Тьма на кончиках пальцев

Глава 16

Я растянулся на полу, глубоко вдохнул. Поднял руку, вытер выступившие от боли слезы, размазав по лицу кровь из разбитой брови. Было больно, но терпимо, лучше, чем в тюрьме. Те парни, что били в там, избивали с любовью, яростно и страстно. Они били так, чтобы не убить, но выбить все, что им было нужно. Эти парни нежно погладили, лишь указав мое место в местной иерархии, и показав, что жизнь здесь простой не будет.

Но ничего, справимся. Боль - это ерунда, боль пройдет. Унижение забыть сложнее, но ведь и не унизили меня. Я просто проиграл в драке.

Я — дворянин, проиграл в драке уличным мальчишкам, господи боже, позор-то какой!

— Жаров! — в густом басе мужчины проявилась угроза и требование.

— Так точно, ваше благородие! — откуда-то сбоку донесся, твердый и уверенный в себе мальчишеский голос, что-то хлопнуло, что-то стукнуло, словно мальчишка вскочил и уронил стул.

— Жаров, я, что сказал сделать?

— Встретить, как родного! — отрапортовал тот же молодой голос, и добавил: — Ваше благородие!

— А вы что устроили? — с разочарованием в голосе спросил мужчина, глядя в темноту под окном.

— Встретили, — удивленно отозвался невидимый мальчишка. — Как родного, встретили.

— Дурачье! — выдохнул мужчина. — Да чтоб родня тебя так встречала, Жаров!

— Дак встретили ужо, — невесело усмехнулся мальчишка в темноте и вновь добавил: — Ваше благородие! Вы же сами знаете, как меня родня встретила. Вот! Ну, и мы маленько.

— Маленько? — мужчина наклонился надо мной, осмотрел не прикасаясь. — Да на парне места живого нет!

— Ну, бывает, перестарались чуток, — в голосе Жарова не было сожаления. Немного страха, немного непонимания, много обиды, и ни капли сожаления. — Всех так встречаем. Надо же посмотреть, что к чему, на что человек способен, годится ли нам. Ну, бывает, ну, не рассчитали. Ну, перестарались. Но мы ж со всей любовью и уважением. Да и помяли тока слегка. Вон Волчок не даст соврать, он после нашего знакомства три дня в лазарете провел.

— Не рассчитали? Маленько перестарались? И ты его с Волчком не сравнивай. Волчок на улице вырос, в подворотне, да в лопухах спал, воровал, чтобы выжить, дрался через день. А он, — мужчина указал на меня рукой, — он только на ринге да по боксерским правилам бился. А вот скажи мне, Жаров, раз уж ты его с Волчком сравнил, что было бы, если бы я не пришел? Убили бы?

— Да зачем же? — в голоса Жарова сквозила обида. — Он же упал. А как упал, мы так еще чуток помяли его. Для острастки. Ваше Благородие, он хоть и знатный. Я же правильно понял, он знатный? Так даже знатный место свое должен знать.

— Тем более знатный, — просипел кто-то другой.

Мужчина ничего не сказал, лишь покачал головой. Он наклонился надо мной. Обхватил левой рукой мой подбородок, повернул голову, потрогал царапину за ухом, цокнул языком. Прошипел что-то об умственных способностях Жарова и компании, спросил:

— Все в порядке, кадет? Живой?

Я поднял голову, взглянул на него иначе, внимательно изучая, как учил отец. Лихой курчавый чуб падает на лоб, скрывая повязку на правом глазу. Левый глаз чуть прищурен, смотрит на меня внимательно, словно изучает. От правого краешка острого носа, через аккуратно постриженные, покрытые маслом усы до уголка тянется старый давно ставший фиолетовым шрам. Тонкие губы изломаны в кривой усмешке, но не понятно, он действительно смеется, или это шрам приподнимает губу. Подбородок острый, с крохотной ямочкой, чисто выбрит, как и щеки. Ни тебе бакенбард, ни пропущенных волосков. Воротник белой рубашки расстегнут. Кажется, что небрежно, по невнимательности, но чувствуется, что так и было задумано. Поверх рубахи жилетка простая, с атласными вставками спереди, и кожаными по бокам. Из левого кармана торчит цепочка часов из белого метала. В другом, тоже что-то лежит, но понять, что, я не смог. Что-то плоское, похожее на портсигар. Возможно, что и он.

— Отчитайся, кадет! — он смотрел на меня, я же продолжал лежать, понемногу приходя в себя. — Что здесь произошло? — он оглянулся, взглянул на с трудом поднимающегося кривого клопа. — Ты Прошку уговорил? — в голосе его появилось неподдельное удивление.

— Вы мне? – я нахмурился, отчего царапина над бровью треснула и по виску потекла струйка крови.

Мужчина резко повернул мне голову, взглянул на текущую кровь, достал платок, вытер с вновь наклонился, разглядывая рану.

- Жить будешь, - хмыкнул он, и повернувшись к темноте под окном, погрозил ей кулаком. – Так, что на счет Прохора? Ты его?

- Нет, — простонал я. — Не трогал я его. Если бы я его тронул, он бы не поднялся.

— Ну-ну, — вот теперь он усмехнулся, значит, все же шрам создает такой эффект. — Ты не заговаривайся. Прошку так просто не взять, не смотри, что он с виду такой неказистый, в драке он хорош. Чтобы его свалить тебе понадобится приличный дрын, или лом. Ни того, ни другого, я не вижу. А вижу на полу Прошу и тебя. Так почему вы оба на полу?

— Вы знаете, — выдохнул я, отвечать на глупые вопросы, ответ на которые очевиден, не хотелось.

— Я предполагаю, но хочу знать твою версию истории. Излагай, кадет.

— Я не кадет, — скривился я и тут же сморщился от резкой боли в разбитых губах.

— Возможно, — согласился он. — Все зависит от твоих ответов. Возможно, что кадетом и не станешь. Смотри с ответами не промахнись. Я слушаю, почему вы оба на полу?

- В приличном обществе принято представляться, прежде, чем задавать вопросы, - я застонал, попытавшись сесть, но не смог и лег поудобней.

- Слыхали обормоты? – мужчина погрозил пальцем в темноту, оттуда раздались не то смешки, не то всхлипы. – Расстрою вас юноша, - мужчина повернулся ко мне, - мы не в приличном обществе. И я, так скажем, местный комендант.

Он смотрел на меня, я на него. Я понимал, что имени своего он не скажет, особенно после того, как назвал свою должность. Его «так скажем», говорило о том, что никакой он не комендант, а то как боялись его клопы, заставляло относиться к нему серьезно.

- Так как вы оба оказались на полу?

— Поскользнулись, - проворчал я.

— Оба? — недоверчиво спросил он. — Как так?

— Оба, — уверенно подтвердил я. — Этот добрый юноша, хотел меня поприветствовать. Место, где я могу разместиться показать, но поскользнулся и упал. Я хотел ему помочь и тоже поскользнулся. Ребята бросились помогать, и тут вошли вы. Скользко тут у вас, грязно, вы хоть бы мыли тут иногда. Все же тут люди живут.

— Согласен, грязновато тут. Жаров, к утру привести здесь все в порядок. Хочу видеть на стенах свое отражение в полный рост.

— Слушаюсь, Ваше Благородие! — печально, без рвения, отозвался мальчишка.

— Но вернемся к вопросу, почему вы оба на полу. Ты точно все мне сказал так, как было? Точно? — он прищурил единственный глаз.

— Точно! — кивнул я, и сел.

С третьей попытки, но сел. Наверное, зря. В глазах потемнело, голова закружилась, но я уперся руками в пол, и упасть себе не позволил.

— А кровь на губах откуда у тебя? И бровь разбита.

— Разбил, когда упал.

— И за ухом?

— Так я ухом упал. А уж потом, когда встать попытался, нос об пол разбил. И бровь, — я размазал текущую из брови кровь по щеке. — А синяки на теле и шишки на голове еще до того, как поскользнулся получил. Я же только что из тюрьмы, а там такие порядки. Вам и не снилось.

Клопы загудели, зашептали что-то. Мужчина повернулся к ним, скорчил злобное лицо, и шепот стих.

— Хорошо, — кивнул он, вновь развернувшись ко мне. — Надеюсь, когда доктор будет тебя осматривать, он подтвердит твои слова.

— Доктор? — спросил я. — Доктор подтвердит. Если он хороший доктор.

Но мужчина уже не слушал меня. Встал, развернулся в темный угол, покачал головой, вздохнул.

— Ох, Жаров, допрыгаешься ты у меня.

— Да это не я, — взвизгнул кто-то в темноте. — Это Волчок!

Идиот! Я растянулся на полу. Вот так всегда, пытаешься выгородить тех, кто только что тебя чуть не убил, а они сами себя сдают. А зачем я вообще их выгораживаю? Надо сдать всех четверых, рассказать все, как было, и еще то, чего не было сказать.

Впрочем, мне кажется, что этот странный мужик с военной выправкой и так все знает. Да он точно знает, он же сам об этом сказал. Выходит, идиот тут я. Стараюсь, вру в первый же день, не желая наживать себе врагов в лице кусачих обитателей этого клоповника, а смысла во вранье нет никакого.

— Волчок, двое суток на кухне! — строго посмотрев на щупленького паренька, произнес мужчина.

— Так точно, ВашБродь! — довольно усмехнулся мальчишка, и мечтательно закатив глаза, сунул в рот папиросу.

— Волчок! — голос мужчины стал строгим и удивленным одновременно, кажется, даже в комнате похолодало. — Трое суток в карцере!

— За что ВашБродь? — мальчишка поник, папироска выпала изо рта, но он ее поймал и сжал в кулаке.

— За папиросы! — прорычал мужчина. — Увижу или унюхаю еще раз, в помойнике сгною.

— Да это только мундштук, ВашБродь, — парнишка разжал кулак, показав папиросу, протянул ее мужчине. — Мундштук, без табака. Привычка, просто. Столько лет с ней в обнимку, — он по-детски всхлипнул. — Зубы ломит без нее.

— Не куришь? — строго спросил мужчина.

— Нет, ВашБродь, уж две недели, как не курю. Вредно это, да и делу мешает. Запах от них уж очень силен, перебивает все. И от меня за версту несет. Потому и бросил.

— Но папироски достаешь?

— Достаю, — вздохнул мальчишка, обиженно пожав плечами. — Мундштуки мусолятся быстро, приходится менять. Знаете, как тяжко в гальюн их потрошить? Табак то не дешев нынче. Я чуть не плачу, Ваше Благородие, но держусь, не курю. У меня даже спичек нет.

— Кто папиросы провозит, не скажешь?

— Готов отправиться в карцер, Ваше благородие! — мальчишка вытянулся и щелкнул босыми пятками.

— Я так и думал, — усмехнулся мужчина. — Берите пример с Волчка, детки.

— Тоже курить начать? — спросили из темноты.

— Жаров! Трое суток чулана, — покачал головой мужчина. Затем взглянул на меня. — Отведешь новичка в лазарет, а затем трое суток в чулане.

— Угу, — обиженно всхлипнуло в темноте.

— Не понял? — нахмурился мужчина.

— Так точно, Ваше Благородие! — бодро выкрикнула темнота.

— Другое дело, — удовлетворенно кивнул мужчина и повернулся ко мне. — Кадет, жду тебя у себя в кабинете сразу после врача. Жаров, проводишь. Потом чулан.

— Слушаюсь, Ваше Благородие! А как же уборка?

— Хорошо. Спасибо, что напомнил. Приберетесь, дерьмо со стен отмоете и потом в чулан. На трое суток!

— Так точно, Ваше Благородие! — Жаров разочарованно вздохнул.

— Молодец, — кивнул он темноте и вновь повернулся к щуплому низкорослому мальчишке, что встретил меня двумя ногами в грудь. — Волчок, карцер отменяю, привычку разрешаю. После занятий подойдешь к Седому, скажешь, я приказал, он сделает тебе мундштуки, которые так быстро не мусолятся.

— Деревянные не то, — грустно вздохнул мальчишка.

— Седой из бумаги сделает, — усмехнулся мужчина. — Из лучшей папиросной. Я распоряжусь. Зайди к нему!

— Так точно, Ваше Благородие! — мальчишка вытянулся в струну, щелкнул пятками, и выпятил живот. — Спасибо, Ваше Благородие!

— Поймаю с папиросой, на гальюне сгною!

— Но ведь вы же сами курите, — не сдержался тот, кого называли Волчком.

— Курю. И жалею об этом. Но мне тридцать, а тебе двенадцать.

— Тринадцать.

— Через две недели. И даже тогда ты будешь слишком мал, чтобы курить. Про гальюн понял?

— Так точно, Ваше Благородие!

— Хорошо.

Мужчина повернулся ко мне, оправил жилетку и протянул руку. Я, было, потянулся, но замер, вместо среднего пальца у него культя, спрятанная под кожаный чехол, перехваченный кожаными же ремешками на запястье.

— Смелей, кадет, — усмехнулся он, проследив мой взгляд. — Смелей, мой палец давно уже не кусается.

— А кусался? — насмешливо спросил Жаров.

— У меня еще девять есть, — не поворачиваясь, ответил мужчина. — Хочешь испытать? — он покосился в темноту и недобро усмехнулся.

Темнота не ответила. Видимо, Жаров решил, что на сегодня с него наказаний достаточно.

— Давай, кадет, цепляйся! — мужчина дернул рукой, приглашая взяться за нее.

Я сжал его руку, он рывком поставил меня на ноги. Я охнул и поплыл. В глазах потемнело. Чье-то плечо, уперлось в мое тело, чьи-то руки подхватили меня.

— В лазарет! — жестко приказал мужчина.

— Доставлю в лучшем виде, — пообещал голос Жарова из темноты, над самым ухом.

Жаров бережно опустил меня на койку. Расстегнул ворот рубахи, протянул кружку с водой.

— Пей, — сказал он, наклоняя кружку. — Пей, это вода, легче станет.

Вода оказалась сладкой, с привкусом железа, но она была прекрасна. Я осушил кружку, взглянул на держащего мою голову Жарова, но лица его разглядеть не смог. Перед глазами все плыло.

— Сейчас оденемся и до доктора пойдем. Ты уж извини, мы немного перестарались. Думали так надо, приказ неправильно поняли. Извини.

Мне от этого легче не стало.

Легче стало от уколов и микстуры, что влил в меня доктор, милый, лысенький старичок лет эдак семидесяти. Он сочувственно вздыхал, и растеряно охал, оглядывая мои синяки, но колол и вливал жестко. Уколы были болючие, но боль от ударов отступила минут через десять. Микстура горькая, словно полынь, но сил от нее прибавилось, и я готов был к любым делам.

Так я и сказал доктору в ответ на его вопрос. Он усмехнулся и пообещал, что ближайшие пару дней из занятий и дел мне грозят лишь походы в туалет.

Он ошибался. Не в том, что я смогу что-то делать, а в том, что меня не заставят делать это. Но выспаться мне дали. Однако стоило лишь открыть глаза, как в лазарет явился мужчина в жилетке с деревянной болванкой вместо пальца. Он приставил стул к кровати, посмотрел на меня. Поморщился.

— Краше только в гроб кладут, — покачал он головой. — И что прикажите мне с вами делать, Глеб Сергеевич? У нас очень мало времени и очень много дел, а вы в таком состоянии.

— Какие дела? — мне сделалось дурно, тошнота подступила к горлу.

— Важные, — уверенно кивнул мужчина. — Мне необходимо за три недели привести вас в норму. Откормить, научить многому, сделать так, чтобы подобные вчерашней встрече эпизоды заканчивались иным исходом и на больничной койке оказывались другие.

— За три недели? — я засмеялся, и тут же скривился от резкой боли в ребрах.

— Большего времени у нас с вами нет. Светлана Юрьевна торопит больно. В этой связи вопрос: вы в состоянии одеться и пойти к ней? Или же ее лучше пригласить сюда?

— Не знаю, — я пожал плечами и застонал. — Я попробую.

Я дернулся встать, но он остановил меня, положив руку на плечо.

— Лежи пока, — он закрыл глаза, вжал их пальцами в глазницы, яростно потер. — Как я уже сказал, — он посмотрел на меня другим взглядом, веселым озорным, как смотрит мальчишка на открытую коробку шоколада, думая, что его никто не видит. — У нас очень мало времени. И мне нужно вас подготовить. Потому, прежде, чем мы отправимся к Светлане, я задам тебе несколько вопросов, кадет. Прости, пока не кадет, но уже вечером им станешь. Итак: пистолетом владеешь?

— У вас есть тир? — оживился я.

— Вопрос был задан про пистолет, кадет. Отвечать всегда по форме, и по существу. Форму готов простить, в связи с твоим здоровьем, существо никогда. Владеешь пистолетом, кадет?

— Владею, — пожал я плечами, сожалея, что добрый и озорной мужчина куда-то испарился. — У нас в доме был тир, пистолеты, винтовки. Владею всем. Умею ухаживать за оружием. Выбивал пятьдесят шесть из пистолета, сорок два из винтовки.

— Впечатляет, — он недоверчиво усмехнулся. — Сейчас поверим, чуть позже проверим. Значит, стрелять ты любишь. Колющее оружие?

— Рапиры, шпаги. Сабли хуже.

— Проверим. Кулачный бой?

— Второе место на курсе, — не без гордости ответил я.

— В гимназии? — с нескрываемым сарказмом в голосе, уточнил он.

Я насупился. В гимназии, на ринге, с судьей и правилами. То, как мне наваляли клопы, несколько взбодрило и понизило достижение. Улица. Все решает улица и умение жить на ней.

— Посмотрим, — примирительно сказал он. — Приступаем завтра. Вернусь за тобой через час, приведи себя в порядок, как сможешь, и пойдем к Светлане Юрьевне. Она расскажет тебе, что к чему.

Он поднялся, кивнул и ушел. Я же вздохнул. Ну и порядки здесь царят! Ну и люди меня окружают! Возница с красными глазами, странный дед-привратник, тезка моего деда, мальчишки, которые прежде, чем говорить избили, добродушный доктор, с замашками садиста, женщина, что заправляет всем здесь. С ней сложно, и даже проведя с ней несколько часов в одной карете, я не смог сформировать к ней отношение. И, наконец, мужик с протезом, вместо среднего пальца на правой руке. Вроде как дворянин, и говорит правильно, и держится слегка надменно, но замашки у него, как у тех мальчишек, которыми он командует. Странный тип, непонятный. Как и все здесь.

А вообще, они с человеком в шинели, похоже, в одном месте манерам учились. Ни тот, ни этот так и не представились. Ну, ничего, может быть женщина, чье имя я знаю, поможет мне узнать и их имена.