Троя. Пепел над морем

Глава 17

Год 1 от основания храма. Месяц десятый, не имеющий имени. Дардания.

С едой в этих землях довольно скверно, но все же лучше, чем у воюющих сторон. У меня предостаточно серебра, и я покупаю зерно и рыбу на фракийском берегу, куда война не дошла. Наемники текут в Дардан с обеих сторон Пролива, и их тоже надо кормить. Великие боги! Когда я сделаю то, что задумал, мне ведь придется срочно уводить отсюда армию, иначе она вконец разорит эту несчастную землю.

Отряд конных лучников день и ночь кружил вокруг Трои, истребляя ахейских фуражиров. Справедливости ради, надо сказать, они там бились не одни. Все цари страны Вилуса до единого стерегли дороги, идущие к их владениям. Воевать за хитреца Париаму некоторые из них не желали, но защищать свое собственное зерно были готовы со всем пылом. Кольцо вокруг Трои сжималось неумолимо. И в том кольце еды уже не осталось вовсе.

— Элим? — обратился я к брату, щеголявшему в льняной рубахе с пурпурной отделкой и в широких штанах, подшитых кожей. Никто уже и не вспоминал, кто его мать. Он теперь сын царя, и точка.

— Да, брат, — склонил Элим курчавую голову.

— Нужно послать гонца в ахейский лагерь, отвезти мое послание. Выбери того, кто не струсит.

— Я сам поеду, — вызывающе посмотрел он на меня.

— Хорошо, — я чуть поморщился, но согласился с его решением. Сыну рабыни нужно приложить вдвое больше усилий, чем сыну свободной матери, чтобы признали его доблесть. И прежде всего это нужно ему самому, иначе комплексы гложут так, что такой воин спать не может. А я вот в таких доказательствах не нуждаюсь. Я царь и потомок царей. Я родился эвпатридом, благородным, а потому по определению отважен и мудр.

— Когда? — спросил он.

— Завтра, — ответил я. — Нужно подготовиться как следует.

На следующее утро лагерь ахейцев гудел подобно пчелиному улью. С севера прибыл отряд конных лучников, ненавистных каждому из данайцев. Уж слишком многих сразили эти мальчишки, не потеряв почти никого. Подлая война, непривычная. Они атаковали пешие отряды и уходили тогда, когда лучники успевали вздеть тетиву. А уж если лучников там было мало, то такой отряд истреблялся до последнего человека. И делалось это легко, почти играючи. Нечего противопоставить пешему воину такому всаднику. Он словно младенец перед ним.

Из конного облака, клубившего чуть дальше, чем могла лететь ахейская стрела, выехала троянская колесница на шести спицах, убранная пурпурной тканью. Вел ее знатный воин в позолоченной кирасе и в шлеме, нестерпимо сияющим на солнце. Он в одной руке держал пучок веток оливы, а другой управлял четверкой коней, чего ахейцы доселе не видели. Парой, и только парой запрягают колесницу во всем известном мире. У проклятых дарданцев и это не как у нормальных людей. Кони были до того хороши, что многие даже зубами заскрипели от злости. Такой упряжки ни у одного из царей нет, а тут мальчишка какой-то. Лет шестнадцать, не больше. Никто и не знает, кто это такой. Убить бы его и отнять все, да только богов не хочется гневить. Ветви оливы — священный знак мира. Тут чужие боги, и они свое слово держат. Протесилай, первым вступивший на троянскую землю, не даст соврать.

— Царь Агамемнон! Послание для тебя!

Мальчишка картинно, выбив колесом облако пыли, остановил коней, которые всхрапывали и недоверчиво косились на врага. Они фыркали презрительно и косили по сторонам налитыми злобой глазами. Знаменитый на всю Вилусу воспитатель коней Анхис, нынешний царь Дардана, выучил их на славу. Кони эти злее волка.

— Говори!

Агамемнон не стал баловать гонца и вышел едва ли через четверть часа. И все это время парень стоял недвижим, словно бронзовая статуя. Ахейцы, шумя и размахивая руками, обступили его, беззастенчиво щупая пурпур, обтягивающий невесомую раму колесницы. А один из тех, что решил потрогать конскую морду, завыл вдруг и зажал правую руку, на которой внезапно стало двумя пальцами меньше. Над ним хохотали обидно и хлопали ободряюще по плечам, но от коней теперь держались подальше. Пальцев было жалко.

— Эней, сын Анхиса, внук Каписа, который был сыном Ассарака, а тот — сыном Троса, в честь которого назван этот город. Царь и потомок многих царей! Владыка великого и славного Угарита, Сифноса, Пароса, Наксоса, Лемноса и иных островов! Он шлет тебе свое послание!

— Лемноса? Наксоса? Иных островов? — Агамемнон растерянно оглянулся по сторонам, словно ища поддержки. Но цари были удивлены не меньше, чем он сам. — А мальчишка зря времени не терял.

— Мой царь вызывает на бой тебя, Агамемнон! — крикнул Элим. — Если победишь ты, мой государь позволит вашим кораблям плыть за зерном. Но если победит он, то ахейское войско уйдет отсюда до следующего полудня.

— И когда же состоится этот бой? — усмехнулся ванакс.

— Когда боги дадут моему царю благоприятные знамения, — важно ответил вестник. — Но не позже того дня, как месяц вновь станет острым.

— Идет! — не раздумывая ответил Агамемнон. — Мы ждем твоего царька, мальчик. Я разорву его за ноги как козленка.

— Если ты думаешь схитрить, царь, — важно ответил Элим, — то пожалеешь об этом! Царь Эней знает все, что происходит в вашем лагере! Каждое слово и каждый вздох!

Последняя фраза была из разряда того, что называется голым понтом, но я подумал, что кашу маслом не испортишь. Просто в тот момент я даже догадаться не мог, к чему все это приведет.

Немыслимо роскошная колесница скрылась за воротами лагеря, а Одиссей вдруг прервал молчание и заявил.

— А ведь нас предали, благородные! Иначе с чего бы Энею знать каждое слово из нашего лагеря. Среди нас есть тот, кто продался троянцам.

— Ты спятил, Одиссей? — удивленно посмотрел на него ванакс. — Я всегда ценил твой ум, но такие слова нельзя бросать просто так. Если ты обвиняешь кого-то, то укажи на предателя.

— Я обвиняю тебя, Паламед! — ткнул пальцем Одиссей, и тишина взорвалась возмущенными криками.

— У тебя есть что-то, кроме твоих слов? — спросил Агамемнон, останавливая царя Эвбеи, который рвался к Одиссею с кинжалом в руке.

— Мой раб видел, как он уходит по ночам за стену лагеря, — невозмутимо произнес Одиссей. — И он слышал звон в его шатре.

— Так обыщите мой шатер! — зарычал Паламед. — Вы ничего там не найдете, а я перережу горло этому шакалу. Лжец проклятый!

Микенец Талфибий, повинуясь знаку Агамемнона, бросился в сторону шатра, откуда вернулся весьма нескоро, держа на ладони перепачканный в земле кошель. Воин, на лице которого была написана гадливость, подал его ванаксу и тот, дернув завязки, высыпал на ладонь горсть новеньких, сияющих серебряными боками сифносских драхм.

— В его вещах не нашли ничего, — пояснил воин. — Он этот кошель закопал. Водой землю пролили, царь. Только так и увидели, где он его зарыл.

— Мне это подбросили! — крикнул бледный как мел Паламед. — Это Одиссей все! Он меня погубил! Вражда у нас!

— Камнями его побить! — заорал Одиссей. — Из-за него наши корабли топят! Из на него все отряды, которые за едой уходят, из засад бьют! Он это!

— О-он! — страшно заорали разъяренные воины, обступившие ставку ванакса. — Мы это серебро хорошо знаем! Это царя Сифноса серебро! Там еще башка бычья и крючки какие-то сзади.

— Побить камнями предателя, — кивнул Агамемнон, и ошалевшего от свалившейся на него беды Паламеда потащили к стене лагеря, образовав полукруг из воинов, которых корежило от ненависти. Люди всегда готовы поверить в самое худшее, когда ситуация такая, как сейчас. Они хотят найти виновного в их бедах, и им очень вовремя подсунули его. И даже то, что Паламед храбро сражался в одном строю с ними, уже не имело никакого значения.

— Я не виноват! Одиссей погубил меня! — крикнул Паламед, но его крик потонул в страшном зверином вопле.

— Получи, сволочь! — заорал царь Итаки и первым бросил камень, разбивший лицо эвбейского царя. Тот схватился за окровавленный лоб и завыл от страшного унижения, но в него уже полетели десятки других камней, которые похоронили его под своей тяжестью за считаные минуты.

Так погиб отважный воин и умнейший из данайских царей, который оказался слишком наивен и прям. Он недооценил жажду мести того, с кем воевал вместе плечом к плечу. Паламед уже успел выбросить из головы недоразумение на Итаке, да только Одиссей ничего не забыл. Он не любил прощать обид. А еще он всей душой хотел покинуть это проклятое место. Царь Итаки пошел в дальний угол лагеря, где из досок наполовину сгоревших кораблей собирали какую-то странную повозку. Осталось совсем немного, день-два, и она будет готова. Ведь он понял, зачем этот паренек приехал в лагерь. Слишком быстрые у него глаза для того, кто просто принес весть. Он уже увидел, где стоят шатры царей, где сложена добыча, и где дымят походные кузни. Царь Эней теперь знает, как запирают ворота лагеря изнутри и сколько стражи около них стоит. И он точно знает, сколько костров, около которых сидят воины, приходится на те, что потухли навсегда.

Одиссей сплюнул и пошел быстрее. Желание покинуть эту проклятую землю стало еще сильнее.

В то же самое время. Сифнос.

Это был волшебный день, и еще никогда Феано не была так счастлива. Она уже несколько дней почти не расставалась с госпожой. Они обедали вместе и вместе ткали, перемывая косточки всем бабам острова. Феано рассказала ей все микенские сплетни годичной давности, а Креуса заразительно хохотала и всплескивала руками, не веря ей. Бывшая рабыня только сейчас узнала, как теперь прилично есть благородным. Небольшой трезубец с затупленными кончиками был сделан из чистого золота, и Креуса довольно ловко управлялась им, забрасывая в рот куски мяса и лепешки, которую макала в подливу. На недоуменный взгляд Феано царица пояснила:

— Так мы славим своего бога Поседао, повелителя моря и сотрясателя тверди земной. Трезубец — его знак.

— Надо же… — протянула Феано и тоже взяла вилку, попробовав наколоть ей кусок козлятины с ароматными травами. — Хм-м, это очень удобно, госпожа! И пальцы остаются чистыми. Сколько раз я хватала платье грязной рукой. Едва отстирывала. Жалко, хоть плачь!

— Я тебя так понимаю, дорогая! — пухленькое, наивное лицо Креусы лучилось совершенно искренним участием. — Когда платье красивое, это так обидно.

Им подали еще хлеба, вина и оливок. В отсутствие мужа царица питалась просто, будучи к еде совершенно равнодушной. Только сладости на египетском меду она любила больше жизни и нещадно погоняла Филона, требуя развести пчел поскорее. Ей из собственных угодий меда пока не доставалось.

— Пойдем, милочка, в мои покои, — сказала ей Креуса. — Я тебе такое полотно покажу, ты просто обзавидуешься. Я его еще никому не показывала, пока оно не было готово. Таких цветов не ткала даже басилейя Хеленэ, а я давно слышала о ее мастерстве.

Феано зябко передернула плечами при упоминании ненавистного имени и безропотно пошла в покои царицы, где и впрямь увидела натянутую на станке ткань с цветами немыслимой красоты. Алые маки распускали свои лепестки, а капельки росы, сделанные из крошечных жемчужин, казались живыми, переливаясь нежным блеском в лучах закатного солнца. Феано ахнула. Ей даже притворяться не пришлось. Этой работе цены нет, и невысокая пухленькая Креуса лучилась законной гордостью.

— Это так прекрасно, госпожа, — выдохнула Феано, представляя себя в таком платье. Да Эней от нее глаз не оторвет, когда увидит.

— Садись, — показала Креуса на соседний станок. — Надо хотя бы пол-локтя соткать до темноты. Негоже женщинам царского рода проводить время в праздности. Ты умеешь вязать?

— Нет, госпожа, — отчаянно покраснела Феано, зная, что все состоятельные женщины острова день-деньской стрекочут спицами, одевая свою родню в дорогущую, невероятно теплую шерсть.

— Я тебя научу, милочка! — махнула пухлой ручкой Креуса. — Возьми вон тот клубок со спицами. Смотри! Раз петелька, два петелька…

К концу вечера Феано уже смогла сделать что-то похожее на вязанную полосу, но работу пришлось распустить. Уж слишком скверной она оказалась по сравнению с той, что выходила из рук царицы, которая болтала как сорока, в то время как ее пальцы мелькали с немыслимой быстротой, на глазах рождая пятку носка. Феано чуть сквозь землю не провалились от зависти. Ей так нипочем не суметь. Да у нее и охоты к такому занятию не было, откровенно говоря.

— Пойдем в мою купальню, — заговорщицким тоном прошептала Креуса. — Царь велел на крышу бронзовую бочку поставить, чтобы всегда вода теплая была. Сейчас прохладно, правда, так я велю доливать горячей из кувшинов.

— Царская купальня? — удивленно посмотрела на нее Феано. — Мне туда можно?

— Конечно, моя дорогая, — потянула ее за собой Креуса. — Там уже готово все.

Феано даже замерла от восторга, когда увидела это великолепие. Царица велела вытесать новый бассейн, в котором могло поместиться человек пять-шесть. Его вырубили прямо в скальном основании, на котором стоял дворец, потом тщательно промазали какой-то смесью из извести и пепла с острова Фера, называемого иначе Санторини, а потом начисто заполировали камнем с Наксоса, доведя до зеркального блеска. Стены купальни выложили золотистым мрамором, который добывался неподалеку, на Паросе, и кусками порфира, привезенного из Угарита.

— Великие боги, — застонала Феано, погрузившись в ванну с головой. — Я ничего лучше в своей жизни не знала. Все на свете отдала бы за такое! Это же сущее блаженство, госпожа!

— Это еще не все, — ласково улыбнулась ей Креуса, которой рабыня промывала волосы какой-то смесью из пепла и ароматных масел. — Сейчас тебя разомнут как следует. Мне-то самой нельзя, я же в тягости, на животе лежать не могу. А вот ты поймешь, что такое попасть на гору Хахарва[31], или в Элисий, если ты веришь в ахейских богов.

— Верю в Великую мать, госпожа, — ответила Феано, — я ей жертвы приношу.

— В Великую мать везде верят, — кивнула Креуса. — А ты слышала про пару египтян, которые у нас поселились? Представляешь, эта Нефрет лысая!

— Как лысая? — растерялась Феано, волосы которой были ее законной гордостью. Густые, длинные, играющие короткими бликами, когда ловили солнечный луч. Их даже расчесать бывает непросто, зато, когда расчешешь, то волнистая грива спадает ниже копчика, вгоняя в завистливую оторопь все бабье во дворце.

— Так и лысая, — в кулачок, совсем по-девчоночьи, прыснула Креуса. — А этот мастер Анхер на свою жену надышаться не может. Смотрит на нее, как голодная собака на овечьи потроха.

— Ужас какой! — совершенно искренне сказала Феано, у которой даже мурашки по телу прошли. — Бр-р! Позор лысой быть. У нас налысо только гулящих баб брили. Я эту Нефрет часто на рынке вижу, она на гулящую совсем не похожа. И одета богато. Зачем бы ей за обол морякам отдаваться, если у нее муж серебро за службу получает?

— У нее парик на голове. Египтяне так от вшей спасаются, — доверительно сообщила ей Креуса. — Сейчас моя рабыня придет. Я ее из Трои с собой привезла. Она просто колдунья. Ты все поймешь сама.

Феано легла на каменный стол, а крупная жилистая тетка прошлась по ее телу узловатыми пальцами, как будто сделанными из бронзы. Тут-то девушка и поняла, что все испытанное ей сегодня — это просто бледное подобие настоящего блаженства. Ей стало так хорошо, что она заснула прямо на мягком ложе, стоявшем в купальне, заботливо укрытая тонким полотном. Так прошел лучший день ее жизни.

Пробуждение оказалось неожиданным, неприятным и до ужаса страшным. Ничего не понимающую Феано схватили грубые руки, заткнули ей рот тряпкой, туго завязали ее поверх, а саму девушку затолкали в мешок и куда-то понесли, потом повезли, тряся самым нещадным образом в какой-то повозке, а потом снова понесли, роняя на каменные ступени.

Из мешка ее вытащили уже на улице. И, к своему ужасу, Феано поняла, что стоит обнаженная на самом краешке верхней площадки маяка, что уже сложили в порту. Двое крепких слуг наклонили ее вперед, и она отчетливо увидела перед собой острые камни там, в самом низу. Они держат ее за руки и волосы, и Феано нипочем не выжить, если ее отпустят. Ледяной ветер покусывал дрожащее тело, но сейчас девушке было не до холода. У нее есть заботы поважнее.

Великая мать, помоги мне! Я же разобьюсь! — думала про себя Феано, пытаясь повернуть голову, чтобы понять, что с ней произошло.

Царица Креуса сидела в трех шагах от нее в резном кресле, которое кто-то заботливо притащил на самую верхотуру. Впрочем, понятно кто. Четыре нубийских раба внесли ее сюда на своих плечах. Они сейчас стоят внизу, смеются и показывают на нее пальцем. Царица одета вызывающе роскошно и увешана золотом с ног до головы. Волосы ее уложены в затейливую прическу, из чего Феано, которая углядела край солнца, занимающегося над горизонтом, сделала вывод, что госпожа сегодня еще не ложилась. Такая красота требует нескольких часов тяжкого труда двух служанок. А для чего она нужна? Неужели ради одного только разговора с ней?

Плохо дело, — обреченно подумала Феано, увидев знакомую ласковую улыбку на личике царицы, которую считала недалекой ткачихой. Слуга вытащил кляп из ее рта и Феано выдохнула едва заметно. С ней сначала поговорят, а значит, еще не все потеряно. По ее щекам текли бессильные слезы, и она пыталась придумать что-то, но, как назло, в ее голове царила лишь звенящая пустота и липкий, лишающий сил страх.

— Так кто ты такая? — участливо спросила Креуса. — Мой господин вместе с тобой прислал записку, в которой велел позаботиться о женщине царского рода из Дардана. Я верю своему мужу как себе, но вот тебе не верю даже на обол. Поэтому я буду задавать вопросы, а ты — отвечать. Если я почувствую ложь, то тебя отпустят, и ты полетишь прямо на камни. Наш царь узнает, что ты упала, потому что в тоске по нему каждый вечер приходила на этот маяк, лила слезы и смотрела на море, чтобы не пропустить его возвращения. Красивая история, правда? У меня уже и свидетели есть, которые видели тебя здесь. Вот они, держат тебя сейчас. Итак, первый вопрос: ты уже спала с моим мужем, сука?