Утро нового века

Глава 10

— Опасаешься ты, Андрюша, правильно. — Черкашин, прищурив глаза, делал небольшие глотки модного в Британии чая, — Слишком уж король Георг раздулся от спеси — мнится ему, что всю Индию легко сможет под себя забрать да разбогатеть, словно Крёз[1]. Неплохо себя показали англичане в Бенгалии, неплохо… Аберкромби отлично воюет, бьёт туземцев в хвост и гриву.

— Да, Алексей Фёдорович, в Лондоне только и разговоров про восстановление силы Англии, про захват Индии, обогащение… — мрачно сказал Оболенский, даже не притронувшись к чаю, — Почти все юнцы из высшего общества просто мечтают попасть офицерами или чиновниками в Бенгалию и приобрести там состояние и положение. Даже среди простого люда многие мечтают переселиться в «золотые земли», уже и в солдаты соглашаются идти. Теперь проблем с наймом у армии и флота почти нет…

— Да, Андрюша. — кивал в ответ Черкашин, — Хотя, как мне известно, победы Аберкромби сильно раздуты, решительных сражений с маратхами нет, но вот королевский указ о введении цензуры показывает свою эффективность. Решим мы эту проблему, но британской короне, пусть и временно, всё же удалось взять под контроль даже независимые типографии…

— Слухи про маратхов, конечно, ходят, но пока у короля всё очень неплохо получается. Теперь вот бенгальских стрелков везут… — кривил губы молодой человек.

— Именно так. Перевозка в Европу туземных солдат решит проблему нехватки войск на континенте, к тому же дезертировать бенгальцам из какой-нибудь Голландии просто некуда… — задумчиво свёл пальцы перед грудью русский посланник, — Моро занят в Баварии, мы тоже, австрийцы с испанцами уже не счёт, самое время Англии в Европу и на Средиземное море возвращаться!

— В Лондоне, Алексей Фёдорович, все говорят, что Джервису столько сил не надобно — с кем в Индии его эскадрам сражаться… К тому же Капстадт они захватили, дорога в Индию для них теперь проста.

— Не удивительно, что говорят, Андрюша, самого-то его оттуда, конечно, не отпустят, но вот бо́льшая часть флота уже вовсю идёт в Европу. В Средиземном море ситуация станет значительно сложнее… Там назначили этого Нельсона — он дюже нагл, да… Да и притязания короля Георга на Объединённые Провинции совсем для нас лишние.

— Не сомневаюсь нисколько, что будет война! — Оболенский мрачно смотрел на посланника.

— Да тоже так думаю. Не выдержат англичане, чтобы нам на хвост не наступить. — согласился Черкашин.

— Вот, я и думаю, что все требования от меня новых идей и конфидентов это не просто так, Алексей Фёдорович, а подготовка именно к войне.

— М-да… Да, Андрюша, дело непростое… Надо тебе приготовить план дальнейших действий, спишусь-ка я с Россией…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Вот, такая вот ситуация, друзья мои… — Суворов был очень задумчив, глаза его были прищурены так, что казались закрытыми, лицо было почти недвижимым, только желваки на скулах двигались, словно волны на море.

— Значит, император желает оборонять Пльзень… — генерал Боунапарт задумчиво катал по столу положенную набок круглую пустую чернильницу, — Ждать эрцгерцога Карла…

— Здравое зерно в этом, конечно, есть. — генерал Соломин, прикрыв глаза, сжал кисти рук перед лицом, — Числом мы уступаем французом почти в полтора раза…

— Двадцать тысяч немцев положение наше не сильно улучшат! — хмыкнул командир третей дивизии Коновницын, — Всё одно — у Моро солдат много больше.

— Однако, пока с провиантом, слава Богу и нашим окольничим, проблем нет, а вот пороху-то маловато! — подал голос начальник штаба армии, генерал-майор Милинкович, — С австрийцами, глядишь, придут те обозы, что обещаны нам гофкригсратом, с порохом-то нашим пушкарям сильно веселее станет, так ведь, Алексей Иванович?

— Так! — мрачно буркнул начальник артиллерии, генерал Корсаков, — Пороху мало, почитай, с самой России не получали.

— Так, ведь пока и Моро нас не ждёт! — Боунапарт со стуком поставил на стол многострадальную чернильницу.

— Надо бить сейчас, пока Даву и Сульт не соединились с Моро! — поддержал его Соломин.

— Что, Алексей Иванович, совсем пороху мало? — Коновницын всем корпусом повернулся к Корсакову.

— Мало, Пётр Петрович! — покачал головой артиллерист, — Коли бы знал, что пороху не будет, никаких бы стрельб на марше не затевал! Что б его!

— Вот же чёртовы немцы! — в раздражении вскочил и заходил по комнате генерал Венгер, командовавший кавалерией, — Как же так? Точно же известно, что из России им пороха не только для нашего снабжения ставят, но и на их армейскую долю! Чего-чего, а уж пороху в России вдосталь!

— Не волнуйся ты так, Александр Фёдорович! — принялся успокаивать соратника Милинкович, — Гофкригсрат твердит, что мы шибко быстро идём, не успевают они, дескать…

— Вот именно, что дескать! — Боунапарт так ударил кулаком по столу, что несчастная чернильница просто улетела, — Наши окольничие всё успевают! Штаб наш заранее им все планы доводит! Чую, что они нас за нос водят!

— Так, друзья мои! — генералиссимус до сей поры слушал своих товарищей молча, даже не смотрел на них, чтобы не смущать, но теперь вмешался. Суворов говорил громко, отрывисто, делая рубящие движения правой рукой. — Решение моё таково — ударить с ходу! Пока Моро думает, что мы ещё на подходе к Праге, пока Даву и Сульт не с ним — мы разобьём главную армию французов и выгоним из Богемии! Такого шанса больше не будет. Воевать мы научены хорошо, пороху на бой хватит.

— Александр Васильевич! — Милинкович, внимательно посмотрел на командира, — Что же нам ответить гофкригсрату?

— Я генералиссимус обеих империй! — выпрямился в полный рост Суворов, — Здесь приказываю я! Так и передай этим сонным мухам! Давай-ка, братец, ищи лучше место для сражения!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Павел Иванович! — Капунин обратился к старшему товарищу с такой обидой, что тот едва сдержал улыбку, — Как же так-то? Что же мы в бой-то не вступили? Как же без сабель-то обошлось?

— Ох, Васятка! — потрепал десятника по русым волосам поручик, — Сам горюю, но ведь в атаку-то мы пошли, а что французы бежали, так за то спасибо нашим артиллеристам сказать надо! Так здорово их кавалерию обработали, что те и не решились бой принять. Трофеев-то сколько набрали, одних пушек только наш полк два десятка захватил! Радуйся этому!

— Да как же радоваться-то! Не рубились же! Даже пострелять не удалось! А как же ордена? — юноша чуть не плакал.

— Вясятка! Ты лучше бы радовался, что в твоём десятке даже раненных нет! — устало улыбался Никитин, — Наш Александр Васильевич дело туго знает — победил прославленного Моро малой кровью.

— А радость боя, упоение схваткой? — всё ещё канючил Капунин.

— Да ты поэт, Васятка! — ласково прищурился ещё совсем молодой офицер, после первого, даже ненастоящего боя, почувствовавший себя лет на десять старше, — Будет тебе ещё упоение! Моро же ушёл почти со всей армией, пусть и оставил обоз да половину артиллерии, но ведь ушёл! А ведь в Богемии ещё где-то Сульт с Даву, а в Баварии ещё сколько французов!

— Как же мы не успели-то? Ещё бы чуть-чуть и никакого отступления бы у французов не вышло! — десятник уже почти смирился, но всё ещё грустно смотрел исподлобья.

— Так ведь и французы не дураки — воевать умеют! — Никитину самому было неприятно, но уж что-то, а умение принимать действительность как есть было у него в крови, — Понял Моро, что битва-то проиграна, и увёл своих.

— А что же мы за ним не гонимся-то, Павел Иванович?

— Куда ты собрался, Васятка? У нас же пороху после боя на десяток выстрелов осталось, всё пехоте отдали, а уж пушкари-то совсем грустны, пусть и хвалил их сам генералиссимус, да так хвалил, что я бы от такого до самого неба бы подпрыгивал… — покачал головой поручик.

— Так, в в сабли ударим… — снова загорелись глаза у Капунина.

— Ага, а нас французы из ружей да пистолей встретят, а то и картечью порадуют. Ляжем мы все как один…

— Так недаром же!

— Молодой ты, Вася, горячий дюже… А вот как потом Суворов без армии будет? — спросил поручик.

— Так победим же! — Капунин попытался было горделиво выпятить грудь, но вышло как-то не очень.

— А цесарцы? — растягивая слова ласково спорил Павел.

— Что, цесарцы? Они же союзники наши! — не понял десятник.

— Вот и представь себе, что армия наша полегла, французов тоже нет… Вспомнят они разве про союз-то? — вздохнул Никитин.

— А как же честь? — помотал головой от непонимания юноша.

— Много ты видел чести у немцев, венгров да богемцев? Даром, что ли, всю дорогу охранение выставляем? — махнул рукой поручик.

— Но всё же… — почти шёпотом произнёс Капунин.

— Не спеши, десятник, война же только началась.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Эх, надо было мне самому, государь, с армией идти! — в голосе Обрескова было столько искренней тоски и горя, что у меня даже сердце ёкнуло.

— Не жалей о таком, Петя! — я приобнял своего самого талантливого дипломата, успокаивая, — Здоровье твоё не шибко хорошее, а ты бы в Вену спешил так, что лошадей бы загонял, ну загнался бы сам. Самарин делает всё, что можно — у тебя бы лучше вряд ли вышло. Тогда уж мне самому надо было с Суворовым идти!

— Всё одно, государь! — упрямо бубнил Обресков, — Я-то глава приказа, а Самарин всего лишь посланник.

— У него-то опыта в общении с австрийскими чинушами поболе твоего, Петя! — продолжал я успокаивать своего соратника, — Да и с Тугутом он на короткой ноге. Нет, я не сомневаюсь в Якове Николаевиче! Всё сделает, в лепёшку расшибётся, но сделает.

— Что сделает? — кипел Пётр Алексеевич, — Ему император твердит, дескать, всё в порядке, просто наши окольничие всех обманывают. Гофкригсрат требует ревизии поставок и под этим предлогом вообще остановил снабжение.

Всё же понятно — наши нормы сильно выше имперских, а они не желают это признавать. Как же, русский солдат получает продовольствия втрое перед имперским, а пороха-то вшестеро больше! Мы же именно столько и отправляли по Дунаю, а всю разницу австрийцы забирали себе! Мало им прочих поставок!

Грабёж ведь чистый! Будто и не союзники мы вовсе! Как же, разбила наша армия Моро, изгнала французов из Богемии и гонит по Баварии, а австрийцы никакой помощи толком и не оказывают! Суворов-то жалуется: даже провианта, требуемого по австрийским правилам, никогда полностью не получал, а уж пороху-то почти совсем не присылали. Окольничие чудеса творят — в армии голода нет, но как воевать? Эрцгерцог Карл своевольничает, ссылается на физическую невозможность исполнять приказы генералиссимуса — войска империи нам не помогают. Что же это такое, государь?

Почему император Франц не поставит на место своих генералов?

— Да вот, мой монарший брат Франц демонстрирует нам свой характер, Пётр Алексеевич! — я поморщился и начал расхаживать по кабинету, — Тугут пишет, что император снова возомнил себя величайшим политиком Европы. Поражение Моро и спасение Империи видится ему проведением Господним, а не результатом гения Суворова и помощи России…

— А что Тугут, Павел Петрович? Чего он ждёт?

— Братец Франц всё это затеял… — вздохнул я, — Стал бы гофкригсрат такие фортели выделывать без его прямого приказа. Империя забирает себе все наши поставки и использует их исключительно для реализации своих целей. За спиной Суворова восстанавливают армию.

— Но ведь Суворов так потерпит поражение!

— Ну, порох-то наши войска скоро получат. Не думаю, что столько, сколько требуется, но получат. Здесь я в словах Самарина уверен — врать он не станет, да и Тугут с ним согласен. От Александра Васильевича в Вене ожидают либо полной победы над французами в Баварии, либо просто крупного кровопускания. А после больших потерь Моро уже будет не опасен — дальше немцы его добьют, получив всё, о чём мечтали.

— А Суворов?

— А Суворов, да и Россия в целом, тогда для Вены будут не особенно и нужны в Германии. Даже более того — излишни! Просто, после битв с Республикой наша армия сильно ослабнет и будет легко управляема — в планах Франца заставить нашу армию полностью ему подчиниться и таскать для него каштаны из огня. После чего Империя уже сможет диктовать нам свои условия.

— Что же, Павел Петрович, это император сам такое задумал?

— У него фантазии на такое не хватит, Петя! Спеси у него много, но вот такое задумать…

— Тугут?

— Петя! Что ты говоришь-то! — засмеялся я, — За столько-то лет Тугут стал нашим человеком, уж не сомневайся. У Франца новый любимчик прорезался, Маттерних. Помнишь старого недруга России Кауница-то? Этот молодчик — зять его. Вот… Сей юноша хитрый… Вокруг него, кстати, собираются все, кто опасается России больше, чем Франции, чему весьма способствует Англия.

— Значит, снова британцы… — задумался Обресков, — Впрочем, что здесь удивительного-то… Вот то, что император Франц в который раз повёлся на их посулы — вот это удивительно!

— Единственное его достоинство, Петя, это то, что он постоянно делает глупости! — я снова вольготно уселся за стол, — Вот кто бы ещё мог так талантливо разругаться почти со всеми своими подданными? А кто бы ещё умудрился раз за разом влезать во все наши ловушки?

— Помилуй Бог, государь, но ведь сейчас он нам вредит, причём весьма серьёзно.

— Император не знает, что армия Суворова далеко не все карты, которые мы можем бросить на стол, и действует из неверных предпосылок, опять-таки влезая в следующий наш силок. Экономически Германия уже наша, дело осталось за политикой, Петя.

— Государь, Вы запланировали такое…

— Что ты, Пётр Алексеевич! — усмехнулся я, — Во-первых, военный успех — вещь неверная. Суворов — гений, но проиграть вполне может. И, друг мой, запасной план должен был быть изначально. Во-вторых, даже ради всей Германии я бы не стал жертвовать своими подданными. Но не воспользоваться ошибками противников было бы глупо.

— Что мы будем делать, Павел Петрович?

— Ну, сначала, надо сделать всё для победы Суворова. Так что, давай писать личное письмо императору Францу, Пётр Алексеевич — пока мы союзники…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

На сей раз Моро был готов к сражению. Армия Первого Консула быстро оправилась от поражения и просто уходить из Баварии и Пфальца совершенно не намеревалась. Собрав силы в кулак, подтянув дополнительную артиллерию, взамен оставленной у Пльзеня, французы готовились к решительному сражению. Вместе с ними были и войска их новых союзников из перешедших под руку Франции германских княжеств, включая армию новоявленного баварского герцога Максимилиана IV.

Суворов вовсе не пытался уклониться от боя — слишком уж это противоречило характеру полководца. Да, численное преимущество было на стороне противника, да, по количеству пушек французы нисколько не уступали русским, но всё же… К тому же тридцатипятитысячная армия эрцгерцога Карла был всего-то в одном переходе от Гангхофена, где французы приготовились встретить наступающие части союзников.

Одной из главных своих проблем Суворов справедливо считал совершенно недостаточное количество пороха для артиллерии — гофкригсрат под мощнейшим давлением всё же начал снабжать русских, но пока всё же по имперским порядкам, которые серьёзно уступали принятым в нашей армии. Но прославленный полководец рассчитывал решить эту проблему за счёт запасов противника, что уже один раз, под Пльзенем, у него получилось.

Русским снова удалось атаковать французскую армию ещё в процессе развёртывания к сражению, но теперь Суворова ждал неприятный сюрприз — артиллерия врага была значительно лучше готова, чем при Пльзене. Нашим пушкарям пришлось столкнуться с достойным соперником, на борьбу с которым ушло очень много времени, а главное — пороха.

Французы дрались как львы, стремясь поскорее сблизится с русскими солдатами и сойтись в штыковой схватке, чтобы снизить эффективность нашей стрельбы. Тактику Моро избрал вполне верную — связав артиллерию противника перестрелкой и принуждая наших солдат к ближнему боя, он, учитывая существенное численное превосходство, имел все шансы на победу.

Воздушные шары при Пльзене, стали одним из залогов успеха русской армии: висящие над полем боя, они подсказывали нашим генералам шаги противника, которые тот только намеревался сделать, помогали исправлять ошибки неверного движения собственных частей, указывали на те участки сражения, где возникали проблемы. Моро не был бы столь хорошим полководцем, если бы не готовился к борьбе с этой технической новинкой русских. Пусть у него пока не было подобных средств разведки и управления боем, но он подготовил саггитариев, специальных солдат, названных так по примеру древнеримских стрелков из луков, вооружённых длинными штуцерами, которые могли добить до висевших в небе никосфер.

Прондзинский, командующий воздушной разведкой, рычал, ругался на чём свет стоит, даже плевался — он быстро терял наблюдателей и шары. Но героизм русских офицеров и лично подполковника, также самостоятельно поднимавшегося в небо и раненного, смог преодолеть это препятствие и позволил своевременно предоставлять всю информацию для командования.

Суворов дважды бросал в бой кавалерию, пытаясь отодвинуть французов и дать простор для огня егерей, но республиканская армия снова шла в самоубийственные атаки. Наша артиллерия исчерпала запасы пороха и замолкла, к Моро подошли резервы, и он смог ещё надавить. Русские надеялись на подход австрийцев, но их не было видно — даже никосферы не могли обнаружить армию эрцгерцога Карла, тот по обычаю не спешил.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Драгуны! Братцы! По коням! Садись! — взревел, будто бык, полковник Агаев, трубы подхватили его команду.

Сегодня уже в третий раз русская конница вступала в бой. Теперь, впереди было настоящее дело — французы намерились сокрушить левый фланг, где уже истончились силы русских, где от пехотных полков осталось, дай Бог, по паре батальонов, где астраханские гренадеры полегли почти все, а их место заняли полтавские егеря, оставшиеся без пороха, где дивизионный командир Соломин был серьёзно ранен, а из прочих генералов и полковников в строю оставалось только двое.

Массы французской кавалерии разворачивались там, вдалеке, где их заметили с воздушных шаров, но все понимали, что они сейчас ударят со всей силой разогнавшихся в поле тысяч лошадей на Соломина, а резерв, который мог выделить Суворов, два батальона гвардейских московских гренадер, безнадёжно опаздывал к предстоящим событиям. Только кавалерия могла успеть. Та самая кавалерия, которая сегодня уже дважды отбрасывала французскую пехоту и потеряла больше трети бойцов, пусть в основном и раненными.

Сам генерал Венгер гарцевал впереди, он был в парадном мундире, яростно весел и энергичен, подобно античному богу войны. Никитин даже засмотрелся на светлобородого, сверкающего золочёными кирасой и каской, украшенного всеми орденами военачальника, и лишь грозный рык Агаева вернул его к действительности.

— Никитин! Господин поручик! Вы там заснули, что ли?

— Никак нет, господин полковник! — откликнулся Павел.

Теперь он вёл весь эскадрон, ибо капитан Пустошный был ранен ещё в первом бою, тогда же, когда погиб поручик Моровский, а остальные офицеры выбыли уже после второй атаки.

Кавалерия тронулась, направляясь навстречу ещё невидимому противнику, чётко соблюдая строй. Потом снова зазвенели трубы, враг был уже близко. Сначала Павел почувствовал, как по спине предательски потекла струйка холодного пота, но потом тепло поднялось откуда-то изнутри.

— Вот оно, то самое, Васькино упоение атакой! — мелькнула мысль у него в голове.

Никитин улыбнулся про себя и забыл про страх. На него смотрели его драгуны, его Родина, его Государь, и обмануть их надежды было сейчас положительно невозможно! Поручик кричал команды, но сам не слышал их. Совершенно бездумно и чётко он вытаскивал из кобуры ружьё, отмечая, что его подчинённые делают то же самое, стрелял, пока не закончились заряды. Снова взвыли трубы, и полк двинулся вперёд, затем в галоп. Павел жал на спусковую скобу револьвера, радостно подмечая, как падают французы. Потом выхватил саблю, она сверкнула в лучах заходящего солнца, солнечный зайчик скакнул по его драгунам, распахнувших рты в яростном крике.

Выпученные глаза врагов, оскаленные рты лошадей, пыль, висящая над полем битвы — всё это Никитин охватил взором, будто даже за одно мгновение, и тут блеск уходящего светила ослепил его, обжёг, словно он, как мифический Икар, подлетел к нему слишком близко. Павел услышал, как мама кричит ему:

— Пашка! Дурья башка! Одень палярку[2]! Напечёт же! Отец, ну хоть ты этому байбаку скажи!

— Никитинка? Днестр? Откуда? Тятя!

И всё завертелось и погасло.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Куда ты тащишь носилки, думпкопф[3]! Тебе сказано туда их нести, а ты что? Понаберут больших да без соображения! — старший лекарь Цорн устало рычал на огромного госпитального служителя Никонова.

— Ничё, Фёдор Иваныч, не серчай! — виновато басил тот в ответ, разворачиваясь в проходе, — Устал поди, уже сколько часов как на ногах!

— Иди ты, Кузьма! — отмахнулся лекарь, потёр красные глаза и пошёл к новым рядам носилок, выстроившимся вдоль стены.

— Этот в третью, этот нежилец, этот срочный! — коротко бросал Цорн идущему за ним следом младшему лекарю Феоктистову, который краской на одеяле ставил цифры для служителей, споро переносящих носилки с болезными по указанному назначению.

Все не спали уже почти сутки, принимая израненных солдат, перевязывая, оперируя, вправляя увечья — спасая жизни. В армии Суворова, в преддверии сражения развернули четыре больших армейских госпиталя, не считая полковых, и сейчас было совершенно очевидна правильность такого решения — все работали на пределе сил.

Да, тяжелее всех было служителям-носильщикам, которые вытаскивали раненных с поля битвы, чаще всего ещё под огнём врага, но туда брали самых сильных и выносливых мужчин, лишая такого желанного пополнения гренадерские части. За это их в армии прозывали не иначе как «медведи», но даже такое громкое имя и возможность спасти тысячи жизней товарищей зачастую не радовало людей, видящих, что они могли принести пользу в сражении. Однако, только благодаря этому жёсткому порядку, удавалось быстро выносить раненных с поля боя, доставлять в полковые госпитали, где им оказывали первую помощь и направляли тех, кто нуждался в более серьёзном лечении дальше.

Спасать как можно больше жизней и исцелять как можно лучше, чтобы человек скорее мог стать в строй — такая цель объединяла всех работающих в госпиталях, от младшего уборщика до главного врача армии. Цорн пользовался заслуженным авторитетом — он был отличным лекарем, при этом обладал чрезвычайно твёрдым характером. Именно старший лекарь заведовал сортировкой раненных в госпитале и не собирался передоверять свою работу помощникам.

— Отдохнём, Фёдор Иванович? — подёргал начальника за рукав Феоктистов, — Пока новых раненных не привезли, а?

— Давай, Глебушка, присядем! В ногах правды нет! — устало просипел Цорн, почти падая на стул, стоя́щий в тёмном углу.

Феоктистов пристроился было у ног старшего лекаря, но почти сразу же вскочил и заглянул в глаза Цорну:

— Может, квасу, Фёдор Иванович?

— Спасибо, Глебушка! — лекарь залпом выпил огромную кружку пенящегося напитка и оставив её стоять рядом на полу, прикрыл глаза.

— Фёдор Иванович, а ловко Вы полковника Адамова успокоили! — Феоктистов беспокоился, что они могут нечаянно задремать.

— Ох ты ж, Глебушка! — помотал головой Цорн, который действительно едва не заснул, — Что ты? Дело-то глупое, Лев Христофорович погорячился просто…

— Погорячился? — выпучил глаза молодой человек, — Да он так орал, словно кот, которому на хвост наступили!

— Потеряй ты половину полка, тоже бы взбесился.

— Что Вы его оправдываете-то? Глаз-то Вы ему подбили…

— Ну, положим, у меня в покое кричать можно только мне! — усмехнулся Цорн, — К тому же требовать не спасать французов, пока всех русских не излечат, было с его стороны несколько неправильно. Мало того что его крики смущали служителей и болезных, так ещё, как представлю себе, что было бы, услышь такое наш ярославский градоначальник, Михаил Иванович Дюброк! Он-то из французов, да человек горячий…

— Так это, Фёдор Иванович, мы тут с «медведями» поговорили и пошли к главному врачу и доложили ему всё как есть…

— Что же ты, Глебушка, не спросил-то меня? — огорчился Цорн, — Я же со Львом Христофоровичем давно знаком! Попомни мои слова, дня через два он отойдёт от огорчения, да и придёт ко мне мириться! А тут такой афронт!

— Так Дорофей Степанович также сказал! Ходу он нашему письму не даст. Только ежели Адамов решит против вас жалобу писать.

— Ну, Дорофей Степанович дело знает. А вам с «медведями» спасибо! Не дадите старика в обиду! — улыбнулся Цорн.

— Да я вот, от всей души… — залился краской от смущения юноша.

— Шестерых привезли! — подбежал к лекарям Никонов, спасая Феоктистова от приступа неловкости.

— Что так мало? — удивился Цорн, с кряхтением выпрямляясь.

— Так всё, Фёдор Иваныч! — развёл руками служитель, — Все либо уже померли, либо уже на излечении. Этих-то нашли, когда в третий раз поле обшаривали. Один француз, один баварец, а четверо — наши.

— Излишние подробности! — буркнул врач и широким шагом направился к ряду носилок.

— Этого к отцу Никифору на отпевание — уже отмучился. — вздохнув, поднялся он от молодого поручика в драгунском мундире с забинтованной головой, плечом и ногой в шине.

Но тот неожиданно открыл мутный слепой глаз, не скрытый повязкой, и схватил левой рукой Цорна:

— Машенька! Любимая! Дождалась ты меня!

— Что? — врач попытался был освободиться от неожиданных объятий, но хватка офицера была просто железной.

— Завтра попрошу батюшку сватов заслать, пусть всё по правилам будет! Батюшка мой с твоим, небось, уже всё обсудили — митрополит Нифонт, чай, венчать станет! Жить без тебя не могу, Машенька! Счастье ты моё! — хрипло шептал поручик.

Что-то в лице и словах умирающего зацепило врача. Цорн был ещё совсем нестарым человеком, однако человеческие мучения и обязанность выбирать, кому жить, а кому умирать, ожесточили его, состарили его раньше времени, и теперь он сам, даже в размышлениях, называл себя стариком. Но вот сейчас…

Быстро закончив сортировку, врач бросился в операционный покой.

— Вацлав Карлович! Ты освободился?

— Федя, чего ты? — высокий горбоносый мужчина, казалось, устал даже больше Цорна.

— Раненный здесь есть, Ваца… — тихо сказал лекарь.

— Здесь их сотни, Федя, коли не тысячи. — усмехнулся его собеседник.

— Я-то знаю, Ваца, знаю! — покачал головой Цорн.

— Извини, Федя, устал. Пятая операция закончилась. — развёл руками горбоносый.

— Понимаю, но можешь ещё одного прооперировать, Ваца? — заглянул в лицо приятелю врач.

— Что такое? Знакомый?

— Нет, просто показалось, что так надо.

— Что? Тяжёлый? — сузил глаза хирург.

— Я сначала думал, мертвец уже, а вот он… Пуля у него в голове, глаз вытек, лошадь его помяла — плечо раздроблено, бедро ещё…

— Ох, ты! Как же… — развёл руками Вацлав.

— Ты сможешь, Ваца! — очень твёрдо произнёс лекарь, — Только ты и сможешь!

— Что ты говоришь, Федя? — с болью ответил ему собеседник, — Ты не слышал, что ли — у меня на столе Венгер умер!

— Слышал, друже! — Цорн приобнял его, — Но знаю, что старший лекарь Немечек сделает всё, чтобы спасти больного! И коли не вышло, значит, такова воля Божия! Прошу тебя, попробуй.

— Федька… — скривился хирург, — Ладно, давай его во вторую… Попробую!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Как Ваше самочувствие, Матвей Степанович? — Суворов наклонился к самому лицу Соломина, забинтованному словно мумия.

— Александр Васильевич? Мы победили? — едва прошептал генерал.

— Победили, победили, Матвей Степанович! — улыбнулся генералиссимус, — Французы разбиты полностью.

— Моро?

— Ушёл он, догнать их не вышло. Но ты, Матвей Степанович, молодец! Молодец! Как ты себя чувствуешь?

— Где я? — не ответил на вопрос Соломин.

— В госпитале. С тобой всё хорошо. Врачи говорят — жить будешь!

— Хорошо! Воды! — прохрипел Матвей.

Служитель тихо отодвинул Суворова и напоил раненного.

— Как дела в армии? — напившись Соломин стал активнее.

— Неплохо, мальчик мой, даже хорошо! — улыбнулся Суворов, — Порох теперь у нас есть, пушек теперь почти вдвое больше.

— А потери, Александр Васильевич? Потери? Моих-то сколько полегло… — вцепился в одеяло раненный.

— Ну, душа моя, не так всё и грустно. Да, погибло у нас чуть больше десяти тысяч, ранено почти двадцать тысяч, но наши лекари божатся, что десять тысяч человек за месяц они точно в строй поставят! Много полегла, да, однако, у французов дела сильно хуже — только убитых мы насчитали больше восемнадцати тысяч, да ещё почти тридцать восемь тысяч у нас в плену, из них больше половины ранены.

— Кто погиб, Александр Васильевич?

— Из генералов-то? Вот Саша Венгер умер. Горе большое. — покачал головой полководец, — Бригадир Соломонов пал… Из твоих, полковников Савицкого и Розена убило… Да, Николай Карлович Боунапарт тоже ранен, но легко.

— Сильно мою дивизию потрепали?

— Да, почитай половина наших потерь — твои, Матвей Степанович. Моро на тебя главный удар направил, да ты выдюжил! Герой, герой, помилуй Бог!

— Герой… Да, коли бы Венгер не ударил, не сдержал бы!

— А кто бы сдержал, Матвеюшка? Коли бы вся французская кавалерия ударила, то и я бы не сдержал! Но уж пехоту ты их так потрепал, что любо-дорого посмотреть! Никак бы Боунапарту и Коновницыну так просто разгром Моро не удался, коли бы ты половину французов не перемолол, да!

— А австрийцы-то подошли? Всё по плану вышло?

— Нет, батюшка Матвей Степанович! — сморщился Суворов, — Не по плану всё вышло! Сами справились. А эрцгерцог токмо утром явился, да ещё и со вздорными обвинениями — дескать, нарушили мы диспозицию, составленную гофкригсратом и утверждённую императором Францем.

— И что теперь?

— Стоит в половине перехода, да требует поделиться трофеями! Наглец!

— И что же дальше?

— Дальше, душа моя, будет только хуже!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Слушай меня внимательно, Юрий Григорьевич! — адмирал Ушаков пристально смотрел на полковника Сухотина, — В Неаполе сейчас полное безобразие творится. Король и королева бежали от французов на Сицилию вместе с оставшейся у них армией, бросив свою столицу и всю Кампанию[4] на произвол судьбы. У Жубера[5] сил контролировать всё королевство недостаточно, затеял он Партенопейскую республику[6], но у местных революционеров поддержки народа нет вовсе.

В королевстве орудуют повстанцы во главе с кардиналом Руффо[7], уполномоченным на управление королём Фердинандом, но и у них сил и с французами бороться и порядок навести нет. В общем, везде пожары, грабежи да насилие. Сам кардинал пишет мне, просит помочь спасти хотя бы сам Неаполь.

— Авторитет русского оружия после Вашей победы над французами у Пантеллерии, Фёдор Фёдорович, поднялся на прежде недосягаемую высоту. — кивнул Сухотин, — Как же, Мелас разгромлен, Рим пал, Папа перевезён в Авиньон, адмирал Нельсон получил по носу от Трюге и спрятался в Палермо, испанцы сидят тихо, словно мышь под веником, опасаясь, что Ней захватит Валенсию и двинется на Мадрид, а русские французов бьют!

— Льстишь мне зряшно, Юрий Григорьевич! — с усмешкой отмахнулся генерал-адмирал, — Побили-то мы французов, побили, да совсем легко — ушли они без больших потерь, просто отогнали их, но ведь Сардинию-то с Корсикой дикие галлы удерживают, и серьёзно бить их у нас пока не выходит. Трюге слишком опасный соперник.

Для Руффо сигналом стали отнюдь не наши мелкие делишки, а победы Суворова! Да к тому же император Франц спит и видит, как бы наши армии в Италию сплавить, вот и смотрит кардинал на нас.

— А вот смею поспорить, Фёдор Фёдорович! — полковник морской пехоты был человек не боящийся ничего, а уж тем более гнева флотоводца, славившего своим ласковым по отношению к подчинённым нравом, — Что же Ваш Руффо к Нельсону не бежит, а? Тот сидит в обнимку с королём и королевой в Палермо, флот у него немаленький, а в бой не спешит?

Нет уж, теперь пол-Италии уже нам в рот смотрит, на нас надеется!

— Вот ты буян, полковник! — усмехнулся Ушаков, — Ладно, пусть и по-твоему будет, но вижу я, что занять Неаполь будет очень неплохо!

— Нельсон поможет?

— Молчит он… И король тоже на мои письма не реагирует. Наш посланник Кашин сообщает, что и ему в аудиенциях отказано. А его источники при дворе твердят, что королевская семья ждёт ответа из Вены, как им на наши предложения отвечать.

— Вены? — сощурил левый глаз полковник.

— Именно так, Юрий Григорьевич, Вены… Уже второе посыльное судно из Палермо в Триест ушло, но пока ответа нет.

— Будем ждать?

— Нельзя, брат, момент упустим! Пока французы слабы, пока Руффо готов к мятежу… Выбить французов из Неаполя будет отличной пощёчиной Моро, да и отвлечь бы генерала Жубера, командующего в Италии, от Апулии[8] нам было бы весьма желательно. — хитро усмехнулся Ушаков.

— От Апулии? — широко улыбнулся Сухотин, — Так бы сразу и сказали, Фёдор Фёдорович! Бари[9] брать собрались?

— Нам до Бари рукой пода́ть, а насколько сразу всё станет веселее! — захохотал Ушаков, — Как напрягутся французы-то! Бари — отличный порт, обладая им, мы сможем перебросить туда хоть всю дивизию Рихтера с Пелопоннеса, что, учитывая разгорающееся итальянское восстание, заставит Жубера отступить не только из Неаполитанского королевства, но, возможно, даже и из Рима!

— Широко мыслите, Фёдор Фёдорович… — задумчиво запрокинул голову Сухотин, — Двумя высадками принудить французов очистить половину Италии… А что англичане скажут?

— Так, мы же союзники с ними, западнее Мальты, как обещали и не лезем, а в Неаполе только два батальона высадим, укрепление власти короля ради, с согласия Руффо. — развёл руками адмирал, — У Нельсона ещё Сардиния и Корсика, словно бельмо на глазу — выбивать оттуда французов надо.

— А что Трюге? Будто мы его не опасаемся?

— Трюге будет уверен, что мы ударим на Тунис! Двумя полными полками и всё силой флота. Мы готовимся прекратить пиратство на Средиземном море. Даже приказ государя есть! Весь флот об этом знает, и, будь я не я, так и Трюге знает! А вот твои два батальона, да ещё два из полка Астрова совсем не туда пойдут! Но уже после выхода из порта, полковник. Обманем мы его. Точно обманем.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Иван Донатович, друг мой, не скрою, Ваш приезд мне чрезвычайно приятен, я, признаться, слишком ценю Вашу компанию, мне даже не хватало Вашего общества, но есть у меня подозрение, основанное на нашем давнем знакомстве… — наместник Калифорнийский просто выпевал слова, словно вяжа вычурное кружево.

— Ох, Осип Михайлович, как красиво говоришь, впору заслушаться! Её-ей, соловей! — прижал руки к груди Яркий.

— Ага! Соловей, неаполитанский! — уже просто захохотал Дерибас, его старый приятель не стал оставлять большого начальника в одиночестве в столь приятном деле и присоединился к нему.

Насмеявшись, наместник снова взялся за бокал и сделал глоток столь приятного в это жаркое время охлаждённого лимонного кваса:

— Так что, Иван Донатович, не верю я, что ты приехал в Одессу только для того, чтобы отобедать со мной и выразить свою приязнь моей жене и любовь моим детям. Слишком уж анахоретом[10] стал, друг мой…

— Что же, я не сомневался, Осип Михайлович, что ты поймёшь… Проницателен ты… — задумчиво отвечал Яркий.

— Не тяни, Иван Донатович, что случилось? — участливо наклонился к пожилому помещику сановник.

— Дело есть государственной важности. — твёрдо взглянул в глаза наместнику Яркий.

— Что? — удивлённо склонил голову налево его собеседник.

— Вот, смотри, Осип. — старый помещик протянул Дерибасу вышитый аляповатыми цветочками кисет.

— Бог ты мой! — начальник русской провинции на юго-востоке Северной Америки ошарашенно смотрел на два крупных золотых самородка, — Откуда это?

— С моей Яркой, Осип… — грустно говорил Яркий, уже не глядя на собеседника.

— Чудо-то какое! Ох уж порадую Столицу! — крутил Дерибас в руках тёмно-жёлтые окатыши, — А точно, золото?

— Ты не сомневайся, Осип, я-то этот чёртов металл знаю хорошо… — вздохнул бывший великий маг.

— Иван Донатович, а что ты такой грустный? — прищурился наместник, — Вот чую камень у тебя на душе? Никак не хотел говорить мне о золоте?

— И снова ты проницателен, Осип… — скривился Яркий, — Не собирался я открывать этого, думал, что после моей смерти всё разъясниться, даже письмо тебе написал, но вот война в Европе, здесь тоже явные неурядицы, пираты эти… Золото, оно во время войны, словно вода сквозь пальцы течёт… Стар я стал, Осип, совсем стар…

— Что ты, Иван Донатович… — улыбнулся Дерибас, — Вовремя ты открылся, а что было — то было! Награду тебе запрошу! За такое дело-то!

— Подожди ты, Осип, сейчас… Дай слова-то подобрать… К чему мне награды-то? Болею я часто, Осип, сердце ослабело… Не хотел я, чтобы мои последние денёчки испортили старатели! — с тоской почти шептал старый землевладелец, — Умереть хотел в покое да тишине! А теперь вижу, грех это большой! О себе думать — грех! Тут дела такие творятся, а я государство верного дохода лишаю. Вот, детки твои, Осип…

— Что дети? — не понял его наместник.

— Вот, я-то помру, век мой на исходе, а твоим детям жить ещё! Коли за мои грехи им отвечать придётся — гореть мне в аду… Нет, нельзя мне молчать, Осип. Вот. Принёс тебе я эти камушки. Теперь и помирать пора…

— Иван Донатович! Ты мне эти настроения-то брось! Я тебя столько лет знаю! Всегда ты был под стать своей фамилии — ярок и умён! Что ты заладил про смерть-то? Может, это знак тебе, Иван, что надо вернуться из своего захолустья, а? — горячо обратился к старому товарищу Дерибас.

— Ох, Осип…— задумчиво усмехнулся Яркий, — Может, ты и прав, господин наместник. Может быть…

[1] Крёз (595−547 до н. э) — царь Лидии с 560 г. до н.э. Это государство в Малой Азии обладала единственным известным в античном мире месторождением электрона, сплава золота и серебра, и первая начала чеканить монету. Символ безграничного богатства.

[2] Палярка (иск. молдав. Пэлэрие) — соломенная шляпа.

[3] Думпкопф (иск. немец. Dummkopf) — глупец.

[4] Кампания — историческая провинция на юге Италии на берегу Неаполитанского залива.

[5] Жубер Бартелеми Катрин (1769–1799) — французский полководец.

[6] Партенопейская республика (Неаполитанская республика) — устроенная французами в 1799 году дочерняя республика на территории Неаполитанского королевства.

[7] Руффо Фабрицио Диониджи (1744–1827) — крупный государственный деятель Неаполитанского королевства, кардинал. В 1799 возглавил антифранцузское восстание.

[8] Апулия — историческая провинция на юго-востоке Италии.

[9] Бари — крупный город-порт на юге Италии.

[10] Анахорет (уст.) — отшельник.