Троя. Пепел над морем

Глава 19

Окрестности Дардана напоминают муравейник, и даже серебро, привезенное с Сифноса, меня уже не спасает. Я и не подозревал, что столько молодых парней и с этой стороны Пролива, и с той хотят уйти куда подальше за сытой жизнью. Оказывается, у нас тут форменный рай. На востоке лютуют каски и мушки[36], вконец разорившие сердце страны Хатти, а на западе, во Фракии, то и дело встречают племена с севера, которых гонит на юг голод и враг. Ко мне приходят целые роды вместе с женщинами и детьми. Они не требуют оплаты. Они готовы умирать за еду. А вот как раз еды у меня становится все меньше и меньше. И даже купить ее здесь я больше не могу. Никому не нужно мое серебро, если излишков ни у кого нет. Люди сами мечтают дотянуть до весны.

— Что ты будешь делать с этой толпой? — спросил меня отец, глядя со стены на цыганский табор, который раскинулся за стеной Дардана.

— Уведу отсюда подальше, — ответил я. — Иначе они уже весной пришли бы сюда сами. Разве ты не видишь? Их земли разорены.

— И куда ты их уведешь? — спросил Анхис.

— Туда, где они либо найдут свою землю, либо свою смерть, — пожал я плечами. — А ты что предлагаешь?

— Да ничего, — поморщился отец. — Я говорил с вождями родов, пришедших из-за Пролива. Ты прав. Нас весной ждала бы еще одна большая война. И еще неизвестно, выдержали бы мы ее. Троя едва дышит.

— Это скоро закончится, — сказал я. — Пришел последний отряд из Фракии. Мы выходим через несколько дней.

— Зачем тебе нужно было вызывать на бой Агамемнона? — не выдержал Анхис. — У тебя тысячи воинов…

— Две тысячи шестьсот человек, — поправил его я. — И этого не хватит, чтобы разбить ахейцев в одиночку. Париама может запереться в крепости и не выйти к нам на помощь. А потом, когда мы будем обескровлены, он соизволит помочь нам и заберет победу себе. К чему бы мне делать ему такие подарки?

— Поэтому ты ждешь, когда истечет кровью он, — невесело усмехнулся Анхис. — Не по-родственному как-то.

— Это его собственный выбор, — пожал я плечами. — Я его на эту войну не тащил. Наоборот, я его от нее отговаривал. А что сделал он? Сказал, чтобы я проваливал из Вилусы и больше не появлялся здесь. Мне незачем помогать ему, отец. Он перехитрил сам себя.

— Делай как знаешь, — поморщился Анхис. — Я уже давно тебе не советчик. Куда ты поведешь их?

— На юг, — коротко ответил я. — Там еще есть возможность прокормить такую прорву народа. Я был во Фракии, где течет ручей Олинф. Там добрая земля, но сейчас там взять уже нечего. Поэтому пойдем на юг, в Милаванду.

— Так зачем тебе драться с Агамемноном? — снова спросил Анхис.

— Если я сражу его в бою, то все, что принадлежит сейчас ему, станет по праву моим, — пояснил я.

— К чему тебе столько? — испытующе посмотрел на меня Анхис. — Царь Париама несметно богат, но то, чего хочешь ты, намного, намного больше.

— Мир рушится, отец, — пояснил я. — И если умрут торговые города, он рухнет совсем. Я соединю его безопасными путями, и тогда у него есть шанс выжить. Мне не нужно многого. Я заберу земли от Проливов до Милаванды, Угарит, Пелопоннес и все острова Великого моря. А остальные пусть живут как хотят. Меня не хватит на всех.

— Не нужно многого? — изумленно посмотрел на меня Анхис. — Даже величайшим из царей не удавалось такое! Хетты подчинили себе Кипр, но теперь, как я слышал, этот остров разорен дотла.

— Туда-то я и поведу этих людей, — кивнул я. — Мне нужен Кипр и его медь. Если он будет моим, то я возьму за горло Египет и стану получать оттуда столько зерна, сколько мне будет нужно. И тогда тот мир, который я создам, будет процветать.

— На тебя набросятся со всех сторон! — отец смотрел на меня округлившимися глазами, морщился и потирал грудь. Зря я все-таки откровенничаю с людьми. Им тяжело воспринять такие замыслы. Ведь они ничего не знают, кроме родного городка и земель на день пути от него. Единицы видели мир во всей его красе.

— Набросятся, — согласился я. — Для этого я и создаю армию, отец. Не войско, которое вождь собирает, отрывая людей от полей и скота, а армию, которая будет послушна только мне. И которая будет воевать круглый год, не думая, кто уберет урожай на их земле.

— Армия, — задумчиво произнес Анхис. — Я никогда не слышал этого слова, но я понял, что оно значит. Армия есть у царя Египта, и больше ни у кого. Если ты сможешь собрать тысяч пять…

— Десять, — поправил я его. — Десять тысяч, и далеко не сразу. Через годы. И это все, что я смогу прокормить, даже если завоюю те земли, о которых сказал. Только фараон может позволить себе больше.

— Но ты всегда можешь набрать воинов среди племен, — непонимающе смотрел он на меня. — Зачем тебе кормить столько дармоедов?

— Я хочу, чтобы племена разучились воевать, — пояснил я. — А они непременно разучатся, если воевать будет не с кем. Этого я и добиваюсь, отец.

— Мой ли ты сын? — грустно смотрел на меня Анхис. — У меня седая голова и болит спина по утрам, но я снова чувствую себя юношей, которого впервые позвали на собрание мужей. Кто ты такой, Эней? Бог — твой настоящий отец?

— Мой отец ты, — захохотал я. — Это я знаю точно. А вот насчет матери не знаю. Она точно не была богиней?

— Твоя мать? — мечтательно посмотрел куда-то вдаль Анхис. — Да, она была богиней. Мне никто не заменит ее. Пойдем ужинать, сын. Ты скоро уйдешь. Только боги знают, увидимся ли мы вновь.

— Кто это сделал? — черный от горя Ахиллес сидел у тела того, с кем дружил с самого детства.

— Гектор, — коротко ответил Неоптолем, его сын, которому едва исполнилось шестнадцать. Это был его первый поход.

— Ты сам видел? — спросил сына Ахиллес.

— Видел, — кивнул тот. — Троянец хотел увезти тело и надеть его голову на пику. Менелай и Аякс еле-еле отбили Патрокла.

— Я ему сердце вырву, — Ахиллес встал, пошел в свой шатер, а потом заревел. — И все это проклятое племя изведу! Автомедонт, доспехи неси! Проклятье! Он же мои доспехи забрал! Ладно, я тогда Патрокла панцирь надену. Он не сильно хуже.

Троянцы вновь сделали вылазку, и теперь уж Ахиллес не стал отсиживаться в лагере. Словно хищный волк рыскал он по полю боя, выискивая сыновей Приама. Он уже убил Троила и Пилея, но ему все было мало. Он искал Гектора.

Троянцы лезли на ахейский лагерь с отчаянием обреченных, и ахейцы отвечали им тем же. Казалось, они спешили поскорее закончить все это, пока еще есть еда, а голод и зима не начнут убивать их быстрее, чем любой враг. Сражение вновь развалилось на множество поединков и дошло до реки Скамандр, в воды которого загнали немалый отряд троянцев. Ахиллес метался вдоль берега, но так и не находил того, кого искал. Зато увидел царевича Ликаона, которого уже пленил один раз и пощадил, продав в рабство.

— Опять ты! — заревел он и могучим ударом кулака отправил того в реку. Троянец потерял и копье, и щит, и теперь плескался в воде, едва не захлебнувшись после удара.

— Пощади! — промычал Ликаон, еле шевеля разбитыми в кровь губами. — Я только дюжину дней назад из плена вернулся.

— Ты же Гектора брат! — хищно оскалился Ахиллес. — Не стану я тебя больше щадить! Поганое семя! Гнилая кровь! Всех перебью!

— Да я не брат ему! — испуганно завизжал Ликаон. — Моя мать — Лаофоя, младшая жена! Пощади! Выкуп богатый дам за себя!

— Сдохни, — свирепо выдохнул Ахиллес и погрузил меч в его шею.

Он посмотрел на кровь, что толчками била на тонкий хитон царевича, а потом толкнул его ногой, опрокинув в воду. Он так пока и не нашел того, что искал.

В тот день троянцам удача изменила. Их изрядно поколотили, ведь войско таяло каждый день. Отряды царьков Вилусы, Лукки и Арцавы уходили домой, похоронив своих вожаков. Биться без них они отказывались наотрез. Потрепанное троянское войско почти уж втянулось в ворота, как вдруг Ахиллес увидел Гектора, который уходил последним с поля битвы. И на нем сиял его собственный, Ахиллеса, доспех.

— Да чтоб я провалился! — заорал Ахиллес и погнался за Гектором со всех ног. — А ну, стой, сволочь! Стой, если не трус! Я тебя на бой вызываю! Только ты и я! Назад все! Он мой! Кто в него стрелу пустит, я на части порву! Сто-о-ой!

Гектор, который уже почти дошел до городских стен, услышал его крик и повернулся в недоумении. Последние отряды втягивались в ворота, которые вот-вот закроются, а со стены криком кричала мать Гекуба, умоляя его зайти в город. Царь Париама, который вторил ей, бил кулаками по камню стены и давился бессильными слезами. Немыслимо оставаться за воротами одному, когда все войско уже в городе, но Гектор остался. Он так и стоял, спокойно наблюдая, как ахейцы бегут прямо к нему. А впереди всех бежит Ахиллес, лютый враг, лучшего друга которого он вчера убил. Царевич стоял, не слушая криков, и Скейские ворота затворили, набросив толстый брус на петли. Воины не впустят в город врага, даже если сына царя вдруг посетило боевое безумие, и он решил сразиться со всей армией один.

— Гектор! — шептал Париама, у которого пересохло в горле. — Гектор! Сынок! Да что же ты делаешь? Неужто боги помутили твой разум! — царь пришел в себя и заорал. — Да беги ты, олух! Мы тебе западные ворота откроем! Беги, я сказал!

Гектор, словно очнувшись от наваждения, вздрогнул и огляделся по сторонам. Узкий рукав дороги, которая огибала Трою, пролегая между стеной и крутым обрывом, уже вовсю наполнялся ахейцами. В них полетели стрелы и камни, но они тянули жадные руки к Гектору, тому, кто избивал их в каждом бою, оставаясь неуязвим в своей бронзе.

— Убью-ю! — ревел Ахиллес, который бился полдня, но как будто ничуть не устал. Свирепая сила, которой был наполнен этот воин, била таким жутким, ярким огнем, что Гектор сделал то, чего не делал никогда в жизни. Он побежал. Побежал так, что Ахиллес, куда более быстрый и худощавый, едва смог догнать его прямо у тех ворот, что вели к берегу реки.

— Стой! — сказал Ахиллес, но Гектор уже никуда не бежал. Напротив, он занес копье для броска, и Ахиллес, не снижая хода и хохоча во все горло, отбил его в полете щитом. Он бросил в ответ свое, и Гектор ушел в сторону. Он все же был отменным воином.

Царевич закрылся щитом и вытащил меч, приготовившись к атаке, и это стало его ошибкой. Ахиллес в три прыжка добежал до своего копья и, оскалившись, встал перед Приамовым сыном.

— Удрать хотел, сволочь? — спросил Ахиллес. — После того как Патрокла убил?

— Давай договоримся, — прохрипел Гектор, грудь которого поднималась в бурном дыхании. — Тот, кто убьет другого, возьмет себе доспехи, а тело отдаст, чтобы его похоронили достойно.

— Это и так мои доспехи! — зло выплюнул Ахиллес, короткими, точными ударами копья загоняя Гектора к краю обрыва. — И я ни о чем! С тобой! Договариваться! Не буду! Ты над другом моим хотел поглумиться! А я поглумлюсь над тобой!

Как бы ни был Гектор умел, но шанса против искусного копьеносца у мечника почти нет. Только если отрубить наконечник, но Ахиллес такой возможности ему не давал. У этого ахейца не только звериная сила и выносливость, но и реакция нечеловеческая. Могучий, но беспредельно уставший Гектор двигался все медленнее, и с каждым выпадом врага ему все тяжелее поднимать щит, чтобы отбить удар. И тогда Ахиллес ударил в одно из тех немногих мест, что не было защищенно бронзой. В шею, чуть выше той ямки, где сходились ключицы. Гектор захрипел и упал на землю, а Ахиллес ногой столкнул его с холма вниз. Слуги, ожидавшие исхода боя, вмиг раздели царевича догола, а потом толпа ахейцев набросилась на мертвое тело того, кто нагонял на них такой страх. Каждый посчитал своим долгом вонзить в него нож или копье, ведя себя словно гиены, которые, терзая тело мертвого льва, пытаются излечить свой застарелый страх.

— Колесницу пригоните! — заорал Ахиллес, не обращая внимания на стрелы, полетевшие со стены. Что сделают они ему, закованному в бронзу с головы до ног. Наконечники бессильно скользили по его блестящим бокам, и ахеец неспешно спустился вниз, куда уже подогнали коней. Он прорезал отверстие между сухожилием и пяткой и протянул веревку, которую привязал к колеснице.

— Х-ха! — заорал Ахиллес и погнал коней, мотая бессильное тело по кочкам и камням на глазах у всей Трои и царя Париамы, который плакал, обнимая воющую от безумного горя жену.

Девять! Всего девять сыновей осталось у царя Париамы, и все они стояли и мрачно смотрели, как он мечется по дворцу, бросая в кучу одну вещь за другой. Агафон, Парис, Паммон, Гиппофой, Антифон, Деифоб, Дий, Гелен и Полит — вот и все, что осталось от десятков царских наследников, бывших опорой своему отцу столько лет. Он уже не различал, кто из них рожден Гекубой, кто иными женами, а кого прижил от рабынь и жен своих козопасов. Теперь это было неважно, слишком уж мало осталось истинной царской крови.

Ковры, покрывала, пурпурные ткани, бронзовые треножники и золотая чаша из Фракии, которой Париама дорожил как ничем другим — все это лежало неряшливой кучей. Чаши было жаль всем, кроме царя. Искуснейший мастер ее сделал, украсив тончайшими узорами. Различное добро продолжали нести из кладовых, пока растрепанный, с безумными глазами царь бормотал.

— Все погибли! Все до единого! Одни бездельники остались! Плясуны, любители баб и вина! Воры! Лгуны! Трусы проклятые! Только чужих овец отнимать горазды, прикрываясь моим именем. Да лучше бы вас всех ахейцы перебили! Бесполезные хвастуны. Чтоб вас молния всех поразила!

Он повел по сторонам бессмысленными глазами и заорал.

— Грузите все на повозку! Я сам поеду!

— Ты куда это собрался? — Гекуба, немолодая, но статная еще и красивая женщина бесстрашно вышла вперед и загородила ему дорогу. Ее голос дрожал, но ни слезинки она не проронит, пока здесь дети ненавистных соперниц. Они не увидят ее слабости. — Ты спятил? Тебя там убьют и собакам скормят! Я уже сыновей потеряла. Мне еще и мужа потерять?

— Уйди с дороги, женщина, — с яростью взглянул на нее Париама. — Убьют так убьют. Но я в последний раз своего сына увижу. Я выкуплю его… Он отдаст мне его…

Царь выскочил на улицу, где перед дворцом собралась немалая толпа, многие из которых рыдали в голос. Париама схватил свой посох и начал размахивать им, нанося беспорядочные удары и рассыпая ругательства и проклятья.

— Прочь! Прочь отсюда, сволочь! Идите по домам и там плачьте! И без вас тошно!

Старый раб, который уже подогнал повозку, запряженную мулами, терпеливо ждал, пока пройдет вспышка хозяйского гнева. Он уже пожил свое. Если убьют, то убьют. Раб уже давно свыкся с тем, что смерть скоро примет его в ледяные объятия. Именно поэтому он и вызвался поехать вместе со своим царем. Париама сел в повозку, и раб ткнул мулов острой палкой, понуждая тех тронуться вперед. Отсюда до ахейского лагеря — рукой подать…

Как пройти туда, куда пройти нельзя, да еще и воз добра провезти? Только дав горсть серебряных колец страже у входа и напугав воинов именем Ахиллеса, как же еще? Не бог же усыпит их на посту? Смешно и подумать о таком. Получив серебро, воины открыли ворота ахейского лагеря без малейшего промедления. Они отобрали бы поклажу, укрытую кожами, но не хотели связываться с бешеным царем мирмидонян, к которому все это везли. Так Париама оказался перед шатром Ахиллеса и бестрепетно вошел внутрь.

— Тебе чего надо, старик? — непонимающе посмотрел на него Ахиллес, который только-только закончил свой обед. — Ты еще кто такой?

Чудной гость упал на колени и обнял его ноги.

— Отдай мне тело сына, — услышал Ахиллес глухой голос царя. — Я выкуп богатый привез. Там, на улице, повозка стоит. Забери себе все. И тебе хватит, и воинам твоим.

— Ты Приам, что ли? — изумленно воззрился на него Ахиллес. — И как ты посмел прийти сюда? Смерти ищешь, старик?

— Хочешь, убей, — бестрепетно взглянул на него царь, — но позволь сына похоронить как подобает. Он был отрадой моего сердца, надеждой моей. Там много добра. Одного золота талант привез.

— Ого! — присвистнул Ахиллес, и стоявшие рядом Автомедонт и Неоптолем довольно оскалились. Война уже дала им неслыханное богатство, так еще и выкуп этот, с которого они уж точно получат свою долю. Их вождь не был жаден и щедро вознаграждал воинов.

— Так что, отдашь мне Гектора? — Париама посмотрел на Ахиллеса красными от слез глазами, пока тот жадно перебирал добро, привезенное из Трои. Царь не соврал. Всем хватит. И ему, и воинам.

— Да забирай, — Ахиллес воровато оглянулся по сторонам. — Только надо побыстрее все сделать, пока Агамемнон не прознал. Ты тогда отсюда и за три таких телеги не выйдешь. Он жадная сволочь.

— Я его выведу, — коротко ответил Неоптолем, сняв с руки серебряный браслет. — Это отдам, если привяжутся. Или в зубы стражникам двину, если наглеть начнут… Выведу, в общем.

— Я буду богов молить за тебя, — шептал Париама, глядя, как тело его наследника, обернутое в полотно, кладут на телегу. Он не станет открывать его лица. Он просто не сможет. У него уже совсем закончились силы.