Записки нечаянного богача – 4

Глава 10 Слова сказаны

— Михаил Иванович упомянул коротко, что у Вас есть талант к находкам, Дмитрий, — мягким и спокойным тоном проговорил отец Ларион. Мы делали вид, что прогуливаемся по футбольному полю Могилёвского стадиона, на единственном свободном пятачке, чуть поодаль от городьбы и кутерьмы из конструкций, проводов, труб и рабочих. Которые в присутствии священника заметно снижали темп работы, прекращая материться. Хотя он, пожалуй, вида не делал — именно прогуливался. А я прямо карманом чувствовал, как трясётся и дребезжит телефон. Которого у меня не было. И видел краем глаза, как в две трубки что-то энергично вещал Тёма шагах в десяти от нас. Иногда неожиданно поглядывая на меня, будто прося помощи. Один из телефонов был мой. И он не умолкал. А внутренний скептик бубнил: «Вот жизнь, никому веры нет! Говорил же мощный старик, что его талант — находить и НЕ рассказывать!». А фаталист отвечал: «ты с этим остальных-то не равняй. Такому не захочешь — расскажешь, да подробно, в лицах и ролях!». И я был с ним согласен. О доброжелательный, но Очень пристальный взгляд батюшки мог порезаться даже солнечный луч.

— Бывает иногда. Отец Ларион, могу я просить Вас обращаться ко мне на «ты», по имени? Так как-то… привычнее, — еле подобрал слово я. Хотелось сперва сказать «спокойнее» и «менее тревожно».

— Конечно, Дима. Так что, неужели правду говорил Второв? Признаюсь, фраза «как сквозь землю видит» из его уст звучала несколько неожиданно, — ох и ловок ты, отче, кружева плести! Я что-то похожее уже чувствовал, помнится. Только тогда так же легко и спокойно со мной беседовал Товарищ Директор, секретный фельдмаршал. И я готов был руку на отсечение дать, что повторять, а тем более делать частыми, или, упаси Боги, регулярными, наши беседы мне не хотелось ни в какую.

— Я не знаю, как это происходит, от чего зависит и как этим управлять. Скажу как есть: иногда мне снятся очень оригинальные сны. А потом сбываются, — я смотрел на собеседника спокойно, ну, в меру сил. А их придавало то, что я по-прежнему говорил сплошную правду.

— Русская православная церковь, Дима, не самая старшая, конечно, в части возраста, легенд и мифов, есть и постарше конфессии и, так скажем, организации.

«Где ж ты служил, такой знающий?» — не выдержал внутренний скептик. «Ага, и у кого учился?» — поддержал фаталист. Реалист молчал, давая понять, что эти знания совершенно точно, гарантированно принесут нам печаль. Много. В полном соответствии со святым Писанием.

— У Церкви много тайн, Дима. Много интересов. И много возможностей, — продолжал священник с ОПВ, Очень Пристальным Взглядом. «Методики и особенности вербовки», том первый, глава четвёртая' — скучно выдал фоном фаталист. — Прямо скажу, как и ты: я был бы рад посмотреть на твой талант в деле. А если смогу оказаться тебе полезным, подсказать или чем-то помочь — возьми мой номер.

Доламывая последние шаблоны, он достал из-за пазухи портмоне, раскрыл и протянул мне визитку: прямоугольник дорогой и приятной на ощупь плотной бумаги, на котором лаконично помещались одиннадцать цифр, имя и лаконичный герб-символ-логотип, при взгляде на который у внутренних голосов будто перекрыли подачу кислорода. И разболелись все зубы разом.

— Спасибо, отче, — стараясь держать лицо не руками, ответил я. — Уверен, что когда мы отыграем эти свадьбы бесконечные — я обязательно позвоню.

На территорию зашли сквозь здоровенные зелёные ворота и остановились оглядеться. Ну, то есть я — оглядеться, Тёма-то, судя по нему, точно знал, куда идти, без всяких азимутов.

— Здравствуйте, гости долгожданные!

Головин развернулся, кажется, быстрее, чем пальто на нём, если такое возможно. И правая рука уже была за пазухой, когда брови его взлетели, а сам он с неожиданным оттенком в голосе выпалил:

— Здравия желаю, товарищ пол…

— Не тянись, Артём, не нужно. И не нужно тут, на этой земле, ни старых имён, ни званий. Я — архиерей Филарет, — и говоривший чуть склонил голову. Продолжая внимательно смотреть на нас с замёрзшим Тёмой.

— Благословите, владыка! — сразил нас со скептиком друг-диверсант, сложив ладони лодочкой.

— Курсант Головин всегда давал высший балл по скорости адаптации и принятия решений, — довольно усмехнулся мне нежданный статный старец, что появился будто с неба, подавая Тёме правую руку. С характерными набитыми костяшками на вызывающей опасение длани. Такая в кулак сожмётся — он с два моих будет. И воду из камня выжмет, как пить дать. Которой он только что осенил его крестным знамением.

Впрочем, благословил таинственный священник Головина вполне привычно, без сюрпризов. Чёрная ряса, остроконечная шапочка, чернёного серебра борода и брови. От совсем уж обычного отличали его только руки с глазами, стать богатырская и причёска, больше уставная, чем церковно-приходская. И то, что вместо креста на груди висел какой-то овальный медальон вроде финифтиевого, с изображением, кажется, Богородицы.

— Пойдём, ребятки. Времени с запасом, прогуляемся до собора, может, расскажете чего, — в голосе его не было ни тени сомнения в том, что мы расскажем.

— Владыка Филарет преподавал… на одних из курсов, что я оканчивал, — со значением сообщил Тёма, глядя на меня так, словно предостерегал от характерной для меня необдуманности и прочей свободы общения и бытия. Но я и сам уже догадался, что архиерей непрост крайне.

— Не под Балашихой ли те курсы были? — легко поинтересовался я, вспомнив какие-то мемуары одного из ветеранов специального подразделения «Каскад». Там, по легенде, при Союзе был какой-то дорожный научный институт. А на деле тренировали и выращивали лютых чудо-богатырей.

Головин сбился с шага, прищурившись так, что фразу «Дим, ну я же просил!» расслышал в его взгляде даже скептик.

— И там тоже, Дима. Я много где побывал, прежде чем «отринул мирское», — благосклонно кивнул Филарет. И кавычки вокруг последней фразы были слышны явственно. Как, пожалуй, и те, что должны были обрамлять его новые должность и позывной. Нет, на архиерея он был похож очень. Но не только.

— Мы, владыка, с самолёта прямо, аж из самой жаркой Африки, восточной её части. Перелёт, бессонница, суета всякая перед вылетом. Вы извините меня, если я вдруг не то что-то ляпну, — развёл я руками. А Головин кивнул, скорбно подтверждая, что за «ляпнуть» у меня дело не станет.

— Я знаю, когда и откуда вы прилетели, Дима. И что времени у вас немного. И что ты, не самый примерный сын матери-церкви, сподобился посетить наши палестины, набившись в гости с таким напором, что референты, наверное, тоже до сих пор не ложились, перенося планы и встречи владыки Лариона, — бывший полковник умело сочетал разные эмоции, крючки и вбросы так, что в три предложения выбил всех моих внутренних советчиков, как в тире. И я наконец-то запоздало вспомнил, что молчание — золото.

— Но помощь страждущим — наш долг. Поэтому даже не сомневайся — ты получишь желаемое: совет, поддержку, смотря что тебе нужно.

Что-то было очень знакомое в ситуации. То ли бритвенной остроты взгляд из-под густых бровей. То ли исполненный глубокой, прямо-таки бездонной тоски овал лица Головина. То ли всплывший в памяти образ парадного металлоискателя, но в этот раз не в тёмной кладовке, а в сырых стылых монастырских катакомбах. И я снова промолчал. Вместо меня высказались не ко времени очнувшиеся фаталист и скептик. И не к месту абсолютно — уверен, таких выражений в этих стенах избегали даже самые заблудшие овцы. Но я мнения разделил. Потому что перед нами возле нарядного домика с зелёной луковкой купола и ярко блестевшим крестом стоял знакомый «космолёт» с тремя машинами сопровождения. И около него дожидался эрудит и умница, тёзка великого русского писателя и брат Тёмы, Фёдор Михайлович Головин.

…Второву я позвонил из Додомы, почти перед самым вылетом.

— Михаил Иванович, здравствуйте! Отвлеку на минуту? — Лорд, провожавший нас до самого аэропорта, и попутно накачивавший важной информацией о секторах экономики и их связях промеж собой, густо пересыпая всё это цифрами, которые, разумеется, в голове у меня не застревали, аж скривился. В его оксфордской картине мира так разговаривать с серыми кардиналами не то, что не рекомендовалось, а было строжайше запрещено. Но он, к чести своей, уже значительно лучше реагировал на мои импровизации, от классики мировой буржуазии далёкие.

— Уже отвлёк, — весело отозвался мощный старик, — говори давай, минут пять у меня как раз и есть.

— Я, откровенно говоря, не знаю, с чего в таких случаях начинают, поэтому прошу заранее прощения за экспромт, — предупредил я сразу.

— Заинтриговал, Индиана, — веселье уступило место пристальной сосредоточенности мгновенно, как хорошо и долго тренированное. — Копи царя Соломона? Рудники серебряные? Золотые россыпи опять?

Я, к счастью своему, эту песню тоже знал, поэтому поддержал переброску метафорами:

— Скорее, дом хрустальный на горе для неё, Михаил Иванович. За гору поручусь, а вот про дом и особенно про неё — лучше бы при встрече, если честно, — чуть подпустил я туману.

— Настолько удачно поохотился? — казалось, он смотрел мне прямо между глаз, и то, что нас разделяло несколько тысяч километров, ему ничуть не мешало.

— Вообще не то слово, если честно, — признался моим голосом скептик, только что слёзно умолявший не звонить никому, а потом — положить трубку, пока нам не ответили.

— Когда будешь в Союзе? — наверное, если он перешёл на архивную по нынешним временам терминологию, то заинтересовать его мне удалось. К добру ли?

— Сейчас вылетаю из Танзании, через часов девять буду в Москве. В полдень мне назначил встречу коллега сослуживца Вашего, Юлика, — да, понятно, что лично я бы падре вряд ли так когда-нибудь назвал, так что и за глаза не стоило, по-хорошему. Но ничего умнее в голову не пришло.

— Возле метро по красной ветке? — шуток больше не было, включался он неописуемо быстро и на полную мощность. А я, к стыду своему, из всех разноцветных веток знал более-менее только свою, Таганско-Краснопресненскую. Оставалось надеяться, что в Истре за то время, пока нас не было, не успели выкопать новую станцию.

— Нет, на даче, где речка петляет, — выдал я всё, что очень примерно помнил про расположение монастыря.

— Понял. Лады, прилетай — поговорим. В двух словах обрисуй так же, как про дачу, сможешь? — ого, даже так. С задачей заинтересовать мы справились блестяще, надо полагать. Раз уж он даже по своей, наверняка очень-очень хорошо защищённой линии перешёл на язык Эзопа. «Язык и кто?..» — переспросил поражённый фаталист.

— Если коротко — то тёзка сослуживца Вашего щит бы сковал больше и быстрее, — вывернул мысль я, да так, что и сам не сразу понял. Наверное, опять реалист подключился.

— Хорошо. Надеюсь. До встречи, — и трубка замолчала.

— Слышь, ты, шпион домотканый! Ты чего наплёл-то ему⁉ — взвился Головин, что весь наш недолгий разговор пыхтел, как баба на самоваре.

— Он всё понял, и это главное, — задумчиво проговорил я.

— Он-то молодец, это бесспорно, а мне когда Федька наберёт, чтоб эти ребусы разгадать — я чего ему отвечу? Что у Волкова на почве поражения электротоком отказал самый последний участок нервного узла промеж ушей⁈ — обиднее было то, что и Серёга тоже встал ближе к Тёме, глядя на меня выжидательно. Чёрт, вот только обидеться им на меня не доставало, да именно сейчас!

— Он спросил, где встреча. Про метро что-то намекнул и красную ветку, — начал объяснять я.

— Потому что на красной ветке, на Кропоткинской станции, Храм Христа Спасителя стоит, — буркнул приключенец для тех, кто слабо соображал в топографии, да и в принципе, судя по его тону и лицу.

— А я сказал, что на даче, где речка петляет — монастырь же как раз в петле Истры-реки стоит? — продолжал я.

— Ох и повезло же шпионам с тобой, Волков! Тебя подслушивать — последние мозги доламывать, Энигма ты самодельная! — ядовито заметил он.

— Ну, Второв-то понял… вроде бы. А про тёзку и щит — я в школе доклад готовил про академика Харитона, Юлия Борисовича. Который в мордовских лесах и подземельях ядерный щит Родины ковал. Чего-то ничего умнее в голову и не пришло, — развёл я руками.

— Ну, тут вообще не удивил, конечно, — заметил Головин, а Серёга поддакнул.

— Ну привет, мальчишки… в свинцовых трусишках, — неожиданно поприветствовал наше трио из бывших и настоящих диверсантов и с улицы приведённых нечаянных богачей эрудит. И стали ясными сразу несколько вещей: что видеть нас он рад, что спать со вчерашнего дня не ложился и что в части шарад и загадок мне у них ещё учиться и учиться, если повезёт.

С архиереем за руку здороваться не стал — просто переглянулись. «Коллеги, наверное» — резонно предположил скептик. «Зря мы сюда приехали, ой зря-а-а» — снова завёл фаталист.

С нами Фёдор обнялся. Это воодушевляло, хоть и не сильно. Следом за ним, с владыкой в качестве замыкающего, мы зашли в часовенку, в которой, как казалось снаружи, ещё три-четыре человека — и будет не повернуться. И которая оказалась просто кабиной лифта, что плавно утянула нас под святую землю. А потом ещё катала в разные стороны, как в за́мке у Второва, минут пятнадцать. Тишина в ней при этом царила мёртвая.

Когда створки разошлись, перед нами оказался довольно просторный холл, выложенный крупной бежевой и тёмно-лиловой плиткой в шахматном порядке. Вдоль стен тянулись слева и справа скамеечки тёмного дерева. И по три суровых инока с каждой стороны. Чем-то напомнившими недавнюю роту почётного чёрного караула с копьями и овальными щитами. Наверное, висевшими на груди автоматами.

Вслед за умницей мы с младшим Головиным поплелись через клетчатое поле к украшенным литьём с тематическими мотивами воротам. Вот, вроде, только что форсили в пальто и шарфах, излучая уверенность и строгий парфюм. А теперь плелись под конвоем, как два школьника-хулигана в детскую комнату милиции — безо всякого энтузиазма вообще. Почему-то ассоциация у скептика родилась именно такая. «Ну, сейчас будут пороть!» — предположил фаталист тоном Полиграфа Полиграфовича Шарикова.

В зале совещаний за беззвучно распахнувшимися литыми воротами стоял длинный, человек восемь с каждой стороны смело сели бы, стол. Горели лампы под сводами и по стенам. Свечи вокруг какого-то не то алтаря, не то иконостаса наискосок слева от входа. И с той стороны стола сидел по центру владыка Ларион, справа от него — Михаил Иванович, а слева — Александр Васильевич. Приснопамятный товарищ Директор. Как я не дёрнулся к выходу — сам не понял. По глазам Головина-младшего было предельно ясно — я за всё ему отвечу. Если нам обоим повезёт сегодня.

— Владыка, разрешите мне начать? Я чуть лучше из всех присутствующих знаком с Димой, наверное, так будет правильнее, — обратился один кардинал к другому.

— Я и сам хотел предложить, Михаил Иванович. Лишь поприветствую наших гостей в этом зале старинного собора, о котором знают считанные единицы, куда за столетие хорошо если с десяток непосвящённых приходило, — лучась мудрой улыбкой, кивнул нам Ларион. Про то, сколько выходило — вообще говорить не стал, чем фаталиста расстроил ещё сильнее.

— Дима, сразу говорю: наша с тобой договорённость в силе. Как и то, о чём мы договаривались с Сашей, — Второв излучал уверенность и умиротворение. Но на нас с Тёмой его магия почему-то не работала. — Владыка выразил полное согласие с тем, что заставить тебя наверняка можно, и даже не раз, но смысла в этом немного. Если есть возможность договориться — к чему лишние сложности?

Он развёл руками, давая понять, что тут, под святой землёй, сложности не нужны никому. И кивнул Фёдору. Ларион почти одновременно повторил движение — и оба коллеги разошлись в углы за нашими спинами, усевшись во вполне удобные одинаковые кресла. Мы с приключенцем уселись напротив этих трёх мудрецов-богатырей, причём Головин навалился на столешницу локтями так, будто боялся, чтоб та не улетела. Хотя она, каменная, полированная в зеркало, вряд ли планировала.

— Как ты предпочтёшь — начать самому, или чтобы я продолжил? — неожиданно спросил мощный старик. А окончательно запаниковавший скептик издевательским, хоть и дрожавшим, голосом протянул: «Ты как хочешь — сперва удавиться, а потом застрелиться, или наоборот?».

— Давайте, я попробую начать, — медленно проговорил я. И потянулся к стопке листов А4, обычных, белых, в изящном лотке, стоявшем посреди стола. Там и карандаши лежали — «Конструктор 5М». Это, почему-то чуть успокоило.

— Мы беседовали с отцом Ларионом в канун свадеб моих друзей, — начал я говорить чистую правду. Грифель скользил по белому полю, выводя вроде бы овал и обводы стадиона. — И условились, что я позвоню. Вот я и позвонил. Я попробую найти то, что Вам нужно, отче.

Карандаш, мимодумно скользивший по листу, изобразил тревожного вида холмик, глядя на который Головин довольно шумно сглотнул.

— Ты хочешь узнать, что придётся искать, Дима? — нет, определённо смотреть на любого из них не хотелось. Это не глаза — это такие рентген с лазером, что никакими свинцовыми трусами не отмашешься.

— Нет. По крайней мере, раньше этого не требовалось, вроде бы, — ответил я честно, и заставил себя взглянуть в глаза священнику. Фаталист внутри моргнул и захлопнул рот. То, что шутки кончились давно, понял даже он.

— Хорошо. Если ты не против — небольшое испытание, — и, не дождавшись, пока я кивну или ещё хоть как-то среагирую, нажал на стол. Перед нами с Тёмой приподнялся участок, который после бесшумно раздвинул и сложил верхнюю часть, как крылья или ворота гаража-«ракушки». Я что-то похожее в кино видел — там примерно так перемещались этажи многоуровневых револьверных парковок. На поверхности, ровно такой же гладкой, какой она и была изначально, оказались три одинаковых шкатулки, плоские, где-то полметра сантиметров на двадцать пять.

«О! Три шкатулки выкатили! Значит, того и гляди пообещают А-а-автомоби-и-иль!» — неожиданно развеселился скептик. Видимо, решив, что терять уже совершенно нечего. «Там было две шкатулки, дурень» — без всякой радости поправил его фаталист.

— Ты знаешь, что в них, Дима? — до кислой слюны серьёзно спросил Ларион.

— Нет. Я не вижу ни сокрытого в листве, ни даже завёрнутого в газету, — по-прежнему честно ответил я. И вздрогнул, когда товарищ Директор натурально фыркнул в кулак.

— Тогда так, — и владыка снова куда-то нажал. Шкатулки открылись, явив бархатные, абсолютно одинаковые ложементы. На которых покоились три совершенно идентичных, вроде бы, православных креста. Вот только…

— Гляди-ка, нашёлся! — сказал внутренний реалист, так долго молчавший. Глядя неотрывно на ту реликвию, что лежала в правой коробке. Ничем, кажется, не отличавшуюся от двух других.

— Предслава, внучка, в лето шесть тысяч шестьсот шестьдесят девятое от сотворения Мира приняла в дар его от Лазаря Богши. Во Спасском монастыре вкладной крест сей хранился. Говорили люди, что заговорён он, чтоб землю родную беречь да в чужие руки не даваться. Там на обороте так и начертано: «Да не изнесётся из монастыря никогда же, яко ни продати, ни отдати, аще се кто преслушаеть, изнесёт его из монастыря, да не будет ему помощник честный крест ни в сей век, ни в будущий, и да будет проклят Святою Животворящею Троицею и святыми отцами».

Судя по лицам напротив — говорил реалист вслух. Мной. И из всех троих более-менее хладнокровным выглядел лишь Михаил Иванович. Но только блики от ламп в его глазах были не похожими на те, что отражались в глазах соседей. Слишком уж ярко светились оба, и серо-зелёный, и зелёно-карий, вертикально разделённый ровно напополам.

— Думаю, этого вполне достаточно, — негромко сообщил Александр Васильевич. В его глазах, кажется, света не было. Точнее, тёплого, оранжево-желтого, от ламп. Они сами собой полыхали каким-то морозным голубым серебром.

— Да, пожалуй, — моргнув, будто очнулся отец Ларион. Нажал на стол со своей стороны — и закрылись сперва шкатулки, а следом за ними — и ниша в столешнице, спрятав сокровища: подлинный крест Евфросинии Полоцкой, внучки князя-чародея Всеслава Брячиславича, и две его потрясающе, филигранно сделанных копии.

— Что ты хочешь, Дима? — спросил он, пробуждая и меня. Мы с реалистом словно оторвать глаз не могли от того места, где только что была — и пропала бесценная реликвия.

— На моей земле, отче, храм возводят. Я прошу Вас освятить его. Во имя святой русской православной церкви, — выдал-таки я то, за чем мы сюда и приехали.