчас, чем потом.

Мы прибыли домой под вечер. Я разминулся с гневом Морского бога буквально на несколько часов, и теперь любовался на бушующее море со стены акрополя, завернувшись в толстый плащ с рукавами и пуговицами, в котором и человек искушенный с трудом признал бы не слишком изящное пальто.

Порывы ветра гонят по морю высокие волны, вздымая их горбом в серой закатной мгле. Вода, обычно такая прозрачная у берегов Сифноса, теперь мутнеет и темнеет, смешиваясь с песком и галькой. Волны с глухим рокотом разбиваются о скалы, оставляя на камнях корку ледяной пены. Ветер бьет в лицо колючими каплями. Где-то вдали, за пеленой низких облаков, проглядывает бледное пятно — солнце никак не может пробиться сквозь эту ненастную хмарь.

Над водой мечутся чайки. Их резкие крики сливаются с шумом прибоя. Иногда между волн проносятся буревестники — их тёмные силуэты на мгновение появляются и исчезают в водяной пыли. Воздух пахнет солью, мокрым камнем и чем-то ещё — тем особенным запахом зимнего моря, который не спутать ни с чем. Ветер усиливается, и я понимаю, что скоро начнётся настоящий шторм, который надолго отрежет острова от материка. Корабли в бухте уже давно поставили на прикол — только дурак выйдет в такое море. Их вытащили на берег, заново осмолили и укрыли до весны. Я все еще не сделал эллинги, и не потому, что мне жалко серебра и дерева. Вовсе нет! Просто у меня другие планы. Если все пойдет так, как задумано, следующую зиму я встречу совсем в ином месте, очень далеко отсюда.

— Господин! — услышал я знакомый колокольчик женского голоса. — Тут ведь холодно. Не приведи боги, еще подхватите лихоманку.

— Феано? — повернулся я, жадно разглядывая прелестное лицо и коралловые губы, которые шептали что-то, чего я уже не слышал.

Она лежала, разгоряченная, и поглаживала грудь своего господина. Той животной страсти, что охватила ее в Микенах, теперь не было и в помине. Появилось какое-то незнакомое ей, тягучее и сладкое, как вино с медом, чувство. Феано лежит, словно львица после удачной охоты, и мурлычет, наслаждаясь блаженной сытостью. Господин изменился. Он еще сильнее раздался в плечах, а тело юного воина начало приобретать ту кряжистую тяжеловесность, какая бывает только у тех, кто бьется в бронзовом доспехе. Шрамы, полученные в Спарте, начали бледнеть, утратив тот устрашающий багровый цвет, что был когда-то. Они почти не портили его.

Господин дремал, а она рассматривала его лицо, которое уже превратилось в лицо мужа, облеченного властью, пусть и достаточно молодого. Густые черные волосы спадали на плечи, а нежная мальчишеская кожа огрубела от солнца и ветра. Подрезанные надо лбом волосы не стесняли взора и не падали на глаза, как принято у ахейцев и критян. Но и выбривать голову, оставляя там косицы и локоны по хеттскому обычаю он тоже не стал. Серег и золотых ожерелий господин не носил. Только браслеты на руках, которые то и дело раздавал в награду.

— Тебя моя жена убьет, — услышала она его сонный голос. — Но я ей все объясню. Можешь не волноваться.

— Не убьет, — невесело усмехнулась Феано и прижалась к его груди еще крепче. — Я тут по ее приказу. Она сейчас в тягости, и я должна скрасить ваши ночи. Я и еще две рабыни. Госпожа хорошо заботится о вас.

— Надо же! — открыл он глаза, совсем проснувшись. — Не думал, хм… Ну ладно, раз так…

— Я пойду? — робко спросила Феано. — Мне нельзя задерживаться дольше необходимого. Госпожа разгневается.

— Иди, — он прищурился с интересом и даже привстал, опершись на локоть. — Разгневается, говоришь… Да что тут у вас происходит?

— Мой господин доволен тем, как ему спалось? — Креуса, сложив руки на выпуклом животике, беззвучно командовала рабынями, которые уставили стол передо мной тарелками, тарелочками и блюдами.

— Ты про ту женщину, что прислала ко мне? — уточнил я, наворачивая на вилку тончайший, почти прозрачный ломтик соленого тунца. — Она не ночевала у меня, я отослал ее сразу же.

— Я подумала, что если она по сердцу моему господину, то пусть развлечет его, — совершенно бесцветным голосом произнесла Креуса. — Я пока в тягости и не могу выполнить свой долг.

Ну конечно! Нашла дурака! Я в такие ловушки в последний раз в школе попадался.

— Мне по сердцу только моя жена, — ответил я и забросил в рот рыбу. — Ты не разве знала этого, царица? Кто еще родил мне крепкого сына и держит в порядке мой дом?

— Правда? — Креуса всхлипнула и подошла, жадно ловя мой взгляд налитыми слезами глазами. — Я так боюсь, что не мила тебе такая… Ноги совсем отекли, как две колоды стали…

— Только ты мне мила, — я прижал ее к себе и погладил по голове, словно маленькую девочку. — Тебя мне никто не заменит.

Все! Достаточно. Для этого времени выполнен абсолютный максимум. Продолжать не нужно, иначе будет перебор. Я и так покорил немыслимые высоты куртуазности, совершенно незнакомые здесь. В наших местах шлепок по заднице означает не просто проявление симпатии, но и даже некоторый восторг. Здесь любовь в знатных семьях почти не встречается, ее заменяют общие интересы.

А ведь в ней многое от матери, Гекубы, — вдруг отметил я. — Что-то появилось неуловимое. Она пыталась хитрить со мной, а теперь сидит совершенно растерянная, как будто я нарушил какие-то ее планы. А сейчас это мимолетное сходство исчезло совершенно.

— Отец! — к столовую вихрем ворвался Ил, которому стукнуло два года. Он довольно бойко лопотал на той дикой смеси языков, что была тут в ходу. — Ма сказала, ты мне подарки привез!

— Привез, — сказал я, сажая его на колени. — Бронзовый кинжал привез.

— Ух ты! — заявил пухлощекий малыш, который еще пять лет будет жить на женской половине. — Дай!

— Мы с мамой поговорим, — я спустил его с колен. — А потом я тебе принесу кинжал. Обещаю. Иди, с бабулей поболтай.

Сын убежал, оглашая дворец топотом и счастливыми воплями, а Креуса села рядом, подперев щеку рукой, и заботливо подложила мне кусок пирога с инжиром. Вкусно! Я ведь отвык от таких изысков, неделями питаясь кашей из ячменя.

— Ты привез на остров целую прорву народа, муж мой, — сказала Креуса, которая совершенно успокоилась и перешла к делам. — Одних жен моих братьев полтора десятка душ, и с ними целая свора детей. А еще заложники с Лесбоса и Лемноса. Мне негде их разместить. Андромаха, вдова Гектора, ругается почем зря. Говорит, лучше бы в хлев какой-нибудь ее отправили. И жены Полидора, Ликаона и Деифоба тоже с ней заодно. Они требуют встречи с тобой, а еще требуют, чтобы ты стал их защитником. А уж матушка как ругается… Я не знаю, что делать.

— В смысле, защитником? — я поперхнулся вином, и Креусе пришлось похлопать меня по спине. Я откашлялся и уточнил. — Жениться на них? Ты ведь сейчас не серьезно?

— Таков обычай, — развела руками жена. — Их мужья погибли, и теперь ты старший в роду троянских царей. Они в своем праве.

— Да ни за что! — я даже вздрогнул, представляя себе жизнь в этом скопище подколодных змеюк. — Андромаха мне в матери годится! Чуть успокоится море, отправим их на Милос, там пустует целый дворец. Вот в нем пусть и живут.

— Им это не понравится, — прыснула в кулак совершенно счастливая Креуса. — А матушке особенно. Там ведь тоска.

— Ничего! — поднял я перед собой ладонь. — И их научу в карты играть. Не заметят, как старость придет. Подумай пока, за кого племянниц твоих отдадим.

— Девушек-то мы замуж пристроим, а вот сыновья моих братьев? — остро взглянула на меня Креуса. — С ними что будешь делать?

— Останутся с матерями, — ответил я. — А после семи лет перевезем сюда. Будут учиться.

— Хорошо, — рассеянно кивнула Креуса, которая явно несогласна, но почему-то молчит, не спеша знакомить меня со своими мыслями. Она помолчала еще, а потом несмело взглянула на меня. — Можно я приду ночью? Мне было так одиноко все эти месяцы…

— Конечно, — ответил я. — Я же тебе сказал, только ты мила мне. Больше никто.

Нет, тут точно что-то нечисто. Моя жена выглядит задумчивой и растерянной, а между ее бровей залегла тоненькая складка. Тут что-то случилось, и я пока что не могу понять, что именно. Ладно, потом разберусь. Или не стану разбираться и забуду, завертевшись в вихре повседневных забот. После возвращения из Трои я сделал один очень важный вывод. Гарем — это зло. Действующий фараон Рамзес третий, правитель куда более дельный, чем его тезка за номером два, не даст соврать. Он и вовсе не пережил склок своих жен. Мне такого точно не нужно. Креуса — не тот человек, чтобы воткнуть нож мне в спину, а вот Феано… Насчет нее я совсем не уверен. Эта баба грудью проложит себе дорогу в светлое будущее, бестрепетно пройдя по чужим костям. Я подробно расспросил Калхаса о пророчестве, которое стоило жизни царевне Ифигении. Ну что тут скажешь? Девушка продемонстрировала высокий класс!

А ведь я знаю, что с ней делать! — меня вдруг осенила идея. Я повернулся к Креусе и спросил.

— Душа моя! Ты не против, если наша родственница Феано погостит во дворце еще год или два?

— А что с ней будет потом? — удивленно посмотрела на меня жена, нехорошо так прищурившись.

— Она выйдет замуж, — ответил я. — У меня есть на примете достойный муж для нее. Ей пока нельзя возвращаться в Аххияву.

— Я не против, но при условии, если ее мужем будешь не ты, — не задумываясь, ответила Креуса, а я немного напрягся.

Теща! Вылитая теща Гекуба выглянула сейчас из-под обличья моей доброй и наивной до невозможности жены. Добрая? Наивная? Ну-ну! И когда же я научусь разбираться в женщинах? Да никогда, наверное. На это и двух жизней не хватит.

Круговорот дел, который я так ждал, завертел меня тут же, словно торнадо. Крошечный остров принял тысячи людей, намного больше, чем мог прокормить. Даже воды не хватало, несмотря на все наши старания. Дебит каменных куч, отдававших конденсат, был довольно невелик. Мы балансировали на грани.

— Государь, — склонился передо мной Филон. — Мы не можем больше принимать людей. Это просто опасно.

— Хорошо, — кивнул я. — Я займусь этим весной. Пока собирайте воду зимних дождей. Вы же построили цистерны.

— Я позволил себе… — замялся Филон. — Я выкупил искусного резчика у критян. Он делал печати, а потом попал в плен, когда взяли Угарит. Вот, господин!

— Что это? Статер? Ты его все-таки сделал? — изумился я, разглядывая золотую фасолинку, на аверсе которой был выбит кто-то в рогатом шлеме, смутно похожий на меня, а на реверсе — надпись на аккадском и родном… Э-э-э… А как мой язык называется, кстати? Ну, он точно не греческий. И уже не лувийский.

— Да, господин, — с плохо скрываемой гордостью ответил Филон. — У нас скопилось несколько талантов золотого песка, и я решил, что пора пустить его в дело. Кулли увез с собой несколько мин. Он сказал, что эта монета поразит купцов Вавилона в самое сердце. Не знаю, важно ли это, но в Египте своего серебра нет. А сейчас, когда торговля пала, так и вовсе…

— Сколько же там сейчас дают золота за сикль серебра? — спросил я, чувствуя, как волосы на затылке поднимаются дыбом. Я ведь знал! Я знал! Идиот! Какой же я идиот!

— За сикль золота в Египте дают от полутора до двух сиклей серебра, — подтвердил мои воспоминания Филон. — А в Вавилоне за сикль золота дают шесть сиклей серебра. В удачный год могут дать и восемь. У них с золотом очень плохо. Они его всегда из Египта возили. Я подумал, что такая монета нам пригодится.

— Рапану сюда! — пересохшим голосом просипел я. — Быстро!

Пока мой тамкар шел, я судорожно вспоминал все, что когда-либо слышал о валютных спекуляциях. Сейчас Рапану узнает, что такое кэрри-трейд[39] Бронзового века, и как им заниматься, если подкрепить денежный перевод хорошим воинским контингентом! Точнее, не просто воинским контингентом, а армией, флотом и системой крепостей, которые возьмут под контроль важнейшие торговые пути.

— Что нужно для содержания армии? Деньги! Деньги! И еще раз деньги! — бурчал я себе под нос. — Очень скоро все финансы этого несчастного мира будут моими, и тогда станет актуальной поговорка Ротшильда: «Дайте мне контроль над выпуском денег в государстве, и мне плевать, кто будет писать его законы». Кажется, я нащупал решение нашей маленькой проблемы. Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Лед тронулся! Коллапс Бронзового века переносится на неопределенное время.

Конец третьей книги цикла.