Военный инженер Ермака. Книга 2

Глава 3

Мутный рассвет разливался по небу, как вода. Сначала он казался серым, потом — розоватым, будто небо покраснело от предчувствия беды. Я стоял на стене, у амбразуры, и держал арбалет. Спать хотелось просто жутко. Беспокойная случилась ночь. Неподалеку по настилу ходил Мещеряк, посматривал на казаков, на город, в сторону врага и что-то бурчал себе под нос. Угрюм с утра, как и все мы. Не оттого, что не выспались — хотя и это тоже. Все знали: сегодня будет бой. Настоящий. Не то, что происходило ночью.

Часть татар уже выдвинулось на позиции. На расстоянии в километр стояли деревянные щиты, наподобие тех, с которыми лежал хворост, были сложены горы деревянных лестниц и рогатин с крюками. Там находилось пара сотен человек — как конных, так и пеших. Сейчас почти все сидели на земле, лошади были без наездников. Горело множество костров. Зачем — не знаю.

Ядро из пушки до них достанет, если выстрелить навесом. Но тратить драгоценный порох, чтобы убить одного или двоих, нельзя. Картечь на таком расстоянии бесполезна, и татары это знают. Да и ресурс у пушек не бесконечен, даже у тех, которые не самодельные, не из железных листов. Многое зависит от того, какими зарядами пороха стреляли, но в среднем можно сказать, что до сотни выстрелов. Пушки у нас не бронзовые, те выдерживают во много раз больше. Бронза — это роскошь.

В татарском лагере пока было почти тихо. Раздавались голоса, звенел метал, ржали лошади, но это можно было назвать тишиной.

На стене города были все, кто мог держать оружие. Ждать объявления тревоги бессмысленно, все начнется с минуты на минуту. Казаки почти не разговаривали. Просто ждали. Время тянулось очень медленно.

А потом спокойствие закончилось.

Из дальнего лагеря донеслись барабаны. Сначала глухие и неспешные, как удары сердца. Один, затем другой. А потом сразу десятки. С разных концов лагеря, разного темпа, разной силы, будто соревнуясь друг с другом. За ними следом заревели горны, и огромный человеческий муравейник зашевелился.

Враги пошли к городу. Не отдельным отрядом, а всем войском.

Забил колокол, хотя все всё знали и так.

Началось.

Татары выдвигались на передние позиции не толпой.

Отдельно шла легкая пехота, одетая в длинные кафтаны, широкие штаны (шалбар), тюбетейки или войлочные шапки. Вооружение — луки, сабли, кинжалы. Часть татар несла с собой лестницы, вязанки хвороста, крюки на веревках и на длинных шестах впридачу к тому, что уже лежало в километре от Сибира на земле.

За ней приближались к городу тяжелые пехотинцы — уважаемые бойцы, знать, ветераны. Вооружены были почти так же, как легкие, только сабли выглядели потяжелее и посолиднее. Одеты уже были в кожаные доспехи, а у некоторых виднелись даже кольчужные вставки. Кое-кто вообще являлся счастливым обладателем полноценной кольчуги. Таких, к счастью, было очень немного.

Радовало только одно — пищалей у татар было всего ничего. С порохом, похоже, беда у них еще большая, чем у нас. Ну а те, кто все-таки тащил с собой ружье, был смертником. Таких мы будем уничтожать первыми.

С флангов ехала конница. Понятно, что для штурма они спешатся, но не идти же два километра пешком!

А перед всеми отрядами шли ялангучи. Это слово — производное от тюрского «яланг», которое переводится как «голый», «обнаженный». Пушечное мясо, вспомогательные войска. Те, кто пытался срубить ночью рогатины. Некоторые из них были ранены, перебинтованы какими-то тряпками и шли с трудом. Большинство вооружено даже не саблями, а большими ножами, топорами или дубинами. Некоторые держали деревянные щиты. Одеты в халаты, но многие выглядели совсем как оборванец. Они несли вязанки с нарубленными ветками деревьев и устанавливаемые на землю щиты.

Лестниц не было ни у кого. Очевидно, план боя заключался в том, что они все-таки уничтожат рогатины, а потом, по возможности, завялят своими телами ров. На большее рассчитывать нереалистично. До стен они не доберутся, приспособления для штурма им не нужны. Хотя у некоторых я заметил деревянные крюки с привязанной к ним веревкой. Оптимисты, однако.

А за ними, точнее, по их телам, пойдут уже другие.

Потом, когда все войска оказались во втором лагере, в отдалении появился Кучум со свитой. Он ехал в центре, окруженный своими советниками, командирами, телохранителями и прочими, в общей сложности человек пятьдесят. Для хана разбили шатер километрах в полутора от Сибира.

Далековато. Чтоб прибить Кучума, ядра и пороха мы бы конечно не пожалели, но на таком расстоянии из пушки можно попасть разве что в крупного слона.

Через минуту, после того, как шатер хана гордо вознесся над степью, рядом с ним появился темный флаг — тамга хана.

Сигнал.

Тут же зазвучал рог — глубоким гортанным ревом. Как кричит огромное раненое чудовище. Ему ответил другой рог, с голосом потоньше — турец, изогнутая медная труба. Дальше — барабаны, мелкие и большие, и другие рожки, маленькие, направляющие толпу в бой.

Вторя им, начались крики.

— Аллаху акбар! Алга! Йа, Хак! Уррра!

И самое жуткое для нас сейчас слово:

— Диварга!

Оно означало «стена». Приказ «лезть на стену».

Ялангучи с безумными криками кинулись вперед. Некоторые били себя по щекам, доводя себя до еще большего исступления. Они обтекали город с разных сторон, подходя к нам и вдоль реки, намереваясь прорваться к пристани и к воротам.

Они, как и ночью, несли деревянные щиты, вязанки, и были готовы умереть.

За ними шла легкая пехота, держа перед собой луки с приготовленными стрелами. Их задача была в том, чтобы оказать поддержку ялангучи, обстреливая защитников города. Близко они приближаться не собирались. Попасть из лука метров со ста пятидесяти для татар особого труда не составляло. И их была не одна тысяча человек.

…Когда толпа оказались в пятидесяти шагах от нас, ударили пушки.

Каждая по своему участку, шрапнелью. Только железные, одноразовые деревянные орудия мы берегли на крайний случай.

Шрапнель скосила передние ряды. К крикам ярости примешались и крики боли, но те, кого от шрапнели спасли тела их товарищей, добежали до рогатин. Спрятавшись за вязанками хвороста и щитами, они принялись рубить колья, как своего злейшего врага (в принципе, сейчас так и было).

Хуже всех пришлось тем, кто шел вдоль реки. Там стояла наша «сорока», и она собрала огромный кровавый урожай. Жаль, что ее очень долго перезаряжать. Впрочем, и остальные наши пушки скорострельностью не отличались.

Мы начали стрелять из пищалей. Против них щиты и хворост были бессильны.

Несмотря на то, что сейчас стоял день и цели были, как на ладони, вести огонь пришлось куда в более тяжелых условиях, чем ночью.

Тому виной были лучники.

Стреляли они часто и стрел не жалели. Только ты собрался выглянуть из-за бревна, как в тебя летит целая стая стрел. На ста пятидесяти метрах наши пищали были очень неточны. Бесполезный расход пороха.

Я застрелил одного ялангучи из пищали и отложил ее в сторону. Сейчас не они главная проблема, а лучники. Несколько казаков уже оказались ранены.

Но мой арбалет вполне мог прицельно бить на том расстоянии.

…Щелк. Болт ушел и вонзился татарину в грудь. Он удивленно вскинул руки, не ожидая такого, и упал на землю. Следующий мой выстрел убил его соседа.

— Передайте дальше — у кого самострелы, пусть бьют по лучникам! — заорал я.

Мой крик повторил Ермак.

— Самострелы — по лучникам! — заорал он.

Их у нас всего пара десятков, из них новейшего, моего образца, несколько штук. Но даже они сыграли огромную роль. Скоро не понравилось татарам, что раз минуту десяток их товарищей начинают падать, пробитые тяжелыми арбалетными болтами, и они отошли метров на пятьдесят. На таком расстоянии наши арбалеты стали не так эффективны, но их луки тоже.

Несколько кучумовцев пытались стрелять из пищалей, но прожили, как я предсказывал, очень недолго, став первой целью для жестоких защитников города.

Пригибаясь, чтобы не получить стрелу, ко мне подошел Мещеряк.

— Иди к воде! Татары плывут на лодках!

И я кинулся к выходящим на реку воротам.

О этого момента там все было не так уж и плохо. Слева стояла «сорока», которая была, что называется, чересчур даже для безразличных к своей и чужой жизни. Благодаря ей колья оставались в целости и невредимости, с другой стороны города татары тоже подойти не смогли, но сейчас к пристани двигались десятки маленьких лодок.

Очевидно, кучумовцы решили, что смогут добиться успеха здесь. На лодках было несколько человек с пищалями, и они выстрелили по стругам-броненосцам. Не знаю, пробили ли пули их броню, но ответ был сокрушающим.

Татары не догадывались, что на стругах установлены пушки.

А теперь бойницы открылись.

Струги открыли огонь, и каждый пушечный выстрел выбивал людей в какой-то лодке, а в паузах между перезарядками били пищали. Огонь велся бегло, артиллеристы сидели в стругах опытные.

Осознав, что атак самоубийственна, оставшиеся лодки спешно повернули назад.

Но со стороны поля ялангучи, потеряв половину своих, все-таки прорвали строй рогатин. Сначала в одном месте, потом в другом, третьем, и вот они уже начали забрасывать ров вязанками хвороста и досками. Полностью сделать это не получилось, но страшного в этом кучумовцы не нашли ничего — ров только задерживал атакующих, делал их продвижение медленным.

Оставшиеся в живых ялангучи бросились в ближний лагерь за лестницами и были готовы вернуться обратно. Теперь с ними пойдет пехота — как легкая, две трети которой оставили обстрел города из луков, так и тяжелая, до сих пор не принимавшая участия в бою.

Сейчас будет так — несколько человек прислоняют к стене лестницу и держат ее, чтоб ту не оттолкнули, а остальные лезут наверх. Другие вообще обойдутся без лестниц, забросят крюки и полезут по веревкам. Перерезать их просто только с виду.

У нас осталось последнее средство. Огнеметы. Зажигательной смеси не много, но такого еще татары не видели.

Я подошел к Ермаку. Он сражался наравне со всеми — так же стрелял из пищали, затем перезаряжал ее. Одна из стрел на моих глазах скользнула по его кольчуге.

— Сейчас надо будет начинать! — сказал я.

Ермак понял, о чем я. Устало оглянулся и кивнул

— Да.

Со всех сторон разом показались длинные железные трубы, наклонённые вниз. Огнеметы готовы. У нас их восемнадцать.

Таинственные железяки, торчащие над стенами, могли бы насторожить татар, но безумие схватки достигло уже такой степени, что на подобные вещи внимания не было никакого. Мы не боимся ни пуль, ни картечи, а тут какие обмотанные веревками трубы. Просто смешно!

Завыли рожки, толпа закричала и через проделанные проходы ринулась к стенам города. Вот они миновали остатки рогатин, пробежали по вязанкам хвороста и доскам, подставили лестницы, бросили крюки, даже не удивляясь, что с нашей стороны за это время не прозвучало ни одного выстрела, и…

И тут из нелепых железок полилось пламя. Самое настоящее, какое бывает в костре или при пожаре. Струя огня на десяток метров сначала влево, затем вправо. Так, чтобы всем внизу досталось. Никого не обделяя своим вниманием.

Те крики, которые раздавались над полем боя раньше, оказались тишиной по сравнению с тем, что я услышал сейчас. Не знаю, чего в них было больше — боли или ужаса.

Татары стояли внизу очень плотно. Они специально рассчитали так, чтобы оказаться под стенами одновременно, и поплатились за это.

Около города заполыхал огненный ад.

Под пламя попало несколько сот человек.

Горящая смесь прилипала к коже и одежде, сбить его не удавалось. Даже упасть на землю не у всех вышло — настолько велика была толпа.

Татары ринулись обратно, но ров был наполнен ветками, досками и прочим, что они принесли с собой, чтобы быстрей преодолевать его. И теперь все это заполыхало гигантским костром.

Некоторые кучумовцы успели убраться с огненного пространства, но далеко не все.

Я оглянулся на казаков.

В своей жизни они чего только не перевидали, но такое предстало их глазам впервые. Такого потрясения на лицах здесь я еще не видел. Большинство крестилось, остальные просто стояли. Видеть смерть от стрелы, сабли, пули для них было чем-то привычным, но такое…

Что теперь?

Сквозь дым мы видели лагерь татар. Те смотрели на бушующее пламя. Раздавались редкие затихающие крики тех, кто еще не успел умереть.

Через час огонь и под стенами, и во рву погас, но татары не нападали. Никаких сигналов слышно не было. Татары сидели на земле или ходили из стороны в стороны, не показывая привычной бравады или презрения к врагу.

— Неужели что-то случилось? — мрачно пробормотал я так, чтобы меня никто не услышал.

Какой тонкий у меня сегодня юмор.

Потом прошло еще несколько часов. Ермак начал отпускать со стен людей, чтобы те по очереди могли отдохнуть и поесть. Ничего не происходило до самой темноты. Только потом, ночью, была опять объявлена тревога.

— Зашевелились, — сурово сказал Прохор, вглядываясь в темноту и положив руку на ствол ружья. — Сейчас снова пойдут. Мало им оказалось.

Но он оказался неправ.

Татары собирали лагерь и уходили, оставив своих мертвых, штурмовые лестницы и мусор. Перед этим прогудел лишь один рожок — тихо, печально, признавая поражение.

Татары уходили туда, откуда пришли.

Казаки молчали, чтобы неосторожным словом не спугнуть это чудо — победу. Только сейчас многие поняли, как мало у нас было шансов. Но мы выиграли, черт побери, выиграли!

Ночь была тихой. Неслышно светили безразличные к миру людей звезды, и луна одаривала землю своим мертвенным светом.

Кони шли медленно. Ночью путь тяжелее, но Кучум хотел только в темноте, чтоб она хоть немного скрыла позор того, что случилось.

Советники и телохранители держались в отдалении. Никто не хотел приближаться к хану в такую минуту. В плохом настроении Кучум был способен на что угодно. А что он мог сделать сейчас, даже подумать страшно.

Но один человек на лошади отличался от остальных.

Он ехал пусть и не рядом с ханом, но и не в такой дали, как все. Где-то в тридцати шагах от него.

Кучум медленно обернулся, будто не веря, что кто-то может даже отчасти нарушить его одиночество, затем кивнул, подзывая человека к себе. Тот немедленно подъехал, и его лошадь пошла рядом с конем хана.

— Слушаю тебя, мой повелитель, произнес человек.

На вид ему было лет сорок. Главным на его немного пухлом лице была одна черта — хитрость. То, как он сейчас подобострастно улыбался, как смотрел, говорило именно о ней.

— Скажи, Карачи, мы ведь все правильно сделали?

— Да, мой повелитель. Люди были потрясены. С таким они не сталкивались. Твои воины не боятся ничего, но увиденное сегодня для них слишком непонятно. Они должны это пережить. Огонь должен много дней приходить к ним во снах и воспоминаниях, чтобы они привыкли к нему.

— Сейчас мне кажется, что надо было снова идти на стены.

— Ты поступил мудро, не сделав этого. Люди могли не подчиниться приказу. Слишком внезапно все произошло. Мог произойти бунт. И было бы гораздо хуже.

— Мы проиграли, — скривил губы Кучум. — Проиграли.

— Нет, мой повелитель, ни в коем случае. Мы лишь отступили на шаг, чтобы наброситься на врага с удвоенной яростью. Победа любит смелых, но еще больше любит мудрых. Она придет к нам.

— Ты умный, Карачи, — мрачно хмыкнул Кучум. — Я помню, когда ты заманил в ловушку отряд Ивана Кольцо. Мне до последнего не верилось, что у тебя получится.

— Ты вдохновил меня на это, — расплылся в улыбке Карачи. — Без твоего согласия ничего бы не получилось. Ах, какая была битва! Сотни стрел из леса! Никто из казаков даже не успел схватиться за ружье. Обман — вот доблесть воина. Хитрость — оружие куда острее сабли.

Впервые за последние несколько часов Кучум улыбнулся.

— Ты так говоришь, будто знаешь, что делать.

— Знаю, мой повелитель. Знаю. Никто из тех, кто едет за тобой, не знает, а я знаю.

— Неужели? — недоверчиво поднял голову Кучум.

— Да, — ответил Карачи. — Нам всего лишь надо быть сильными и безжалостными. Не только к врагу, но и к своим. Они должны гибнуть за тебя, мой повелитель, и благодарить судьбу за то, что удостоила их такой чести.

— Безжалостными… — проговорил хан. — Безжалостными — легко. Нет ничего проще, чем выбросить жалость. Но неужели хватит только этого?

— Ты очень мудр, мой повелитель! — улыбка Карачи стала еще шире. — Нет, но я знаю, как справиться с новым страшным оружием Ермака. Мы вернемся!