Военный инженер Ермака. Книга 2

Глава 12

…Ночью меня не давала покоя странная мысль — а что, если не ограничиться арбалетами с «английским воротом»? Что, если сделать оружие куда более мощное (хотя и куда более сложное и капризное)?

Как странно устроен человек. Все ему мало! Начинает фантазировать на ровном месте. Тут бы «английский ворот» осилить! Вращающиеся рукоятки — это, наверное, даже сложнее, чем пушки из железных пластин. Но, тем не менее…

Арбалеты с «английским воротом», несмотря на свою страшную силу, не самые мощные в истории. Сумрачный немецкий гений додумался до куда более жуткой натягивающей стрелу конструкции — так называемого «немецкого ворота», «кранекина», «журавля».

«Английский ворот», или «винласс» — является конструкцией с двумя ручками, которые, вращаясь, наматывают веревки, подтягивая тетиву для заряжания стрелы. Эдакое веретено (грубо сказано, неточно, но тем не менее).

А это…

Арбалет с немецким воротом — страшная штука с чрезвычайно высоким усилием натяжения, использующее сложный зубчатый редукторный механизм для взведения тетивы.

Ложе — вполне обычное, не слишком отличающееся от арбалетов других конструкций. Как говорится, лишь бы прочно было! Длиной где-то с метр, может, больше, может, немного меньше. Из сосны его делать не стоит. Ясень, береза, что-то такое.

Плечи арбалета, то есть его упругие элементы, из стали, хотя теоретически можно попробовать и рог (не уверен, что получится, но об этом позже). Размах плечей — до метра (возможно меньше, сантиметров шестьдесят).

А теперь — барабанная дробь! — главное!

Усилие натяжения в таких арбалетах может доходить от четырехсот до восьмисот килограмм! Можно и больше, в тонну и даже в тонну двести, но тогда появляются жуткие нагрузки на металл, а на плечи надо наносить кожаные демпферы, чтобы уменьшить вибрации при выстреле.

Для сравнения, напоминаю — мощность арбалета с рычагом — «козьей ногой», который я сделал сразу после появления в отряде, и который так хорошо себя зарекомендовал — двести килограмм. Скорострельного многозарядника «русского чо ко ну» (ну или средневекового «автомата Калашникова, ха) все с той же 'козьей ногой», который планируется запустить в массовое производство — сто пятьдесят килограмм. Арбалета с «английским воротом», болт из которого не пробьет разве что броню танка — до пятисот, а этот монстр — почти вдвое больше.

Вот так-то!

Если сравнивать с пищалью, болт из такого арбалета за счет своей остроты в большинстве случаев обладает даже большей пробиваемостью, если удар не произойдет по металлу под слишком большим углом, что приведет к «соскальзыванию» и рикошету.

Тетива от таких нагрузок, конечно, изнашивается быстро.

Кранекин, редукторный ворот, прикрепляемый на арбалет, состоял из корпуса, вращающейся рукоятки, системы шестерён, храповика и зубчатой тяги или крюков, которые зацеплялись за тетиву. Перед натяжением механизм устанавливался на арбалет, а после — снимался, после чего можно было стрелять.

Масса арбалета — от пяти до восьми килограммов. Сам кранекин весил от полутора до двух с половиной килограммов, так что общий вес нередко превышал одиннадцать килограммов.

Перезарядка занимала не менее сорока секунд, а в боевых условиях — ещё дольше. Скорострельность была крайне низкой: один выстрел в минуту, в лучшем случае — два. Боевой болт весил от шестидесяти до ста двадцати граммов, а то и больше. Скорость полёта болта составляла порядка шестидесяти-восьмидесяти метров в секунду.

Прицельная дальность составляла от шестидесяти до ста метров, в зависимости от погодных условий и типа болта. Максимальная дальность — до трех сотен метров, но точная стрельба на таких расстояниях была очень затруднительна.

В общем, мощность колоссальна. Может поражать цели в доспехах, не требует пороха и надёжен в дождь и сырость. Благодаря высокой точности и отсутствию отдачи, стрелок мог тщательно прицелиться.

Однако недостатки у него тоже были. Главный — это чрезвычайно низкая скорострельность, делающая его непригодным для манёвренного боя. Конструкция была громоздкой и тяжёлой, использовать её «с рук» было невозможно — требовался упор или специальная подставка. Сам кранекин был сложным механизмом, чувствительным к загрязнениям, влаге и морозу. При повреждении или износе зубьев он становился непригодным к использованию, а ремонт требовал высокой квалификации. Производство таких арбалетов — штука очень трудоёмкая.

Стоит ли вообще за него браться?

Все придется делать вручную. Пробойниками, зубилами, и прочим. Почти что на глаз. Но… попробую. Смелость города берет. Или, в нашем случае, обороняет. Да и жить так интересней — ставить перед собой сложные цели и задачи.

Итого — решено. Десяток за полгода нужно будет все-таки сообразить. Наиболее сложное буду делать сам, остальное кому-нибудь поручу.

Помимо прочего, у такого жуткого оружия есть еще и психологическая составляющая. Когда знаешь, что у тебя есть то, что способно потрясти врага — это повышает боевой дух.

Таким образом, к весеннему отражению штурма у нас должно быть штук двести многозарядников, двадцать арбалетов с английским воротом, и десяток «кранекинов»

Река была черная, как деготь. Луна пряталась за облаками, и света от нее почти не было. Лодка скользила бесшумно — весла обмотали тряпками, ключины смазали салом. Шесть человек сидели, сгорбившись, стараясь лишний раз не шевелиться.

Елисей Скрыпник находился на корме. Он знал эти места, как свои пять пальцев — не раз и не два ходил по реке с казаками Ермака. Теперь он плыл обратно, но уже совсем с другими целями. Перед ним сидели пятеро головорезов Анисима.

Прохор Колотухин, которого за глаза звали Тюленем, замер посередине лодки. Широкая, как дверной проем, даже в темноте его фигура казалась совершенно чудовищной. Весло в его руках выглядело игрушкой.

— Далеко еще? — спросил, дергая щекой, Митка Салтыков по прозвищу Бритва.

— Далеко, если по ночам идти, а днем прятаться. — тихо ответил Елисей. — Если и по свету будем плыть — гораздо ближе, но опасно.

С каждым днем заметно холодало. Осенние ночи на реке выдавались промозглые, сырость забиралась под одежду, леденила кости. От воды поднимался туман и белесыми клочьями полз по черной поверхности.

Косоглазый Харитон Бессонов повернул голову. Один глаз смотрел на Елисея, другой куда-то вбок.

— Смотри, есаул, если что не так пойдет…

— Бывший есаул, — поправил его Елисей. — И все пойдут как надо.

Савва Губарев в своей драной рясе продолжал беззвучно бормотать себе под нос молитвы.

Вдруг раздался всплеск. Громкий, тяжелый, словно в воду уронили бревно. Или в нее рухнуло что-то живое, огромное. Все замерли. По воде пошли волны, лодку закачало.

— Что это было? — выдохнул Митка, вцепившись в борт.

— Рыба, — буркнула Елисей, хотя сам не был уверен. Слишком жутко для рыбы.

— Рыба? — сумасшедший Савва вдруг перестал бормотать. — Это не рыба. Это водяной дух. Он знает, что мы задумали.

— Заткнись, монах, — прошипел Харитон. — Какие духи? Осетр, может, или сом большой.

Но все сильно напряглись. В темноте, на черной воде любой звук казался зловещим. Снова плеснуло, пусть и не так и сильно, и в отдалении. Что-то большое двигалось в темноте.

— Грести тише, — скомандовал Прохор. — Не шуметь. И помалкивать.

Елисей чувствовал, как внутри у него все сжималось. Эти пятеро пугали его не меньше, чем неведомое существо в реке. Каждый из них был готов убить его при первом же подозрении.

К рассвету добрались до излучины, где берег порос ивняком. Елисей направил лодку в заросли. Ветки царапали по бортам и шуршали.

— Здесь встанем, — командовал он. — Вытаскивайте.

Вшестером вытянули лодку на берег, завели глубже в кусты. Митка нарезал ножом веток и засыпал борт. Савва, продолжая бормотать свои молитвы, принес большую охапку травы и положил ее к лежащему на земле носу лодки, сделав его невидимым даже вблизи.

— Костра не разводить, — предупредил Елисей. — Есть будем холодное. Спать придется по очереди.

— Татары могут появиться? — спросил Тюлень, усевшись на землю.

— Могут. Лучше сидеть в кустах и помалкивать.

Они достали из мешков сухари, вяленое мясо и начали жевать. Утренний холод пробирал до костей. Без огня согреться было нечем.

День тянулся медленно. Пятеро спали, один караулил. Комары ели немилосердно, но огонь разводить нельзя — дым выдаст их издалека.

Ближе к полудню Левонтий, который сидел на страже, прошипел:

— Тихо! Тихо!

Все мгновенно упали на траву. Елисей осторожно приподнял голову. По дороге ехали всадники. Много, человек тридцать или больше. Татары. Кони фыркали, оружие позвякивало. Один из всадников остановился прямо напротив их укрытия, глядя через реку.

Елисей почувствовал, как Митка схватился за нож. Прижал его руку к земле — не дергайся, дурак. Татарин постоял, развернул коня, поехал дальше. За ним последовали и остальные.

Они подождали еще с час.

— Пронесло, — выдохнул Харитон. Его глаз дрожал.

Следующей ночью путь продолжился. Плыли в кромешной тьме — луна так и не показывалась из-за туч. Ориентироваться можно было лишь по редким звездам в разрывах облаков.

Снова был жуткий всплеск, на этот раз совсем близко. Лодку качало так, что вода плеснула через борт.

— Господи, спаси и сохрани, — забормотал Савва. — Защити рабов твоих от нечистой силы…

— Да что же это такое? — Митка вцепился в весло побелевшими костяшками пальцев.

Елисей молчал, глядя в черную воду. Старики Кашлыке говорили, что с в этих реках плавают огромные осетры, намного больше лодок, и такие сомы такие, что телёнка утянут на глубину. Но это была не рыба. Что-то другое, древнее, страшное.

Затем пошел дождь и холод усилился. Все стали нервничать еще больше.

Митка не выдержал:

— Слушай, а как ты узнаешь, что тот, кого мы ищем, выйдет из города?

Елисей, который сейчас сидел за веслами и размеренно греб, стараясь казаться невозмутимым, ответил не обернувшись:

— Я много раз говорил, что у меня там свой человек.

— И как ты с ним свяжешься? — встрял Левонтий.

— Это мои заботы.

Прохор поднял голову:

— Нет, не так. Это и наша забота тоже. Мы головами рискуем. Анисим сказал — привезти его живым. Не привезем — он с нас спросит. А этого я хочу.

— Все будет хорошо, — упрямо повторил Елисей. — Человек надежный, он нам все скажет.

На следующий день они остановился в глухом месте, вдали от любых поселений. Елисей сказал, что пойдет на разведку — посмотреть тропы, проверить, нет ли поблизости кого.

Но на самом деле он просто захотел побыть какое-то время в одиночестве, без этой жуткой пятерки.

— Один пойдёшь? — прищурился Левонтий.

— Один. Вы тут сидите тихо.

— Смотри, — Тюлень наклонился вперед, и лодка опасно накренилась. — Ежели ты нас подставишь или сбежишь — мы тебя найдем где угодно. Поэтому даже и не думай.

— Не волнуйтесь, — скривился Елисей. — Не затем я придумал все это, чтоб сбежать.

Он ушел в лес и прошел далеко вперед вдоль реки. Вернулся вечером, усталый, но спокойный. Сказал, что дорога чистая, можно плыть дальше.

Следующая выдалась самой холодной. Непонятно, это временный заморозок или зима в этом году настанет очень рано. В воде появились первые льдинки — тонкие, прозрачные, но уже предупреждающие о том, что скоро все покроется толстым слоем снега.

Радости они не добавили. Плыли молча, каждый думал о своем. Даже Савва заткнулся и перестал бормотать.

В очередной раз Елисей пожалел, что затеял этот поход, но деваться уже было некуда. Он боялся этих людей. Боялся больше, чем татар, Ермака, больше, чем неведомого существа в реке. Если эти захотят его убить, то наверняка сделают это медленно, без спешки. Елисей спрятал в сапог нож. Решил, что если что случится, будет драться до последнего и кого-нибудь из них на тот свет точно захватит.

Лодка плыла дальше в холодную, черную ночь. Где-то далеко впереди ждал Кашлык.

… Его звали Степан Кривцов по прозвищу Молчун — за то, что говорил мало, хотя обычно по делу. Лет тридцать, среднего роста, неприметный — такого в толпе не замечаешь. Обычные, русые волосы, негустая борода. Только глаза выдавали — умные, внимательные, все подмечающие.

В разведку Прохора Лиходеева он попал с начала похода. До того служил у купцов Строгановых — вел счетные книги, знал грамоту. Читал и писал не хуже дьяка. В Сибирь пошел за длинным рублем. Когда понял, что его здесь нет, хотел уйти, но потом все-таки остался. Ермак ценил грамотных, а Прохор Лиходеев — тем более. Разведчику, который умеет считать и, если надо, оставлять в укромных местах донесения, цены нет.

С Елисеем Скрыпником Степан сошелся быстро. Это произошло как-то само собой. Елисею был нужен человек, который может рассказать то, что происходит в городе, и Степану знакомство с почти что вторым человеком в отряде тоже было очень полезным. Потом, когда стало ясно, что Елисей будет возвращаться к Строгановым, Степан начал разговаривать с ним меньше, но и не избегать.

Елисей быстро понял, что Степана интересуют одни лишь деньги.

— Правильно на жизнь смотришь, — кивал Скрыпник. — Монеты — единственные, кто не обманывает. Человек сказал одно, потом другое, затем третье, а с деньгами проще. Они либо есть, либо их нет.

Перед уходом Елисей отвел его в сторону, и, оглянувшись, сказал:

— Степан, я на Русь иду. К Строгановым. Но я еще вернусь. Ты за казаком этим, за Максимом, приглядывай. Что делает, куда идет, с кем говорит. И вот что еще…

Скрыпник повел его в лесу, к старой сосне в трех верстах от города. Сосна была приметная — молния когда-то ударила и расщепила ствол, но дерево выжило.

— Сюда буду весточки класть, если что. Ты проверяй, когда в лес выходишь. Раз в несколько дней, хотя бы. Если письмо найдется — делай, что там написано. А мне ответ положили сюда же. Договорились? Если повезет, мы с тобой много денег на этом заработаем.

Степан не спрашивал, о чем он говорит. Понимал, что у Елисеи свои планы. Причем планы очень хитрые.

Первое время он проверял сосну раз в несколько дней, как и договаривались. Потом реже. Прохор Лиходеев гонял всех по лесам, высматривать татарские разъезды, и было некогда.

За Максимом наблюдателем было легко. Он целыми днями в кузницах пропадал, делал оружие, но часто выходил и в лес. Утром каждый день купался в Иртыше, а по вечерам встречался на реке с Дашей из лекарни. Степан, узнав это, только усмехался — неужели непонятно, кто куда и зачем идет.