Троя. Пепел над морем

Глава 18

— Итак, первый вопрос. Ты уже спала с моим мужем, сука?

— Да, госпожа, — едва смогла вымолвить насмерть перепуганная Феано, у которой уже голова кружиться начала. — Он взял меня во дворце в Микенах. Это все видели.

— Но ты хотела этого сама? — насмешливо спросила Креуса.

— Хотела, госпожа, — Феано даже зажмурилась, чтобы не увидеть, как приближаются к ее лицу острые камни берега.

— Подведите ее ко мне, — услышала девушка, и ее грубо бросили прямо под ноги царице. Она лежала на земле, разглядывая золоченую кожу сандалий госпожи, и даже не смела пошевелиться. Из одежды на ней только волосы, но то, что на нее насмешливо пялятся двое мужиков, Феано сейчас не трогало совершенно. У нее есть заботы поважнее. Например, как бы не ляпнуть что-нибудь такое, после чего она уж точно полетит вниз.

— Знаешь, сколько сыновей у моего отца? — спросила вдруг Креуса, отчего Феано совершенно растерялась.

— Нет, госпожа, — торопливо ответила она. — Да и откуда бы!

— И никто этого не знает, — назидательно произнесла царица. — Даже он сам. Потому что у него только законных жен семь, а еще наложниц без счета. Ведь все женщины, что во дворце живут, его по праву. Он любую взять может, на кого глаз ляжет. А помимо наложниц батюшка мой ни одной пригожей пастушки пропустить не мог. Года не было, чтобы к воротам дворца какая-нибудь баба с дитем не приходила. Забери, мол, царь, плод свой похоти, мне его кормить нечем. Сколько ты прожила во дворце в Микенах?

— Шесть недель, госпожа, — глотая слезы и пыль, ответила Феано. Она все еще не была до конца уверена, что ее не сбросят вниз. Звериное чутье, убаюканное до этого сладкими улыбками царицы, выло и кричало, предупреждая о смертельной опасности.

— Тогда ты не знаешь, каково это — жить среди баб, — усмехнулась Креуса. Феано не видела, она лишь почувствовала ее усмешку. — А я вот во дворце родилась. Матушка моя в той жизни преуспела и меня научила многому. Знаешь, зачем я позвала тебя ткать?

— Вы понять меня хотели, госпожа, — запинаясь, ответила Феано, чувствуя себя полной дурой.

— Конечно, — легко согласилась Креуса. — Я с тобой болтала и примечала все. Знаешь, мне ведь плевать, что ты там говорила. Матушка учила меня слушать не то, что люди говорят, а то, как они говорят. Где говорят охотно и много, а где мало, да еще и глазами по сторонам водят. Вот я и смотрела, и слушала. Странная ты родственница царя. Руки у тебя словно ветки корявые. И не умеешь ничего, и даже не приучена к благородному труду, раз все время задницей ерзаешь и порываешься встать. Значит, не царского ты рода. Простушка ты.

— Нет! — упрямо ответила Феано, но Креуса перебила ее.

— У меня еще оставались сомнения, — как ни в чем не бывало продолжила царица. — И тогда я повела тебя в купальню. Зачем? Да чтобы тело твое рассмотреть как следует. Тебя солнце с рождения жгло, чего у знатных девиц не бывает. А ступни твои по твердости с коровьим рогом поспорят. Ты по камням босиком бегала, а сандалии с год назад надела, не больше. Значит, никакая ты не царская родственница, а чернь самая настоящая. Босоногая, голодная и до чужого жадная. Так?

— Батюшка мой — знатный человек, он кормчий царя Акоэтеса, — упрямо ответила Феано, решив до конца держаться своей легенды. — А матушка — вдова с Лесбоса.

— Да какие у Акоэтеса кормчие! — презрительно ответила Креуса. — Там и кораблей-то добрых отродясь не бывало. Босоногий лодочник из Дардана твой отец, а мать — слабая на передок бабенка с какого-то острова. Но красивая, раз он тебя признал. И росла ты в такой нищете, что ходила голая, пока сиськи наружу не полезли. Так?

— Да, госпожа, — глотая слезы, ответила Феано. Это было очень обидно, чем более, что являлось чистой правдой.

— А потом тебе повезло, и ты моему мужу жизнь спасла, — продолжила Креуса. — И он тебя за это возвысил. Скажи, Феано, тебе его благодарности мало было?

— С лихвой, госпожа! — торопливо ответила девушка. — Я Богиню за государя нашего день и ночь молю.

— Так зачем захотела большего? — Креуса носком сандалии приподняла голову Феано и посмотрела ей прямо в глаза.

— Он меня не спрашивал. Захотел и взял, — упрямо сжала зубы девушка. — Я пошла с ним без разговоров, ведь сама молила его о помощи. Царь Эгисф — кровник с Менелаем моим. Убил бы он и меня, и сына. Господин спас меня.

— И все-то тебя хотят убить, — насмешливо произнесла Креуса. — Скажи, и почему я не удивлена? Знаешь, зачем я тебе про сыновей своего отца рассказала?

— Не знаю, госпожа, — ответила Феано.

— Затем, что я такого в своем доме не допущу, — пухленькое лицо царицы окаменело, и она, наступив с силой, прижала голову Феано прямо к холодному камню маяка. — Ты же не знаешь, тварь, каково это, во дворце выжить, когда каждая из жен свое дитя к трону толкает. У мужей война начнется и закончится, а у нас, цариц, она не заканчивается никогда. Мы день и ночь за свое счастье бьемся, и за счастье своих детей. Моя мать в этом деле лучшей из всех была. Знаешь, что с первой женой царя Париамы случилось? Не отвечай, все равно не угадаешь нипочем. Мой отец был женат на Арисбе, и сына Эсака от нее имел, а потом матушку мою в дом ввел. Не прошло и года, как отец Арисбу фракийскому царьку Гиртаку подарил. Не изгнал, а честь по чести проводил и приданое за нее богатое дал. Она так и живет где-то за Проливом, если не померла. Мы даже имени этого больше не слышали. А вот первенец царя Париамы, наследник его, от неразделенной любви страдал. Да так страдал, что со скалы прыгнул[32]. Его тело потом волны к берегу прибили. Тебе это ничего не напоминает?

— Напоминает, госпожа, — тихо ответила Феано.

— Я бы тебя оставила при себе, — сожалеюще посмотрела на нее Креуса, — мне ведь нужны бабенки, чтобы у господина тягость в чреслах снимать. Государь наш еще неизвестно когда вернется, а я с животом, а потом кормить буду. Я уж и рабынь пригожих прикупила для этой надобности, а тут ты появилась.

— Да что я сделала вам? — горько заплакала Феано. — Чем я тех рабынь хуже?

— Тем, что умна и грамотна, — пояснила Креуса. — Тем, что письма моему мужу пишешь. Да такие, чтобы проверить, узнаю я о том или не узнаю. Опасна ты, хоть и не слишком хитра. Настоящая хитрость, она не видна, она прячется глубоко. Но все равно, мне проще тебя со скалы сбросить, чем рядом с собой терпеть. Знаешь, мне ведь все равно, с кем мой господин в походе развлекается, то дело обычное и даже полезное для здоровья мужского. Но мне не все равно, кто ему сыновей рожает и кто ему по ночам в ухо шепчет. Это ты понимаешь?

— Да, госпожа, — торопливо закивала Феано. — У меня уже есть сын, и он от царя рожден. Мне не нужно ничего.

— Врешь! — словно плетью стегнула Креуса. — Вот сейчас соврала, и за это вниз полетишь.

— Служить вам буду! — завизжала Феано, которая снова увидела камни у подножья маяка. — Верней собаки! Не губите, госпожа! Я ведь не сделала ничего!

— Не сделала, — кивнула Креуса, — но можешь сделать. А это одно и то же. Отпустите ее пока. Я с ней не закончила.

Феано вновь оказалась на земле и обняла ноги царицы, покрывая ее ступни поцелуями. Ее колотила крупная дрожь, которую она никак не могла унять. Она от ужаса потеряла всякую способность думать. В голове ее билась лишь одна мысль.

Жить! Жить! Жить!

— Так и быть, живи, коза драная, — продолжила Креуса, словно услышав ее мысли. — Будешь служить мне. И даже с мужем моим будешь спать, пока я дитя ношу. Пусть господин позабавится недолго. Он все равно дома месяцами не бывает. Но потом ты сама сделаешь так, чтобы он остыл к тебе. Сможешь?

— Смогу, — уверенно ответила Феано. — То дело нехитрое. Капризами его изведу, или еще как. В постели, как колода лежать буду. Только знак дайте когда.

— Молодец, — Креуса потрепала по щеке. — Начинает в голове проясняться. Тебе служанка моя принесет губку и масло белой акации. Расскажет, как пользоваться ими. Если правильно все сделаешь, детей у тебя не будет[33].

— Да разве можно так? — изумилась Феано.

— Можно, — кивнула Креуса. — Мне египтянка Нефрет рассказала. Там знатные дамы не желают своим мужьям по десятку детей рожать. Хотят жизнью наслаждаться.

— Все по вашему слову сделаю, госпожа, — торопливо ответила Феано, которая уже уверилась, что сегодня останется в живых. — Я все поняла!

— Нет, — медленно покачала головой Креуса, и огромные серьги, оттягивающие своей тяжестью ее уши, весело звякнули. — Ты поняла далеко не все. Ты должна будешь уехать отсюда. Я сама устрою твою судьбу. Ты будешь жить богато, но господина моего больше никогда не увидишь. Мне твою морду постылую дольше необходимого зрить не хочется.

— Согласна, — с готовностью закивала Феано. — Как скажете, госпожа! Если богато жить буду, то я на все готова.

— А чтобы ты поняла все до конца, — Креуса ласково погладила ее по голове, — я тебе еще одну забавную историю про свою матушку расскажу. У моей матушки много таких историй, и все до одной забавные. Так вот, однажды во дворец девку с Крита привезли. Вот прямо как ты, красоты неописуемой, да еще и умницу, каких мало. И начала она моего отца к рукам прибирать. Понемногу, по чуть-чуть. Тут откусит, там отщипнет… А потом взяла, дура, и сына ему родила…

— И что с ней случилось? — с замиранием сердца спросила Феано.

— Угорела, — скучным, бесцветным голосом, ответила ей Креуса. — Холодно было, жаровня тлела, а она покои свои не проветривала, наверное. Заснула и не проснулась. И она, и сын ее. Эй вы! — она крикнула на лувийском наречии слугам, которые равнодушно стояли рядом, ожидая указаний. — Верните ей одежду. Неприлично царской родственнице голой по улице идти. Тенис, позови носильщиков. Пусть домой меня отнесут. Устала я, спать хочу.

Феано сидела на вершине маяка и рыдала, размазывая слезы по лицу. Ее колотило от пережитого ужаса, от стыда и от злости на саму себя. Вот ведь как ткачиха в одно касание ее уделала. Одно слово — урожденная царевна. Их этому с детства учат.

— Ну, да ничего, — утерла злые слезы Феано. — Я тоже этой науке научусь. Ты ведь, отродье аидово, на самом деле меня убивать не собиралась. Никто бы не поверил, что я случайно погибла. Где вы видели, чтобы голые бабы по маякам бегали?

Феано надела хитон, завязала пояс и красиво распределила складки на талии. Она пошла вниз по лестнице, которая винтом спускалась к морю, но тут же села на ступень. Она не смогла идти и снова зарыдала в голос, всхлипывая и дрожа, как лист. Недолгий прилив сил покинул девушку, и ноги отказывались нести ее дальше. Они просто подломились под ней, как сухие веточки под порывом урагана. Феано склонилась, чувствуя, как к горлу подступает тугой ком. Ее вывернуло наизнанку, а потом еще, и еще, пока в животе не осталась только тянущая боль, а во рту — дикая горечь. Она упрямо поднялась и пошла, держась за стену и покачиваясь. Она умоется на берегу и прополощет рот. Никто не должен видеть ее такой. Она все же родственница самого царя.

Тело забитого камнями Паламеда еще не успело остыть, как дозорные закричали во весь голос, увидев движение у троянских ворот. Оттуда снова выдвигались колонны копьеносцев и лучников, которые дождутся колесничих, а потом пойдут к лагерю или к кораблям. Так случалось множество раз, и троянцы уже сожгли немало судов, доходя порой до самых стен лагеря.

— Вылазка! Опять! — сплюнул Одиссей, который хотел вознаградить себя за удачный денек кувшином вина. У него еще оставалось немного, а тут повод такой. Царь Итаки был собой весьма доволен.

— Странно! — протянул стоявший рядом Патрокл, который не мог пропустить редкостного зрелища. Когда еще басилея ахейцев камнями побьют. А многие из мирмидонян, изнывающих от скуки, приняли в избиении самое горячее участие.

— Получается, Эней и Приам друг с другом порознь, — уверенно сказал Одиссей. — Иначе глупость какая-то происходит. К чему бы троянцам опять на нас лезть. Сидели бы за стеной и ждали, чем закончится все.

— Точно, — кивнул Патрокл.

— А вы так и будете в лагере торчать? — пристально посмотрел на него Одиссей. — Или обабились вконец? Твой хозяин обиду держит, но ты-то вроде не трус, Патрокл. Не стыдно тебе смотреть, как твои братья умирают?

— Он не хозяин мне, — недобро взглянул на него Патрокл, сдвинув густые черные брови. — И я не трус, и никогда им не был. Ты это сам знаешь.

— Тогда докажи! — небрежно бросил Одиссей и, посвистывая, пошел к своим кораблям. Он бурчал себе под нос. — Ну, если этот сегодня на битву не выйдет, то я не сын Лаэрта, пахаря моря. Людишки — они ведь словно кифара. Играй что хочешь. Главное, уметь. Так мне отец покойный говорил.

Сегодня ахейцам пришлось туго. Патрокл смотрел на битву со стены лагеря, и его сердце разрывалось от стыда. Троянцы теснят их, и теснят сильно. Вот принесли в лагерь Одиссея, раненого копьем. Вот пригнали колесницу Агамемнона, откуда тот сошел, баюкая рассеченную руку. И даже неистовый Диомед сегодня не избегнул троянской бронзы. Притащили в лагерь и его. Ахейцев вел Менелай, который едва оправился от своей раны, но рубился в первых рядах. Вот жарким костром вспыхнул какой-то корабль, потом другой, потом третий… Троянцы упорно делали все, чтобы ни один из них не ушел отсюда.

— Да пропади все! — зарычал Патрокл и решительно вошел в шатер Ахиллеса, который терзал струны лиры, сделанной из черепашьего панциря. Брисеида, которую вернул Агамемнон, сидела у его ног, слушая мелодию с совершенно бессмысленным лицом. Непонятно даже, слышит ли она вообще хоть что-то. Она напоминала деревянную куклу, и Патроклу казалось порой, что она даже ест только по команде хозяина. Глаза женщины были пусты, как две глиняные плошки, а застарелая боль уже ушла из них, уступив место тупому равнодушию.

— Чего? — недовольно спросил Ахиллес. — Ну и лицо у тебя, брат! Ты сейчас напоминаешь мне маленькую девочку. Смотри не заплачь.

— Там наших убивают, — мрачно ответил Патрокл.

— Все наши здесь, — усмехнулся Ахиллес. — А на остальных мне плевать. Пусть убивают. Они мне никто.

— Корабли горят, — сказал Патрокл. — Если так дело пойдет, то скоро и до наших доберутся.

— Да что ж ты сразу не сказал! — Ахиллес оттолкнул ногой рабыню, положил лиру и быстрым шагом пошел к лагерной стене.

— Да, дело плохо, — неохотно признал он. — Но я пойти не могу. Я обещал, что сам выйду, только когда до моих кораблей битва дойдет. Негоже слово нарушать.

— Дай мне свой доспех, — упрямо сказал Патрокл. — Пусть парни думают, что ты их ведешь. И троянцы тебя боятся.

— Бери! — Ахиллес резко повернулся и пошел в шатер, где его ждала рабыня. Она даже сидела ровно там, где он ее оставил.

Удар мирмидонян спас ахейцев от полного разгрома. Две с лишним сотни свежего войска, да еще и с самим Ахиллесом во главе заставили бегущих собраться вокруг него и отстоять корабли. Патрокл первым делом врубился в отряд фракийцев-пеонов и убил копьем их царя Пирехма. Пеоны побежали, потеряв вождя. Да и не выстоять в ближнем бою лучникам против копьеносной пехоты. Отряд мирмидонян обрастал людьми, втягивая в себя всех отступающих и ободряя тех, кто еще бился. Они медленно, но неуклонно отдавливали троянцев назад, к крепости. Патрокл в доспехах Ахиллеса раз за разом врезался в ряды врага. Он сразил Сарпедона, который, еще не оправившись от раны, выехал на колеснице, и карийцы из Лукки дрогнули.

— Гектор? — оскалился Патрокл, которого захватило боевое безумие. Он, не чуя ударов и мелких ран, что обильно кровоточили, бросился вперед. Прямо перед ним маячит Кебрион, возница Гектора, который пытается вывести колесницу из свалки. Сам наследник стоит за ним, отбиваясь от ахейцев длинным копьем.

Патрокл нагнулся и схватил валяющийся под ногами камень с кулак величиной. Он прищурился, сжал в руке его шершавые, угловатые бока и прицелился. Через мгновение Патрокл размахнулся и швырнул его с силой, от которой хрустнули сухожилия в плече. Камень ударил Кебриона между глаз, раздробив кость и сорвав клок кожи со лба. Удар был так силен, что глаза царевича выскочили из орбит, повиснув на тонких ниточках. Сын Приама рухнул вперед, запутавшись в поводьях, а лошади поскакали, волоча его тело по пыли[34]. Кони вскоре увязли в плотной мешанине боя. Они бесились и хрипели, кося налитыми кровью глазами, но дальше не шли.

Ахейцы окружали. Гектор соскочил с колесницы и выставил копье перед собой. Он не даст утащить тело брата, хоть и не ставил его при жизни ни во что. Не ровня будущему царю сын пастушки. Патрокл схватил Кебриона за ноги, а Гектор, положивший копье, за голову. Они так и тянули его каждый на себя, пока не подоспели мирмидоняне и не уволокли мертвого царевича в гущу своего войска. Его разденут догола, не гнушаясь даже хитоном, испачканным чужой кровью и потом.

Свалку, настоящую свалку напоминала эта битва, где не было ни строя, ни порядка. Все поле боя состояло из мелких стычек, где сражались небольшие группы воинов, а то и вовсе из поединков один на один. Эвфорб, сын Панфоя, подкрался к Патроклу сзади и ударил. Его копье вошло в спину ниже лопаток, пронзив бронзу доспеха. Видно, попало оно прямо туда, куда уже раньше пришелся какой-то удар, и где ослабло крепление чешуи. Патрокл пошатнулся и начал пробираться назад, под защиту своей пехоты, но не тут-то было. Гектор, увидев, что он убегает, догнал его и всадил копье в живот, пробив почти насквозь. Мирмидонянин застыл на мгновение, а потом медленно упал на колени и завалился набок. Царевич наступил ногой на его грудь, выдергивая острие, и глумливо произнес.

— Что, — сказал он, — женщин наших хотел сделать рабынями? Слышал я, как вы на Лесбосе порезвились и в городах Мисии. Это тебе за них!

— Не ты меня победил, — прохрипел Патрокл.

— Зато именно я отрежу тебе башку и надену на кол![35] — злобно оскалился Гектор. — Ты, сволочь, Сарпедона убил, и теперь от меня ликийцы уходят. Мог бы, и второй раз убил бы тебя!

Так он сказал, но Патрокл его уже не слышал. Он умер.

— Тащите его в Трою! — заорал Гектор. — И доспех с него снимите! Я его сам надену. Хороший доспех, богатый. Пусть данайцы полюбуются на него. Они-то уж точно знают, чей он.