Утро нового века

Глава 8

— Здравствуй, Вика! — Строганов радостно раскрыл объятия старому другу, которого он не видел уже несколько лет.

— Здравствуй, Миша! — Вишал так улыбался, что, казалось, рот его вот-вот порвётся.

— Как ты? — начал было бывший поручик, но товарищ остановил его попытки завести беседу.

— Прости меня, Миша, но нас ждёт магараджа, а у меня много вопросов. Почему прислали всего-навсего майора? Мой господин весьма умён, талантлив и образован, он почти всеми делами ведает сам. Яшвант Рао любит людей, которые могут ответить на любой вопрос, не советуясь с другими. Я думал, что из Столицы приедет какой-нибудь высокопоставленный чиновник, ну, или на крайний случай это будет наместник Григориополя…

— Что ты, Вика? Ахмадов же настоящий любимец государя! — всплеснул руками Строганов, — Он был первым в выпуске Корпуса, причём сам смог добиться перевода из Пехотного в Артиллерийский, представляешь? Кондратия Исаевича желали видеть в числе секретарей императора, он должен был служить в Генеральном штабе, но Ахмадов отказался от всего этого и попросил перевода на окраины государства, где желал служить в войсках. Но в Григориополе его уговорили перейти в канцелярию, ибо его способности просто высочайшие. Он состоит в переписке со всеми столичными вельможами и учёными! Сам покойный Лобов-старший прочил ему карьеру главы любого приказа!

— Миша, ты по-прежнему легко увлекаешься! — почти ласково улыбнулся тот, кто в России был известен под фамилией Жаров, — Ну, откуда ты всё это знаешь? Ахмадов рассказал?

— Вика-Вика, а ты по-прежнему не доверяешь ничему на слово! — также усмехнулся другу русский, — Мне это известно от самого́ наместника. Ахмадов его и правая, и левая рука, именно через него проходят все документы в Григориополе, да и в Столице Сангушко многие вопросы решает с его помощью. Ты же сам просил, чтобы русский посол мог ответить на любой вопрос и имел возможность обещать только то, что будет выполнено. Так что, Кондратий Исаевич — лучшая кандидатура для таких переговоров.

— Что же, будем надеяться, что твой майор не просто ходячий словарь, но и переговорщик неплохой! Пойдём, Яшвант Рао ждёт! — Вишал кивнул Ахмадову, стоя́щему поодаль, не мешая разговору друзей, и повёл их внутрь огромного купеческого особняка, где их ждал индийский князь.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Обязательной частью моих совещаний были карты. Картография, вообще, стала важнейшей деталью любой хоть немного значимой постановки задач. Палата карт и планов при Имперском приказе показывала блистательные результаты, снабжая своей отличной продукцией и военных и гражданских потребителей. Я просто не мог без нормальных схем местности что-то серьёзно обсуждать, а уж как оценили хорошие карты мои военачальники.

Так что, на стенах моего кабинета висели карты, карты и ещё раз карты — они были у меня вместо картин и отделки. Их меняли по мере необходимости, на них рисовали новые дороги, открытые месторождения полезных ископаемых, закладываемые города и порты, а сейчас на ней строгий огненно-рыжий майор-картограф уверенно чертил стрелки движений войск противников, сошедшихся в смертельной схватке на полях Европы.

Докладывал Голенищев-Кутузов, а присутствовали все военачальники начиная с командира дивизии, исключая стоявших в зауральской части империи. Генералы тихо шушукались между собой, но прерывать начальника Генерального штаба никто и не пытался.

Планы на весеннюю кампанию 1804 у коалиции европейских монархов оказались весьма честолюбивыми. Все начали свои действия практически одновременно, в чём чувствовалась твёрдая рука австрийского гофкригсрата, испытывающий настоящий экстаз от точности планирования. Испано-португальские войска в количестве не менее тридцати тысяч человек под командованием Карвахаля[1] двинулись через границу вдоль Средиземного моря на Перпиньян. Вторая армия де ла Куэста[2], состоящая примерно из двадцати пяти тысяч солдат, прикрывала Пиренейские перевалы и вела себя довольно пассивно.

Англичане начали высаживать в Амстердаме, который до сих пор удерживается австрийцами, сорокотысячную армию Лейка[3]. Имперцы же направили к ним навстречу шестьдесят пять тысяч Мака[4]. После соединения армия союзников, под командованием австрийского фельдмаршала должна была выбить французов из Нидерландов и взять Дюнкерк, через который будет значительно удобнее снабжать войска.

Эрцгерцог Карл, имея более чем стотысячную армию, атаковал Мец[5]. В Италии семьдесят тысяч союзников под командованием принца Кобургского двинулись снимать осаду Мантуи. На морях флоты коалиции блокировали Тулон и Брест. Казалось, что монархическая Европа сейчас уничтожит Францию.

Моро пока никак не проявлял свои намерения, ограничиваясь оборонительными боями. Однако, у него имелось более четырёхсот тысяч человек и два очень неплохих флота.

Все участники совещания соглашались, что Первый консул не сможет вытерпеть в обороне сколь-нибудь продолжительное время и вот-вот нанесёт удар. Однако, где именно будет французское наступление, мнения расходились. Куда пойдут основные силы французов? А возможно, войска Республики нанесут несколько ударов, разделив свои армии? Почему до сих пор флоты Леванта[6] и Понанта[7] ограничиваются только корсарскими операциями, не противодействуя даже высадке союзников на Корсике? Вопросы, вопросы, вопросы… Хорошо было только то, что эти вопросы мы обсуждали пока просто из общего интереса, не завися от своих удач и ошибок. У нас и так хватало проблем.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Умерла моя Мама. Ушла тихо, присев на стульчик в беседке на берегу, подставив лицо весеннему солнцу. Нашёл её Гришка, задержавшийся на очередном совещании, но сразу же после него отправившийся к любимой жене, с которой провёл долгие годы. Он не смог мне даже сам написать — депеша пришла от имени начальника канцелярии наместника, сам Потёмкин был в настоящем отчаянии.

Я бросил все свои дела и кинулся в Цареград. Опять пришлось ехать одному — Ася снова была беременна, но это, наверное, и к лучшему, ибо не пришлось думать об удобствах, а только о скорости передвижения. На поезде, верхо́м, на пароходе — я мчался так быстро, насколько было возможно. В бывшем Константинополе сейчас у меня было две, а то и три причины срочно оказаться там. Мама умерла, я просто обязан был быть рядом с ней! Моему лучшему другу и самому верному товарищу плохо — я должен помочь ему! В моей провинции, причём одной из самых важных, может начаться кризис — мой долг его предотвратить!

На душе у меня темно, но я держал себя в руках — меня вёл долг, а не горе. Свою боль я контролировал и демонстрировал спокойствие, ненадёжность которого была заметна только потому, что я мчался изо всех сил. Нарушать правила и подвергать свою жизнь опасности мне не давали мои гайдуки. Пусть рядом со мной давно уже не было верного Белошапки, ставшего слишком старым для таких дел, но охрана моя была действительно лучшей в настоящем мире, и уж чего-чего, а удержание меня от опрометчивых поступков для моих телохранителей не было проблемой — они просто не давали этого желать, а я их слушался.

Со мной мчалась куча народа, начиная с секретарей и заканчивая моим духовником, который выступал в роли психолога. Люди, в основном, отличавшиеся пока обычным для настоящего времени крепким здоровьем, терпели наше путешествие стоически, поддерживали заданный мною темп, их сил хватало доносить до меня новости и даже проводить некие краткие совещания.

Отличным подспорьем для работы в пути был телеграф, линии которого уже охватывали все крупные дороги в направлении север-юг в европейской части царства. Вот если бы, мне пришло в голову ехать к западным границам, то маршрут пришлось бы очень тщательно выбирать во избежание потери связи. Сейчас линии телеграфа почти по всей империи строились за счёт частных обществ, а деньги у людей водились в старых наших землях, в Новороссии, крупных сибирских городах, да ещё в Яицком наместничестве — там быстрая связь стала обыденным делом. В прочих же провинциях речь шла только о трудах Ямского приказа, а у него было очень много забот, промеж которых о телеграфе часто забывали.

Наверное, создание Телеграфного приказа было первым, которое произошло в пути, на ходу, причём как получение мнения Ямского приказа, так и само решение было передано посредством этой же линии связи. Куда такому большому государству, как наше, без быстрой переписки?

В дороге же я получил новости о европейской войне, на которой взявшие Перпиньян и развивавшие наступление на Нарбонн[8], испанцы неожиданно получили сильнейший щелчок по носу от какого-то ещё малоизвестного генерала Нея[9], разбившего армию Карвахаля в кровопролитнейшем сражении у городка Кав. Обладая почти вдвое меньшими силами, французы разили противника на марше, искусно маневрируя и активно используя артиллерию. Сам испанский командующий предпочёл гибель в бою позору поражения, его же армия вынуждена была отступить из Руссильона назад в Каталонию.

Победа французов была громкой, но пока ещё не меняла всего положения дел, хотя уж мои-то военачальники прекрасно поняли, что революционная армия теперь серьёзно отличается по своей тактике от той, которую мы наблюдали раньше — они переняли все лучшие черты армии русской, быстро передвигаясь и очень умело используя массирование артиллерии. Можно было ждать серьёзных изменений в ходе войны.

Тем не менее основной моей задачей сейчас было скорее прибыть в Цареград, и я прилагал к этому все возможные усилия. Наконец, я вошёл на борт первого, опытового судна, могущего двигаться и под парусами, и под паровыми машинами — фрегата «Святой Дух». Всего-то за тридцать пять часов этот корабль доставил меня к телу императрицы Екатерины Алексеевны.

Я плакал. Плакал по-настоящему, не в силах сдержать какие-то утробные всхлипы, вырывавшиеся из само́й души моей. Скрыть их я не мог, да и не хотел. Екатерина Великая, как её давно называли в мире, была моей матерью. Я так чувствовал, и ничто не могло уже убедить меня в обратном. Пусть в начале своей здешней жизни я и пытался, отстраняясь, использовать её, но так быстро всё превратилось в настоящую любовь между сыном и матерью, и даже припомнить, что я ощущал до этого, я мог.

Мне было плохо. Всё, что я отодвинуть от себя, мчась в Цареград, заминаясь по дороге управлением и анализом, всё меня настигло. Меня даже тошнило, пусть это-то я вполне мог сдержать. Моим собеседником на почти два дня стал только Гришка. Два взрослых мужчины, при огромной власти и почти абсолютных возможностей, плакали и говорили о своей потере. Вина́ мы совсем не пили: Потёмкин уже напился за дни траура, а у меня спиртное просто не лезло.

Хорошо, что я смог предвидеть нечто подобное и дал все распоряжения ещё в дороге. Власть в наместничестве взяли митрополит Цареградский и Одринский Пётр, начальник канцелярии Потёмкина Попов и мой секретарь Миша Вейде. Триумвират вполне справлялся с текущими делами и сразу же пресёк начавшееся в среде многочисленного ещё греческого населения брожение.

Мы же предавались нашему горю — Мама была одним из столпов европейской культуры, я до сих пор в некоторых делах предпочитал прятаться за её спину, прикрываться её мнением. Она вела обширнейшую переписку со всеми более или менее значимыми фигурами в континентальной политике. Под её попечением находились многочисленные музыканты, поэты, актёры. Её заботами было открыто три девичьих общества, где воспитывалось уже более двух тысяч дочерей представителей всех сословий царства. В конце концов, она была прекрасной матерью, женой и бабушкой, которую любили и уважали все члены нашей царской семьи и даже её зятья.

Пусть она ушла счастливой, смерть её была быстрой и лёгкой, но всё же для нас, оставшихся на земле, её кончина была трагедией. В Цареграде и ближайших провинциях слух об уходе матриарха русской политики уже вызвал огромную печаль, даже страх перед будущим. Надо было прекращать лелеять свою боль и возвращаться к работе — интересы государства требовали. Империя нуждалась и во мне, её царе, и в Потёмкине, одном из важнейших элементов управления.

Маму надлежало упокоить в Исаакиевском соборе Петербургской Усыпальницы Славы, где решено было погребать всех русских правящих персон. Таково было завещание и само́й Екатерины Алексеевны, не желавшей лежать рядом с бывшим супругом, похороненным в Петропавловской крепости, а, напротив, собиравшийся обрести последний покой подле Потёмкина. Был издан мой манифест, объявлены траурные мероприятия. Я вместе с Гришкой сопровождали Маму в её последнем пути.

Казалось, весь Цареград и окрестные области провожали нас под колокольный перезвон. Люди стояли на улицах, площадях, балконах, крышах домов и молчали — Маму любили. При отплытии тысячи жителей стояли на коленях, прощаясь с императрицей. Такое невероятное уважение заставило несколько слезинок вытечь из моих глаз, а Потёмкин едва снова не запил.

Похожее было и в Варне, Олицине, Корсуни, Корчеве, куда мы заходили по дороге, а уж что было в Екатеринодаре, где была последняя остановка на морском пути. Туда прибыли сестрички, а вместе с ними все важные люди монархического мира. Понятное дело, правители воюющих государств не могли бросить всё, но зато уж всяческих аристократов было столько, что на продолжительное время именно город, который Екатерина Алексеевна так любила, стал истинной столицей Европы.

Какая музыка была сочинена любимыми композиторами Мамы! Моцарт, Гайдн, Дзингарелли[10] создали настоящие шедевры, в память о своей покровительнице. Я никогда не слышал столь чудесных, но одновременно и трагических мелодий. Снова слёзы пролились из моих глаз, но я такой был точно не один! Со мною плакали все! Даже Великий Патриарх Платон и тот со слезами говорил, что эта музыка не иначе как от самого́ Господа проистекает. Потом уже целый траурный караван отправился по русской речной сети в Петербург.

Горестное плавание, множество городов, десятки тысяч людей… Казалось, что всё это должно́ было ожесточить моё сердце, сгладить горе, но ничуть… На похоронах я снова плакал, Ася была уже со мной — она медленно доплыла до Петербурга и ждала меня там. От присутствия жены мне стало легче. С какой нежностью смотрел на нас Потёмкин. Вокруг него хлопотали дочки, с которым он почти оставил свою печаль…

Последним даром Мамы стали тысячи европейцев, решивших переехать в Россию. Величие нашей Восточной империи, открывшееся в результате скорбного путешествия, захватило многих. К тому же они оказались свидетелями чуда: лицо любого вероисповедания, языка, даже цвета кожи могли сделать у нас невероятную карьеру. А дополнительной причиной стали резкое изменение хода европейской войны, которое произошло, пока я отсутствовал в своей столице.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Началось всё с выхода в море флота Атлантического океана. Англичане уже привыкли к мысли, что французы слабы и испуганы. Тому и были объективные предпосылки — Бретань была серьёзно разорена в эпоху гражданских войн, а флот в Бресте исторически был в числе противников Революции. Однако, ещё во время Карно для повышения боеспособности эскадры были предприняты очень существенные усилия, что принесло хорошие результаты.

Адмирал де Галль[11] показал себя неплохим флотоводцем, сначала победившим блокирующую эскадру Эльфинстона[12] в сражении у Бреа, но тут же потерпевшим чувствительное поражение от основных сил британцев, под командованием самого Джервиса[13], успевшего перехватить потрёпанные в сражении корабли противника. Де Галль не потерял контроль над своим флотом и смог спасти бо́льшую часть судов, но всё же после двух сражений англичане могли не опасаться за свои основные коммуникации в Атлантике.

Хотя корсары французов попортили немало нервов, причём даже моим капитанам, ибо они появлялись, пусть и всего и один раз, близ Гельголанда[14], а уж как несладко пришлось моему тестю и его союзникам. Британцы, имевшие много проблем, не могли полностью заблокировать все порты на северном побережье континента, обладавшие многосотлетним опытом пиратства. Но, повторюсь, серьёзного ущерба флот Понанта противнику уже нанести не мог. Главным достижением его считали недопущение серьёзных десантов на своём побережье, хотя надо заметить, что англичане и не задумывались о подобном, ну и переход торговцев в Атлантике к политике конвоев, а это привело к увеличению затрат на морские перевозки.

Последовавший всего через три дня прорыв блокады Тулона оказался существенно более успешным деянием — кораблей во флоте Леванта у галлов было значительно больше, чем в Бресте, что и принесло им сравнительный успех. Противник бежал, поняв, что французы побеждают. Блокада побережья была снята. Пока, по крайней мере, эскадра адмирала Трюге[15] контролировала близлежащие воды, что привело к бегству союзников с Корсики, где местные неласково встретили чужаков. Также победа открыла для республиканского флота и южных приватиров такие просторы для пиратства, что даже в Алжире и Тунисе были огорчены происходящим.

На суше Ожеро просто образцово отступал из Нидерландов, связав основные силы союзников бесконечной чередой небольших арьергардных боёв, искусно уклоняясь от генерального сражения. Эрцгерцог Карл не спеша осаждал Мец, не в силах быстро взломать оборону этой и других французских крепостей. Основной же удар Моро нанёс в Италии — Мантуя стала местом его триумфа. Разгром армии союзников был полным, принц Кобургский с оставшимися в строю двенадцатью тысячами солдат сдался на милость победителя.

Ланн сразу же после битвы пошёл на Венецию, практически беззащитную перед армиями Республики, а сам Первый консул повёл свои войска к Болонье, где стояли резервы противника, рассчитывая полностью обескровить врага.

Такая катастрофа привела к тому, что австрийцы ушли из Лотарингии, сняв осаду крепостей. Пусть, тем самым силы эрцгерцога Карла освобождались для переброски в Италию, но и войска обороняющегося Брюна перестали быть занятыми военными действиями.

Французы, кстати, награбили столько, что смогли очень существенно развязать себе руки в финансовых вопросах. Однако, их закупки продовольствия и оружия ничуть не стали больше, а это свидетельствовало о том, что они вкладывали деньги в основном в развитие своей экономики и увеличение армии и флота.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Чего от меня хочет этот толстяк? — я ворчал, Ася чувствовала себя весьма нехорошо, и пускай, врачи пока не видели в этом ничего опасного, моё настроение было откровенно паршивым.

— Не стоит, государь, так называть человека, которого вся Европа считает наследником французского престола. — кротко улыбнулся мне Обресков.

— Пётр Алексеевич, да он надоел мне хуже горькой редьки! — стукнул я кулаком по столу, — Каждый день вьётся вокруг, ноет… Я его что, кормить должен? Пусть сидит себе в Англии! Нет, уже третий год у нас обитает. — действительно, просто зло брало, что этот лентяй, вместо того чтобы как-то бороться за своё наследство, непрерывно надоедает мне и моим помощникам.

— Что Вы, государь, он весьма оскудел… — покачал головой глава Посольского приказа.

— Так англичане сейчас при деньгах и раздают их весьма щедро. Что он в Столице-то сидит? В Лондоне бы ему уже отсыпали полной мерой. Мне-то зачем этот Бурбон? — пожал я плечами.

— Во-первых, государь, Вы ему как бы родственник. Всё же Анастасия Алексеевна тоже из Бурбонов будет…

— И что? У него пол-Европы родственники…

— Так, во-вторых, сей наследничек короля Людовика, именующий себя теперь графом де Лилль, был просто потрясён огромными расходами на празднества по случаю начала Нового века и рождению царевича-наследника. Он пребывает в уверенности, что богатства Ваши, государь, просто не имеют переделов.

— Подождите-ка, Пётр Алексеевич… Так он что, возомнил, что я — царь Соломон, что ли?

— Именно так, государь. Месье[16] долго подсчитывал, сколько миллионов рублей Вы потратили на фейерверки и угощение простолюдинов и нобилей. Теперь же он рассчитывает, что и ему, как-никак наследнику короны Франции можете отсыпать хотя бы миллион-другой.

— Петенька, тебе же известно, что я скопидом ещё тот, и все мои вложения в развлечения окупились многократно! Вон, только Городское Собрание Ярославля по случаю рождения Наследника поднесло мне более полумиллиона рублей! — захохотал я, — Мы на эти деньги чуть ли не втрое Горный корпус в Петербурге увеличили. Расскажи ты этому бездельнику, по большому секрету об этом. Отстанет, небось!

— Ну, государь, зачем же отгонять пчелу от цветка? Граф оставляет у нас много денег, а его свита так ещё больше. К тому же то, что наследник французской короны пребывает в наших пенатах, привлекает множество дворян из Европы, а люди никогда не лишние — Ваши же слова, государь? — хитро прищурился мой советник.

— Экая ты лиса, Пётр Алексеевич! — улыбался я, уже окончательно развеявшись, — Уел меня! Молодец!

— Хотел бы я, государь, попросить Вас о некоей услуге… — поняв, что изменил моё настроение в свою пользу, Обресков решил попробовать протащить какую-то мысль.

— Проси, Пётр Алексеевич! — посерьёзнел я. Коли уж мой Петя Обресков решил так завести разговор, то дело важное, требует внимания.

— Многие наши соседи, причём как в Европе, так и в Азии, замечают, что Вы, государь, живёте слишком уж скромно… — нервно поджал губы приказной глава.

— Ты о чём? — удивился я.

— Дворец Вам, государь, слишком уж скромен, что снижает Ваш авторитет в мире…

— Так, где же он небольшой-то?

— С Версалем не сравнить. Даже Шёнбрунн[17] больше! К тому же здесь, почитай, половину места занимают присутствия Вашей канцелярии и секретариата. А слуги? А гайдуки? Неужели незаметно, что Вы живёте так скромно, что стыдно перед гостями империи!

— Так чего же ты хочешь-то?

— Хочу, государь, чтобы затеяли строительство дворца, коей был бы достоин величия царства нашего! — выпалил Обресков, — Средства-то в государстве водятся, а без зримого доказательства силы нашей влиять на владетелей сложно.

— То есть, Пётр Алексеевич, ты хочешь сказать, что тот же граф де Лилль, не видит благолепия Русского царства и ходит вокруг только по глупости? — подколол я своего советника.

— Сей отпрыск монаршей семьи отлично умеет считать. А как вот князю какого-нибудь Дармштадта, или хуже того, шаху Зендов, объяснить, что скромность проистекает от уверенности в себе?

— Понял я тебя, Пётр Алексеевич. Понял. Думать буду, друг мой…

Я уже давно понимал, что мой довольно скромный образ жизни, которым я заразил и свою семью, а теперь уже и русское общество, имеет и обратную сторону. Пусть, экономя деньги на строительство и содержание дворцов, я мог тратить их на дороги, заводы, образование и науку, но вот мой и России образ для внешнего пользования выглядел бедно. Пусть, многие видели богатство наших земель и городов, но некоторые-то не замечали внутренней сути, а обращали внимания только на внешнее.

Что говорить, дворец мой был неплох, но, действительно, даже тот же Сан-Суси[18], принадлежащий вассальному мне бранденбургскому правителю, выглядел куда богаче. Пора заняться этим вопросом, да… Вот бы ещё и денег побольше…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Иван Донатович! Барин! Барин!

— Что ты кричишь, Мирон? Разбудил, прокля́тый! — бывший авантюрист, а ныне доживающий свой век помещик, вскочил из кресла-качалки, в котором дремал под ласковым калифорнийским солнышком, и ругал своего управляющего, — Ужели наместник прибыл? Проспал?

— Не-не-не, Иван Донатович! Не приехал ещё, завтра же ждём. — махал руками тоже весьма немолодой, лысый как колено, грек, который нашёл место, где он мог достойно встретить старость.

— Так чего же, дурень, орёшь-то, словно на пожаре, а? — кряхтел Яркий.

— Я это чего… — мялся управляющий, — Мельницу-то велено строить, да…

— Велено! Посоветовал мне Осип Михайлович механизм сей сладить. А что? Верное дело, муку молоть! Чай крестьян теперь много, хлеб растят, а мельницы-то и нет! А у меня-то речка течёт, речка хорошая! Самое оно — мельничку поставить! — старый дворянин кричал на своего слугу, вжавшего голову в плечи.

— Так я чего, барин… Вот я и нанял Фому Бобыля запруду копать. Знаете же Фомку, из швабов, немой, который…

— И что Фомка твой? Утоп, что ли? — всё ещё ругался помещик.

— Как же утоп, барин? Почто Вы так, Иван Донатович? Грех-то какой, живого человека так… — осуждающе качал головой Мирон.

— Ох! — выдохся старый итальянец, — Ладно, коли живой он, говори дальше.

— Так вот, барин! — управляющий даже взмахнул руками от переполнявших его чувств, — Чего нашёл-то, Фомка! Сам-то он её понял, камень и камень, а я — калач тёртый, сразу опознал! Вот!

— Что, вот? Орясина ты этакая… Ох! — схватился за сердце помещик, развернув свёрток, что торжественно протянул ему Мирон.

— Вот и я говорю… Что теперь делать-то будем, барин, а?

— Это же золото! — едва просипел Яркий.

— Оно самое, барин! — также тихо ответил старый грек, — Самородок, фунта на три потянет точно.

— Конец нашей спокойной жизни, Мирон! — с тоской проговорил помещик, — Набегут людишки… Видел я как на Аляске, когда золото нашли, всякие бродяги как из-под земли объявились… Поместье моё…

— Так это, барин… — мялся управляющий, — Может, не говорить никому?

— Как же такое утаишь-то? — Яркий обхватил голову руками.

— Так, Фомка-то немой, да не шибко умный. Я ему гривенник дам за работу, скажу, что барин передумал, он и уйдёт к себе. Жены, детей у него нету, говорить он не говорит… Я-то точно никому не скажу. Мне всё это не по душе, барин…

— Как же ты так, Мироша? — с надеждой спросил тот, кто когда-то звался Калиостро.

— Да, мы с Вами, барин, оба — отрезанные ломти. Семьёй так и не обзавелись, живём — небо коптим. Денег нам достаточно. Зачем нам такая радость перед смертью?

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

В Европе всё покатилось к победе Франции. Моро показал, что он умеет воевать и, что не менее важно, планировать военные действия. Ожеро, уклоняясь от генерального сражения, отступал в Нидерландах так искусно, что совершенно расслабил противника, чем французы неплохо воспользовались при Котрейке. Внезапно атаковав преследующий их корпус Беллегарда[19], республиканцы разбили его, так же, как и подошедшие авангарды основных сил Мака.

Пусть, под натиском главной армии союзников французы отступили, но теперь положение коалиционных войск стало зыбким — былое преимущество в численности истаяло. Австрийцам и англичанам пришлось прекратить движение вперёд и укреплять Антверпен. В кампании 1804 года, всякая идея о наступлении в Нидерландах была отложена.

На Рейне же с уходом армии эрцгерцога Карла всё, казалось, тоже утихло. Все надежды коалиции были сосредоточены на спасении Италии, где перед Моро не было заметно уже серьёзных препятствий, за исключением войск Меласа[20]. Австрийский командующий неаполитанской армией при этом весьма плохо смотрел на собственные перспективы, оценивая готовность итальянских войск серьёзно хуже, чем собственно имперских, которые были разгромлены у Мантуи.

Германская армия на всех парах неслась в Италию для исправления ситуации, англичане готовились выставить подкрепление в Нидерландах, а испанцы стягивали войска для нового наступления.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Мэтр Файо обедал у Талейрана. Тот пригласил к себе адвоката для личной беседы, и за едой два партнёра разговаривали обо всём. Подобные общения вошли в привычку у обоих, ибо многие детали, о которых невозможно было упомнить, серьёзно влияли на доходы многочисленных совместных предприятий.

— Первый консул вскоре нанесёт решающий удар. — с улыбкой говорил всесильный министр, — Ещё чуть-чуть и враги наши побегут, не в силах противится мощи Республики! Вот после восстановления границ Рима, наш консул сможет принять на себя императорский пурпур, подобно Цезарю или Августу!

— Что же, думаю, народ и высшее общество легко примет такое изменение. — кивал адвокат, попивая невероятно дорогое вино, цену которого Файо отлично знал, ибо сам организовывал его производство, — Первый консул просто невероятно популярен — его победы идут рука об руку с добрыми изменениями в жизни. Налоги не повышают, хлеб дешевеет, вино тоже, на дорогах уже неслышно о бандитах, торговля процветает, крестьяне не забривают в армию — что ещё надо народу?

— Ничего, друг мой, сейчас падёт Италия, затем Швейцария — денег станет ещё больше, Консул хочет затеять перестройку Парижа. Генерал Моро интересуется архитектурой, кто бы мог подумать?

— Прекрасно, значит, возникнет потребность в архитекторах и поставках строительных материалов… — обрадованно улыбнулся Файо.

— Отлично, Анри! — с радостным возгласом поднял свой бокал Талейран, — Вот за что я тебя люблю, так это способность понимать меня с полунамёка!

— Однако, меня волнует наша заморская торговля, Шарль. — чуть скривился адвокат, — Мой корабль «Жанетта» был перехвачен нашими же корсарами возле Сардинии. Там были и твои деньги, друг мой!

— Я потерял деньги? — начал резко краснеть Первый министр, — Почему я слышу об этом только сейчас? Сколько?

— Не напрягайся так, друг мой! — успокаивающе развёл руками Файо, — Я всё тебе компенсирую из своих средств! Вести пришли вчера вечером, я потерял груз на сто двадцать тысяч рублей. Корабль-то мне вернут, а вот товар — я бы попросил повлиять на призовой суд в Марселе.

— Хорошо, Анри! — отмахнулся Талейран, успокоившись сообщением, что лично ему эта потеря ничем не грозит, — Я сделаю всё, что смогу. Однако, по новым законам мои возможности невелики.

— Мне не нравятся убытки, Шарль, они лишают меня аппетита! — поджал губы адвокат, понявший, что ему вряд ли помогут в этом деле, — Может, хотя бы ты сможешь дать мне информацию, когда и куда не сто́ит плавать нашим судам?

— Боюсь, друг мой, что отныне им надлежит ждать своего часа в портах, Анри! — грустно свёл пальцы перед носом министр, — Первый консул собирается приказать атаковать все торговые суда в Атлантическом океане от Ютландии[21] до берегов Северной Америки, в том числе и в Средиземном море.

— Что? — удивление Файо было неподдельным, — Как остановить всю торговлю? Это же вызовет войну с Россией, да Соединённые штаты не откажутся от приобщения к коалиции! Ведь это подорвёт их торговлю! А как же наши отношения с ними? А мои связи?

— Анри, неужели твои связи не выдержат такой мелочи? — хищно оскалился Талейран, — Нам нужен всего лишь год! Франция вполне обойдётся без торговли, запасы у нас есть, производство увеличивается. А вот Испания и Великобритания без поставок из-за морей не смогут воевать, они выйдут из войны, а тогда — мы будем диктовать свои условия и Европе, и Азии, и Америке! Россия одна ничего не сделает нам за это время — слишком мало времени у них будет!

— Это авантюра… — мрачно сложил руки на груди адвокат.

— Но авантюра с весьма высокими ставками, друг мой! — захохотал политик, — В случае победы величие Рима не пойдёт в сравнение с нашим. Ну а если у нас что-то не выйдет — Россия всячески демонстрирует своё миролюбие, войска их разбросаны, а флот занят обустройством. К тому же мы будем извиняться и извиняться — дипломатия на то и нужна. Ты сможешь сделать это, Анри, я верю! Тебе надо только напрячь своих конфидентов! Пока Россия вмешается — всё уже закончится!

— Чертовски опасно. — грустно смотрел на приятеля и покровителя тайный русский агент, — И чертовски убыточно, Шарль…

— Это твои проблемы, Анри! Твои! — Талейран пристально смотрел на него.

— Боюсь, что при плохом развитии событий они будут и твоими, Шарль! — покачал головой Файо, правда сказал он это только после выхода из дома всесильного политика.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Большой армейский смотр. Звучит красиво, да и на вид тоже весьма неплохо: ровно и изящно, словно фигуры на шахматной доске, подразделения пехоты, кавалерии, артиллерии перестраивались, сталкивались, проходили сквозь ряды друг друга. Нам надо показать свою силу — внешнеполитические намёки, вещь важнейшая.

В Европе творилось чёрт знает что, по всей видимости, и нам придётся как-то вмешиваться, а для проработки всех возможных вариантов надо было показать миру свои возможности. Формально всё это: сами манёвры, приезд послов, торжественное путешествие в Киев, большой приём — было частью празднеств, посвящённых рождению у меня второго сына, Григория. Но фактически это было организовано исключительно для создания нужных внешнеполитических предпосылок к дальнейшим действиям в Европе.

Положение коалиции в 1805 году совсем не улучшилось, напротив, французы снова удивили врага. Восстали профранцузские силы в Швейцарии. Опираясь на их поддержку, Журдан[22] быстро ввёл войска в западные кантоны и вторгся в Вюртемберг[23]. Ситуация развивалась стремительно, серьёзно ответить на кризис коалиция не смогла — Конфедерация и прирейнское курфюршество выбыли из антиреспубликанского союза, враг стоял уже у границ Австрии.

Ланн двигался от Венеции к горным проходам в Тироль, рассчитывая при поддержке Журдана с севера, вторгнуться уже непосредственно в земли Габсбургов. Моро занял Модену и угрожал Болонье. Казалось, что сейчас коалиция падёт, но силы у монархической Европы ещё были — испанцы высадили около двадцати тысяч в Италии, подкрепляя Меласа, а Мак перешёл в новое наступление в Нидерландах.

Журдан же так и не смог установить устойчивой связи с Ланном, швейцарцы, которые вначале с энтузиазмом поддержали революционных соседей, после их прихода с таким же рвением начали им противодействовать. Главное же — французы ощутили острый недостаток снабжения, оперируя на враждебно настроенных землях. Нехватка всего и рассеянность войск, оставляемых в качестве гарнизонов и конвоев для сопровождения обозов и фуражиров, привела к поражению Ланна от эрцгерцога Карла возле Каварцерани. Французский полководец был вынужден даже покинуть Венецию и отойти к Падуе. Моро тоже, несмотря на свои победы начал отступать к реке По.

План Первого консула на эту кампанию не удался, причём в основном из-за неучёта проблем снабжения на недружественных территориях. Однако, дела у Коалиции тоже были весьма не очень хороши. Союзники потеряли вместе с итальянскими и швейцарскими землями и их банки, а значит, и креди́ты. Английских денег, полученных из Индии, стало не хватать на всех, а Россия осталась единственным источником средств для веде́ния войны. При этом французский флот показал свою уже подзабытую силу, почти полностью перекрыв морские торговые пути в Европу.

Союзники не были готовы к новой атаке галлов на море, а те смогли сосредоточенными ударами сил регулярных флотов и корсарских соединений сорвать все мероприятия по блокаде их портов и конвоированию торговых караванов. Только русские судовладельцы разом лишились девятнадцати крупных кораблей. К тому же мы потеряли фрегат «Святитель Максим Киевский», который шёл, охраняя купеческий караван, идущий в Валенсию. Будучи атакованным существенно превосходящими силами противника, наш военный корабль сражался, дав возможность торговцам бежать, а при угрозе абордажа, потеряв паруса и бо́льшую часть орудий, был взорван командой.

Героизм русских моряков был оценён правительством Первого консула, и России был тождественно возвращён кормовой флаг фрегата, найденный на месте битвы. В этом бою сами французы едва не потеряли линейный корабль «Геркулес», который с огромным трудом доковылял до порта и больше оттуда не выходи́л.

Резкая остановка торговли серьёзно напрягла союзников, лишившихся поставок продовольствия, амуниции и оружия, к которым те привыкли, на которые они весьма рассчитывали. Очевидно было, что французы, подготовившиеся к такому развитию событий, вскоре решат проблемы с контролем захваченных земель, а сил у остальной Европы может и не хватить.

Признаться, говорить о полной остановке торговли не приходилось, хотя бы потому, что оставалась навигация по Дунаю, обеспечивающая немцев всем необходимым, но для Англии и Испании положение затруднилось.

Для нас подобная проблема тоже стала весьма неприятной — во-первых, надо было как-то снабжать наши заморские владения, а во-вторых, внешняя торговля хоть не была жизненно необходима для России, но давала существенную часть прибыли для наших заводов. Торговля оружием, к примеру, была остро нужна для металлургии — именно там мои промышленники зарабатывали, ведь для государства поставки шли почти по себестоимости. К тому же нарушение контрактов с Маратхами, которым мы обязались поставить сорок тысяч трофейных прусских ружей, пушек и ядер, а также множество инструментов, амуниции и боеприпасов, не считая трёх сотен военных советников, могли привести к потере влияния там.

Конечно, мы объявили о возобновлении «Лиги вооружённого нейтралитета», наши караваны стали охраняться в том числе и линейными кораблями, но это увеличило стоимость плавания, да и раздёргать все наши флоты на конвойную службу была идеей опасной. Французы начали неофициальные переговоры по этому поводу, но их позиция была просто наглой.

Надо было думать о скорейшем вступлении в войну, но терять людей исключительно ради сохранения денег было глупо. Требовалось получить не только безопасность торговли, так как победа над Францией с такими результатами лишь усилила бы Священную Римскую Империю и Великобританию, что могло им создать иллюзию возможной лёгкой победы и над нами. Нам нужна была ситуация, когда бы союзники оказались в большей зависимости от нас, чем до войны. Они должны были сами согласиться на подобные условия, а вот для этого требовалось подороже себя продать. М-да…

Суворов, дёргаясь, будто его били электрическим током, стоял подле меня — ему до полусмерти хотелось участвовать в этом действии, но его чин генералиссимуса требовал сейчас нахождения в свите императора, а никак не на поле, где командовал Карпухин. Фельдмаршал почти полгода посветил подготовке к масштабному представлению, мало обращая внимание на вверенную ему армию в Северной Европе. Хотя почти половина войск на поле сейчас была именно его, так что без пригляда наши воины не оставались.

Всё шло просто замечательно, ни малейшего нарушения порядка перемещения не было, вышколенные солдаты демонстрировали отличную подготовку и желание воевать. Иностранные наблюдатели, среди которых было целых пять фельдмаршалов, а уж генералов так вообще без счёта, были в восторге. Я тоже вполне разделял положительные чувства зарубежных наблюдателей, хотя, в отличие от них, прекрасно понимал, в какую немалую сумму мне обошлось это мероприятие.

— Что, государь, неплохо Карпухин справился с делом? — Суворов смог, наконец, расслабиться, манёвры закончились.

— Да, Александр Васильевич, справился. Правда, думаю, немало седых волос себе заработал. — я тоже смог расслабиться.

— К войскам, государь?

— Поехали, Светлейший, посмотрим на наших чудо-богатырей! — с Суворовым я давно нашёл общий язык и близко сошёлся.

Генералиссимус был человеком чудаковатым, но беспредельно честным и верным. Поняв, что он не просто находится у меня в доверии, а стал моим соратником и другом, старый вояка перестал беспрестанно насмехаться и издеваться надо всеми окружающими. Его твёрдую руку ощутили все мои военачальники, некоторые даже, например, Меллер, ушли на гражданскую службу, ревнуя к новому могуществу Суворова. Светлейший князь Адрианопольский смог продолжить необходимые перемены в армии, улучшать её тактику и методы обучения, использовать новые виды оружия.

Мы вместе с ним проезжали мимо рядов солдат, запылённых и усталых после многочасовых передвижений по пыльным полям, но довольных и ещё явно могущих очень многое. Я махал им шляпой, они неудержимо орали русское «Ура», что ещё больше придавало величия нашей задумке. Суворов сиял, словно начищенный медный пятак, а встретивший нас Карпухин немного уступал своему начальнику.

Мы сошли с лошадей перед Суздальским гвардейским гренадерским полком, любимцами Суворова. Я, признаться, давно не стоял рядом со своими солдатами, как-то повода не было. Да, дворцовая стража, гайдуки были подле меня, но вот солдаты — их я видел в основном из седла. Теперь же, оказавшись перед рядами русских гренадер, я почувствовал даже некоторую робость — высоким ростом я никогда не отличался, но сейчас я ощущал себя настоящим карликом. Мои солдаты были поистине великанами — не менее, чем на полторы головы меня выше.

Да, они были гренадерами, а значит, набирались из самых рослых, но всё же… Мне, конечно же, попадались и более высокие люди, но сейчас я видел сотни высокорослых мужчин разом. Мой разум пришёл в ещё большее смятение, когда мы посетили ещё и Псковский пехотный полк, а уж когда добрались до Костромских егерей, то я впал поистине в глубокую задумчивость.

— Как же так, Светлейший, неужели я уменьшаюсь? Старею? — спросил я у Суворова, который в восторге от удачных манёвров даже не заметил моего беспокойства.

— Что это Вы, государь? — удивился тот, — Почему это?

— Так, вот помню в Турецкой войне я никак не был ниже пехоты… Ну, некоторые гренадеры смотрели на меня сверху вниз, но всё же… А здесь почти все выше!

Генералиссимус неприлично заржал, тотчас же смутился, смешался, принялся было виниться, но я остановил его бессмысленные словоизлияния досадливым взмахом руки.

— Объясняй давай лучше, Светлейший! Не видишь, что ли, государь сейчас гневаться начнёт! — я понял, что что-то не учёл и несколько успокоился.

— Так, государь-батюшка, уже который год рекруты всё более и более в росте прибавляют! Почти каждый год на вершок выше становятся. У нас же по военному ведомству расходы на мундиры увеличиваются каждый год, ибо сукна больше требуется. Голодать-то не голодают больше, вот и растут!

— Отлегло, Светлейший! — рассмеялся я этому открытию. Надо же, в голову не приходило, что, если людей кормить да лечить — их не только в числе больше становится, а в размерах они прибавляют, — Подожди-ка, что же выходит, они теперь и сильнее сделались?

— Не без этого, государь. В пушечную обслугу меньше людишек наряжаем — и пушки-то легче стали, да и канониры посильнее…

— Вот оно как… — я снова задумался и пробыл в своих мыслях до возвращения в лагерь, где гости предались развлечениям.

[1] Де Карвахаль Луис Фирмин Варгас-и-Брюн (1752–1794) — испанский военачальник, генерал, первый граф де ла Унион.

[2] Де ла Куэста Григорио Гарсия (1741–1811) — испанский военачальник, генерал.

[3] Лейк Джерард (1744–1808) — английский военачальник, генерал, первый виконт Лейк.

[4] Мак фон Лейберих Карл (1752–1828) — австрийский военачальник, фельдмаршал, барон.

[5] Мец — город-крепость на северо-востоке Франции на реке Мозель, столица Лотарингии.

[6] Левант — восток, от старофранцузского выражения, означавшего восход.

[7] Понант — запад, от старофранцузского выражения, означавшего заход.

[8] Нарбонн — город на юго-востоке Франции.

[9] Ней Мишель (1769–1815) — один из наиболее прославленных военачальников Франции, маршал, герцог Эльхинген и князь Московский.

[10] Дзингарелли Никколо Антонио (1752–1837) — итальянский композитор.

[11] Де Галль Жюстен Бонавентюр Морар (1741–1809) — французский военно-морской и политический деятель, адмирал, сенатор.

[12] Эльфинстон Джордж Кейт (1746–1823) — британский флотоводец, адмирал, барон, первый виконт Кейт.

[13] Джервис Джон (1735–1823) — прославленный британский флотоводец, адмирал, первый граф Сент-Винсент.

[14] Гельголанд — архипелаг на юго-востоке Северного моря.

[15] Де Трюге Лоран Жан-Франсуа (1752–1839) — французский флотоводец, администратор и дипломат, адмирал, граф.

[16] Месье — почётное наименование родного брата короля, следующего за ним по старшинству.

[17] Шёнбрунн — дворцово-парковый ансамбль, летняя резиденция Габсбургов в Вене.

[18] Сан-Суси — дворцово-парковый ансамбль, резиденция прусского короля Фридриха Великого.

[19] Фон Беллергард Генрих Йозеф Иоганн (1757–1845) — австрийский военачальник и политический деятель, фельдмаршал, граф.

[20] Фон Мелас Михаэль Фридрих Бенедикт (1729–1806) — австрийский военачальник, генерал, барон.

[21] Ютландия — полуостров, разделяющий Северное и Балтийское моря.

[22] Журдан Жан-Батист (1762–1833) — французский военачальник, маршал.

[23] Вюртемберг — немецкое герцогство в Швабии на Верхнем Рейне.