Троя. Пепел над морем

Глава 20

— Бумм-м! Бумм-м! Бумм-м!

Странная телега подъехала к воротам Трои, и бревно, закрепленное под ее крышей, методично молотило в дерево, выбивая из него острые брызги щепок. Одиссей не знал точно, что именно сделал Эней на Паросе, но саму идею сметливым умом пирата ухватил тут же. Он хотел было изготовить голову барана и насадить ее на бревно, но хорошего мастера в лагере ахейцев найти не смог. Потому-то и отлили острый наконечник, который пробивал доски насквозь, а не проламывал их. Одиссей, которого подвезли на колеснице, смотрел издалека и морщился. Не очень хорошо вышло, надо было баранью башку отлить, пусть даже непохоже вышло бы. Все же баран — это баран.

Он сам в этого деревянного коня не полез, не отошел еще от ран, а потому воинами командовал Неоптолем, который взял с собой самых выносливых и сильных. Ахейцы почти уже сломались. Агамемнон ранен, Диомед ранен, Менелай еще бьется, но рана на боку кровоточит каждый вечер. На ногах оставался Аякс Теламонид, двужильный Ахиллес, старик Нестор и Аякс Малый из Локриды. Они-то и командовали сейчас штурмом, не давая защитникам высунуть головы. Две сотни лучников держали этот участок стены, убивая любого, кто пытался бросить камень на крышу деревянного коня. Так назвали эту чудную телегу, потому что другого названия придумать не смогли. Верили только, что конь этот перешагнет через стену проклятого города.

— Бумм-м! Бумм-м! Бумм-м!

Дерево ворот понемногу превращалось в решето. Никто в Трое не рассчитывал, что его будут крошить тяжеленным бревном, закрепленным на веревках. Тут не знали подобных затей, а потому воротам долго не простоять. Теперь это понимали все. Деревянный конь неутомим, а его бронзовое копыто куда тверже досок, обитых медными полосами, неплохо держащими удар топора.

— Бумм-м! Бумм-м! Бумм-м!

Натужный хруст дерева привел в неистовство ахейцев, которые встали полукругом невдалеке от стены. Они завороженно слушали мерные удары, и чутким ухом воина ловили тот самый обнадеживающий звук, который ознаменует окончание этого проклятого похода. Как только ворота рухнут, тысячи воинов ворвутся в Трою и утолят свою жажду крови и добычи. На пологую крышу тарана то и дело падали тяжелые камни, и они уже проломили ее в паре мест, но теперь все это было неважно. Троя держалась из последних сил.

— А-а-а! — заорали воины и ринулись в ворота, которые бессильно распахнули свой зев. Лучники на стенах бьют в огромную толпу, которая лезет в узкий проход, обдирая бока об острые обломки досок и шершавый камень стен. Воины вошли в город и остановились. Пока они ломали ворота, троянцы времени не теряли. Они завалили улицы, идущие к храмам и царскому дворцу. И эти завалы защищали знатнейшие из знатных, воины в тяжелом доспехе, вооруженные длинными копьями и мечами.

На крышах домов стояли лучники, среди которых выделялся один. Выделялся золоченой кирасой, шлемом с ярким султаном и плащом из шкуры леопарда. Его стрелы разили без промаха, ведь тяжело промахнуться там, где люди стоят плечом к плечу. Царевич Парис — а это был он — уже выпустил целый колчан, не потеряв напрасно ни одной стрелы, как вдруг увидел того, кто убил в поединке его старшего брата. Сам Ахиллес вел отборный отряд мирмидонян, который, если его не остановить, выбьет с позиций троянских щитоносцев. И тогда все, это конец! За их спинами — беззащитный город, царский дворец, набитый сокровищами, и тысячи горожан.

— Да как же тебя убить, сволочь! — кусал губы Парис, но слабого места так и не увидел. Ахиллес словно бронзовая статуя, живой металл, в котором нет ни единой прорехи. Чешуйчатый панцирь, массивные наплечники и разрезная кожаная юбка, обшитая полосами металла, надежно укрывали Пелеева сына. Да и шлем его прятал затылок и плечи. Великий мастер ковал тот доспех, сделав его владельца почти неуязвимым.

— Да чтоб ты провалился! — ругнулся Парис, понимая, что кроме мускулистых голеней другой цели у него просто нет, да и то, если исхитриться и попасть в них сзади. Передняя их часть надежно укрыта поножами, украшенными тончайшей чеканкой. Щели между ними и юбкой не было вовсе, и бедро тоже оказалось недоступно для стрел троянца.

— Как же ты жить хочешь, сволочь! — подивился Парис, пытаясь унять стук сердца. — С ног до головы в бронзу оделся!

Он сделал вдох, потом выдох, а потом плавно натянул тетиву, поймав цель острием наконечника. Звон льняной нити и короткий удар по кожаному наручу заглушил звериный рык, в котором Парис услышал гнев, удивление и растерянность. Царевич наложил еще одну стрелу, с кривой ухмылкой рассматривая бесстрашного бойца, который орал что-то, обратившись прямо в его сторону. Нога Ахиллеса ниже колена была пробита насквозь, и только это смогло остановить неукротимого ахейца, который почти уже пробился в центр города.

— Вот так-то лучше! — прошептал Парис, выпустив стрелу, украшенную трехгранным наконечником, прямо в ненавистное лицо. Непобедимый воин, словно не веря самому себе, схватился на тонкое древко стрелы, опустился на колени, а потом рухнул прямо под ноги своих бойцов.

— Ахиллес погиб! — раздался душераздирающий вопль. — Ахиллес!

Воины отхлынули от завала, и узкая, в семь шагов, улочка стала вдруг непривычно пустой. Мирмидоняне подхватили тело своего вождя и потащили его к воротам, а остальные последовали за ними. Атака ахейцев захлебнулась…

— Филоктет! — услышал Парис чей-то вопль. — Ты чего смотришь? Сними его! Вон тот! Нарядный! Это он Ахиллеса убил!

— Что тут еще? — напрягся Парис и повел взглядом по сторонам. Он увидел того, кого называли Филоктет. Могучий воин, с необычайно длинными руками, кажущийся горбатым от распирающих хитон мышц, ухмылялся ему прямо в лицо и натягивал огромный лук. Сын Приама сделал то же самое.

Парис резко отпустил свою тетиву, но ее звон растянулся в неправдоподобно длинный, тягучий звук, как будто само время вокруг него начало останавливать свой бег. Он уже понял, что не успевает… Царевич видел стрелу, которая летела прямо в него, чуть подрагивая, изгибаясь и медленно, даже несколько лениво поворачиваясь вокруг своей оси. Он знал, что это невозможно. Не может человек видеть полет собственной смерти, такое лишь самим богам под силу, но отрицать очевидное было нельзя. Время растянулось до немыслимых пределов, и Парис, не отрываясь, смотрел, как широкий, словно лист наконечник неумолимо приближается к нему. Он попытался уйти в сторону, но не смог. Попытался закричать, но крик застрял в его горле. В том самом месте, куда через мгновение ударила стрела Филоктета. Мир вокруг потух навсегда, и царевич полетел в бескрайнюю голубую высь, жалея лишь о том, что не успел проститься с той, кого на самом деле любил.

Хеленэ бездумно смотрела на натянутую перед ней ткань. Она молчала, как молчали и рабыни, которые обычно трещали подобно сорокам. Никто из них не решался нарушить жуткую тишину, навсегда поселившуюся в этом доме. Женское ремесло успокаивало басилейю, но только не сегодня. Тонкая нить, которая держала ее душу на земле, не давая улететь в Тартар, лопнула сегодня, когда она увидела тело своего мужа. Парис был непростым человеком. Он хвастал без удержу, врал, не краснея, и без зазрения совести расхищал чужое достояние, прикрываясь отцовским именем. Да у него, откровенно говоря, и вовсе совести никакой не было. Но зато он был красив как бог, и он любил ее. А она любила его. И ей было плевать на все остальное. На осуждение знатных троянок, лопотание которых она едва понимала. На то, что она здесь была совсем чужой, не имея больше ни единой близкой души. И даже на то, что стала объектом всеобщей ненависти, когда флот ахейцев причалил у стен Трои. Она готова была терпеть все что угодно, когда Парис был рядом. А вот теперь его нет. И зачем она живет? Зачем дышит? Зачем ест? Хотя… Она ведь ни крошки не съела с того самого момента, как ее мужа завернули в саван и положили в могилу, что была в одном ряду с могилами других царевичей. Опустел дом Приама, обезлюдел…

— Хеленэ!

В дом вошел Деифоб, брат мужа, суровый воин, пропахший кровью и потом. Он смотрел на нее как-то странно, с затаенной усмешкой. Она часто ловила на себе его короткие липкие взгляды, но дальше взглядов дело никогда не шло. Он не посмел бы всерьез позариться на женщину из царской семьи.

— Деифоб, — мертвенным голосом произнесла Хеленэ.

— Иди сюда! — он по-хозяйски вошел и поманил ее вглубь дома. Она равнодушно встала и пошла за ним. Мало ли что ему нужно.

— Ты теперь моя жена, — огорошил ее Деифоб. — Отец распределил всех вдов между оставшимися братьями. Ты переезжаешь ко мне.

— Что? — она посмотрела на него так, словно видела впервые. — Зачем? Не хочу я!

— Да кого волнует, чего ты хочешь, баба, — непонимающе посмотрел на нее Деифоб и грубо притянул к себе. — У нас обычаи такие. Вдова за брата мужа выходит. Ты теперь жена мне.

— Нет! — замотала головой Хеленэ, из глаз которой покатились крупные горошины слез. — Не надо! Пожалуйста! Не рушь мое вдовство! Дай хоть мужа положенный срок оплакать…

Деифоб даже слушать не стал и с глумливой улыбкой толкнул ее на ложе, а она покорно затихла. Ей не справиться с сильным воином, но кричать она не станет. Она не допустит урона своей чести. Нельзя, чтобы рабыни смеялись у нее за спиной и разносили сплетни по городу. Придется вспомнить те времена, когда она жила в Спарте, и потерпеть. Ей ведь не впервой. Все равно это скоро закончится. Хеленэ бездумно смотрела в потолок, почти не ощущая на себе веса сопящего тела. Сейчас она даже плакать не могла. Ее душа умерла навсегда.

Бои который день шли в самом городе. Троянцы то отбрасывали ахейцев, то ахейцы доходили почти до царского дворца. Узкие улочки — превосходное место для боя, где десяток человек может задержать сотню. Но вот сегодня все пошло скверно. Хеленэ слышит звон мечей и крики раненых, даже не выходя из дома. А раз так, то совсем скоро враг подойдет к царскому дворцу и храмам. И к ее дому, который стоит совсем рядом с ними. Она улыбнулась и достала из складок пеплоса небольшой, богато украшенный нож, острый, словно бритва. ОН подарил ей его. И Хеленэ знает, как поступить. Она не отдаст себя на поругание. Она и так словно коркой грязи покрылась, которую не отмыть вовек. Звон оружия и крики слышатся все ближе, а Хеленэ сидит и улыбается бездумно, пока бросившие свой труд рабыни забились по углам и скулят от ужаса. Им не впервой попадать в плен. Они слишком хорошо знают, что это такое. Потому и боятся.

А вот она не боится. Ей уже все равно. Хлопнула дверь, и в дом ввалился Деифоб, покрытый чужой кровью. Последний из сыновей Приама, что был настоящим воином.

— Ты? — изумилась Хеленэ, едва скрывая всплеск ненависти, который жарким огнем вспыхнул в ее груди. Никому и никогда она еще не желала смерти с такой неистовой силой, как брату Париса.

— Собирайся! — прорычал ее новый муж и потащил ее за руку. — Уходим во дворец. Там можно долго продержаться. А сюда ахейцы подходят. Ну же! Быстро! Не успеем!

— Ты уже не успел, сволочь! — услышала Хеленэ знакомый до боли голос.

Менелай стоял в двери и смотрел на Деифоба с многообещающей улыбкой. И на нее тоже смотрел, да так, что у басилейи сердце провалилось куда-то вниз. Деифоб зарычал и прикрыл ее своим телом, закованным в бронзу. Он поднял щит и выставил вперед меч, выбирая время для удара. Хеленэ пару мгновений смотрела на его могучий загривок, а потом набрала воздуха в грудь. Она долго готовилась к этому мигу, но исполнить задуманного так и не смогла. Ей просто духу не хватило. Зато лютая ненависть, лишающая разума, вернулась вновь, перевесив опутавший ее липкий страх. Она неумело размахнулась и ударила Деифоба ножом в шею. Раз, потом другой… Он медленно повернулся к ней, как будто не веря своим глазам, а затем упал на каменные плиты пола, обливаясь кровью[37].

— Лихо, — спокойно произнес Менелай. — Мне даже убивать его не пришлось, сама справилась. Видно, несладко тебе тут пришлось, женушка дорогая. За что ты его?

— Было за что, — глухим голосом ответила Хеленэ. — Ну, чего смотришь? Убей меня! Ты же за этим сюда приплыл.

— Не стану я тебя убивать, — помотал тот головой в бронзовом шлеме. — В Спарту поплывешь. Будем как прежде жить.

— Как прежде уже не будет, — Хеленэ искривила губы в грустной усмешке.

— Значит, как будет, — пожал могучими плечами Менелай. — Пошла! Или тебе, коза блудливая, палец отрезать для вразумления? Ты мне и без пальца сгодишься. Парни! — заорал он воинам, стоявшим на улице. — Из этого дома все добро к моему шатру тащите! Мое это! Если рабов найдете, гоните тоже!

— Да-ар-да-ан-цы-ы! Да-ар-да-ан-цы-ы! — раздался истошный вопль с улицы. — Лагерь взяли! Стражу побили! Добычу нашу на корабли грузят!

— Проклятье! Если корабли сожгут, нам конец! — Менелай повернулся и пошел в сторону ворот, таща Хеленэ за собой и совершенно не замечая ее сопротивления. Да и что может сделать слабая женщина такому воину?

— Собирайтесь! Бежим! Все в храм Тархунта! Бог укроет нас! — старый царь метался по дворцу, приводя всех своих жен и дочерей в состояние панического ужаса.

Тут и так уже понимали, к чему все идет, но вид суетливого, всклокоченного царя, который почти что потерял человеческий облик, лишило обитательниц гарема всякой надежды. Тот, кто был их защитником много лет, рвал клоками свою бороду и волосы, царапал лицо, да и вообще, выглядел, словно безумный.

— Быстрее! Быстрее! — с лихорадочным блеском в глазах бормотал Париама, толкая женщин в сторону храма, стоявшего неподалеку. — Мы небывалые жертвы пообещаем. Он защитит нас…

Толпа воющих от страха баб и детей потекла на улицу и заполнила собой небольшой храм. Там даже дышать стало нечем от немыслимой тесноты. Десятки людей прижались друг к другу и робко взирали на равнодушную статую божества. Если бы оно слышало их сейчас, то могло бы неплохо поправить свои дела. На него лились обещания неслыханных приношений: от быков и золота до первенцев, чья кровь окропит жертвенник.

— Он не слышит нас, отец, — с горечью сказала Кассандра, которая вошла в храм одной из последних.

— Он услышит, услышит… — с безумной надеждой шептал Париама, сжимая меч с золотой рукоятью.

Много, очень много лет он не брал его в руки, доверяя войну сыновьям. А сегодня они мертвы. Что же, тогда он сам защитит своих жен и детей. Эта мысль привела его в чувство, дав настоящую цель. Даже пелена безумия сошла с его глаз, и он снова стал тем, кем был всегда: хитрым и жестким правителем, не боявшимся крови. Вопли и удары приближались к храму, а Париама встал напротив входа, закрыв его собой. Вся дворцовая стража умирала сейчас на улице, позволив ему прожить несколько лишних минут.

— Уйди с дороги, старик! — в храм вошел крепкий юноша лет шестнадцати, в бронзовой кирасе и золоченом шлеме. Его длинный меч, стоивший стада быков, марал кровью каменные плиты пола. Капли стекали с его бронзовых боков, собираясь в небольшую лужицу около сандалий.

— Чего ты встал, парень? — в храм ворвался невысокий, почти квадратный воин с лицом, искаженным свирепой яростью.

— Да тут дед какой-то… — нерешительно ответил юноша. — Позор убивать такого.

Париама, услышав эти оскорбительные слова, взвыл от неслыханного унижения и бросился на паренька, подняв меч над головой. Тот небрежно, даже с легкой брезгливостью, отбил удар и взмахнул драгоценным клинком, перерубив горло старого царя. Тот схватился за шею, из которой толчками била кровь, посмотрел неверяще, а потом упал на бок. Воплей своих жен Париама уже не услышал.

— Ух ты, какая пышная! Ну-ка, иди сюда! — второй воин дернул на себя Кассандру, которая попыталась спрятаться за жертвенником, и нетерпеливым движением разорвал на ней платье. Он жадно схватил ее за грудь, да так сильно, что на нежной коже тут же проступили пятна, которые скоро нальются синевой.

— Успеешь еще, Аякс, — поморщился парень.

— Да я быстро, — плотоядно ухмыльнулся тот и небрежным ударом ладони повалил царевну на пол. — Посторожи, чтобы в спину никто ножом не ткнул.

Кассандра истошно завизжала, но воин уже возился на ней, задрав цветной ворох льняных юбок и подбираясь к своей цели.

— Да сколько же на ней тряпок! — в сердцах крикнул он, — Не найти ничего! Да раздвинь ты ноги, сука, а не то зубы выбью!

— Да-ар-да-ан-цы-ы! — раздался крик на улице. — Да-ар-да-ан-цы-ы! Лагерь взяли! Стражу побили! Добычу нашу на корабли грузят!

— Да брось ты ее! — рявкнул юноша. — Бежать надо. Потом повеселимся. Что тебя так разобрало?

— Я тебя запомнил, красивая, — Аякс с сожалением встал и потрепал рыдающую Кассандру по щеке. — Мы с тобой еще не закончили. Когда добычу поделим, моя будешь. — Он повернулся к товарищу и произнес. — Пошли, брат! Надо ванаксу сказать, кого мы тут нашли. Кстати, ты самого Приама убил. Гордись теперь.

— Да нечем тут гордиться, — скривился юноша, но роскошное золотое ожерелье с шеи убитого снял. Это ведь добыча, взятая с побежденного врага, и он в своем праве. Старик на него с мечом пошел.

— Все идет по плану! — напевал я на незнакомом здесь языке. — Все идет по плану!

Когда проломили ворота, я выдвинул свое воинство в сторону Трои и послал в разведку пару человек, ахейцев по крови. Они даже в город зашли с оружием, не узнанные никем. Что может быть более обычным, чем воин с копьем и щитом в осажденном городе. И когда войско Агамемнона подошло к богатым кварталам, храмам и дворцу, я напал на лагерь, истребив его защиту в мгновение ока. Раненые воины и полсотни охраны — не препятствие для моего войска. Ворота вынесли за пару минут, а потом начался упоительный, ничем не сдерживаемый грабеж награбленного. И осознание последнего факта погасило во мне все возможные угрызения совести. Теперь это все я имею право забрать себе и разделить между воинами. Вот только вон тех парней побью, которые возмущенной лавиной катятся сюда с горы, на которой стоит Троя, и сразу заберу.

Ахейцы строились в жидкую линию, и я только сейчас понял, во что обошлась им эта война. Да они за несколько месяцев почти половину потеряли. Передо мной стоит не больше трех тысяч человек, десяток колесниц и множество раненых, которые, качаясь, опираются на свои копья. Из ворот Трои потянулись остатки войска Париамы, которые и вовсе выглядели совершенно удручающе. Их едва ли сотни три, и они выстроились у разбитых тараном ворот, не смея спуститься вниз.

— Пеллагон! — повернулся я к родосцу. — Бери всех наемников. Центр твой.

— Да, господин, — склонился тот. — Но нас быстро сомнут.

— Не успеют, — покачал я головой. — Тебе нужно просто продержаться недолго. Абарис! Ставь свою пехоту на правый фланг. Десять шеренг. Построение «кочерга».

Ахейцы учли прежний опыт, и теперь мне не обойти их с тыла. Позади них — Нижний город, предместье Трои. В запутанной паутине его каменных ходов можно биться бесконечно долго и потерять множество воинов. Все должно закончиться быстро, убедительной победой. Таков план.

Агамемнон проскакал перед строем на своей колеснице, проорал что-то ободряющее, и ахейцы двинулись вперед. Ровные ряды, шагающие вразнобой, разномастные щиты и копья, редкие доспехи знати, которые идут плечом к плечу вместе со своими воинами. Многие из них ранены, но строй не бросают. М-да… Их энергию, да в мирное русло. Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей. Хорошо сказал поэт.

Атака прошла так стремительно, что пращники и лучники сделали едва ли по паре залпов, а потом оба войска увязли в привычной свалке, в которую моментально превратился строй.

— Рано! — шептал я себе под нос, глядя, как прогибается мой центр, набранный хрен пойми из кого. Отборный микенский отряд методично теснил полуголых фракийцев, пока фаланга на правом фланге стояла неколебимо, как скала. Оттуда слышатся яростные вопли, крики боли и хруст сломанных копий. Звона мечей не было и в помине. Есть лишь глухой стук бронзы о щиты. Здесь не фильм про мушкетеров. Бой на мечах и копьях — зрелище на редкость непривлекательное.

— Труби! — рявкнул я, когда фронт выгнулся опасной дугой, и туда устремились ахейцы. Сейчас центр держал только Сосруко и его родня, сбившись в ощетинившегося копьями злого ежа. Не разорвать строя людей, которые едят из одного котла. Я рассчитывал на этого мужика, и он меня не подвел.

Истошный переливчатый рев разнесся по полю, и фаланга сделала шаг вперед, ударив копьями. Еще шаг… Еще… Они научились главному навыку — не разрывать ряд щитов, и это все решило. Длинные копья, линотораксы, поножи и монолитный строй не оставил ахейцам ни единого шанса. Левый их фланг посыпался, внезапно став рыхлым, как квашня, а потом побежал, увлекая за собой центр. Они просто не умели так воевать.

— Конница! — скомандовал я, и из-за спин расступившихся гоплитов в затылок бегущим ударили легкие всадники, вооруженные булавами.

Они крошили черепа орущих от ужаса ахейцев, они топтали их тела, перемешивая раненых с каменистой троянской землей. И лишь еще один сигнал увел мальчишек в сторону, пока в них не полетели стрелы тех, кто уже остановил свое бегство. Агамемнон ведь далеко не дурак, и отвел уцелевших воинов в лабиринты Нижнего города. Черта с два я пойду туда. Я там половину армии оставлю.

— Агамемнон! — я выехал вперед и проскакал перед ахейским войском, ощетинившимся копьями в мешанине рыбацких хижин. — Пришла пора решить наш спор! Выходи биться! Я надеюсь, ты еще не сдох?

В мою сторону вдруг вырвалась колесница, на которой и стоял микенский царь, который правил сам. Он и возницу прогнал, чтобы тот не слышал нашего разговора. Агамемнон выглядит весьма средне. Даже этот могучий воин бесконечно устал от многомесячной мясорубки. Он изрядно потерял былой лоск. Позолоченный шлем принял не одну стрелу, а богатая кираса посечена ударами мечей. Да, он трусом не был точно и честно бился в первых рядах, как и положено эпическому герою. Только вот чего он так в плащ кутается. Тепло вроде бы еще. Не пойму…

— Ты же долго ждал, — невесело усмехнулся Агамемнон.

— Кто понял жизнь, тот не спешит, — пожал я плечами. — У нас был уговор. Поединок. Помнишь?

— Помню, конечно, — спокойно кивнул тот. — Но с тех пор кое-что поменялось.

— Например? — поднял я бровь.

— Вся твоя родня у меня, — он показал на кучку людей в отдалении. Их специально вывели вперед, чтобы я их увидел. — Теперь они тоже часть нашего уговора.

Проклятье! Гекуба и Лаофоя с другими царицами, Кассандра, Гелен, Антенор, вся знать Трои и все богатейшие купцы сгрудились в кучу, а над их головами уже занесли мечи. Два десятка юных царевен, имен которых я даже не помнил, рыдали в голос. Кассандра! Она мне нужна! Приамова дочь смотрит прямо на меня, прикрывая рукой обнаженную грудь. Ее нарядное платье разорвано до пояса и не может спрятать пышных форм. Девушка придерживает ткань, не давая упасть драгоценным лоскутам, а в ее острых насмешливых глазах поселилась тоска и боль.

— А царь Париама где? — спросил я.

— Убит, — коротко ответил Агамемнон. — Захотел погибнуть с мечом в руках, и у него это получилось. Старый дурак решил сразиться с Неоптолемом.

— Остальные сыновья?

— Только один выжил, — покачал головой Агамемнон. — Тот, который жрец, гадатель по бараньей печени. Вон он стоит. Он не бился, спрятался вместе с бабами, потому и уцелел.

— Чего ты хочешь? — спросил я.

— Если победа будет твоя, мой брат забирает половину того, что есть в лагере, — спокойно сказал Агамемнон. — Кони, бронза, ткани, рабы… А потом уходит домой. Воинам нужно привезти с собой хоть что-то. И за это ты получишь всех троянцев, их имущество и царский дворец, забитый добром по самую крышу. Мы не успели ограбить город. Но в случае моей победы вы не будете мстить и позволите нам уйти с добычей из лагеря и с тем, что успеем вынести из Трои до заката. И твои воины не станут препятствовать этому.

— Да плевать на них, — прищурился я. — Режь! Так себе родня. А имущество их я и так возьму.

— Не возьмешь, — покачал головой Агамемнон. — Я оставил внутри немалый отряд. Они закрепились в самом центре. Город сожгут, и тогда ты не получишь ничего.

— Договорились, — кивнул я, глядя, как солнце уже клонится к горизонту. — Клянусь богом Поседао, которого почитаю, и Апалиунасом, покровителем моего рода. Да будет так.

— Огласи условия поединка так, чтобы услышали оба войска, — нехорошо усмехнулся Агамемнон. — А я озвучу тоже.

Через несколько минут я подскакал к нему, выполнив наш уговор. Ни одна стрела и ни один камень не полетел в мою сторону. Я смотрел в глаза ахейцев и видел этих людей насквозь. Несложно понять тех, кто бесконечно устал и хочет домой… Все эти басни про упоение битвой — полное дерьмо. Малое число отморозков, дуреющих от запаха крови, выбивают первыми. А остальные просто хотят поправить войной свои дела. За это они и готовы проливать кровь. Я вернулся, гадая, почему Агамемнон выглядит довольным, словно кот, обожравшийся сметаны. У меня нет ответа на этот вопрос, и я хочу его получить.

— Чего ты радуешься? — раздраженно спросил я его.

— Да так! Повод есть, — хмыкнул он и сбросил плащ, укрывавший все это время перемотанное окровавленными тряпками плечо. — Я ранен, Эней, и по обычаю имею право выставить другого бойца.

— И кто же это? — похолодел я.

Вместо ответа Агамемнон поднял здоровую руку. Мои худшие опасения подтвердились. Из рядов ахейского войска вышла чудовищная фигура, плечи которой возвышались над макушками абсолютного большинства товарищей.

— А вот это было не по плану, — растерянно прошептал я.

Да когда же я перестану чувствовать себя самым умным? Наверное, прямо сегодня… Если, конечно, останусь в живых…