Военный инженер Ермака. Книга 2

Глава 19

Ермак стоял молча, сжав кулаки. Лицо у него налилось кровью.

— Степан убежал… — сказал он медленно, будто не веря. — Тогда он точно предатель. А я его хорошо знал. Он в грамоте разбирался прям как писарь.

Он повернулся к Елисею, который все еще сидел, прислонясь к дереву.

— Теперь тебе будет очень плохо. Очень. Ты расскажешь всё. Где Степан? Куда он мог уйти? Ты все знаешь!

Скрыпник молчал, отвернув голову.

— Мещеряк, — сказал Ермак. — Развяжи ему ноги. Пусть встанет. Но руки остаются связанными.

Мещеряк перерезал верёвки на ногах. Елисей с трудом поднялся — ноги затекли от долгого сидения.

— Постой немного. Почувствуй, как это хорошо — стоять, — сказал Ермак ровным голосом. — Будешь молчать — начнём с пальцев на ногах. А потом буду пальцы на руках.

Елисей взглянул на него, потом на меня, на Мещеряка. Помолчал, плюнул на землю и заговорил:

— Ладно. Всё равно я уже не жилец. У разведки есть припрятанная лодка на крайний случай. Где-то неподалеку. Степан должен был взять её.

— И куда направиться?

— К нам. На остров. Должен был прийти через пару дней после того, как мы возьмём Максима. Но раз всё сорвалось… Или всё равно плывёт туда, не зная, что случилось.

Ермак повернулся к Прохору Лиходееву:

— Ты знаешь эту лодку?

— Конечно, знаю. Держали на всякий случай.

— Проверь, на месте ли. Быстро.

Прохор исчез между стволов. Я молча смотрел, как Елисей стоит, чуть покачиваясь, о чем-то думая. Жалеет, наверное, в очередной раз, что ввязался в эту авантюру.

Ермак обернулся к Мещеряку:

— Бери три струга, какие побыстрее, и догоняй. Людей чтоб достаточно было, если начнет на берегу где-то прятаться. Он на легкой лодчонке, один. Далеко не уйдёт. Попробуйте схватить его живым. Нечего ждать Прохора, и так все ясно.

Матвей прыгнул на лошадь и умчался в город.

— А если ушёл пешком? — спросил я, хотя сам в это не верил.

— Куда пешком? — покачал головой Ермак. — Здесь пешком далеко не уйдешь.

Вернулся Лиходеев, развёл руками:

— Нету лодки. Он взял её, больше некому.

Ермак кивнул.

— Да, все правильно.

Меньше чем через полчаса на реке показались три струга. Паруса подняты, по воде бьют весла. Быстро идут. Маленькой лодочке не сбежать.

— Подождем, — сказал Ермак. — Деваться все равно некуда.

Затем он пристально взглянул на Елисея.

— Чувствовал я, что ты с гнилью, но не знал, насколько…

Мы ждали. Час, другой. Солнце поднялось высоко, стало жарко. Противно звенели комары. Прохор нервничал, ходил туда-сюда, ковырял носком землю. Похоже, чувствовал вину, что недосмотрел за человеком в своем подразделении.

Еще через несколько часов показался один струг. Он плыл медленно — гребцы устали. За ним на верёвке тянули узкую лодчонку. На носу стоял казак и размахивал руками.

— Есть! Поймали!

Струг причалил к берегу. Казаки вытащили Степана. Руки у него были завязаны за спиной. Лицо бледное, но спокойное, лишь глаза суетливо смотрят на всех. Его подвели к Ермаку. Я стоял рядом и видел, как бегают у Степана глаза — от атамана к Прохору, затем на связанного Елисея и на меня.

— Где нашли его? — спросил Ермак у Мещеряка.

— В нескольких верстах отсюда. Увидел нас, попытался пристать к берегу, но не успел. Драться не стал.

Ермак повернулся к Степану:

— Что скажешь?

Степан коротко усмехнулся:

— А что говорить? Поймали — значит, так надо. Рискнул — не повезло.

— Зачем, Степан? Я тебе доверял. Прохор доверял. Почему предал?

Степан помолчал и спокойно произнёс:

— Я не предавал, Ермак Тимофеевич. Я хотел уйти отсюда живым. Здесь нас ждёт только смерть. Нас — четыреста, их — тысячи. Помощи не будет: Строгановы отвернулись, царю мы не нужны. Кучум вернётся с новым войском. Мы все тут ляжем. Елисей предложил деньги за помощь — я согласился.

— И продать своего товарища? — спросил Прохор.

— А что такого? Он бы работал на купца. Делал свои вещи. Принёс бы деньги. Жил бы в тепле, сыто. Лучше, чем здесь. И я бы получил своё. А тут что? Ждать, пока татары всех перережут?

— Без Максима мы бы не отбились от Кучума, — сказал Ермак.

— Всё равно не отобьётесь в следующий раз, — пожал плечами Степан. — Это бесполезно. Теперь их огнем не напугаешь Пороха у нас нет, а к стрелам они привыкли.

Ермак молчал, смотрел исподлобья. Потом махнул рукой:

— Хватит. В город обоих. Мещеряк, мешки на них. Не хочу, чтобы люди раньше времени пялились.

На головы Степану и Елисею натянули холщовые мешки. Посадили на лошадей. Повезли в Кашлык. У ворот караульные вытянули шеи.

— Кого везёте?

— Потом узнаете, — отрезал Ермак.

Мы въехали в город. Люди оборачивались, но мрачное лицо атамана не давало задавать вопросы.

Елисея и Степана повели в острог, а я побежал к Даше. Она сейчас наверняка была в лекарне.

Люди при виде меня расступались, смотрели удивленными глазами, не веря, что я жив. Наверное, хотели что-то узнать, но разговаривать с ними желания у меня не было.

Даша, увидев меня, будто не поверила своим глазам. Потом подошла, дотронулась до меня, будто желая окончательно убедиться, что я не привидение.

— Ты вернулся… Живой. Я думала, что больше тебя не увижу…

Мы зашли в избу,

Там Даша заплакала. Тихо, спрятав лицо у меня на груди.

— Тише, — сказал я, погладив её по волосам. — Я здесь.

— Я думала, что потеряла тебя навсегда.

— Не потеряла. Никуда я не денусь.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Мы зашли в избу. Даша села рядом, прижалась плечом.

— Расскажи всё.

Я рассказал. Про попытку похищения, про драку, про неизвестную, что спасла меня, про погоню на реке и поимку Степана. Даша слушала молча, сжимая мою ладонь.

— Кто же она? — спросила, когда я закончил. — Та, что спасла?

— Не знаю. Может, из местных. Может, вообще не отсюда. Без неё я бы не выбрался.

— Наверное, кто-то из шаманов остяков сказал ей это сделать. У них какие-то свои планы.

— Пока мы этого не узнаем. Она исчезла, как вода в песке. Ничего не сказала. Я даже не знаю, зачем она это сделала.

Даша задумчиво проговорила:

— Странно всё это. Девушка, которая убивает бандитов, плавает ночью по реке, красит лицо черной краской, как лазутчик… О таких я не слышала.

— Я тоже. Загадка.

Мы посидели молча. За окном ходил народ, слышались голоса.

— И как удивительно, — сказала Даша. — Степан оказался предателем. Ходил по городу, улыбался, но думал о своем.

— Враги всегда так делают, — пожал плечами я. — Хотят, чтоб им доверяли, чтоб ударить в спину.

— А с ними что будет? С Елисеем и Степаном?

— Сейчас будет круг. Скорее всего, ничего хорошего их не ждет.

Даша вздохнула и кивнула. Мы посидели ещё. Она не отпускала мою руку, словно я мог пропасть.

Затем я вышел на улицу, и ко мне подбежал молоденький казак.

— Люди спрашивают — кого привезли? Люди говорят, что видели Елисея Скрыпника! Правда? И Степан — не то на сторону татар переметнулся, не то еще что-то сделал?

— Ничего пока не скажу. Скоро все узнаешь, — ответил я.

Но со слухами было бороться бесполезно. Хотя Ермак приказал молчать всем, кто знал о том, что случилось, скоро весь город уже знал: скоро будет круг, на котором будут судить вернувшегося в Сибирь Елисея Скрыпника и Степана Кривцова. За то, что хотели похитить меня.

Через час ударил колокол, затем кто-то из казаков закричал на весь городок:

— На круг, братцы! Всем на круг!

Казаки бросали работу, выходили из изб, спускались со стен. Шли к площадке у острога. Именно там проводились большие собрания. Там выступал Ермак перед сражениями и после них.

Я пошёл вместе с остальными. Мне деваться некуда — без меня, к сожалению, на этом мероприятии не обойтись. Даша хотела идти со мной, но я ее отговорил.

На площади уже стояло человек триста. Становились широкими кольцами, плечом к плечу. В центре — Ермак, рядом сотники и другие руководители отряда.

Привели Елисея и Степана. Руки связаны за спиной, головы непокрыты — пусть смотрят в глаза тем, кого предали. Поставили в середину круга. Они казались спокойными. Наверное, смирились со своей судьбой.

Ермак вышел вперёд. В руке держал булаву — знак атаманской власти. Голос у него звучал тяжело.

— Братцы! Эти двое, называя себя казаками, хотели побратима продать. Похитить и отдать в руки врагу. Максима собирались увезти на Русь и сбыть какому-то купцу, как раба, чтобы он ему оружие делал, а тот продавал его и великие деньги зарабатывал. Что скажете? Как будем судить?

По кругу прошёл гул. То, что сказал Ермак, было уже всем известно, но когда об этом объявляют «официально», все равно действует очень сильно.

— Говорить будем по порядку. Сначала — Матвей.

Вперёд вышел Мещеряк. Встал лицом к кругу, коротко кивнул.

— Братья казаки, расскажу, как было. Три дня назад вечером Максим пошел в лес. Там его ждали в засаде шестеро: Елисей Скрыпник и пятеро наёмных душегубов. Схватили, связали, бросили в лодку. Понесли вниз по воде — хотели сбыть купцу.

Он помолчал, провёл взглядом по кругу, дождался тишины.

— А помогал им Степан Кривцов. Наш человек, из разведки Прохора Лиходеева. Следил за Максимом, докладывал Елисею — где ходит, когда один, с кем бывает. Благодаря ему и знали, где брать.

Из толпы гаркнули:

— Позор!

Кто-то ответил:

— Иуды!

Ещё кто-то выкрикнул:

— Как же можно было своего продать?

Мещеряк поднял руку.

— Максим смог спастись. Как — сейчас неважно. Вернулся и привёл Елисея связанным. А Степана мы сами взяли, когда он на припрятанной лодчонке шёл к сообщникам. Вот и всё дело. Максим, подтверди.

Головы повернулись ко мне. Я вздохнул и вышел вперед.

— Подтверждаю, — сказал я. — Всё так и было.

Ермак кивнул, перевёл взгляд на обвиняемых.

— Теперь слово им. Елисей, что скажешь в своё оправдание?

Скрыпник выпрямился, посмотрел по людям, будто присматривался к каждому.

— Оправдываться не буду. Да, хотел увезти Максима. Да, договорился с купцом. Считал, что поход обречён. Мы тут всё равно ляжем рано или поздно. Хотел спасти хоть что-то и кого-то. И заработать при этом — не скрою. Делайте со мной, что хотите.

— Предатель! — крикнули из задних рядов.

— Пусть так, — пожал плечами Елисей. — Называйте, как хотите. Я для себя все решил.

— Степан! — обратился Ермак к Кривцову. — Твоё слово.

Степан поднял голову. Лицо бледное, голос ровный, без надрыва.

— Братья, простите. Да, я помогал Елисею. Да, следил за Максимом. Но не со зла. Мне страшно. Мы окружены врагами. Все против нас. Пороха нет. Помощи не будет. Русь забыла нас. Я хотел уйти, пока жив. Если можете — простите.

Круг зашумел.

— Врёшь!

— Трус!

— Предателю не жить!

— Смерть изменникам!

О прощении Елисею и Степану не говорил никто.

Ермак поднял булаву. Ропот стих.

— Хватит. Выслушали обвинение, выслушали их слова. Теперь решать. Как поступим? Кто за смерть — поднимите руку.

Руки взметнулись густым лесом. Кажется, все.

— Значит, так тому и быть, — сказал Ермак. — Не место на земле иудам.

Елисей криво усмехнулся и презрительно посмотрел на толпу. Хотел что-то сказать, но передумал.

Степан опустил голову. Плечи дрогнули.

— Повесить завтра утром, после исповеди.- сказал Ермак. — На воротах острога. Чтобы все видели и помнили: так будет с каждым предателем.

Елисея и Степана увели обратно в острог. За ними последовал отец Игнатий Тихомолв.

— Теперь — за работу! — крикнул Ермак. — Только так мы победим врага.

Люди начали потихоньку расходиться. Я тоже ушел. Напряжение спало, я понял, как устал за эти дни. Толком я и не спал. Вернувшись в избу, я упал на лавку и мгновенно уснул.

… На следующее утро двое дюжих казаков взяли Елисея под руки, повели к воротам. Шел сам, гордо выпрямившись. Ещё двое — Степана. Тот шёл, спотыкаясь, ноги подкашивались.

У ворот уже приготовили верёвки: перекинули через верхнюю перекладину, свили петли.

Перед острогом стояла толпа. К ней вышел Ермак, Матвей, другие сотники.

Я, хоть и пришел, отвернулся. Не хотел смотреть. Да, предатели. Да, заслужили. Но всё равно — тяжело видеть, как вешают людей. Смерть в бою все-таки что-то другое. На лодке я бы зарезал Елисея не задумываясь. А тут…

— Не поминайте лихом, — крикнул на прощание Елисей. — Я делал то, что считал нужным.

Степан молчал. Губы шевелились беззвучно — молился, наверное.

Накинули петли. Казаки подняли Елисея и Степана, отпустили, и они повисли над землей.

Собравшаяся толпа молчала. Даже те, кто вчера кричал «смерть», притихли. Многие крестились.

Ермак подождал с полминуты и громко произнес:

— Братцы! Пусть это будет уроком. Кто товарища предаст — сам зовёт свою смерть. Мы здесь одни против всех, и выстоим, только держась друг за друга. Запомните: предательство не прощается. Никогда.

— Верно! — откликнулись из толпы.

— Правильно!

— А теперь за работу, — велел Ермак. — Тела снимите и похороните за городом. По христиански. С молитвой.

Люди постепенно стали расходиться. Я тоже ушел. Надо идти в кузню.

….Я соскучился по работе. Не так, как по Даше, но все-таки. За несколько дней без меня работа не встала, хотя некоторая потерянность ощущалась. Новые печи еще не пришли в рабочее состояние, но людей мы готовили к работе в старых кузнях, превратившихся во что-то вроде учебных классов.

Народ встретил меня очень радостно. Особенно Лапоть. Двинул меня своей лапищей по плечу, заорал:

— Я знал, что ты вернешься!

Я тоже был очень рад его видеть. Хороший он человек. Веселый и доброжелательный.

Тогда, значит, так.

Линейки я уже сделал. Часть из них уже успели поломать, одну даже спалить о раскаленную заготовку, но другие — работают. Пока меня не было, своими силами люди сделали еще две на основании моего эталона. Я посмотрел — вроде похоже и даже очень. Глазомер у меня, похвалюсь, очень неплохой, но даже если пойдут ошибки, то они будут на всех измерительных инструментах одинаковые, поэтому на стандартизацию это не повлияет. Даже если наш миллиметр окажется в полтора настоящего, это будет означать только то, что сибирский миллиметр — самый большой в мире!

Шутка, конечно, но по сути я прав.

Оружейные мастера на Руси сейчас делают пушки кто во что горазд — со своими диаметрами стволов, из-за чего ядра к одному орудию не подходят к другому. Мы такой роскоши позволить себе не можем. У нас условия совсем экстремальные.

Что у нас теперь по программе? Надо довести систему измерений до конца. То есть, к метрам-сантиметрам добавить литры и килограммы.

Это не прихоть. Это очень важно. И к тому же, я люблю доводить работу до конца.

…Для начала, в двух словах о том, что у нас сейчас.

В шестнадцатом веке на Руси существовала собственная система мер объёма, основанная на старых традициях. И для измерения сыпучих продуктов — зерна, муки, соли, а также для жидкостей — мёда, пива, вина и масла.

Для сыпучих тел основной единицей был четверик, равный примерно двадцати шести–двадцати семи литрам. Более крупными мерами считались осьмина, составлявшая восемь четвериков, то есть около двухсот десяти литров, и хлебная четверть, равная двум осьминам, или шестнадцати четверикам, — приблизительно четырёмстам двадцати литрам. В некоторых регионах встречалась мера под названием «кади», объём которой колебался в пределах пятидесяти–шестидесяти литров. Для мелкой торговли применялись коробья и сапетки, обычно равные долям четверика.

Для жидкостей использовались другие меры. Основной была ведро, равное примерно двенадцати с лишним литрам. Меньшими делениями служили кружка — около одного литра с небольшим, чарка — примерно одна десятая литра, а также штоф, появившийся позднее, в семнадцатом веке, и имевший объём около 1,2 литра. В быту часто употреблялся ковш, вмещавший от одного до двух литров.

В торговле и хозяйстве применялись и более крупные меры. Наиболее распространённой была бочка. Вместимость ее зависела от местных традиций, но в среднем составляла сорок–пятьдесят вёдер, то есть порядка пятисот–шестисот литров. Для домашних нужд употреблялись также корчаги и кумганы — большие глиняные сосуды объёмом до десяти–двенадцати литров.

Следует учитывать, что система мер в ту эпоху существенно различалась в зависимости от региона.

Ну а если коротко, для сыпучих продуктов главными мерами оставались четверик, осьмина и четверть, а для жидкостей — ведро и бочка.

Так что проблем — море. По сути, такая система мало чем отличается от «на глаз». В будущем, если мы выживем, нас неизбежно ожидает, потирая ладошки, вредная наука химия, и с ней необходима точность и еще раз точность. Граница между «мы взорвали враги» и «мы взлетели на воздух при изготовлении боеприпасов» очень тонка, и в осьминах — четвериках ее не отмерить.