Тьма на кончиках пальцев

Глава 2

Крохотный, чёрный паучок по тонкой, почти невидимой паутине, спустился с гардины на открытую форточку. Яростно треплющий тюль ветер едва не сорвал кроху, но тонкие лапки вцепились в крашенное в белое дерево, удержали тело, выровняли, засеменили по неровной, чуть вздувшейся, но ещё блестящей краске, донеся паучка до самого края.

Паучок замер, разглядывая сидящую под окном женщину. Он смотрел вниз, не решаясь ни остаться на порывистом холодном ветру, ни спуститься, на собранные в тугой, высокий пучок, начавшие седеть волосы. Паучок боялся: слишком он маленький, слишком тонкие у него ножки, слишком хрупкое тело. И паутина хоть надёжна, но так тонка. И ветер так силён. Но паучку надо вниз. Надо! Как бы ни было ему страшно.

Словно почувствовав его взгляд, женщина оторвалась от книги, проложив страницы пальцем, закрыла её. Глубоко и печально вздохнула, немного сдвинулась назад. Ловко вытащила из-под кресла шаль, прищурилась, хитро-хитро, словно замышляла какую-то шалость. Набросила шаль на колени, села ещё глубже, поёрзала, устроилась, приняла удобную позу. Зачем-то провела рукой по обитой зелёным бархатом спинке кресла, по подлокотнику. На мгновение закрыла глаза, кивнула. Книга легла на колени, палец женщины скользнул по странице, осторожно зацепил край, перевернул. Она вздохнула и вновь погрузилась в чтение.

Теперь паучку не надо было спускаться на волосы, он мог опуститься ей на плечо и скрыться в чуть посеревших от времени, но целых и ухоженных кружевах её платья. Если бы она накинула шаль на плечи, он бы смог спуститься только ей на волосы. Слишком лохматая шаль, слишком маленькое у него тело, слишком тонкие ножки. Да, шаль ещё может доставить неприятности, но это позже, когда он доберётся до её ног, сейчас же главное — спуститься. И теперь, когда она пересела, он мог не бояться ни быть пойманным, ни даже замеченным, кружева спрячут его.

Паучок решился. Он прикрепил паутину, осторожно спустился по форточке. Прикрепил паутину, зацепив нить за обломившийся кусочек краски и наложив сверху несколько слоёв, создал надёжный, липкий кокон. Теперь нить не оборвётся. Паучок спустился, до края форточки, не обращая внимания на злобно воющий ветер, зацепился лапками, повис на двух, выбирая момент. И, словно прыгун в воду, оторвался от форточки.

Мгновение и он сел женщине на плечо, нырнул в кружева на плече, затерялся в платье. Ветер не успел. Он беспомощно хлестнул, сорвал с форточки паутину, бросил в тёмный угол и затих. Женщина поправила очки, подняла взгляд на горящую над головой керосиновую лампу, глубоко и печально вздохнула и перевернула ещё одну страницу.

Паучок скатился по рукаву вниз, добрался до манжеты, выбрался на её кружевной край, нырнул в складку, чтобы в следующий момент, домчаться до лежащей на коленях женщины книги и спрятаться под коркой.

Анастасия Павловна вновь тяжело вздохнула и взглянула на меня.

- Глеб Сергеевич, — в её голосе было столько печали, столько усталости и разочарования, что мне невольно стало стыдно за небольшие шалости с паучками. Но месть за сестру — это святое! И стоило подумать о мотивах, как стыд ушёл.

Паучок перебрался к краю книги, зацепился лапками за обложку, но вылезать не спешил. Он смотрел крохотными чёрными глазками на женщину и ждал.

- Да, Анастасия Павловна, — напустив в голос скучающей усталости, отозвался я, прекрасно понимая, о чём пойдёт разговор. – Вы что-то хотели? – Я свернул газету, положил её на стол, зевнул и повернулся гувернантке.

Старая ведьма всегда знала, когда я развлекаюсь с магией. Как и откуда, я не знал. За все десять лет службы у нас она ни разу не проявила дара. Хотя ванильные булочки, которые она изредка готовила, были такими вкусными, что можно было язык проглотить. Не иначе гувернантка колдовала в них что-то, или магический порошок подсыпала. Но на моей памяти она готовила их не больше пяти раз. И это за десять — то лет.

- Мне бы хотелось чем-нибудь порадовать вас, в честь вашего приезда.

Я округлил глаза, немного потерял контроль над паучком и тот, воспользовавшись случаем, попытался удрать. Я не позволил, вернул самообладание, взял паучка под лапки, проводил, заставил его вновь спрятаться под книгой. Ты мне ещё нужен, несчастный сгусток тьмы.

- Думаю, не приготовить ли мне ванильные булочки, что вы так любите, — голос Анастасии Павловны, странно мягок, я бы даже сказал нежен, тон заискивающий.

- Вы же терпеть не можете готовить, — она снова меня удивила, но уже не настолько сильно, и паучок хоть и дёрнулся, но больше потому, что так надо, чем в надежде убежать. И я его, конечно, не выпустил.

Да даже если бы и выпустил, это было бы не страшно, поймал бы снова. Мелочи. Анастасия же Павловна, гувернантка моих сестёр, незамужняя женщина лет пятидесяти, без таланта к магии, но с талантом к воспитанию детей, и самым разным наукам от языков до химии, пугала меня по-настоящему.

Обычно злобная, но не злая, она была поборником традиций и хранителем моральных ценностей. Она обожала правила и всё, что с ними связано. Любое нарушение каралось наказанием. В моём случае в том числе, и физическим. Это девочек наказывать нельзя, разве что по ладошкам прутиком. Мне же, как мужчине, досталась дублёная кожа на заду, меня наказывать можно. Чем Анастасия Павловна и пользовалась, с радостью карая меня розгами, даже за малюсенькие провинности. Про большие я и вспоминать не хочу.

И отец мой знал об этом. Все мои попытки пожаловаться натыкались на жёсткий взгляд его и молчаливое поощрение экзекуций. Впрочем, не совсем молчаливое, он всегда внимательно выслушивал меня, но наказание отменял редко, всегда объясняя мне, почему. Да и смысла отменять уже полученное не было. Вот если бы можно было сказать, что наказание не справедливо и рубцы на коже тут же затянутся, а боль и обида уйдут.

Не могу сказать, что гувернантка не наказывала и моих сестёр. Наказывала. Ещё как! Доставалось даже четырёхлетней Оленьке. И на вопросы мои, что мог сотворить милейший ребёнок, Анастасия Павловна неизменно отвечала.

- Дети графа Сонина рано или поздно выйдут в общество. Рано или поздно они начнут самостоятельную жизнь. Невозможно подготовить ко всему в этой жизни, но я постараюсь. Я сделаю всё для того, чтобы вы трое как можно меньше страдали от ваших самостоятельных решений. Особенно ты, Глеб.

На вопрос же об Оленьке она не отвечала, даже на прямой, хотя и не наказывала за него. Что уже неплохо. Не отвечала она и почему особенно мне. Чем это я из детей графа Сергея Сонина выделяюсь? Впрочем, у неё ко мне особая любовь, видимо, потому, что я мужчина и старший из детей. Гувернантка, хотя формально я и не был её воспитанником, пользовалась любой возможностью поучить меня жизни.

- Я, — Анастасия Павловна прикрыла книгу. – Я, Глеб Сергеевич, много чего не люблю.

Она, чуть прищурившись, смотрела на меня поверх очков и, казалось, чего-то ждала. Я улыбнулся ей и кивнул, мол, понимаю, я тоже.

Говоря по чести, нет, не понимаю. Проще перечислить, что Анастасия Павловна любит. Но для этого хватит и пальцев одной руки. Ещё останутся.

- Но несмотря на то что не люблю, вынуждена это делать. А то, что мне нравится делать, то, что доставляет мне удовольствие и радость, вынуждена откладывать, делать редко, или же вообще не делать. Даже если очень хочется. Есть вещи, которые мне очень нравятся, но они либо не очень законны, либо сильно осуждаются обществом. И я, как воспитатель ваших сестёр, попросту не могу себе этого позволить. Это будет ударом не только по моей репутации, но и по репутации вашей семьи. И если моя репутация не имеет в моём возрасте большого значения, то рушить жизнь семьи Сониных я не имею права. Вы мне очень все дороги. Я прожила с вами десять лет, и мне бы не хотелось, чтобы из-за одного моего увлечения страдали многие.

Она замолчала, давая мне осмыслить сказанное. Я осмыслил. Только не понял, о чём она. Что значит не очень законно? Чем эта чопорная, холодная, злая, равнодушная женщина может увлекаться? Чем таким незаконным или осуждаемым?

Подменили её, не иначе! Когда такое было, чтобы от её «Глеб Сергеевич» меня не бросало в дрожь, и спина не покрывалась холодным потом? Да никогда! Когда к имени моему Анастасия Павловна добавляла ещё и отчество, становилось понятно, что лучше бежать из дома. И подальше. На полюс. Говорят, юнгой на корабль в пятнадцать уже можно поступить. Можно и без документов.

Но сегодня в обращение Анастасии Павловны не было никакой угрозы. Напротив, оно было миролюбивым, и, я бы сказал, ласковым. Ох, чувствую, выпустит ещё гувернантка дракона.

И всё же чем таким она увлекается, что это может пагубно сказаться на отношении в обществе даже к нам. Я встретился с гувернанткой взглядом и тяжело сглотнул. Очки её сползли на кончик носа, глаза прищурены, смотрят на меня с каким-то странным интересом, губы непривычно улыбаются и не той сухой, скупой, почти незаметной улыбкой, что иногда проступала на них. Тут улыбка другая, открытая, незнакомая, а слегка закушенный правый уголок нижней губы делал её… привлекательной?

Я сглотнул, начав подозревать, что именно может бросить тень на честь нашей семьи.

- Я говорю об игре в карты. На деньги. Понимаете, меня, Глеб Сергеевич? Я люблю карты, люблю ставки и до моего переезда сюда, в этот город, я играла. И я играла не ради выигрыша, я играла ради ощущения, ради азарта. Ради чувства, триумфа от победы или паники скорого поражения, от которого захватывает дух. Не скажу, что это совсем незаконно, но игорные дома посещают в основном мужчины. Да, женщинам это не возбраняется, но обществом осуждается. Ставки же, скажем, на бои, даже на бокс, они незаконны. Да, меня бы не посадили в тюрьму, но работы бы я лишилась, а вашему батюшке пришлось бы держать ответ, как он допустил к детям такую, как я. Это могло бы вызвать сомнения в его профессионализме, отвернуть от него даже лучших и преданных друзей. В конце концов, его могли просто начать считать глупцом. Человеком, которого легко можно обвести вокруг пальца. А с таким отношением, от подчинённых и начальства новых назначений ему не видать. Поэтому, перебравшись сюда и устроившись к вам на работу, я больше ни разу не играла. Даже в дурака.

Я кивнул. О да, теперь я прекрасно её понимал. Она ничего не сказала прямо, завуалировала, спрятала, но я всё понял. Она говорит о моём паучке, что спрятался в складках её платья, под её книгой, рядом с её пальцем. И она о нём знает. Откуда? Увидеть она его не могла, я был очень осторожен. Почувствовала? Да ну что вы, если бы она такое могла, то давно уже служила бы на государевой службе. Так откуда? Я внимательно следил, чтобы лапки его не касались её кожи.

- Я просила, — продолжала гувернантка. – Я много раз просила вас не делать этого. И я думала, что вы, как умный молодой человек, перестали это делать. И вот я снова вынуждена просить вас, не делать таких вещей.

- Не делать чего? – я решил разыгрывать удивление, хотя и прекрасно понимал, что она меня поймала, загнала в угол. И ни выкрутиться, ни сбежать не выйдет.

- Не играть с тёмными стихиями, — она подалась вперёд, очки её сползли на самый кончик носа, взгляд стал колючим. – Подобное поведение неизменно приводит к катастрофе. Вы слышите, Глеб? — ого! «Сергеевич» пропал. Плохо моё дело. - К катастрофе! Наши с вами предки заигрывали со стихиями. Особенно с тёмными. И к чему это привело? К катастрофе. Как я и сказала.

- Так я и не...

Она с силой захлопнула книгу. Крохотный чёрный паучок, только что забравшийся на разворот, был безжалостно раздавлен тяжёлыми страницами. Уши уловили его тонкий предсмертный писк. В воздух поднялось почти прозрачное серое облачко. Мой собранный из тьмы паучок погиб, оставив после себя видимый всеми след. Но переживать я не буду. Однако и отпираться дальше бесполезно.

- Вольдемар сам напросился, — криво усмехнулся я. – Не сто́ит обижать мою сестру.

- Согласна с вами, — очередной раз удивив меня сегодня, кивнула Анастасия Павловна. – И в той части, что Вольдемар сам виноват, — здоровенный серый кот поднял круглую голову, осуждающе взглянул на только что сдавшую его хозяйку, и мяукнув, перевернулся на спину, поставив холодному ветру белый пушистый живот. – И особенно в той части, где вы защищаете свою сестру. Неужто гимназия вас изменила? Раньше меж вами с Натальей Сергеевной не было особой любви.

- А с чего вы взяли, что сейчас есть? Наташка по-прежнему такая же заноза в одном, всём известном, месте.

Анастасия Павловна широко улыбнулась, покачала головой. Я прикрыл глаза. Да, за время моего отсутствия кое-что в наших отношениях изменилось. Не припомню, чтобы мы вот так хоть раз в жизни обнимались. Только когда мама или отец нас прижимали к себе. Как мама сегодня. Но Наташка-то обняла меня раньше.

- Однако, — тем временем продолжала Анастасия Павловна, — ни ваша любовь к сестре, ни ваше умение, ни то, что вы наследник этого дома, а значит, будущий его хозяин, не даёт вам права, рисковать. Заметьте, всеми нами. Вы же прекрасно знаете, что власти не любят тех, кто заигрывает с тьмой.

- Я не… — начал было я громко и осёкся, понизив голос до шёпота. – Я не заигрываю, эти паучки, это всё, что я умею. Я пробовал, но ничего больше не смог. Да и меня тестировали в гимназии. Нет во мне тёмного огня. Ни грамма тёмной стихии не нашли. Как эти-то получаются, ума не приложу. Просто получаются и все.

- Хорошо, если так, — кивнула она, тоже наклонившись и понизив голос. – И всё же я за вас боюсь. Вы молоды, и значит, не слишком осмотрительны. Вы можете показать это ни тем людям, или попасться забавляясь. Хотя в вашем возрасте наиболее вероятно попасть на глаза охранке, пытаясь покорить девушку. У меня к вам предложение, Глеб.

Я заинтересованно подался вперёд, слегка потерял контроль и… серый, толстый котяра, отчаянно мяукая, не взобрался, он взлетел по шторе. Вцепившись когтями в гардину, он пищал и всё время смотрел вниз. А за ним медленно поднимался паук. Чёрный, лохматый, страшный, ненамного больше погибшего в книжке. Однако Вольдемара не волновал размер паука, его волновало то, что от паука исходило. Собранный мною из чистейшей тёмной стихии, паук источал ужас. Люди не могли почувствовать его, слишком уж мал был паук, но животным его вполне достаточно.

Вот и Вольдемар, вцепившись в гардину всеми четырьмя лапами, выгнув спину, подняв дыбом шерсть, с паникой в глазах, смотрел, как к нему медленно поднимается страшный, размером булавочную головку паук. Большего размера я сделать и не мог. Не удержал бы двоих, будь они чуть больше. Но и этого хватило.

- Браво, Глеб, — Анастасия Павловна пару раз хлопнула в ладоши. – Браво! Вы провели меня. Я думала тот, которого я раздавила ваш единственный, а вы можете уже двоих призвать.

- Я их и контролировать могу. Полностью.

- Боюсь, вы ошибаетесь. Никто не может контролировать Тьму. И игры с ней опасны. Глеб, вы наказали Вольдемара, я думаю, он всё понял, позвольте ему спуститься. Развейте ваше создание. И выслушайте моё предложение.

- Оно всё ещё в силе? – я утратил концентрацию, и паук резво рванул к коту. Вольдемар жалобно замяукал, шерсть его улеглась, он вжался в гардину, бросил на меня полный отчаянья взгляд. Я был готов поклясться, что он приготовился к смерти.

Я не люблю этого кота, но и смерти ему не желаю. Где там паук? Я накинул сеть и ничего, паук словно проскочил через невидимые путы. Он бежал вверх по шторе, семеня лапками, и становился больше с каждым шагом. Тело его менялось, лапки утолщались, на суставах появились наросты, на кончиках лап шипы. Тело удлинилось, вытянулось, обзавелось вторым брюшком наподобие осиного.

Я видел, как паук поглощал тьму. Он тянул её из пыльных углов, из открытой форточки, вытягивал из-за штор. И она вливалась в него, делая его всё сильнее, всё страшнее.

Наконец, мне удалось его поймать. Он жалобно завыл, впитанная им тьма рассы́палась и растворилась в воздухе. И паука я жалеть не стал, отправил следом за стихией.

Только повернувшись к Анастасии Павловне, только взглянув в её глаза, я понял, как мне самому было страшно. Я почувствовал, как бешено колотится сердце, как прилипла рубашка к вспотевшей спине. Я не мог объяснить и сам себе, что произошло. Как так случилось, что паук не просто вырвался у меня, а стал обретать силу? Почему он стал впитывать энергию в себя. Я ведь отпускал их и раньше. Я наблюдал, как они забавно бегают по стенам, как тычутся в преграды. Я даже драться их между собой заставлял. И никогда прежде такого не происходило.

- Ваши пауки — полезное умение, — кивнула Анастасия Павловна. – Особенно когда вы встретите в тёмном лесу рысь, но не думаю, что оно будет очень полезно в городе. Вам удалось напугать Вольдемара,

Она не заметила, что мы были на ноготь от катастрофы. Насколько была бы она масштабной, я не знаю, но вырвавшийся, начавший набирать силу сгусток тёмной энергии, мог натворить дел. Не самых приятных дел. Меня вновь бросило в пот.

- Вы что-то хотели предложить, — пересохшим от пережитых эмоций горлом, спросил я. – Мне интересно.