Утро нового века

Глава 19

— Мануэль, как же Вы так? — с горечью сказал Гурьев, смотря на сидевшего в его карете Годоя.

— Не было других способов, друг мой… — мрачно отвечал ему былой властелин почти всего Пиренейского полуострова, одетый сейчас в одежды, свойственные скорее какому-нибудь полунищему офицеру.

— Мою карету не станут осматривать. Я отвезу Вас к верному человеку, пересидите шум там. Чуть позже Вас доставят в Малагу[1], герцог, а оттуда в Цареград.

— Спасибо, Андрес. Я и не надеялся, что Вы сможете вытащить меня прямо из караульного помещения Эскориала[2].

— Не ожидал, что Вы умудритесь влезть в проблемы так скоро. — Гурьев проигнорировал слова Годоя, — Мануэль, ведь ещё неделю назад, я передал Вам банковских векселей на три миллиона рублей. Ужель, Вам было недостаточно?

— Мне? — криво усмехнулся впавший в немилость первый министр королевства, — Я и не пытался участвовать в разделе этой суммы. Испании нужен был этот договор, я уговаривал и Вас и короля на него несколько лет, и вот сейчас, когда от Испании требовалось так немного, чтобы получить то, о чём мечтали поколения моих соплеменников…

Королева возжелала разом заткнуть рты всем недовольным и устроить бал, равных которому не было никогда. Она не видела проблем в том, чтобы потратить эти средства на развлечения — русский царь богат и даст ещё…

— Но откуда она узнала?

— Мой секретарь, молодой негодяй, докладывал ей… Я проглядел мальчишку

— Мануэль? — в голосе русского посланника прозвучало столь искреннее удивление, что Годой не смог не рассмеяться.

— Это был мой племянник, Андрес. Я искренне думал, что уж Педро-то я могу доверять. Я столько потерял благодаря этой глупой доверчивости. Чего уж там… Я ведь уже должен был стать принцем Алгарве и войти в историю Испании…

— К чёрту Ваши слабости, герцог! — Гурьев сжал зубы в попытке сдержать свой гнев, — Деньги у королевы?

— Скорее у короля. Однако он полностью на стороне своей супруги. Моя фигура давно уже не слишком популярна среди аристократии — я же выскочка… Моя опала решит сразу две проблемы короля: покажет, что он не пойдёт против воли света, а второе — тут же найдутся деньги на большое развлечение для этого высшего общества.

— Король заботится о собственном авторитете среди аристократов?

— Заботится… В последние годы зависть грандов росла, а после поражения в войне с Францией авторитет короля сильно упал. Чума же окончательно привела к тому, что Карла и Марию-Луизу стали ненавидеть и презирать. Моя голова не раз обозначалась в качестве платы за верность монархам со стороны многих и многих высокородных. Гранды никогда не упускают возможности напоминать королю и королеве об этом. В последнее время они принялись намекать, что замена нынешнего порфироносца на инфанта была бы неплохим политическим решением.

— Так что же?

— Я надеялся на привязанность своих монархов к себе… Победа над Британией смыла бы все мои грехи, Андрес…

— Я тоже надеялся. Но, всё же, Мануэль, ты же стреляный волк! Как ты допустил?

— Мне стоило не сопротивляться воле королевы — отдать ей те деньги. Но я же обещал…

— Плохо… Что же будет дальше?

— Сейчас король получает авторитет, но одновременно он его и теряет. Карл показал, что его можно сломить. — Годой спокойно оценивал последствия собственного падения, — Праздник, конечно, порадует свет и заткнёт рты, но насколько надолго? Инфант Фернандо тоже притихнет, но лишь на время. Первая же большая проблема снова обрушит позиции короля, но вот меня на сей раз с ним рядом не будет.

— Что будет с нашим договором, Мануэль?

— Можете предложить королю ещё денег! — усмехнулся в ответ Годой, — Глядишь, хоть какая-то часть дойдёт, наконец, до флота и армии.

— Бог мой, как же устал от ваших обычаев! — Гурьев всё ещё был в ярости.

— А уж как я устал… — мрачно отозвался бывший фаворит короля, — Ну хоть теперь-то вся эта безумная пляска закончится.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Фёдор Фёдорович, друг мой, побойся Бога! — Потёмкин страдальческие сжимал кулаки возле своих висков, — Ну, приди в себя? Ну какой монастырь?

— Господь на меня гневается! — мрачным голосом отвечал ему генерал-адмирал, — Почто мне дальше жить? Без Глаши мне жизнь не мила… Буду просить у Него милости…

— К кому милости, Фёдор? К себе?

— К Глашеньке! Душа её чистая должна на небесах быть, молить буду Господа за неё! — внезапно всхлипнул флотоводец.

— Она и так в раю! О чём ты?

— Мне без неё не жить… Она давно стала всей моей жизнью, Григорий Александрович… Секунды не было, чтобы я о ней не думал. Вот и сейчас, глаза закрою — вижу её лицо. Дышать не могу…

— Заладил! Вот ты думаешь, что мне без Катеньки легко? — Великий князь навис над моряком.

— Ты человек крепкий, Григорий Александрович… — вздохнул Ушаков.

— Крепкий! Да что ты понимаешь, дурак старый? — в сердцах махнул рукой Потёмкин.

— Я дурак? — тихо переспросил адмирал.

— Конечно, дурак! Почитай третий день то пьёшь, то молишься. — в голосе наместника отчётливо слышался гнев, — Владыку Иова прогнал, матом обложил, ирод!

— Владыку? Не помню. — ошалело помотал головой адмирал, — Как же я… Да я же…

— Он с тобой, как с человеком, пытался поговорить, а ты его сатанинским отродьем…

— Грех-то какой! — впился пальцами в лохматую нестриженую голову Ушаков.

— Вот-вот! Владыка от патриаршего посоха отказался, почти святой человек, а ты его так… Нехорошо, Фёдор Фёдорович!

— Ох! Не простит меня Владыка за такое… А без его благословения перед Богом я сам…

— Точно дурак! — теперь гнева в голосе Потёмкина не слышалось, зато преобладала горечь и усталость, — Ужель, Владыка Иов столь мелочен, чтобы обидеться на терпящего несчастья? Тем более на верного сына церкви и своего доброго друга? Болеет за тебя Владыка, Федя, болеет! По пять раз на дню справляется о тебе. Да и не пустят тебя сейчас к ним — уж больно ты нехорош во хмелю… Хотя от беседы с прежним генералом-адмиралом он точно не откажется.

— Как же я так? А?

— Вот так… Больно тебе, ведаю, но пора и меру знать. Долг тебя никуда не отпустит. Заканчивай свою боль зеленым вином заливать, Танасис твой совсем извёлся, всё боится, что дочь твоя, Евпраксия, круглой сиротой останется.

— Евпраксия? Ох! — Ушаков схватился за голову, заново разом ощущая всё, что случилось. Потеря жены, любимой, молодой, красивой его так подкосила, что он забыл о той, которая осталась как память, как след, как последнее слово его Аглаи.

— А флот? Ты думаешь, что без тебя там всё само собой идёт? Пустошкин с Сенявиным и Мышецким такую свару устроили. Думал уже Грейгу писать, чтобы он сам к нам прибыл…

— Что? Да как они… Я же наказал Пустошкину исправлять обязанности… Ну я им задам! У нас поход на носу!

— Пить ещё будешь? — Потёмкин достал пузатую тёмную бутылку с новомодной бумажной этикеткой.

— Нет! — ответ прозвучал насколько возможно твёрдо, — Прав ты, Григорий Александрович, долг зовёт, куда мне от долга бегать?

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Для меня странно, отче, что именно Вы стали главным сторонником проекта Румянцева. — я прогуливался в компании нового Патриарха и обсуждал с ним план моего постоянного посланника в Польше.

— Почему нет, государь? Боль всех, живущих в этой несчастной стране, ранит меня, ранит всю нашу церковь. Пора принести им покой. — тихо ответил мне он.

— Однако отец Платон всегда настаивал… — начал было я, но, поняв свою ошибку, слегка смешался.

— О! Государь, Вы всё ещё вспоминаете Его Святейшество… — Виссарион скупо улыбнулся, — Не огорчайтесь, я тоже скучаю по нему. Отец Платон был истинным отцом для тысяч и тысяч страждущих… Его ум и такт не будет забыт, они вошли в плоть и кровь церкви. Он мог ещё много нам передать, многому научить, многих спасти. Но… Глубины Промысла Божьего непостижимы для нас, смертных, сын мой. Теперь нам следует научиться жить без отца Платона, помня и любя его.

После скоропостижной смерти патриарха мне пришлось долго и сложно искать ему замену. Слишком много иерархов могли рассчитывать на высочайший пост уже в поистине всемирной церкви, а задачи по сведению воедино целого набора православных общин, и даже иногда не совсем чтобы по-настоящему православных, никто не отменял.

Я потерял не только друга, но ещё и верного единомышленника, которому не надо было ничего объяснять и можно было довериться безоглядно и безнадзорно. Так что, найти замену такому человеку было практически нереально. Виссарион же оказался наиболее подходящим к этой роли: родом из венгерской Словакии, не предавший свою древнюю православную веру под натиском католиков, попавший во время одной из войн в турецкий плен, ставший монахом в тогдашнем Константинополе, приехавший вместе с греческой делегацией в Россию и сделавший быструю карьеру уже у нас, прошедший много испытаний, известный теолог и оратор, он был ещё и искренне предан моему престолу, считая, что истинная вера сегодня может стать вселенской, лишь идя рука об руку с властью земной.

Виссариону приходилось непросто: он держал на коротком поводке целый сонм истовых проповедников, считавших только себя выбранными самим Творцом для объяснения Его воли, да ещё и кучу себялюбивых иерархов, которые не терпели вмешательств в зону собственных интересов, что усугублялось по-прежнему ещё сохранявшейся некоторым отличием в религиозных обрядах и порядках, принятых среди разных народов, составлявших население Русского царства, да и отличия в языках и обычаях никто не отменял.

Сейчас, когда прошло почти три месяца, я уже мог достаточно обоснованно надеяться, что выбор мой был правильным — патриарх вполне справлялся, и я начинал понемногу доверять его мнению. Однако сейчас случай был нестандартным.

— Извините меня, отец Виссарион. — я приложил руку к сердцу и немного поклонился, — Привычка. Как Вы знаете, отец Платон был моим учителем с самого детства. Боюсь, что я ещё не раз назову Вас его именем!

— Воспринимаю это как лестное слово для скромного монаха! — улыбнулся Патриарх в бороду.

— Что же, тогда будем так и считать! — на сей раз и я улыбнулся ему, — Так почему же церковь сменила своё мнение? Владыка Варшавский всегда отрицал такую возможность даже в теории.

— Отец Антоний надеялся, что покой и порядок принесут мир в сердца людей, но злоба слишком укоренилась в этой земле. Ненависть кипит в их душах, отрывает их от Бога, пусть некоторые из них и поражены тленом ереси, но они дальше от света истины, чем многие иные в других землях. Владыка устал и считает, что только воля царства нашего усмирит рознь их. Пейзане найдут умиротворение в труде и достатке, шляхта — в битве и службе, а мещане — в торговле.

Но для этого их надо включить в плоть империи, заставить напитаться соками разума и веры. Сами они не в силах сделать этого — слишком мало верных людей, слишком мало разумных.

— Вы очень поэтичны, Владыка. Однако я Вас понял. — кивнул я ему, — Сначала я даже беспокоился, что именно наши действия вызвали распад Польши, но оказалось, что самые острые противоречия не между провинциями, столь отличающимися по вере, национальному составу и способу заработка.

— Ну, разногласия-то между ними есть. — покачал головой мой собеседник.

— Есть. Но именно такие разногласия до сих пор нами отлично гасились Коронным советом, пусть избрать нового короля им было и не под силу, но всё же войны между княжествами не было. Владыка Антоний держал ситуацию под контролем… Но вот внутри провинций всё только становилось хуже.

Мы считали, что вмешиваться в отношения между сословиями нам не стоит, а их вечный конфликт только способствует массовому переселению жителей Польши в наши пенаты.

— Государь, но всё ведь именно так и было. — усмехнулся Виссарион.

— Да. И я бы, признаться, предпочёл сейчас сохранение status quo. — в ответ улыбнулся я, — Мор по всей Европе, нескончаемая война — всё это вызывает крайнее напряжение сил всей России. В такой ситуации ещё и присоединение Польши…

— Вы будто не желаете, государь, даже думать об этом. — Патриарх пристально смотрел на меня.

— Да нет. Просто это всегда не вовремя… Я планировал уже завершить войну и уменьшить военные расходы, а сейчас вся армия занята борьбой с мором и наведением порядка. Голенищев-Кутузов мечется по Польше, пытаясь гасить волнения, но они слишком уж непредсказуемы и нелогичны. В Варшаве чумной бунт: католики упрекают православных, в Кракове ровно наоборот — православные убивают католиков, обвиняя их в нарушении карантина; в Данциге и православные и католические крестьяне дружно режут лютеран, слишком уж увлёкшихся обманом в торговле. В каждой деревне сосед душит соседа…

Боунапарт разрывается, наводя порядок в Италии, Австрии и Венгрии. Светлейший князь Константинопольский просит новые силы, ибо датчане слишком уж много пытаются сожрать и давятся этим — вон в Копенгагене уже по несколько сотен человек умирают каждый день.

— Земли, которые вошли в состав России, такого на себе не испытывают, порядок там непоколебим, даже карантины почти не вводятся. Владыка Антоний считает, что польские крестьяне воспримут присоединение к царству как избавление от всех своих проблем и даже помогут нашим войскам, а это серьёзно всё упростит. — спокойно сказал Патриарх.

— Ну, положим, Румянцев обещает поддержку своему проекту и среди части шляхты, и даже некоторых мещан Пруссии. Однако для самого малого сохранения их лояльности нам предстоят огромные усилия и расходы, а уж борьба с противниками такой идеи грозит вылиться в новую войну.

— Небольшую. Владыка Антоний уверил меня в этом, и, если бы не острая необходимость находиться сейчас в польских землях, он смог бы лично доложить Вам, государь, свои резоны. — Виссарион был убеждён в правоте митрополита Варшавского.

— Да, я знаком и с мнением Владыки… Забавно, что проект поддерживают очень многие мои советники… Только Обресков сомневается, что это пойдёт нам на пользу в свете грядущих переговоров с немецкими князьями, да и то… Скажите, отче, — я слегка сменил тему, — Владыка Платон в своё время не раз указывал мне на проблемы с римской курией. Ужель они сейчас более благосклонны к лишению польских доходов?

— Их беспокоят не только доходы, государь — не сто́ит расценивать католиков как исключительно негодяев и стяжателей. Но сейчас им слишком сложно — имеется желание Моро выбрать верного ему Папу, чему весьма не рады в Италии. — Виссарион с хитрым видом соединил пальцы, — Мне кажется, что именно эта проблема поможет нам найти с ними общий язык.

— Обресков знает о Ваших мыслях, отче?

— Не считаю возможным обсуждать такие вещи вне церкви за Вашей спиной, государь! — твёрдо ответил мне собеседник.

— Я рад, что Вы придерживаетесь таких принципов, Ваше Святейшество!

— Я уже говорил Вам, государь, что только так мы сможем привести мир в лоно истинной церкви Христовой. — склонил голову Виссарион.

— Хорошо, Владыка. — я церемонно ответил тем же своему Патриарху.

— Так я могу рассчитывать, что Вы утвердите проект Румянцева, государь? — глава церкви был очень настойчив.

— Я буду думать, отче. — я постарался не показать своего раздражения.

— Могу я предположить, что недостаток финансов в казне является важным препятствием для Вашего согласия, государь? — выдохнул Виссарион, крепко сжимая свой посох.

— Можете, отче. — кивнул я, — Нам приходится откладывать строительство мостов, каналов, дорог, что меня весьма раздражает. А даже по первым прикидкам на умиротворение Польши по этому проекту нам потребуется очень существенные суммы, причём в весьма небольшие сроки — промедление может подорвать доверие верных нам поляков к нашему царству.

— Тогда я готов предложить Вам, государь, помощь церкви в данном вопросе. — мне показалось, что Патриарх сейчас сломает свой скипетр, так он вцепился в него.

— Вы смогли уговорить иерархов поддержать такое? И даже Митрополита Ефрема? — искренне удивился я.

— Вы его неправильно оцениваете, государь. — мягко улыбнулся Виссарион, — Владыка Ефрем алчен лишь для дела церкви, он готов умереть ради укрепления Православия. Будет ли он так держаться за злато, если на кону такое усиление истинной веры?

— Вы очень убедительны, отче! — теперь моя улыбка была широкой и открытой, — Хорошо, я распоряжусь, чтобы Земский приказ сделал все необходимые расчёты.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Я обманул Патриарха? Нет, нельзя так сказать, нельзя! Но всё же… Я терпеть не могу всяческих эвфемизмов, вроде использовал или ввёл в заблуждение. Себе уж точно врать не стоит — прямой путь к тому, чтобы потерять ориентиры в этом безумном мире. Стать эдаким фараоном, живым Богом, я точно не хотел. Так что, с собой-то надо быть честным. Мой исповедник, отец Мартын, в этом со мной полностью согласен.

Откуда у меня такие мысли, вообще? Вот с Платоном я бы точно даже и не занимался этими играми — просто сказал бы ему как есть, а вот с Виссарионом это не пройдёт. Платон был моим другом, учителем, соратником, с ним было просто, а Виссарион, он другой. Но я сам искал такого, могущего повести за собой в вере, но преданного государству, послушного, но умеренно, яркого, но не самовлюблённого.

Я добился его избрания Патриархом, где-то лестью, где-то угрозами, где-то посулами, мне пришлось даже убить нескольких особо несговорчивых иерархов — я заплачу за это там, за гранью. Однако я уверен, что именно такой лидер сейчас нужен церкви. Её надо очищать от грязи, которую затягивало из мира — люди несовершенны, а церковь лишь отражает это. Одновременно церковь должна принимать в себя всё новых и новых прихожан, при этом выигрывая перед традиционными верованиями, для чего нужен умелый администратор.

Эх, мысли! Так обманул я его или нет? Я ведь хотел получить эти деньги! Польшу уже надо было присоединять — слишком уж далеко всё зашло. Порядок более или менее удавалось удерживать лишь в Малопольше, а в других провинциях царил полный хаос. При этом часть бунтовщиков прямо требовала присоединения. Крестьяне мечтали о лучшей доле, о царских подарках, жирных землях и низких налогах, а большинство безземельной шляхты хотело получить доступ к поместьям, деньгам, перспективам. Князь Малопольский прямо просил меня принять его удел в моё подданство, рассчитывая на карьеру в русской администрации.

Наступило самое время для присоединения. Даже Европа бы не заметила этого, больше обращая внимание на аппетиты Дании или Франции. Однако для такого нужны были серьёзные средства, что сейчас было затруднительно. Я проводил совещания со своими казначеями уже каждый день, чтобы найти деньги на войну и на разные замыслы, придерживал многие очень перспективные проекты, откладывал полное освоение Валахии и Славонии, мы даже существенно снизили поддержку переселенцам — они уже и сами могут себя обеспечить.

В таком положении найти деньги на польский проект было уж слишком сложно. Но и отказываться от него сейчас было просто безумием — ситуация уже явно перезрела и дальше могло стать только хуже. У меня было два пути получения необходимых средств, но вот давить на купечество мне не хотелось совершенно, и вариант с церковью мне казался предпочтительным.

Денег там накопилось довольно много: за последний год в связи с болезнью Платона и выборами нового Патриарха больших проектов не затевалось, изъять их было бы правильным. Но требовалось сделать это так, чтобы моё влияние на этот процесс не было заметным — не сто́ит злить церковных иерархов, прямо демонстрируя, что государство может ограбить их в любой момент.

Надо было уговорить Виссариона, заставить его принять проект как свой, чтобы именно патриарх убеждал епископов, да и моих чиновников, и ни у кого не возникло даже сомнения, что церковь всё сделала сама. Круг посвящённых был очень мал: Владыка Лука, бывший одним из ближайших помощников покойного Платона, руководивший у него эдаким отделом кадров, мой духовник, отец Ювеналий, мимо которого такая игра не могла пройти просто по определению, да моя жена, Ася, помогавшая мне. Ещё догадаться обо всём мог секретарь митрополита Варшавского, Галактион, но сей хитрый грек давно сотрудничал с моими тайными службами и хорошо умел держать язык за зубами.

Виссарион хотел стать настоящим Патриархом, вести за собой паству, для чего ему требовалось одержать победу в чём-то значительном, и польский проект очень подходил для этого.

Вот это можно было считать обманом? Отец Ювеналий сомневался, Ася же твердила, что такое никак обманом быть не может, коли выбор делал сам Виссарион. Я же позволял себе только размышлять об этом — строить из себя святого я точно не собирался, признаться Виссариону сейчас было слишком опасно и для проекта, и для дальнейших взаимоотношений… М-да, похоже, это станет очередной моей тайной, за которую мне придётся расплачиваться уже за краем…

Я думал. Наслаждался пряным запахом мокрых листьев, растворённом в густом, словно вино, воздухе парка, нежно-темнеющим небом, удобной, слегка пружинящей под ногами дорожкой, покоем, позволяющим размышлять, копаться в себе и других. При том я поймал себя на мысли, что этой прогулкой, этим сеансом самоанализа, просто откладываю беседу с Асей: моим другом, моей помощницей, моей любимой.

Её батюшка, король Испании Карл сделал очень большую глупость, за которую пришлось расплачиваться флоту во главе с адмиралом Гравиной[3]. Именно этот моряк вёз тогда ещё мою невесту к русским берегам, Ася испытывала к церемонному гранду тёплые чувства. Она как-то раз упомянула, что лучше бы именно этот потомок нормандских пиратов был бы её отцом, чем высокомерный и неумный Карл Бурбон…

Король, в отсутствии Годоя, годами направлявшего его политику, а теперь сидевшего подле Потёмкина и не находящего в себе силы выбрать какой-либо из предложенных ему вариантов будущего, решил, что его позиции в обществе снова слабнут, а для повышения авторитета ему требуется только небольшая военная победа. Позабыв о крайне неудачном опыте войны с Францией, когда его государство было спасено исключительно усилиями России, Карл принял решение самостоятельно ударить по Британии.

Бурбон без каких-либо консультаций и переговоров определил, что все слова Годоя о неготовности армии и флота были вызваны исключительно желанием бывшего Первого министра украсть больше денег из казны. Поэтому-то мой тесть потребовал от командующего флотом, адмирала Гравины, атаковать силы Джервиса, бодро осваивавшие Порт-Магон[4] на Менорке. Тот попытался было спорить с монархом, но получил категорический приказ, который не мог отвергнуть.

Вовремя узнать об этом и повлиять на мнение короля мои агенты не смогли, а адмирал решил выполнить свой долг любой ценой. Эскадра покинула Кадикс, начитывая в составе всего восемнадцать кораблей — всё, что было способно выйти в море. Только чудо могло помочь Гравине одолеть почти тридцать линейных кораблей британцев, но он был неплохим флотоводцем и рассчитывал подкараулить какую-то часть английского флота, в бою с которой либо победить, либо умереть с честью.

Однако же чуда не случилось, напротив, сама природа была на стороне счастливчика Джервиса — шторм, пусть и небольшой, но достаточный для сильно изношенных кораблей пиренейского королевства с неполными экипажами, страшно ударил по эскадре Гравины. После бури испанский адмирал смог собрать только двенадцать вымпелов, а Джервис был тут как тут, причём во всей своей мощи и почти не пострадавший от непогоды.

От окончательного уничтожения испанцев спасла только воля их адмирала — Гравина лично возглавил арьергард и защищал свои бегущие суда до последнего. Он погиб в сражении с Джервисом. Пусть ведо́мые им три корабля и были потоплены врагом, но остальные смогли уйти. Потом англичане захватили главный трофей этого удачного дня — красавец Сан-Эрменегильдо, который, серьёзно повреждённый штормом, не смог найти флот Гравины и попался на пути победоносной эскадры врага.

Это поражение было трагической глупостью, но теперь у нас не было союзного флота, на который мы рассчитывали, а у Аси погиб близкий человек… Я боялся рассказать ей об этом. Она будет плакать, ей будет плохо… Но я ведь должен, нет?

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Я требую, чтобы Россия немедленно вмешалась и поставила на место этого негодяя! — король Испании Карл отличался редкой спесью и полным отсутствием ума, что он с успехом демонстрировал сейчас, крича на русского посланника Гурьева, будучи одетым в простое офицерское платье, находясь под защитой лишь трёх телохранителей и прибыв в неопрятный городок Фуэнлабрада на простой карете, запряжённой всего-то двумя лошадьми.

— Ваше Величество, — стараясь сохранять спокойствие, проговорил дипломат, — Каким образом я должен это сделать? Вы же сами выслали меня из Испании…

— Молчать! — взвизгнул монарх, — Вы помогали этому подлому лжецу Годою бежать!

— Не спорю, однако в результате этого меня не было в Мадриде, и я не понимаю до конца…

— Что Вам непонятно?

— Не кричите, пожалуйста, Ваше Величество. — мягко сказал Гурьев, — Я, конечно же, проинформирован, что после гибели адмирала Гравины Ваша популярность в Испании пала так низко, и Ваш наследник…

— Да! Этот изменник должен быть немедленно арестован и предан моему суду! Он хотел свергнуть меня! Своего короля и отца! Он не достоин трона!

— Не сомневаюсь, Ваше Величество, но всё же объявлять об этом, не имея поддержки в армии, было несколько опрометчиво…

— Да, я не ожидал, что это вызовет… — король слегка смутился и никак не мог подобрать слова.

— Мятеж гарнизона. — подсказал ему Гурьев, не дрогнув бровью.

— Да! Мятеж! — обрадовался король, — Мой дорогой зять непременно поможет мне решить эту маленькую проблему!

— Конечно, поможет. — кивнул русский посол, — Но после поражения Вашего флота Испания почти изолирована с моря. Для высадки нам понадобится сначала победить англичан… Это займёт время.

— Время? — растерянно проговорил Карл, — Но как же мне быть? Мой недостойный сын почти схватил меня, мне пришлось бежать, у меня нет даже достойной охраны…

— Из того, что я знаю, Ваше Величество, против Вас выступила гвардия. Возвращаться сейчас в столицу нет смысла — там все на стороне инфанта. Насколько я слышал, даже Её Величество королева Мария Луиза…

— Я не виню её — Фердинанд не тронет свою мать. — грустно проговорил король.

— Вам надо укрыться среди своих сторонников, Ваше Величество.

— Сторонников? Если бы я имел их, то стал бы я искать Вас? Мне нужна помощь!

— К моему горю я не имею возможности Вам сию минуту помочь. Вы сами изгнали меня, и я сейчас налегке… Хотя… — посланник покачал головой, — Вроде бы адмирал Чурукка[5] не поддержал мятеж, настаивая на верности монарху, Ваше Величество.

— Чурукка? Но как я попаду в Кадис? — король развёл руками, показывая свою слабость, — Меня ищут, мятежники повсюду, мои охранники малочисленны, и у них нет денег…

— Хорошо, Ваше Величество. Я отдам Вам свою карету — гербы русского посланника Вас вполне защитят, также мой дворецкий присоединится к Вашему конвою. Мой Хуан отлично умеет выкручиваться в сложных ситуациях — можете довериться ему полностью, он верен мне. Только прошу, делайте всё, что он скажет!

— Он сможет доставить меня к Чурукке? — надежда засветилась на лице короля.

— Если не Хуан, то никто не сможет этого сделать. — улыбнулся Гурьев.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Мы не прикладывали к этому руку? — я устало потёр лоб.

— Государь! — с шутливым упрёком отозвался Сидоров.

— Ерёма! Мы говорим о моём тесте! — мне вовсе не было смешно.

— Я понимаю, государь. — поклонился разведчик, — Однако, Богом клянусь, мы даже ничего толком не успели предпринять. Ждали, когда Гурьев примирит короля с дофином.

— Дождались… Прибавит это нам головной боли…

— Кто бы знал, что граф Монтихо кинется к Кадиксу.

— Могли бы и просчитать. Как я понимаю, граф тот ещё авантюрист, один из главных организаторов мятежа, и он-то точно не принц Фердинанд или принц Антуан[6] — ему бы непременно голову отрубили, если бы Карл победил.

— Да он далеко ещё был! Ваш тесть запаниковал. — развёл руками Сидоров.

— Вот здесь можно было всё предвидеть заранее. Чурукка и так весь измучен, надо было короля-то успокаивать.

— Как? Государь, мы же и так Мазурского собирались к нему отправить. Ну не мог же Гурьев разорваться?

— М-да… Ладно, что получилось, то и получилось. — вздохнул я, — Куда он плывёт?

— В Буэнос-Айрес. Слишком уж удачно вышло бегство Жуана Португальского…

— Угу… Что же, тогда Мазурского туда и направим — там Чичагов, бедняга, уже почти с ума сошёл. Полгода сидит в этом порту и никак не может закончить ремонт, всё пишет, помощи просит. Вот ещё и моего тестя он точно не выдержит. Ох, ладно, ты подожди пока, Ерёма, в приёмной, сейчас Обресков прибудет — поговорим ещё…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Кардинал, я прибыл к Вам как регенту Неаполитанского королевства и, что даже более важно, наместнику Папы в Риме. — Самарин опёрся на трость и пристально посмотрел в глаза Руффо.

— И о чём же хочет со мной поговорить русский царь? — в голосе кардинала звучала явная усмешка, — Его интересует урожай сорта Фалангина[7] в окрестностях Беневенто?

— Что Вы, Ваше Высокопреосвященство, Государю больше по вкусу Греко ди Туфо[8] со склонов Везувия, — с абсолютным равнодушием на лице проговорил русский посланник, — ну, или, Альянико дель Вультуре[9] из Ачеренцы.

— Что же, по поводу вин мы с Вашим Государем не сходимся! — хихикнул регент, — Надеюсь, это единственная наша проблема.

— Сомневаюсь, Ваше Высокопреосвященство, однако рассчитываю, что вместе мы можем решить все вопросы.

— Также уповаю на это. — кивнул кардинал, — Не скрою, я благодарен царю Павлу за помощь, оказанную им. Теперь настало время платить по счетам?

— Нет. Так вопрос не стоит, Ваше Высокопреосвященство. — русский посланник с улыбкой поклонился, — Я рассчитываю, что мы сможем найти взаимоприемлемые варианты нашего будущего.

— То есть, дальнейшая помощь от русского царства будет поставлена в зависимость от соглашений, которые Вы собираетесь мне предложить? — Руффо прищурил левый глаз.

— Вы очень проницательны, Ваше Высокопреосвященство. — улыбка Самарина была так широка, словно он собирался проглотить собеседника.

— Что Вам угодно? — коротко и мрачно спросил кардинал.

— Первый вопрос, который нам предстоит обсудить, — русский дипломат снова крепко сжал набалдашник своей трости, — это выборы нового Папы.

— Нового Папы? — удивился Руффо, — Но, насколько мне известно…

— Вам известно далеко не всё, Ваше Высокопреосвященство. По нашим сведениям, Папа Климент шесть дней назад умер в результате апоплексического удара. Факт его смерти пока не разглашаются французами. Выборы пройдут в Авиньоне, когда это будет угодно Моро.

— Точнее, Талейрану… — задумчиво сказал неаполитанец, — Кого французы хотят видеть новым Папой?

— Кардинала Мори. — ответил Самарин, — Это пока неточно, но именно он наиболее вероятная фигура.

— И что Вы хотите? Убедить меня поддержать его?

— А если Папой станете Вы, Ваше Высокопреосвященство? — ответил вопросом на вопрос русский посланник.

— Я? — показно удивился Руффо.

— Вы, Ваше Высокопреосвященство. Вы итальянец, спаситель Рима, прекрасный администратор, известный теолог. — начал загибать пальцы Самарин.

— Не будем притворяться, друг мой! — прервал его взмахом руки регент Неаполя, — Вы предлагаете мне понтификат, при этом давите на меня… Как это у вас, у русских: кнут и пряник, да? Что Вы хотите?

— Нам нужно понимание по вопросу Польши. — развёл руки в стороны дипломат.

— Польши? Ага… Вы забираете её?

— Да. — пожевал губами Самарин, — Но ссорится по этому поводу с кем бы то ни было нам совершенно неинтересно.

— Неужели Вы предлагаете мне предать сотни тысяч католиков ради тиары? — тон кардинала был скорее вопросительным, чем возмущённым.

— Нет. — мотнул головой дипломат, — Предавать католиков вовсе не входит в наши намерения. Мы просим лишь не препятствовать изменениям положения этих земель. К тому же речь идёт не о простом предложении Вам получить нашу поддержку на конклаве. Мы предлагаем Вам предотвратить переход всей Римской церкви под управление Франции.

— Сложный выбор… Но, это не единственное, что Вы собираетесь со мной обсудить. — утвердительно проговорил Руффо, — Говорите дальше.

— Что же… Нас волнует судьба Неаполя. Будучи регентом королевства, Вы не сможете претендовать на понтификат — все будут против. Слишком большая мощь, слишком большие противоречия между народами. Нет, Вам придётся сложить с себя эти полномочия, кардинал.

— Ясно… — неаполитанец встал и подошёл к окну, повернувшись спиной к гостю, — Кого же Вы видите королём? Царь Павел желает пристроить очередного любимчика?

— Ваше Высокопреосвященство… — насмешливо-возмущённо прогнусавил русский, — Мы хотя бы раз вели с Вами себя столь грубо? К чему такая реакция?

— Мне претит, что я предаю свою веру ради власти…

— Ерунда! Ваше Высокопреосвященство, я не предлагаю Вам предавать, я лишь прошу Вас принять, что времена меняются, и католическая церковь не должна остаться в прошлом. Мы не можем стать врагами, пусть такое бывало раньше, но сейчас в наших силах всё изменить.

— Вы желаете иметь противовес Франции? Священной Римской Империи больше нет, и Россия собирается поднять значение Папского престола?

— Не сомневался в Вашей проницательности! — усмехнулся Самарин.

— Кого Вы желаете видеть на престоле Неаполя? — Руффо резко повернулся к собеседнику.

— Принцесса Кристина очень популярна в городе…

— Она русская! Она православная! — возмущённо всплеснул руками кардинал.

— Религия — дело наживное. Ещё Генрих Наваррский сказал, что Париж стоит мессы. Неужели Неаполь не стоит? К тому же, Кристина — неаполитанка, это её муж — русский. — сплёл пальцы посланник.

— А их дети?

— Позвольте им самим решить этот вопрос. Когда вырастут, конечно. Такой вариант на сегодняшний момент избавит королевство от вассального соглашения.

— М-да, мне бы хотелось избежать такого… Но всё же…

— Вы знаете лучший вариант? Испанские Бурбоны порядочно раздражены потерей столь значимого владения своей династии, у вас будет множество врагов…

— Да, Вы умело играете со мной. Я люблю Неаполь, церковь, и Вы…

— Я обманываю Вас, Ваше Высокопреосвященство? Заставляю Вас совершать преступления против Вашей совести?

— Нет, Вы просто тыкаете меня носом в мои проблемы! — грустно сказал Руффо и присел за свой стол.

— Что Вы? Я ещё и предлагаю Вам их решение.

— Что же… Я буду думать.

— Я буду ждать! — поклонился ему Самарин.

[1] Малага — город-порт на юге Испании.

[2] Эскориал — монастырь и резиденция испанских королей.

[3] Гравина Федерико Карлос (1756–1806) — испанский флотоводец, адмирал. Погиб в Трафальгарском сражении.

[4] Порт-Магон (Маон) — город-порт на острове Менорка, Балеарский архипелаг.

[5] Де Чурукка и Элорса Косме Дамиан (1761–1805) — испанский учёный и флотоводец, адмирал. Погиб в Трафальгарском сражении.

[6] Антонио Паскуаль Франсиско Хавьер Хуан Непомусено Анхель Раймундо Сильвестре де Бурбон (1755–1817) — испанский принц, брат короля Карла IV и дядя короля Фердинанда VII.

[7] Фалангина — древний сорт белого винного винограда, произрастающего в регионе Кампания.

[8] Греко ди Туфо — древний сорт белого винного винограда, произрастающего в регионе Кампания.

[9] Альянико дель Вультуре — древний сорт чёрного винного винограда, произрастающего в регионе Кампания и Базиликата.