Записки нечаянного богача – 4

Глава 18 Фронт работ

Долетели обратно без проблем, штатно. Второв с появившимся наконец-то Фёдором, выглядевшим так, будто всё золото, каменья и чего ещё там было, тот разгружал и переписывал лично, что-то изучали в планшете и бумагах за столиком через проход. Головин сидел напротив меня у окна, не произнося ни единого слова и, кажется, избегая пересекаться взглядами. Почему-то подумалось, что он с гораздо бо́льшим удовольствием сидел бы сейчас в другом вертолёте, поменьше и иначе раскрашенном. У снятой двери, сжимая в ладонях ручки пулемёта. А на мягком, у закрытого иллюминатора, чувствовал себя неуютно. Особенно остро ощущалась нехватка пулемёта, почему-то.

Три борта поднялись над изгибом Унжи, ушли на лёгкий вираж и легли или встали на курс, не знаю, как правильно. И через полтора примерно часа, за которые я даже заскучал от тишины и отсутствия привычного уже повышенного интереса к моей нечаянной персоне, опустились на бетон посадочных площадок. Но не возле выставочного центра прямо за МКАДом, откуда мы вылетали, а на территории вертолётного аэродрома на Новорижском шоссе, возле Живописной бухты. Я тут проезжал раньше часто и окрестности помнил. И оставалось бортов только два — товарищ Директор со своими людьми ушёл по-английски, не оглядываясь, широко шагая прямо по небу, и ветер развевал полы его длинного чёрного плаща. По крайней мере, именно такой образ подсунул фаталист.

Я с радостью увидел, выйдя на воздух, сперва Раджу, стоявшего метрах в двухстах на парковке, а потом и великана Славу, который целый Вячеслав, бойца-приключенца, с которым, кстати, мы и ездили тогда покупать машину.

Со Второвым и старшим Головиным попрощались тепло, пообещав быть на связи. Как будто у нас варианты были. Их увёз «космолёт» с четырьмя здоровенными Кадиллаками Эскалэйд в качестве сопровождения. Отец Ларион, с которым прощались ничуть не холоднее, уезжал на Майбахе с двумя Гелендвагенами менее эффектно, конечно, почти как бедный родственник.

Слава подошёл, когда на площадке мы остались вдвоём, глядя в тёмное ночное зимнее небо, полыхавшее рыжим заревом со стороны Москвы и черневшее непроглядной синевой с редкими звёздами с севера и запада. Там, под этим мраком, лежала земля, ставшая моей.

— С возвращением! — прогудел Слава, обнимая нас по очереди. — Баня топится, Васильич разогнал домработников, оккупировал кухню и сказал, что если мы опоздаем к ужину, то столоваться и ночевать можем готовиться за периметром, в сугробах.

— Сколько запас? — кажется, угрозу начальника охраны посёлка, которую я счёл шуткой, Головин принял всерьёз.

— Сорок три, — отозвался здоровяк.

— За мной бегом, — чувствовалось, что стальной вождь приключенцев возвратился в свою стихию, где не было вещих снов, монастырских кладов и опасных переговоров.

— Что с пробками? — на бегу бросил он подхватившемуся следом Славе.

— Пятница, вечер, всё бордовое вчернь, девять баллов, — ответил тот, умудряясь не сбивать дыхания, будто не бежал, а в кресле сидел.

— Первой машине — сигналы включить. Аллюр — три креста, парни! — сообщил он уже в гарнитуру, полученную от громилы на ходу, утопив в ухо невидимую пуговку наушника и разместив на вороте тонкий стержень, видимо, микрофона.

С парковки три машины сорвались со свистом по бетону: впереди летел чёрный двухсотый Крузак, за ним почти вплотную — Раджа, выглядевший со стороны, наверное, так, будто готовился отгрызть у впереди идущей машины задний бампер, и замыкающим — микроавтобус с трёхлучевой звездой на решётке радиатора и крышке багажника, чёрный, тонированный наглухо, с крышей, увешанной и уставленной всякими антеннами и прочими непонятными мне приборами, напоминавшими большие таблетки активированного угля. Выйдя на шоссе, первая и третья машины начали крякать и моргать синим так, что сомнений не оставалось — эти спешат страшно, и на пути их стоять очень рискованно.

Ветеран неизвестных мне сражений, человек, которого опасались, наверное, оба Головина, начальник охраны посёлка Василий Васильевич помешивал в кастрюле на плите какое-то варево, даже по запаху казавшееся огненно-острым.

— В душ и переодеваться, потом к столу, мухой. Успели, молодцы, — продолжал он нам уже в спины.

Из разных ванных комнат в противоположных концах коридора мы с Тёмой вышли одинаково румяные, с мокрыми головами и в одинаковом оливковом нижнем белье, которым, кажется, мой дом начали снабжать централизованно. По лестнице спустились друг за другом, и к столу подошли с некоторой опаской. Я так вовсе неожиданно ощущал себя так, будто не домой пришёл, а в гости, причём к кому-то опасно важному. Во главе стола сидел Васильич, придавая идеальную ровность ряду из трёх лафитничков, замерших перед ним по стойке «смирно» или «равняйсь» — мне, как сугубо гражданскому, было без особой разницы, но торжественность момента я оценил.

— Позволь, Дим, похозяйничаю малость. Вам, ребята, после рейда отдыхать надо, а не про харчи да сервировки всякие думать. Но для начала — за встречу!

Мы опустились на стулья, старик набулькал и подал пример того, что греть напиток — хамство. Мы поддержали.

Под крышкой кастрюли, накрытой клетчатым полотенцем, обнаружилась разваристая картошечка, тут же очутившаяся в наших тарелках. Васильич щедро посолил, сдобрил постным маслом из бутыля, которого я раньше, кажется, не видел, и сыпанул рубленого укропу. Дух от тарелок поднялся сказочный. А подрумяненные на сухой сковородке толстые ломти ржаного, натёртые чесноком для аромату, его только удачно подчёркивали. Основным блюдом оказалась жареная колбаса ассорти — никогда такого не встречал. Приличные шайбы варёной чередовались на большом блюде с какими-то не то шпикачками, не то купатами и кусками, вроде бы, краковской, но и это смотрелось украшением. Плачьте, пекинские утки, устрицы, гребешки и прочие сыры с плесенью! Вот он, тот стол, глядя на который становилось понятно, что жизнь у присутствующих конкретно здесь и сейчас удалась. Сыр, кстати, тоже был, плавленый, «Дружба». Но, по-моему, выступал больше в части элемента декора.

— Так! Не вовремя выпитая вторая — это насмерть загубленная первая! — Васильич отточенным, тренированным движением мелькнул бутылкой над лафитничками и они волшебным образом наполнились. — А теперь — за дружбу!

Кто-то когда-то очень давно говорил мне: «споришь с тамадой — сам тамади!». Поэтому в части тостов и их очерёдности я никогда не лез с комментариями и замечаниями.

Некоторое время жевали молча. А потом начальник охраны, откинувшись на спинке стула, спросил:

— Федя сказал, у вас там чуть замятня не вышла, Тём?

— Было дело, — буркнул Головин, покосившись на меня со странным выражением лица.

— Такое случается. Получил ты приказ охранять объект. А в ходе работы выяснилось, что охранять его надо от того, кто приказ отдал. В твоём случае, как я понял, совсем худо могло выйти — напротив Фёдора стояли? — глаза старика из-под кустистых седых бровей смотрели на Артёма с какой-то мудрой печалью.

— Да. Первый раз такое, Васильич. Даже мыслишки не всплыло, что брат передо мной. Случись заваруха — мы бы с Волком до последнего там работали, — хмуро кивнул Головин.

— Песня такая есть у Визбора: «Ну что же, каждый выбрал веру и житьё»*. Так что не казнись, Артём. И лишнего не думай, не надо, да и бестолку. Ты всё верно сделал, верно поступил. А брат на тебя не в обиде. У него служба такая же самая. Да и одна она у вас, если вдуматься…

При словах о брате Тёма вскинул глаза, недоверчиво и жадно вглядываясь в старика. Но тот, пожалуй, и не такие взгляды выдерживал, поэтому только еле заметно кивнул.

А потом мы сидели молча, заводя по очереди музыку, которую считали подходящей. И в словах и нотах самых разных времён и исполнителей было что-то одно, общее, главное. Про дружбу и дело всей жизни. Про готовность идти до конца. Васильич ушёл через час примерно, напоследок похлопав нас по плечам одновременно. А когда за ним щёлкнула дверь, стальной приключенец поднялся, обошёл стол и протянул мне ладонь. Я встал и крепко пожал её. А потом мы так же крепко обнялись.

Проснулся я от того, что внутренний фаталист в голове голосил песню из вчерашнего вечернего репертуара, и опять Визбора, которого начальник охраны явно высоко ценил: «Вставайте, граф, уже друзья с мультуками / Коней седлают около крыльца!»**.

Внизу раздавался голос Тёмы, и ещё два, кажется, женских. Вот тебе и доброе утро! А ведь ложились-расходились вчера в одно время, и вариантов продолжать посиделки не было ни одного. К лестнице вниз я подходил, борясь с самыми неожиданными предположениями, что накидывал скептик. Навстречу неслись бодрый бубнёж друга и заливистый дамский смех.

— Всем привет! Это чего тут происходит, Тём? А если жёны узнают⁈ — начал я с самого верха, едва только увидел босые ноги Головина, что шли от Бормана к столу.

— Сам у них и спроси, — пожал плечами тот, усаживаясь и подтягивая к себе здоровенную плошку с гренками, аромат которых тревожил меня не меньше женских голосов ещё на втором этаже.

Оказывается, технически подкованный Тёма как-то вывел на экран большого телевизора изображение с телефона, и теперь наслаждался благами цивилизации в виде конференц-связи. Из квадратиков на меня смотрели Надя с Анютой, от которой, правда, видна была только макушка, Бадма и Мила с Серёгой. Если примерно представлять пейзаж — они сидели возле бассейна на базе Умки, с одной и той же стороны от него. И хохотали над бдительным нечаянным мной, что так вероломно заподозрил друга в возможных вольностях.

— А ты кого тут планировал встретить поутру, родной? — весело прищурилась на меня жена.

— Доброе утро, солнышки мои! Как же я рад вас видеть! А после вчерашних путешествий — даже не знаю, что и ответить. Пожалуй, даже дедушке Морозу не удивился бы, — честно признался я.

— Да Тёма рассказал уже про ваши приключения! На минуту одних оставить нельзя! — погрозила пальцем Надя, а Бадма кивнула, соглашаясь, в соседнем окошке большого экрана.

С их слов выходило, что матёрый диверсант поутру позвонил своей жене, чтобы та узнала у моей жены, где в этом доме сахарный песок. Ну да, лёгких путей Головин не искал, а трудностей, тягот и лишений не страшился. В результате простой вопрос вылился во внеочередной бенефис и историю «а мы вчера с Волковым…», которые собрали у бассейна всю ахавшую группу наших близких. Красок Тёма снова не жалел, поэтому вчерашние раскопки обросли деталями вроде кровожадных привидений, злокозненных древних католиков и вселенских заговоров. Лес и берег реки наполнились смертоносными ловушками, которые заставили бы заикаться Джона Рембо и даже Кирилла Мазура. В монастырских кельях засели масоны и вурдалаки. В общем, спустился я почти к самому финалу, по которому выходило, что «твой, Надька, бессеребренник-муж, святая простота и валенок, нашёл золото партии, Колчака и Монтесумы, личную переписку папы римского с Керенским, оборотно-сальдовые ведомости Ивана Калиты и любимую коллекцию марок и значков хана Батыя. А потом всё это богачество широким жестом взял и поменял на один-единственный крест, который какой-то еврей давным-давно подарил его дальней родственнице. И за ним теперь надо будет ехать на польско-эстонскую границу, чтобы там, в ночи, среди медленных, но опасных контрабандистов, обнаружить тайные хранилища янтаря!».

— Ага, и шпрот! — не выдержал я. Серёга хохотал уже давно, а вот девчата многое из сказанного, кажется, приняли на веру. — Не слушайте вы его, а то он сейчас расскажет, что я камни оживляю!

— А он уже рассказал, про лося! — воскликнула дочь, аж подпрыгивая, чтобы попасть в объектив всей головой целиком. Надя смилостивилась и чуть наклонила смартфон. Они лежали на шезлонге, загорелые, красивые и любимые настолько, что если лететь куда-то и хотелось — то только к ним.

— Папа, а где находится польско-эстонская граница? — озадачилась дочь. Вот оно, потомственное критическое мышление, слава Богам!

— Вот тут, — ответил любознательной дочурке я, прижав палец ко лбу довольного, как слон, Головина. — Говорю же, шутит дядя Тёма! Нету у Эстонии и Польши общей границы.

Аня взглянула на дядю Тёму с таким видом, что было сразу понятно: тот, кто обманывает детей, больше не лучший друг индейца.

— Тогда сам и рассказывай, правдивый ты наш! — обиженно скрестил он руки на груди, отмахнувшись от моего указующе-обличавшего перста у лба.

— Да нечего особо рассказывать, после тебя уже не интересно, — отмахнулся я. — Сейчас вот позавтракаем, оденемся потеплее — и поедем участок смотреть. Погуляем, костерок запалим, может и заночуем там, как пойдёт.

— Ты издеваешься, что ли? — отшатнулся, едва не съехав со стула, он. — Там участок с Мальту размером! Но где он — и где Мальта⁈ Лес, зима! Дима, может, дождёмся лета⁈

— Оставь патетику, друг мой, — я поднял руку жестом цезаря, снова заставляя телевизор смеяться пятью голосами. — Землица полдня стоит одна, без хозяина! Это неправильно в корне!

— Это ты сам неправильный, и в корне, и в сучьях! — Тёма тоже надел маску древнегреческого трагика и лишь усугублял пафос. — Говорю тебе, латифундист проклятый: дождись, когда Ярило лучи свои на землю наспошлёт с теплом!

— Ого, удивил, — поднял брови я. Уж от кого можно было ждать театрального этюда с языческими мотивами, но точно не от Головина. Кажется. — Нет уж, поедем сегодня же. А то весной тебе слякоть помешает, а летом жара и комары. Нет уж, дудки! Карету мне, карету!

На последней фразе я вскочил, уронив стул, и жестом будто закинул тогу на левое плечо. Головин резко поднялся следом, правой рукой приобнял меня, а левую простёр к телевизору, будто указывая на незримую даль. И лицо скроил торжественное донельзя. Родня и друзья у бассейна покатывались от хохота.

— Дим, я справочку тебе скину сейчас, — утерев глаза и успокоившись, вернулся к делам Лорд. — Там по округе мало чего особенно интересного по моей части, но с главой поселения, начальником лесхоза и старшим от РЖД в тех краях я бы рекомендовал познакомиться.

— Лады, присылай. Познакомимся точно, но вот насчёт сегодня — не факт. Суббота, утро, живы ли? Посмотрим, в общем. Ладно, девочки и мальчик, очень рады вас видеть были здоровыми, радостными и загорелыми! Поедем с дядей Тёмой сопли морозить!

Экраны гасли один за другим, посылая воздушные поцелуи, улыбки и говоря тёплые слова. Это было даже приятнее, чем в трубке телефонной их слышать. Только вот обнять никого не вышло, к сожалению. Личного общения, как я был уверен полностью, никакая техника не заменит никогда, конечно.

А потом мы почти час сидели с Тёмой, тыча пальцами в планшеты и глядя на большую карту, которую он тоже вывел на плазму, решая, с какой бы стороны лучше начать знакомство с нашей новообретённой Мальтой. Логика подсказывала, что следовало приехать, как полагается, на шестёрке вороных, согнать народ в клуб или дом культуры и разом всех осчастливить-обрадовать нашим нечаянным соседством. Но где я — и где логика? Поэтому, поругавшись ещё для порядку, Головин согласился с предложенным вариантом: доехать до северо-западной границы наших земель, где карта обещала село Воскресенское, и от него пройтись пару десятков километров лесами-болотами пешком до сельсовета. Ну, то есть, по-новому, до административного центра сельского поселения. Туда Раджу нам должны были подогнать Слава с Лёхой. Они подтянулись по звонку к концу нашего совещания и очень помогли с гренками, которых Тёма нажарил с размахом, от всей широкой военной души, дорвавшейся до чужих запасов продовольствия. Меня же в том углу больше насторожили и почему-то заинтересовали ручьи и устья рек. Там брали начало Локня, Липица и речка с нежным названием «Трупянка». А ещё несколько ручьёв, впадавших в реку Держу, про которую что-то пыталась, но пока не могла сообщить память внутреннего реалиста. Как и про оригинальное название «Сукромля», в котором даже начинающий лингвист заподозрил бы какую-то тайну.

* Юрий Визбор — «Волейбол на Сретенке».

* Юрий Визбор — «Вставайте, граф!».