Утро нового века

Глава 21

— Василий Петрович, ты бы всё же подумал. Тебя же в России ждут не дождутся! Поместье тебе близ Столицы дадут, дом отстроят за казённый счёт, племянники…

— Да ладно тебе, Алексей Фёдорович, — старый разведчик с улыбкой махнул рукой, — Чего ты меня убалтываешь? Я всю жизнь провёл на этом острове. Зачем мне новые заботы себе искать, а? Авось ещё в деле пригожусь.

— Отказываешься, значит, от почестей? — Черкашин тяжело вздохнул.

— Зачем они мне? Мне Государь лично написал, отблагодарил, чего ещё ждать? Давай-ка лучше о делах говорить! Тебя-то в Лондоне снова примут?

— Да, недельку-другую для порядка в Гамбурге посижу-подумаю, да и поплыву. Хотели меня, старого, в Калькутту отправить к Георгу, да я отказался — климат там непривычный. Слыхал, что чуть ли не половина европейцев там почти сразу помирает? Вот, отбился. Штернберг лучше там справится — ему по Индии колесить не привыкать.

— С собой-то возьмёшь?

— Куда же без тебя, Василий? Я, признаться, так и знал, что ты решишь не ехать в Россию, уже для тебя домик прикупил. — разливался русский дипломат.

— Домик, это хорошо. — улыбнулся бывший луддит, — Что, Алексей Фёдорович, прямо так, к Парламенту посланником будешь?

— Что ты, такое бы невместно стало. Твой мальчик, Бэггли, и вправду оказался талантом — ужом пролез между всех. Генералы да вельможи видят в нём гарантию своей власти — он, вроде как, всех устраивает. Так, Бэггли и будет лордом-регентом. Хотели его лордом-защитником объявить, но здесь страшно стало — помнят ещё Кромвеля! — захохотал Черкашин.

— Значит, к нему поедем… Да… А что республику-то не объявили?

— Даже не пытались. Слишком уж это дело сейчас стало непопулярно. Только венецианцы и голландцы в Батавии и Капстаде ещё за неё держаться, да и то, слухи ходят, что откажутся.

— Это да. В Испании регентство генерала Куэста, во Франции у власти вовсе не Первый Консул, а император Иоанн, ещё что-то упустил?

— Да, генерал Грин теперь лорд-диктатор.

— Вот! — кивнул Василий Петрович, — Значит, так ему и быть. Эти братья Бэггли — ребята ушлые, но вот королевскую династию основать… Хотя у Кромвеля-то почти получилось…

— Что, твои луддиты чем-то нам помогут?

— Какие они луддиты-то, Алексей Фёдорович? Теперь они лукситане, что значит светоносные — признанная и уважаемая вера. Разберёмся!

— Ну и прекрасно, братец. Давай тогда планы писать для Государя!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Красив ли Петербург, мой дорогой брат? — я прогуливался вместе с императором Франции, Иоанном I, ранее именовавшимся Жан Виктор Мари Моро, Первый Консул Республики. Он был коронован новым Папой Римским Урбаном IX в Реймсе. Пусть половина из католиков вовсе не считала Урбана настоящим Папой, да и тиару он надел в Авиньоне, но всё же коронация была признана даже в самом Риме. Там, Папа Григорий XVI, бывший до интронизации кардиналом Руффо, не мог не признать совершившееся изменение статуса своего влиятельного соседа.

— Очень красив, брат мой! — Моро быстро привыкал к новому положению и вёл себя откровенно нагло, что меня немало веселило, — Мне приятно, что Мирный Конгресс проходит именно в этом городе. Столько мостов и каналов — мы словно в Венеции! Однако здесь так много молодых людей с военной выправкой, Вы, наверное, согнали сюда всю свою армию?

— Вы думаете, что моя армия так мала, мой дорогой брат? — усмехнулся я, — Не надейтесь на это.

— Вы шутите, брат мой? — Моро непонимающе прищурил левый глаз.

— Естественно! — я открыто улыбнулся, — Это не солдаты моей армии, а лишь часть будущих офицеров. Петербург — главное место, где обучаются наши дети.

— Дети? Вы столько сил тратите на детей? — недоверчиво посмотрел на меня француз, — Или Вы всё-таки шутите надо мной? Возможно, что и город — это вовсе не город, а некая декорация…

— Дорогой мой брат! — начал я резким тоном, но не выдержал и засмеялся, — Жан! Вы же разрешите Вас так называть? Петербург — большой порт, в нём бывают тысячи гостей. Неужели никто бы не обратил внимания, что он изменился?

Моро явно растерялся, что стало заметно. Я снова дружески ему улыбнулся.

— Дети, Жан, главное, что есть у страны. Именно им предстоит растратить всё, что мы создали. Шучу-шучу, дорогой мой! Но в этой шутке — только доля шутки. Если детей не воспитывать, не направлять и не увлекать, то они быстро спустят в триктрак любое состояние, сколь сложными запретами мы бы не огораживали наше наследство. Если наши преемники не будут лучше нас, то и нам самим — грош цена. Как Ровоам[1], сын Соломона, погубил царство его, обесчестив наследие мудрого отца, так и наши дети смогут уничтожить наши труды.

Не убедил? Ладно, значит, будем считать это моим капризом, дорогой мой брат.

— Давайте лучше вот о чём, дорогой мой брат Павел, Вы же не будете против, чтобы я Вас так называл?

— Вот наглец-то! — с некоторым даже восхищением подумал я — Значит, слушать меня, дурака, не хочешь, хочешь свои вопросы решать и себя победителем чувствовать… Что же, дерзай, молодец.

— Конечно, Жан, конечно. — безразлично кивнул я.

— Мне непонятно, почему Вы так противитесь моим планам, Павел! Испания лежит у моих ног! Почему же Вы не даёте решить извечный спор? Родные Вашей супруги уже изгнаны из Европы, так что же Вы вмешиваетесь? — вот теперь ему было очень интересно.

— Вы думаете, что мне нужна война в Испании?

— Что? Да я просто заберу то, что мне нужно и…

— Чтобы забрать Барселону и Памплону[2] Вам, Жан, придётся взять Мадрид. Да-да, именно так, Мадрид. Испанцы не дадут вам просто отнять у них их земли.

— И что такого? — не понял он.

— Мне не нужна война в Европе, Жан, не нужна. — последнюю фразу я повторил медленно, с лёгкой улыбкой глядя ему в глаза, — Мне нужен мир и покой.

— Но я могу взять Каталонию и Наварру! Лучшего момента просто не найти!

— Ох, мой дорогой брат, почему Вы так думаете? — я по-прежнему был любезен и добр.

— Но в Испании беспорядок, король и инфант бежали за океан, власть в Мадриде слаба, и её оспаривают местные хунты! — удивлённо развёл руками Моро. Что же, не горячится — значит, слушает.

— Что же… Наварра и Каталония… Французов там так любят?

— Какое это имеет значение? Со временем мы, в конце концов, полюбим друг друга! — пошутил Моро.

— По-русски это звучит более лаконично: стерпится-слюбится. — я опять изображал старого опытного учителя.

— Да, это значительно короче, но разве в этом есть разница? — мой собеседник начал слегка раздражаться.

— Наверное, нет. — я усмехнулся, — А сколько войск сейчас стоит в Пуату? Чтобы поддержать в спокойствии и верности Парижу провинцию, которая уже много сотен лет — часть Франции.

— Какое это имеет значение? — раздражение его усилилось.

— Сорок пять тысяч человек, дорогой мой Жан. — мягко проговорил я, — А сказать Вам, сколько войск стоит в Бретани с той же целью?

— Что? — он понял: нечто важное от него ускользает, и попытался уловить смысл моих вопросов.

— Вам легко содержать такую армию только для поддержания порядка? Как у Вас с деньгами?

— Нам всё это даётся весьма нелегко. — признал бывший Первый Консул.

— Представьте себе, сколько солдат, а значит, денег, будет нужно, чтобы удержать земли, где французов ненавидят? А ведь это горы, Жан… Помните, солнечные Корсику и Сардинию, откуда вас вышибли туземцы? — вот теперь до него дошло.

— Вы переживаете за Францию? — удивился Моро.

— Я? Да мне, в общем-то, всё равно, какова будет дальнейшая судьба Франции! — рассмеялся я, — Меня волнует только и только Россия, мой дорогой Жан.

— Тогда почему Вы отговариваете меня от вторжения в Испанию?

— Я уже сказал, что мне нужен мир в Европе. Мир означает, что будет расти торговля — я заинтересован прежде всего в этом.

— Мой дорогой брат Павел, — медленно начал император Франции, — но ведь мир в Европе будет означать, что будут меньше покупать русские продовольствие и оружие.

Здесь я просто широко улыбнулся и сказал ему то, что давно обсуждалось в моих приказах:

— Жан, для Вас это, конечно, может быть новостью, но последние четыре года Россия торгует исключительно запасами, которые залежались на наших складах. Нам невыгодно вывозить даже макароны — сейчас всё отлично продаётся внутри государства. Излишки ещё какие-то, конечно, есть, но в целом — мы не испытываем острой необходимости в торговле продовольствием.

А оружие… Вы серьёзно думаете, что его покупают, когда идёт война?

— А уж сколько всего интересного можно будет продавать, если у вас, европейцев, появятся свободные деньги… — но вот это я только подумал, зачем такое говорить вслух, умный и так поймёт.

— Вы хитры, брат мой… — наконец-то я заставил Моро серьёзно задуматься.

— При чём здесь хитрость? Мы расчётливы.

— Почему Вы тогда не против расширения Франции на Восток Европы?

— Я думаю, что Вы и сами догадались о причинах подобного, дорогой Жан. Германия в качестве самостоятельного игрока мне уже не нужна — император Франц погубил всю эту затею. Мне необходим союзник, который поможет мне в этом вопросе. Кто, если не Франция?

— Забавно… — покачал головой Моро и посмотрел на море, — Гибралтар и Капстад не обсуждаются?

— Что здесь обсуждать? — пожал я плечами, — Испания должна нам просто чудовищные суммы, выплатить их в обозримом будущем у них явно не выйдет. Гибралтар мы лишь арендуем, пусть и на сто лет, но всё же — хоть так Иберия будет платить по счетам. А Капстад… Там всё ещё проще — голландцам нужна защита, а что для этого подойдёт лучше, чем расположенная не очень далеко русская провинция? В сам Капстад мы не лезем. Нет, мы, конечно, поможем построить защитные сооружения в этом порту, но наш гарнизон оттуда уйдёт, как только голландцы смогут восстановить город.

— Держите нас за горло?

— А Вы против? — вопросом на вопрос ответил я.

— Мне хотелось бы получить Ваше согласие по Савойе[3] и Пьемонту[4]. — церемонно, но с улыбкой поклонился мне Моро.

Молодец, всё понял правильно — наше согласие на присоединение к Франции итальянских территорий, включая Турин, напрямую связать с лояльностью новой Империи по Важному для нас вопросу.

— Это возможно. — кивнул я ему.

— Так какова будет судьба Германской империи? — тихо спросил новоиспечённый император.

— Здесь всё просто, брат мой. Вам она нужна?

— Нет. — мгновенно отреагировал Моро.

— Мне тоже. Империя упустила свой шанс на долгую жизнь. К тому же ни мне, ни Вам не нужны претензии на те немецкие земли, которые мы уже считаем своими. Пусть княжества останутся неким разделительным барьером, который обезопасит наши империи, дорогой мой брат, от столкновений в будущем.

Возникла пауза, бывший Первый консул думал. Но моё предложение его на самом деле устраивало, так что после нескольких минут тишины он согласно кивнул. Так проходит слава земная. Что же, теперь Мировых войн по вине Германии уже не будет. По крайней мере, я на это надеюсь…

— Однако, кроме этого, у нас есть ещё несколько нерешённых вопросов, брат мой Павел. — после небольшой паузы продолжил француз.

— Какие же?

— Меня слегка смущают Ваши планы по Ганноверу и Нидерландам. Передача этих земель Дании или закрепление их за Россией будет воспринята нами и немецкими князьями как большая ошибка. Да и у Франции тоже есть интересы там, тем более что наши войска всё ещё в Антверпене.

Вот эта тема была мною заранее определена как предмет торга — мне вовсе не нравились совершенно безумные планы моего зятя Фредерика по созданию Великой Дании, но самому ломать их мне было точно не с руки. Требовалось, чтобы противодействие датскому проекту оказывала прочая Европа, а я лишь лавировал бы и соглашался с позицией, так сказать, общественности.

— Я не буду решать этот вопрос за спиной своего союзника. — мягко отклонил я эту тему, — Давайте обсудим это в кругу Конгресса.

Моро понял, что я не буду давить на него и здесь вполне можно что-то получить, и удовлетворился результатом.

— Ещё меня волнует положение в колониях, дорогой Павел. Мы лишены владений в обеих Индиях…

— Америка не для Вас, дорогой брат, — помахал я пальцем, — там всё занято, но вот Ост-Индия никак не может быть закрыта для торговли. Более того, Вы слышали, что англичане потеряли Бомбей? Султан Майсура отлично понимает, что такой приз ему долго не удержать и ищет союзника. России это сейчас неинтересно.

Глаза у Моро загорелись, он заглотил крючок.

— За это Вы не станете влезать в наши дела в Африке, брат мой.

— Что? — взвился французский монарх, — Отказаться от Африки?

— Египта, южной и восточной её части, где мы и оперируем. — успокаивающе проговорил я. — В остальной Африке мы вам не собираемся мешать.

— Ну… — протянул мой собеседник, — Ограничения весьма неприятные.

— Мы Вам поможем с Майсуром. — сухо ответил я, — С султаном договоримся, и Ваш флот сможет отстаиваться в Капстаде и на Цейлоне.

— По рукам!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Лорд Эдвард, Россия не собирается вторгаться на Ваш остров — у вас нет ничего, что было бы нам потребно. Однако Вы обязаны никак не ограничивать нашу торговлю и не препятствовать желающим переселиться в пределы моего царства.

— Ваше Императорское Величество, — Бэггли вёл себя довольно уверенно, но его бравадой чувствовалась робость, чем я непременно собирался воспользоваться, — Мне хотелось бы обсудить границы заморских территорий, которыми Британии необходимо обладать.

— О Гибралтаре и Капстаде Вы можете забыть. — ровно ответил я.

— Но, Ваше Императорское Величество, Гибралтар принадлежал нам многие годы, а Кейптаун вы захватили благодаря исключительной наглости…

— Не будем вспоминать, как вы получили Гибралтар! — резко ответил я, — Да и население Капстада полностью поддержало наши войска. Так что забудьте! Третий раз я повторять это не буду! Ещё вопросы у Вас имеются? — мне было интересно, работают ли наши методы и заговорит ли Бэггли о чём-то, что уже давно стало русским.

— Хорошо, Ваше Императорское Величество. — тихо согласился англичанин, — Ирландия?

— Что Ирландия? — прикинулся я непонимающим.

— Мы можем считать Ирландию по-прежнему своим владением, Ваше Императорское Величество?

— Сэр Эдвард, Вам сто́ит подумать, требуется ли вам вести войну, в которой нет смысла?

— Не понимаю, Ваше Императорское Величество…

— Пускай сейчас на этом острове совершенно преобладают сторонники Императора Георга, но сможет ли он поддерживать своих людей на таком расстоянии от Калькутты?

Толстячок меня понял сразу:

— У них не будет никаких вариантов противостоять французам без нас! Ваше Императорское Величество! — тут же добавил Бэггли.

— Вот и весь вопрос. — усмехнулся я.

— Ну а как же тиран? Георг объявил себя императором Британии, Ирландии и Индии, а мы смотрим на это сквозь пальцы. Ваше Императорское Величество, помогите нам свершить правосудие и наказать чудовище!

— Война на другом конце света не входит в наши планы, да и для вас это будет очень затруднительно.

— Но как же нам быть, Ваше Императорское Величество?

— Африка и Индия открыты для вас. — равнодушно ответил я, — Вы можете противодействовать усилению Георга, поддерживая его противников.

Бэггли молча размышлял, и я не мешал ему.

— Ваше Императорское Величество, — наконец медленно проговорил он, — я хотел бы понять Вашу позицию по судьбе Англии. Кого Вы будете считать правителем? Сейчас у нас как бы двоевластие…

— Не совсем так, друг мой. — он всё отлично понял и не задавал глупых вопросов, а это меня устраивало более чем, — Есть власть на острове, есть власть в Бенгалии — я вас не смешиваю. Претензии Георга на Британию я не поддерживаю, так же, впрочем, как и Ваши в отношении Калькутты.

Испанских государей, вообще, трое — я и не пытаюсь решать за них, кто станет главным.

— Но Ваши посланники, Ваше Императорское Величество, уговаривают их замириться!

— Да, как, впрочем, это будет происходить и в вашем отношении. Я не собираюсь вмешиваться военным путём, всё же мир мне ближе.

— Я Вас понял, Ваше Императорское Величество, — кивнул Бэггли, — остаются Нидерланды и Ганновер. Нам не по душе, что там будут Франция и Дания. Совсем не по душе! Это слишком опасно для Британии!

— С требованиями Моро не согласится возможно, только начав новую войну. — усмехнулся я, — Франции нужны территориальные приобретения, весь спор исключительно об их пределах. Россия не станет отстаивать в этом вопросе ничьи интересы, кроме своих.

Претензии же Дании… Подумайте, что Вы готовы предложить нам такого, что могло бы повлиять на нашу позицию.

Бэггли кивнул, крепко задумавшись.

— И, лорд Эдвард, — дружески улыбнулся я этому весьма неглупому молодому человеку, — было бы неплохо, если бы Вы приобрели титул, более соответствующий главе государства, чем нынешний «Уполномоченный Парламентом».

— Вам претит республиканский порядок, Ваше Императорское Величество? — вежливо поинтересовался англичанин.

— Отнюдь. Просто я не люблю излишне часто менять собеседника по одному и тому же вопросу.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Что же, Павел Иванович, как Вам парад? — полковник Деревин смешно шепелявил, перебирая бумаги в новомодной папке какими неуловимо странными жестами. Никитин приглядывался и приглядывался, пока, наконец не понял, что на левой руке главы шестой экспедиции Генерального штаба не хватает трёх пальцев.

— Невероятно, просто невероятно, Яков Генрихович! — вздохнул поручик, — Я такого восторга не испытывал никогда, даже в атаке… Государь с наследником, смотрящие на нас, фельдмаршалы в орденах, бой колоколов, рёв толпы. Просто захлебнуться от восторга!

— Мне тоже по душе пришлось — такого ещё и не было никогда. Если только триумфы римских императоров могли бы сравниться, но сравнивать-то некому! Слишком уж давно пал великий Рим! Хе-хе! Столько войск, новые мундиры… А вот лица иностранных государей — это было действительно забавно.

— Я как-то не обратил внимания. — застенчиво пробормотал Никитин.

— Да куда же Вам было — фрунт держать и шаг считать! — снова хихикнул Деревин, — Они так ошалели, когда наш парад увидели — не ожидали, что мы такое представление можем им показать.

— А Конгресс-то как завершился? — по-прежнему робко спросил юноша.

— А Вы что, не знаете? Газет не читали?

— Я только вчера прибыл — задержался, мундир подгоняли — еле успели, а с парада на полковую пирушку, утром — к Вам. — Никитин даже покраснел, как ему было неудобно перед симпатичным и немного смешным штабным.

— Ах, молодость-молодость… — ласково улыбнулся полковник, — Ну уж ладно, просвещу как смогу. Польшу даже не обсуждали, так же как и Валахию, поворчали по поводу Сербии, Баната и Срема, драка была за Славонию, Хорватию и Далмацию, но мы оставили Венеции Истрию[5], а Венгрии Вараждин[6] и Осиек[7], и на том сошлись — Россия прирастает новыми землями.

— А Австрия что, всё это проглотила? — глаза молодого человека горели энтузиазмом, теперь, когда нашёлся некто, готовый рассказать ему новости политики, он желал выяснить всё.

— Во-первых, за нас были Франция и Испания, все три их правительства, а во-вторых, нет больше государства Габсбургов — Франца заставили отречься, доигрался бывший император, Священная Римская империя Германской нации объявлена распущенной. Да и единой Габсбургской короны больше нет — её разделили. Самые крупные куски: королевства Австрия и Венгрия, да ещё в придачу куча герцогств и княжеств.

— Не ожидал. — медленно проговорил Никитин.

— Эх, поручик, а неудачу Фредерика Датского кто-то ожидал? Вот то-то и оно! Что? Такая ругань была на Конгрессе по поводу Ганновера и Голландии, Господи Упаси! Пять дней никак решить не могли. — пришёл в крайнее возбуждение полковник, и его речь стала более невнятной, — Фредерик и Государь стояли за датское владычество, Бэггли и Моро ни в какую не соглашались, немецкие князья, вообще, грозились в таком случае от всего отказаться, даже Бранденбург ворчал, что никак нельзя дать данам такую волю. Так и спорили, пока наш Государь не предложил всем пойти на уступки.

Герцогом Браушвейг-Люнебургским согласились признать старшего сына датского короля, Вальдемара, причём в случае восшествия его на престол Дании, права на герцогство переходили к его младшему брату, Александру. Таким образом, вариантов расширения границ скандинавского королевства не произошло, но зато династия получала новые владения.

Как же Фредерик огорчился! Вид у него был на параде, словно только лимонами его и кормили! — смеялся полковник, он будто бы даже стал выше ростом, глаза его горели, а на лице появился румянец.

— Я не понимаю, как Испания-то сохранилась? — покачал головой молодой офицер, — Три государства, два императора, Мадридская хунта, все между собой воюют.

— Государь сразу сказал, что все их разногласия должны быть разрешены между ними самими. — пожал плечами Деревин, — Лишних вопросов не было, даже Бурбоны и де ла Куэста молчали в тряпочку.

— Так как же они будут?

— Пока как есть, но Испания будет считаться единой. Додавит их Государь, не переживайте, Павел Иванович! — говорил полковник уже тише, да и шепелявил значительно меньше. Он явно успокаивался.

— Ох, дела… — юноша никак не мог собраться с мыслями.

— Да уж, таких дел в мире ещё не было. — ласково смотрел на Никитина немолодой офицер.

— Как всё-таки прекрасно сидит на Вас новый парадный драгунский мундир, Павел Иванович. — вздохнул седой полковник, — Мне прямо жалко, что медицина определила Вас неспособным к продолжению службы.

— Последний раз в строю полка… — Никитин сморщился, будто от сильной боли, — Офицерское собрание решило, что моё участие в параде будет необходимо. Даже думать не могу, как мне без службы.

— Ну, Вы не первый и не последний. Мне вот лихо повезло: лошадь споткнулась на галопе, пальцы раздробило, зубы вынесло, но определили к штабной работе. — Деревину явно взгрустнулось, он даже отложил бумаги, — Был бравый кирасир, а вот теперь штабной бумагомарака.

— Как бы было прекрасно: в строю полка, на триумфе, в этом новом мундире… — глаза полковника затуманились, но он сморгнул непрошеную слезу и вернулся к действительности, — Голова-то часто болит?

— Бывает. Особенно если рядом пальба. — молодой драгун принял участие седого начальника и с робкой улыбкой развёл руками, — Словно девица в обмороки падаю.

— Да, ранения у Вас, голубчик, непростые… Знавал я майора Франсуа Лакасана, мы с ним вместе тогда на службу Государю пришли, тоже кирасиром был… М-да… Так, его, как и Вас, в голову ранило, зажило быстро, но как-то рядом ядро просвистело, так он, бедняга, разом ослеп на правый глаз. Надеюсь, что Вам-то такие горести не грозят! Уже решили, куда поедите, Павел Иванович?

— Ну, меня генерал Соломин к себе звал. Слыхали же, его в наместники новой провинции в Южной Африке прочат?

— Да… — задумчиво кивнул полковник, — Вот, нынешнее время — такого генерала в отставку! Героя Италийской кампании! Да что там, двадцать два пехотных полка будут расформированы, восемь — переводятся в крепостные части, семнадцать кавалерийских — в казаки, а сколько в резерв отправлено, эх!

Так что, Вы это неплохо задумали, к Соломину… Там землицы-то раза в четыре больше дают, чем в провинции Столичной, а?

— В семь, Яков Генрихович…

— Эвон как! — восхитился полковник и даже прихлопнул руками по коленям, — Вот, ей-ей, сам подам прошение об отставке и уеду к Капстаду!

— Значит так, вернёмся-ка к нашим делам. Итак, Вам, мальчик мой, перед отставкой полагается повышение в чине, — энергично продолжал Деревин, копаясь в бумагах на столе, — орден Святого Георгия за спасение генерала на поле боя и орден Святого Иоанна от покойного Суворова за Парижский поход. Так что, получите-ка Указ на майора! Хе-хе.

— Ох, ты… — только и выдавил из себя Никитин.

— Не ожидали, Павел Иванович? — потирал руки голова экспедиции, — Вот, я и хотел сам с Вами пообщаться, глянуть на Ваше лицо, хе-хе! Что, сразу к родителям отбудете? Порадуете их?

— Нет. Не планировал. — отрезал молодой офицер, тотчас помрачнев.

— Вы же не сирота. — удивлённо посмотрел Деревин, — Родители непременно Вас ждут, и так нельзя!

— Пугать их своей жуткой рожей? — скривился в ответ драгунский офицер, — Нет уж, увольте! Пусть помнят меня былым!

— Что? — полковник опять резко раскраснелся и зашепелявил, — Да как же Вы такое подумать могли, юноша? Вот у меня пятеро сынов! Пятеро! Старший мой, Лука, погиб ещё в Богемии. Четыре сына остались, но я бы за Луку, хоть какого больного и калечного, отдал бы все свои оставшиеся годы! Только бы его по голове перед смертью потрепать! Не сметь обижать родителей!

— Яков Генрихович, Вы же сами избегаете на меня смотреть. — тихо и упрямо бубнил Никитин, — Страшен я, аки Баба-яга…

— Молчи, дурень! — штабной офицер в ярости взвился, — Я на тебя не смотрю, ибо вижу, что ты стесняешься меня! Нашёл урода! Да в мире поболе тебя есть страшил, да чтобы отца и мать кто мог этим смутить! Молчи-молчи! Не выдержу, да и обижу тебя!

Деревин, пытаясь успокоиться, бегал по кабинету, размахивая руками.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Батюшка! Батюшка! — тихо-тихо проговорил Павел.

Никитин-старший резко обернулся. Он стоял и смотрел на широкую Волгу, опираясь на каменный парапет Царской набережной.

— Пашенька! Сынок! — на лице отца было столько радости, что Павел даже ощутил укол боли за свои намерения скрыться от родных, — Господи! Счастье-то какое! Я ведь искал тебя, искал! Даже в армейский штаб писал! Уже отчаялся совсем! Вот, прибыли мы всей семьёй в Столицу и видели тебе на параде! Полк твой нашёл, вот только что оттуда приехал, а ты уже убыл!

Никитин болтал и болтал, глупо улыбаясь. Павел же молча смотрел на него, и слёзы катились из глаз, горло сжало, слова не могли вырваться наружу. Таким отца он не видел никогда — тот всегда был спокоен и уверен, вне зависимости от обстоятельств. Тогда сын просто прижал к себе старика, внезапно оказалось, что теперь уже не Павел упирается в его широкую грудь, а отец плачет, царапая лицо о пуговицы его драгунского мундира.

— Бедный ты мой! — гладил голову сына старый крестьянин, — Как тебя, однако… Ничего-ничего! Всё одно — живой!

— Батюшка! Где ты остановился? А братья? А мать? — наконец справился с собой Павел.

— Все здесь, Пашенька! — суетился старик, — Всех Государь пригласил! Нас ажно за царёв кошт привечают! Мангазея, знаешь такой постоялый двор, на Софийской? Вот мы все там и проживаем. Братцы-то твои поди гуляют, дело молодое, а Татушка-то там ужо! Пойдём-ка, пойдём!

Мать и вправду была там. Слёз было ещё больше, слов тоже.

— Как же постарели родители за эти годы! — думал Павел, просто наслаждаясь семейным теплом. Братья должны были вернуться только к вечеру, так что время до их прихода для общения с родителями было много.

— Ты ведь пропал недаром, Пашенька? — тихо спросил Никитин-старший, когда они вдвоём спустились в трапезный зал и сели за стол выпить по стаканчику, — Не писал, писем в полку не забирал…

— Ты всегда меня насквозь видишь, батюшка. — мрачно кивнул Павел, — Я не хотел таким уродом к Вам являться. Думал, что уеду в Африку, да и там попробую всё заново…

— Экий ты резкий, Пашенька… — грустно пожевал губами Иван, — Ужель бы мы тебя обидели? А, понятно… Машка? Не писала, что ли?

— Наоборот, писала. — Павел залпом выпил целый стакан крепкой «Амурской» настойки и налил себе ещё, — Каждую седмицу писала. А как я такой к ней явлюсь?

— Да, Пашенька, ты, как я погляжу, ещё глупее, чем я думал… Помолчи-послушай, что отец говорит! Чай ты теперь в больших чинах, пороть тебя явно поздно, так хоть выслушай! — ласково улыбался Иван сыну, — Коли так ты девке в сердце запал, то за неё решать не можешь.

Испугался ты, Пашенька, испугался. Сколько я таких видел… Но ведь собрался и пришёл ко мне. Нашёл меня в Столице, что сейчас очень непросто. Так что, соберись-ка и сделай следующий шаг — вернись к нам, погости. Дай Машке само́й судьбу свою выбрать.

Поверь уж, что лучше горевать за то, что сделал неудачную попытку, чем за то, что так и не сделал. Скажет тебе нет, так тому и быть. А так ведь токмо измучается девка — Машка упрямая шибко, будет всю жизнь тебя искать да помнить…

— Напугаю…

— Даже и напугаешь, то что? — хмыкнул крестьянин, — Да и не такой ты и страшный, сынок. Хватит уж. Негоже солдату, что бои прошёл да раны получил, страх свой на людях являть!

[1] Ровоам — библейский персонаж, сын и преемник Соломона, основатель Иудеи. По преданиям проиграл войну Египту и сделал Иудею вассалом фараона Шешонка I.

[2] Памплона — столица испанской Наварры.

[3] Савойя — историческая провинция, расположенная к юго-востоку от исторической Франции со столицей в Шамбери. Сейчас разделена между Францией и Италией.

[4] Пьемонт — историческая область на северо-западе Италии со столицей в Турине.

[5] Истрия — полуостров на Адриатическом побережье современных Хорватии, Словении и Италии.

[6] Вараждин — крупный город в современной Хорватии на реке Драва.

[7] Осиек — крупный город в современной Хорватии на реке Драва.