Военный инженер Ермака. Книга 2

Глава 20

Недолго думая, я сделал железный куб без крышки со стороной в десять сантиметров — именно чтоб изнутри расстояние было в десять сантиметров, не снаружи. Получился кубик емкостью в один литр. Потом аналогичным образом — поллитра (как много всего звучит в этом слове!). Хорошие вышли, мне понравились. Брутальные. Хоть в сибирскую палату мер и весов (нет такой? Придумаем!).

Затем показал свою работу Лаптю, Макару и остальным, кто собрался в мастерской.

— Будем по-новому теперь мерять. Не четвериками, а как велит науке. Так точнее. Внутри помещается литр или поллитра.

Макар пожал плечами, Лапоть хмыкнул.

— Давай, пусть будет. А то раньше путались, и на глазок делали.

— На глазок — опасно, — сказал я. — Особенно для огненной смеси. Может и не потечь, и не загореться, а то и наоборот — вспыхнуть, когда не надо, и это будет очень плохо.

— Поллитрой, наверное, очень хорошо брагу мерять, — неожиданно вставил Лапоть.

Боже, как он прав. Я даже закашлялся.

— Сейчас не этого, — я остановил его творческий порыв. — Вот победим Кучума, тогда и будем брагой заниматься. А пока — чистый спирт! Я имею ввиду, спирт для добавления в огнеметную смесь.

Дополнительные железные меры нам пока были не нужны, а вот деревянные для сыпучего и глиняные для жидкостей должны пригодиться очень, поэтому я попросил Лаптя сделать несколько литровых кружек, а гончаров — горшков, чтоб воды в них вливалось столько же, сколько помещается в мой железный куб.

Их мы отдадим нашим «самогонщикам» — тем, кто делает спирт и тем, кто готовит огненную смесь. Там пропорции надо выдерживать поточнее.

Ну а дальше, думаю, и до рынка такая система потихоньку дойдет. Почему бы и нет? Так ведь намного удобнее, меньше путаницы.

Теперь настало время весов.

Сначала малые весы. Я взял для основы обрезок берёзовой дощечки, выстрогал её, сделав стойку и коромысло.

В центре просверлил маленькое отверстие, туда вставил тонкий железный прут. Получился шип, на котором коромысло могло качаться. Проверил: всё работало. Чтобы весы показывали вернее, закрепил тонкую пластинку — стрелку. Когда коромысло в равновесии — стрелка указывает вертикально.

Чашечки сделал из меди — взял старую побитую посудину, расплющил молотком, вырезал два круга, отковал неглубокие блюдечки. Края обточил, просверлил по три дырочки и подвесил их на нитях. Для подвеса взял крученый конский волос и тонкие льняные нити, пропитанные воском, чтобы не растрёпывались. Всё соединил. Получилось совсем как аптекарские весы (ну, почти).

С грузами пришлось повозиться. Эталонный килограмм у меня уже был -железный куб на литр воды. Отталкиваясь от него, я пошёл вниз: отлил кусочки свинца (сейчас он у нас почти драгоценность), и потом долго подпиливал, пока не вышли пятьсот грамм, сто и пятьдесят грамм. Дальше пока не стал, слишком много времени отнимает, потом как-нибудь. На каждом грузике сделал зарубки или знаки — одну черту для пятидесяти грамм, две для ста и так далее. Так, чтобы любой, даже не слишком грамотный, мог разобраться.

С большими весами было не намного сложнее.

Сначала сколотил раму. Взял бревно, обтесал, сделал стойку. В центре рамы закрепил железный штырь — ось-качалку. К нему подвесил массивное коромысло, деревянное, прочное, из лиственницы. Затем — платформы, на которые будут ставиться грузы и гири.

Их я попросил выточить помощника Лаптя из какого-нибудь прочного дерева, используя мой килограммовый эталон. Теперь весы тоже можно использовать для приготовления той же горючей смеси.

Еще таких же весов, и маленьких, и больших, наделают мои помощники. Им намного легче работать, когда они смотрят на уже изготовленную вещь, чем когда объясняешь на словах или на чертежах. Хотя, в принципе, это верно почти для любого человека.

Город, к которому они шли столько дней, показался с реки буднично. Деревянные сараи, избы, над которыми тянулись полосы дыма. У пристани толпились люди: кто-то носил мешки, кто-то торговался, дети сновали под ногами. Это был город Строгановых — Сольвычегодск.

Черкас сидел в лодке, глядя по сторонам. Микита и Кондрат подгребли к берегу. Вода плеснула о борта, лодка мягко ударилась о берег.

— Дошли, — сказал Черкас.

— Дошли, — отозвался Микита, вытирая лоб.

Гавриил только кивнул.

Они встали, перетащили через борт пожитки, подтянули лодку выше по отмели, чтобы не унесло течением. Доски под ногами были мокрые и скользкие, сапоги глухо стучали по ним.

На пристани на них косились — новые лица здесь замечали быстро. Пара мальчишек остановилась и смотрела на лодку. Мужики, грузившие бочки, переговаривались о своем, но глазами провожали казаков.

Черкас еще раз огляделся. Пристань как пристань. Ничего особенного, но после долгой дороги всё казалось каким-то необыкновенным.

Они вышли на берег и остановились рядом, будто проверяя друг друга. Люди продолжали боязливо смотреть на них — никто не знает, кто это, может, разбойники какие вернулись с диких земель.

В приказной избе было тепло. Печь топили щедро, даже чересчур. Со всех углов тянуло жаром. Яков и Семен сидели за столом и разбирали бумаги, что привёз дьяк из Перми. Рядом Максим перетирал в пальцах чётки и задумчиво смотрел в огонь.

Дверь скрипнула. На пороге показался слуга, молодой, с обветренным лицом. Он низко поклонился, не решаясь сразу заговорить.

— Ну? — нетерпеливо бросил Яков.

— Там человек, — сказал слуга. — Говорит, что от Ермака.

Братья переглянулись.

— От Ермака? — переспросил Максим, приподняв бровь. — Далекий путь проделал.

— Так он и говорит, — кивнул слуга. — Сам назвался Черкасом Александровым. Просится к вам.

В избе на миг повисла тишина. Потом Яков отложил папку, шумно вздохнул.

— Ну что ж, — сказал он. — Пусть войдёт. Раз уж добрался, послушаем.

— Добрался… — покрутил головой Максим. — Надо же. До самой Камы.

Дьяк, сидевший в углу с пером, тоже поднял голову. Приказчики переглянулись — новость была неожиданной.

Слуга кивнул и вышел. В избе снова заскрипел пол, двери открылись шире, и на пороге появился человек. Сотник Черкас Александров. Высокий, плечистый, в потертом кафтане. Лицо худое, обветренное, глаза усталые и жесткие.

Он поклонился.

— Черкас Александров, — сказал он. — От атамана Ермака Тимофеевича.

Семен указал на лавку:

— Садись. Дорога длинная.

Черкас сел и сразу вынул из-за пазухи свёрток. Сургучная печать блеснула в свете огня.

— Грамота, — сказал он. — К вам.

Максим наклонился вперёд, разглядывая печать.

— Надо же, — повторил он тихо. — И правда от Ермака.

Максим взял грамоту и передал дьяку. Тот привычным движением проверил зарубку, провёл пальцем по сургучу. Лицо у него стало серьёзным.

— Печать настоящая, — сказал он. — Ермакова.

В избе снова стало тихо. Строгановы переглянулись.

— Ну что ж, — сказал Яков. — Раз дошёл — значит, нужда велика. Слушать будем.

Черкас кивнул, и в его усталых глазах мелькнула тень облегчения.

Дьяк уже собирался раскрыть грамоту, как Никита остановил его поднятой рукой.

— Постой, — устало сказал он, глядя на Черкаса. — Прежде скажи, что там. Ведь Кучум должен был ударить по вам — слухи такие шли.

Слова его прозвучали без лишних эмоций, но в избе все замолкли. Даже приказчики, обычно не вмешивавшиеся в речь хозяев, настороженно приподнялись на лавках.

Черкас кивнул, словно ждал такого вопроса.

— Живы, — сказал он. Голос был хриплый, усталый, но уверенный. — Было тяжело. Кучум и вправду собирал силу, хотел нас смять. Но отбились. Уничтожили множество его воинов.

— Как же вы это сделали?

— Кого с пушек и ружей, кого стрелами, а в основном огненными трубами.

— Что за огненные трубы?

— Есть у нас казак башковитый, он придумал такие. Огонь льется на головы врагов через железную трубу. Но постоянно уповать на них нельзя. Второй раз татары уже будут готовы. Они отошли только на время.

Дьяк медленно огласил письмо вслух.

Суть была проста: Нападение Кучума на Кашлык было отбито, но Кучум скоро придет снова. Без пороха и свинца держаться трудно. Ермак просил помощи — оружием, инструментами, солью и деньгами на наём людей. Взамен обещал пушнину и промыслы.

Повисла тишина. Строгановы переглянулись.

— Вести твои важны, — сдержанно сказал Яков. — Но времена ныне стеснённые. Казна в затруднении.

Максим добавил:

— Ты скажи, где Ермак стоит и сколько у него людей?

— В Кашлыке, — ответил Черкас. — Четыре сотни казаков. Все бою годны. Пороху почти нет. Кучум рать собирает, около города пока только разведка. Остяки и вогулы кое-где к нам тянутся, промыслом помогают, но пороха не заменят.

— Соляные промыслы прибыли мало дают, — сказал Яков. — Казна выжата, долги на нас висят.

Затем добавил:

— Дорога опасна. Лихие люди, татарские засады. Обозы бьют. Потеряем — убытки будут, и не малые. А грамоты из Москвы противоречивы. То велят людей держать при заводах, то требуют припасы на подготовку к войне. Без царского веления помощи дать не можем.

— Что обещано прежде — исполнили, — сухо завершил Никита. — Дальше не нашей волей вершится.

— Не властны ныне казной и людьми, — подытожил Яков. — Без государева слова — помочь не сможем.

Черкас сжал кулаки.

— Если нас Кучум сомнёт, — сказал он жёстко, — он и к вам придёт. Пожар пойдёт по вашим землям.

Строгановы молчали. Приказчики опустили глаза.

— Если придет, тогда другое дело, — пожал плечами Яков.

Черкас шагнул ближе:

— Дайте хотя бы малую порцию. Пять-десять пудов пороху. Хоть немного, чтобы держаться.

Братья переглянулись.

— Сочувствуем делу, — сказал Яков наконец. — Но возможности ныне нет. Ни людьми, ни порохом помочь не можем. О вас в Москву известим, грамоту приложим. От себя — молитвой и добрым словом.

Черкас стиснул зубы.

— Хоть Сколько-нибудь пороха из запасов? Люди погибнут без него!

— И того не возьмёмся, — ответил Яков. — Пользы от этого не будет. Не спасёт. Пусть Ермак сам решает, что делать.

Черкас понял, что больше говорить нечего. Поклонился и вышел. У дверей задержался, оглянувшись.

— Значит, пойдём к царю. Тут помощи не будет, — сказал он тихо.

И вышел за дверь.

В кузне было тихо. Остальные уже разошлись, и только я остался допоздна. Хотел доделать ворот для арбалета. Удобно, когда никто не мешает: ни разговоров, ни вопросов, только звон молота да шипение углей.

И тут дверь скрипнула. Я поднял голову — в проёме стоял высокий старик. Седые волосы до плеч, лицо в морщинах, кожа смуглая, словно от долгих лет на ветру. Опирался на длинный посох, украшенный резьбой.

Я узнал его — шаман остяков, живший в Кашлыке. Юрпас Нымвул. Ему, говорили лет семьдесят, может, больше. Я не показал удивления, кивнул и снова занялся заготовкой. В принципе, в кузню мог зайти кто угодно, хотя детвору и зевак мы гоняли. Но шаман остяков — уважаемый человек, наша связь с местными.

Он ответил таким же кивком и молча стоял у двери. Долго смотрел, как я работаю, будто ждал. Я продолжал ковать, пока не закончил, — только тогда он заговорил.

— Плохие времена настали, — сказал шаман. — Тьма поднимается из земли. Ее не видно днём, но по ночам она ходит рядом. Вначале тревожит зверей: слышишь, как воют собаки без причины? Как лоси рвутся с мест стоянки, ломая себе ноги? Потом она касается и людей. Сон тяжелеет, дыхание становится чужим, а во снах приходят лица мёртвых.

Он поднял руку с костяными подвесками и слегка качнул посохом.

— Тьма древнее нас. Она ждет, когда люди сами откроют дорогу. Когда проливается много крови, земля делается мягкой, и то, что спало глубоко, начинает просыпаться. Ты видел, как весной лёд на реке трескается? Так же и здесь — трещина в земле расширяется, и сквозь неё выходит то, что никому не друг.

Я не перебивал. Он говорил, словно для себя, глядя в огонь горна.

— Тьма ищет дорогу. И люди ей помогают — сами не зная. Скоро всем станет тяжко. И воинам, и мирным.

Потом он повернулся ко мне.

— Со тобой хотят говорить. Сегодня. Сейчас. За пристанью тебя ждут. Пройди правее к лесу и жди.

— Кто меня ждет? — удивился я.

— Иди, и узнаешь.

Внутри неприятно кольнуло. Засада? Кто может ждать меня у пристани? Но шаман вроде никогда казаков не подводил.

— Хорошо, — сказал я. — Пойду.

Юрпас слегка кивнул, услышав то, что и ожидал.

— И никому об этой встрече, — добавил он. — Ни Ермаку, ни остякам. Особенно остякам.

— Понял, — ответил я.

Хотя на самом деле я не понял ничего. Почему «особенно остякам»? Он сам-то кто? От своих что-то скрывает? Очень загадочно.

Юрпас постоял ещё мгновение, затем развернулся и вышел, опираясь на посох. Дверь скрипнула и закрылась. Я остался один, рядом с догорающим горном и тихо остывающим железом.

Ночь выдалась безлунная, и идти около пристани было тревожно. С собой я взял только нож — засапожный. Мелочь, конечно. В случае засады мало толку, но хоть какое-то оружие при мне. Всё остальное оставил в кузне: арбалет брать не стал, слишком громоздкий, а пищаль тем более. Если вдруг окажется ловушка, стрельнуть толком всё равно не успею.

В голове крутились слова шамана. Юрпас Нымвул выглядел человеком серьёзным. Да и остяки к нему прислушивались, уважали. Другим человеком он был, не вогульским колдуном, который хотел моей смерти, когда я только появился здесь. Тот — злобный, глаза пустые, а этот — спокойный, сухой, седой. Но и доверять бездумно нельзя.

Я шагал медленно, стараясь смотреть по сторонам. По ночи любое дерево, любая тень могли скрывать человека с луком. Доски настила на пристани скрипели под ногами. Где-то у берега плеснула рыба и бревно качнулось о воду. Пахло сыростью, гнилью и речным илом.

Дальше от пристани путь вёл к низине, где уже не горели костры, не светились огоньки жилья. Там, куда меня направили, стены острога не достают взглядом. Караульные с башни сюда уже не видят. Если нападут — никто не поможет, никто даже не заметит, пока не станет поздно.

Я остановился, прислушался. Тишина. Только река дышит, перекатывает воду. Ветер прошёл по кустам, тонкий свист раздался между голыми ветками.

Я ждал. Минуты тянулись одна за другой. Ничего. Никого.

— Ну и где те, с кем я должен встретиться? — пробормотал я сам себе.

Шаман сказал — ждут. А выходит, что никто не пришёл. Или ждут вдалеке чтобы проверить, явлюсь ли я. А может, вообще все это обман.

Стоять так бессмысленно. В кузне я весь пропитался дымом, потом, гарью. Руки черные, одежда тяжёлая. Вода рядом. Искупаться было бы очень кстати. Все равно никого нет, и, похоже, никто не придет. Да я и на одну минуту в воду.

Я снял кафтан, сапоги, положил нож рядом на землю. На секунду задержался — мысль мелькнула: глупо сейчас в воду лезть, если действительно засада. Но потом отмахнулся. Всё равно стоять и ждать можно до рассвета, а толку не будет.

Вошёл в воду. Она холодная, но не ледяная — зима ещё не пришла, и река дышала осенью. По коже пробежала дрожь, но приятно. Я нырнул, задержал дыхание, провёл руками по лицу, по волосам. В голове сразу прояснилось. Вынырнул, шумно выдохнув.

И в этот момент рядом с собой заметил движение.

Сначала решил — рыба под водой. Но нет. Вода расходилась иначе. Я повернул голову — и замер.

Рядом плыла девушка. Ее лицо я узнал сразу. Та самая остячка, что спасла меня от бандитов на лодке. Тогда лицо было вымазано чёрной краской, скрывающей в темноте. Сейчас оно чистое. Молодое, с чёткими скулами и длинными мокрыми волосами.

Она смотрела прямо на меня. Спокойно. Будто и не удивлялась тому, что мы встретились здесь, в реке, посреди ночи.

Я растерялся. А девушка лишь улыбнулась и сказала негромко:

— Ты пришёл.

Голос был тихий, почти шёпот, но я услышал ясно.

Я не сразу нашёл, что ответить.

— Пришёл, — сказал наконец. — Хотя думал, зря иду. Никого нет.

Она едва заметно улыбнулась.

Я не знал, что и думать. Шаман говорил: кто-то хочет со мной встретиться. Выходит, это она?

Я посмотрел на её лицо ещё раз. Без краски оно было совсем другим. Человеческим, живым. Не лицом черного духа реки.

Все показалось ирреальным, будто во сне. Но нет.

Девушка приблизилась ко мне.

— Нам надо говорить, — произнесла девушка. — Поплыли на берег.