Тьма на кончиках пальцев

Глава 27

За Светланой Юрьевной я не спешил. Знал, что там увижу, хотя и до последнего надеялся, что ошибаюсь. Однако то, как она застыла на месте, как опустились ее плечи, и как всхлипывал идущий рядом Волчок, говорило о том, что я прав. И, как бы мне не хотелось ошибиться, и Степан оказался жив, этого не случится.

Степа был мертв. Я был в этом уверен с того момента, как увидел мертвую девочку. Но пока не увидел Волчка, я надеялся, что ошибаюсь и Степа сейчас преследует супостата, так поступившего с девочкой, но в душе знал, что он мертв. Я не сомневался, что Степа не только сам ее не убивал, но и убил бы любого, кто попытался бы причинить ей вред. И раз она мертва...

Я гнал прочь эти мысли. Мы не были близко с ним знакомы, нас и представили на расстоянии, и виделись мы всего несколько раз, а говорили и того меньше. Однако он был мне странным образом симпатичен. Нет, скорее даже интересен. И дело даже не в том, что он вытащил меня из объятий холода, это что-то внутреннее, что-то необъяснимое. Он пугал меня до дрожи в коленках, но мне всегда хотелось с ним побеседовать. Я чувствовал в нем некую родственную душу.

Глупо конечно, чувствовать родство души в незнакомом человеке. Я и не вспоминал о нем, пока он не попадался мне на глаза. А когда видел его робел, пугался и не решался подойти.

Теперь он мертв и тот наш разговор у меня в комнате, останется единственным. А противоречие между страхом и симпатией так и не разрешится. Я уже никогда не смогу понять, чего в Степе больше, захватившей его Тьмы или же врожденной доброты.

Я дернулся к телу, Волчок перехватил меня:

— Глеб, поверь, тебе не надо это видеть.

— Там тоже, что с Агнешкой? — спросил я, глядя в серое лицо Волчка.

— Там хуже, — всхлипнул он и отвел глаза. — Кровищи там нет, — поморщился он, — если ты об этом, но там хуже. Там все намного хуже.

Я хлопнул его по плечу прошел мимо. Печальную, застывшую статуей из черного мрамора, Светлану беспокоить не стал, подошел к телу.

Не сказал бы, что прям сильно хуже, но приятного мало. Точнее приятного нет совсем, все очень неприятно.

Едва тело обозначилось темным пятном на снежной шапке, как сердце кольнуло ужасом. Странным, необъяснимым, давящим, вызывающим панику. Затем в ноздри проник запах.

Что будет если серу, смешать с порохом, приправить духами с корицей и ванилью, обильно полить кровью и дать ей засохнуть, но не дать потерять запах, бросить на все это щепотку сандаловых палочек, залить раствором хлора. Затем все это перемешать, подогреть, а лучше вскипятить и выстрелить этой смесью в воздух.

Ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Вонь только. Вонь, сбивающая с ног, вонь от которой слезятся глаза, вонь вызывающая рвотные порывы. Заставляющая забыть не только зачем пришел, но и о цели земного существования. Воняло так, что хотелось проклясть это место, вызвать священника и залить все вокруг святой водой. А потом облить керосином и поджечь. Хорошенько так облить!

Но помимо запаха было и еще что-то. Словно кто-то смотрел за каждым моим движением. И это не Светлана, она стоит в десятке шагов от тела и смотрит себе под ноги, словно молится. Хотя это возможно так и есть. Но я чувствую взгляд, чужой, холодный, липкий. Я чувствую, как он проникает под одежду, как скользит по капелькам пота выступившим на спине.

Я еще раз взглянул на Светлану и обернулся на Волчка. Первая так и продолжала стоять, опустив глаза и руки, и только плечи ее подрагивали, словно она плакала. Волчок же приблизился, но подходить не стал. Он стоял, привалившись к дереву и постоянно принюхивался, нервно озираясь. На меня он бросал лишь короткие взгляды и тот, что пытался проникнуть мне под кожу ему точно не принадлежал.

Я шагнул к телу. Запах стал сильнее. К нему добавились еще несколько ароматов, среди которых я сумел различить лишь человеческий пот и кошачью мочу.

Еще шаг. Запах практически валит с ног. На глазах выступили слезы. Темное пятно трупа Степана расплывается, словно проваливается в снег.

— Волчок, — рычу я, — ты уверен, что это Степка?

— Да.

— Откуда знаешь? — я огляделся. — Ты же к телу не подходил.

— Не подходил, — легко согласился Волчок и кивнул в подтверждение слов. — Запах его.

— Тут вонь стоит страшенная. Как ты запах определил? — я обернулся.

На том месте где только что стоял Волчок, поблескивая серой шкурой, хищно скалясь, дергая губами, стоял волк. Небольшой серый зверь был явно голоден и очень зол. С зубов его капала слюна, а огромные желтые глаза впились в меня, как в добычу.

— У меня нюх хороший, — проговорил Волк голосом Волчка. — А Степка пах по-особенному. Так пахнет только Тьма. Его Тьма.

Я зажмурился. Видеть говорящего волка мне раньше не приходилось. Когда же я открыл глаза, иллюзия растаяла. Волчок так и стоял небрежно, привалившись плечом к дереву.

- Волчок, ты оборотень? – не смотря на дурманящий запах, на сжимающийся желудок и выступившие в глазах слезы, я решил сразу прояснить этот момент.

- А Светлана Юрьевна тебе не сказала? – мы оба повернулись к ней.

- Я не успела, - едва слышно прошептала женщина. – Он не оборотень, он перевертыш.

- Я могу обратиться, когда захочу. Если темных стихий окажется достаточно, - он неуверенно пожал плечами.

Я кивнул ему и сделал еще шаг к трупу. Хуже не стало. Еще шаг. Еще. Приблизился, встал рядом, перевел дух, наклонился над телом.

Меня вырвало. Скорее от запаха, чем от вида, но остатки сладкого ужина покинули мое тело. Когда желудок стал пуст как пузо барабана, я, прикрыв нос варежкой, снова склонился над телом.

Я узнал его сразу. Степа лежал на снегу, лицом вверх. Шея его сломана, голова вывернута, по тому, как лежит тело, он должен был уткнуться лицом в снег, но его открытые глаза смотрят в бесконечное черное небо. Он лежит, сложив руки так, словно держит что-то маленькое, что-то весьма ценное. И судя по тому, как разорваны рукава его тулупа, это что-то забрали уже после того, как он умер.

Он не сопротивлялся, или не успел, или так хотел защитить то, что держал у груди.

Грудь, господи боже, зачем я взглянул на его грудь? Грудина пробита, ребра вмяты внутрь, однако кровь не брызжет фонтаном. Она лишь замочила самый край разорванной рубахи.

Сдерживая рвотные порывы, глотая загустевшую, ставшую горько-сладкой слюну, я наклонился ниже. Странное, внезапно появившееся, желание сунуть руку внутрь тела, было отброшено сразу. Меня не интересовали внутренности Степы, мне хотелось понять, что с его кровью.

Почти касаясь лбом мертвого тела, я заглянул в дыру на груди Степы. Ничего. Просто ничего. Что-то пробило ему дыру в груди, спаяло внутренности и сосуды, не позволяя крови течь, и исчезло. Не прошило тело насквозь, а исчезло.

Или прошило? Я сунул руку под Степку. Снег холодный, слишком холодный для снега. Обжигающе холодный! Я выдернул руку, так толком и не просунув ее. Пальцы распухли, кожа покраснела. Что за ерунда?

Сев на снег, я собрал паучка. Точнее хотел собрать, но как только я дал команду тьме, снег и деревья вокруг Степы зашевелились, засветились черным. Тьма пыталась убежать. Тьма пыталась спрятаться. Она боялась. И боялась она меня. И в то же время она хотела прийти ко мне, хотела быть со мной. Служить мне.

Я видел, как поднимаются и опадают темные вихри. Я видел, как темные стихии формируют, похожие на человеческие фигуры, видел, как тянутся ко мне их руки. Уродливые, слишком тонкие, когтистые.

— Светлана, — позвал я, не понимая, что происходит, и что сейчас со всем этим делать. Но Светлана Юрьевна не отреагировала, она так и стояла, опустив глаза в землю, накинув на голову капюшон. Она напоминала монаха, читающего молитву.

Я повернулся к Волчку. Тот замер открыв рот не то от удивления, не то в отчаянном крике. Время словно остановилось. Я смотрел на Волчка несколько секунд, но челюсть его не двинулась, крик не прозвучал, да и сам он не двинулся.

А фигуры двинулись. Двинулись и рассыпались, чтобы в следующее мгновение собраться вновь. И вновь рассыпаться. И снова собраться.

Я смотрел на этот странный и немного пугающий танец темной энергии и не понимал, что происходит. Фигуры продолжали танцевать с каждым разом поднимаясь все медленней, а рассыпаясь все быстрее. И становясь все ближе. Светлана и Волчок, так и не пошевелились. А Тьма вокруг меня продолжала светиться и жить своей жизнью.

— Ай! — что-то ударило меня в затылок.

— Ай! — еще один удар, сильнее, чем первый.

Я повернулся. Волчок со зверским выражением лица, подкидывал на руке не то покрытый снегом камень, не то, вмерзшую в лед шишку.

— Ты какого черта творишь? — накинулся я на него.

— Он в себе, — отрапортовал Волчок повернувшись в сторону.

— Глеб, — голос Светланы Юрьевны глух и доносится словно откуда-то из утонувшей в болоте бочки. — Глеб, повернись ко мне!

Голос ее слишком тверд, требователен. Такому голосу не хочется подчиняться. От такого голоса хочется держаться как можно дальше. В нем слишком много силы, слишком много власти. От такого голоса надо держаться как можно дальше.

Какие разительные перемены могут произойти в человеке, за какие-то пару часов. За столом она была сама доброта. Когда мы шли по лесу, была готова ответить на все вопросы. сейчас же ее голос холоден, требователен и властен. Уж не темные ли ее захватили.

Я повернулся, нашел ее взглядом. Вот она стоит метрах в десяти от меня, улыбается. В одной руке ее зажат какой-то кристалл, другой она манит меня.

— Глеб, ты слышишь меня? — спросила она.

Я даже слегка обиделся. Слышу ли я ее. Конечно слышу! Она же не в бочке правда сидит. Но голос ее глух, а мои уши словно ватой набили. Я встряхнул головой.

— Глеб! Ты меня слышишь? — повторила она вопрос, а Волчок подкинул на руке шишку.

Шишка. Теперь я был в этом уверен. У него в руках замерзшие шишки, ими он в меня и кидался. Ах ты ж, зараза!

Гнев поднялся во мне. Хотелось в пару прыжков добраться до Волчка и свернуть ему шею. Так же как недавно сделали со Степой.

Степа...

— Глеб! — я вновь посмотрел на Светлану Юрьевну. Она отошла еще на шаг назад, провалилась в снег на половину бедра, но продолжала смотреть на меня, и все так же тянула ко мне руку. — Глеб, — позвала она и на этот раз голос ее не был таким глухим. — Глеб, медленно, очень медленно отойди от тела Степы. Он мертв, и мы ему еже ничем не поможем. Не стоит губить себя. Отойди. Медленно. Очень медленно. Ты ездил на море? Помнишь, как вода тебе мешает идти? Представь, что ты в воде по самую голову, и так же медленно иди ко мне.

— Что за игры? — усмехнулся я, немного отодвинувшись от тела.

— Иди ко мне, Глеб, иди, — Светлана шагнула назад, оступилась, упала в снег. — Ничего, — крикнула она, бросившемуся к ней Волчку. — Ничего. Все хорошо, — она с трудом поднялась. — Глеб, быстрее. Иди ко мне, медленно.

— Так быстрее или медленно? — усмехнулся я.

— Ваша Светлость! Вашу мать! — голос ее дрожал. В нем был страх и практически отчаянье. И «Ваша Светлость» набатом зазвучало в моей голове. Я оглянулся на труп, увидел стоящего на его локте паучка, развеял его. Поднялся.

— Медленнее, — командовала Светлана Юрьевна. — Еще медленнее. Вот так, хорошо. Иди, иди! Не торопись. Молодец! Хорошо.

Я подошел к ней, остановился. Она широко улыбнулась и обняла меня.

— Ты справился. Ты молодец! — прошептала она мне на ухо, прижав к себе.

Я ничего не понимал и стал понимать еще меньше, когда Волчок подскочил ко мне и, не говоря ни слова, отвесил пинка. Да так, что я повалился на снег.

— Дурак, — выкрикнул он. — Разве ж можно так? — он сплюнул в сторону. — Эх расскажу Гришке — темную тебе устроим. А если Крестовскому, то и две, — он снова сплюнул. — Закурить бы сейчас, — Волчок сунул руки в карманы и отвернулся, злобно пнув снежную шапку, на верхушке торчащей из-под снега молодой елочки.

— Согласна с Волчком, — кивнула Светлана. — Не на счет курева, а на счет того, что ты, Глеб, дурак!

— Это почему? — я опешил. На моей памяти Светлана Юрьевна третий раз за три недели обращалась ко мне на «ты». И сейчас мне это обращение не нравилось.

— Да потому, что нельзя соваться к погибшему темному, тем более, если его убил другой темный.

— Другой темный? Почему? Кто-то из нас? Откуда?

Она правильно истолковала мои вопросы. Вздохнула, подошла ближе.

— Да, Глеб, другой темный.

Голос ее был пуст и мрачен, взгляд устремлен на медленно засыпаемое снегом телом Степана.

— Степа, был убит другим темным. Истинным темным. Разве ты не видишь, сколько энергии разлито вокруг? Разве не чувствуешь запах ее?

— Чувствую, — я кивнул, скорее потому, что она ждала этого от меня, чем потому, что на самом деле что-то чувствовал.

Вонь стояла знатная, она пробивалась даже через приложенную к носу варежку, она заставляла желудок сжиматься, грозя выпростать все, что было в него помещено. Дважды ей это удалось. Однако, я не думал, что так может пахнуть темная энергия. Нет. Тут что-то другое. Не темная энергия, я не раз и не два создавал паучков и не один из них не вонял, словно уже сдох.

Нам внушают, что темные стремятся подмять под себя весь мир. Нам говорят, что они сулят власть и богатство, нам горят, что они готовы предложить многое, вплоть до бессмертия. Темные конечно врут и бессмертия не будет, а на счет денег и власти вопрос спорный. Не царский же трон они обещают. Скажем согласился бы я так вонять всю мою бессмертную жизнь, работая в министерстве. И все равно каком. Командовать подчиненными и вонять. Ездить в дорогом экипаже и вонять. Кушать с золотых тарелок серебряными ложками и вонять. Ходить на прием к императору и вонять.

Я нет! Не согласился бы. Впрочем, менее принципиальных у нас много, и тех, кто смирится с вонью достаточно. Только министерств на всех не хватит. Да и не может шоколад вонять протухшей квашеной капустой. Он должен пахнуть восхитительно. Запах его должен заставлять желать вонзиться в него зубами, отдаться наслаждению полностью, побыть хоть немного счастливым.

Жевать же тухлую капусту сомнительное удовольствие.

А преследующие свои непонятные для меня цели темные предлагают шоколад. Они должны дать что-то веское, вкусное, желанное, иначе зачем они.

Я взглянул на Светлану Юрьевну. Она подняла голову к небу, и прищурившись смотрела как из темноты вылетают белые снежинки.

— Истинный темный? — спросил я. — Такой же, как сам Степа?

— Степа не истинный, — отозвалась Светлана после недолгого молчания. — Он был очень сильным магом, он был очень умным следователем. Он был очень хорошим человеком. Пока тьма не поработила его. Он никогда не был истинным. Он такой же как мы, он был лишь рабом тьмы. Ее инструментом. Но он отринул тьму. Не знаю, как, но отринул. Истинный темный рождается во тьме и с тьмой в сердце. Он не может отказаться от нее, он..., — она замолчала, вздохнула. — Я не знаю. Данилин объяснит тебе лучше.

Я сжал кулаки и зубы. Данилин! Опять Данилин! Да какого черта, все на Данилина? У меня столько вопросов, что у него жизни не хватит мне все рассказать, а, что Светлана, что Крестовский вместо того, чтобы хоть немного просветить, лишь больше запутывают.

Минуту я скрипел зубами и за их скрипом не услышал, как Светлана вновь начала говорить.

— Простите, Светлана Юрьевна, простите, — замахал я руками, привлекая ее внимание. — Не могли бы повторить, то, что говорили. Я задумался.

Она на мгновение замолчала, взглянула на меня полными слез глазами, кивнула и заговорила вновь, ловя кончиком носа снежинки.

— Когда гибнет темный, Тьма, что была в нем выплескивается наружу. Она будет искать нового хозяина, человека в которого можно влиться, даже без его воли. Но сил у нее немного и всего через несколько часов разум и желание жить умрут в ней, и она станет частью той, из которой ты делал пауков. Ты приблизился к телу, ты показал ей, что тьма в тебе есть. Она захотела тебя. Она захотела к тебе. И едва не захватила тебя.

— А что было бы, если бы захватила?

— Кто знает, но скорей всего ты бы стал одной из очень темных личностей, — она непроизвольно истерически хихикнула.

— Это как? — спросил я.

— Данилин расскажет.

На этот раз я скрипеть зубами не стал, выругался в голос. Светлана Юрьевна опустила на меня глаза, и взгляд ее явно говорил, что подобным выражениям она меня не учила.

— Хорошо, допустим Степу убил истинный темный, кто бы он ни был. Но он сам куда делся? Почему не собрал и не впитал силу и тьму Степы, ему то она вреда бы не причинила? И что он забрал у Степы?

Я рассказал ей в какой позе лежал Степан, как были вывернуты у него руки и что было с его пальцами. Я немного увлекся и от Степы перешел к рассказу о виденных мной тенях. Она слушала молча, лишь изредка оглядываясь на окружающий нас лес. Я не сразу понял, что она там высматривала, а когда понял сел на снег.

— Крестовский, — тихо прошептал я.

— Он специально послал нас сюда, — выдохнула она. — Он позволил мне его найти. Именно мне, — она не весело рассмеялась и в смехе ее проскользнули истерические нотки.

— Волчок! — я развернулся к месту, где видел его последний раз, но никакого Волчка там не было.