Записки нечаянного богача – 4

Глава 16 Куда что девается

Для ком.состава, куда прибило и нас с Головиным, распалили приличный костерок на утоптанной площадке, над которой углом повисло какое-то брезентовое полотно, типа тента. Оно было белым с тёмно-зелёными полосами и неровными пятнами, и, надо полагать, ни из космоса, ни с любого летучего аппарата, с пилотом он там или без, разглядеть тут никого не было ни единого шанса. В дыму трещали ветки, тянуло свежим кофейком, от чего скептик напрягся, как электричество, а фаталист потребовал занять место в первом ряду и котелков хватать сразу два — хрен его знает, чего мы тут выкопаем при таких стартовых заходах. «Помирать завсегда лучше сытому» — нравоучительно и наставительно увещевал он, принюхиваясь. Потянуло, кстати, и мясцом. Вот это я понимаю — сочетание приятного с полезным в масштабах богатейшего опыта и невообразимых возможностей. Я б так не смог точно совершенно.

За обедом, которого хватило всем, и нам под тентом, и бойцам под ёлочками и просто так стоявшим или сидевшим снаружи, пришёл доклад от группы фельдмаршала: обнаружили и приступили к подъёму груза. Видать, и сосну нужную нашли, и шагов сколько полагалось отсчитали, и сапёр у них не сплоховал. Порадовались за коллег, но без перебора. Молодцы, справились. А нам пока только предстояло.

Три мудреца-богатыря что-то вполголоса обсуждали, время от времени поглядывая на меня, чем отбивали весь аппетит напрочь, конечно. Но я брал пример с внутреннего фаталиста и наружного Головина — они в части пожрать всегда были и оставались непревзойдёнными авторитетами. Заморив червячка, выдвинулись на точку, до которой оставалось метров сто от силы — бойцы пищу принимали посменно, работу не прерывая, и полянка встретила нас заиндевелым жёлто-зелёным мхом и редкими кустиками, что торчали из него под кронами и ветвями вполне приличных деревьев. Снег раскидали по периметру, даже успев утрамбовать, и теперь незанятые делом и физическим трудом рассаживались прямо на этот бортик, будто вокруг цирковой арены. Или театральных подмостков, где, если смотреть по декорациям, должны были вот-вот начать давать «Двенадцать месяцев», леденящую кровь историю о ярких детских галлюцинациях, вызванных гипотермией.

Мы с Витьком, Саней и Тёмой вышли в центр. Судя по Головину, он мог в любой момент сигануть обратно под деревья, ещё и меня подмышку ухватив. Или начать вещать что-то, вроде «Спасибо маме, папе и Господу за эту награду!». Вид у него, словом, был сосредоточенный и одухотворённый. Я же шёл по зелёному хрустевшему ковру, как по тонкому льду. И хруст этот не радовал. Всплыло в памяти слышанное когда-то давно: «А почему снег под ногами хрустит? А это под вашим весом трещат рёбра и позвоночники у снежинок!».

Возле берёзки, единственной на всей поляне, от этого бросавшейся в глаза сильнее остальных деревьев, в кармане будто застучали друг о друга золотой уголок оклада иконы и наконечник стрелы. И я замер, глядя под ноги так, будто ожидал, что из-под мха того и гляди полезут змеи. И это ещё в самом лучшем случае.

Ступая ещё осторожнее, как кошка по луже, прошёл шага три. И замер окончательно. Потому что откуда-то вдруг понял: именно это место мы и искали.

— Вить! — позвал я сапёра, который подскочил ко мне почти мгновенно. — Вот тут под ногами должен камень лежать. Большой. Из чего состоит — не знаю, просто камень. Под ним — то, что нам нужно. Глянь, пожалуйста.

Тот закивал так азартно, что чуть наушники не уронил.

Через каких-то минут пятнадцать, мы с Тёмой как раз планировали прикурить по второй, раздался его голос, такой же звонкий и радостный, как и на реке, но не так далеко разлетевшийся по лесу меж деревьями:

— Есть! Вот границы!

Под землёй, выбранной сноровистыми мужиками так же споро, как и над найденным келарем, появился каменюка размером с лося, здорового, но лежавшего, подобрав ноги. А неровно сколотый край валуна с дальней от нас стороны очень напоминал ветвистую корону этого лесного великана.

Через несколько минут над ямой повисли тросы, крюки и петли, через один или несколько блоков крепившиеся к лебёдкам на конструкции вроде строительных лесов, что удивительно быстро подняли бойцы. Частью она была собрана из ферм, что приехали со снегоходами, и которых я даже не заметил, а частью — из здешних деревьев, подходивших по размеру. Два ближних даже рубить не стали.

Загудели маленькие, но явно мощные электромоторы — и тросы выбрали слабину. А вслед за этим земля будто вздохнула тяжко, на весь лес, прощаясь с тем, что берегла столько лет.

«Каменного лося» тянули верёвками и толкали шестами. Упрямая скотина норовисто, как живая, вырывалась, пару раз едва не своротив всю эту инженерную городьбу над ямой. Но разум, настойчивость и магия народной речи одержали победу: камень, от которого пахло древностью и землёй, улёгся в шаге от края своей могилы. Поглядывая на нас, словно выбирая — кого бы утянуть с собой обратно, раздавив там внизу в кашу.

Вниз по складным лестницам из тех же, наверное, ферм и модулей, что и леса́, спустились трое, быстро обрядившихся в костюмы РХБЗ. Три здоровенных жабы с хоботами, что ныряли в могилу посреди острова, затерянного веками в непролазных лесах. «Всё логично и предсказуемо, всё как мы любим» — не удержался язва-скептик.

— Чисто! — доложил товарищу Директору тот, что стянул противогаз первым. А глаза его сообщали обратное — не должны они, наверное, были светиться радостным восторгом у битого жизнью и службой вояки. Но прям сияли.

Я к срезу земли даже не пошёл.

— Чего замер-то? Озяб? — удивился младший Головин, переминаясь с ноги на ногу, будто горячий гвардейский конь.

— Неа. Но как-то, знаешь ли, не тянет. После нетленного старца там, как думаешь, чего можно ожидать? — хмуро ответил я, даже отвернувшись от ямы.

— Да всё, что угодно, — перестал срываться вскачь стальной приключенец, оборачиваясь назад со стремительно грустнеющим лицом.

— Вот и я тоже так думаю, — согласно кивнул я.

Поэтому на извлечение семи окованных ларцов смотрели мы с непередаваемыми лицами, как в креслах у дантиста на удалении зуба мудрости: вроде как и знаешь, что потом всё будет хорошо, но вот по мимике это «хорошо» не считывается никак. И на вившихся вокруг бойцов с камерами и смартами, что вели фото- и видеосъёмку поглядывали примерно так же.

— Дим! Неужели ни малейшего интереса к находке? — бодрым тоном воскликнул проходивший мимо Второв.

— Нет, Михаил Иванович. Ни практического, ни, тем более, научного, — кисло ответил я. — Поездка эта идёт бартером за освящение храма на участке, который я меняю. Весь мой интерес сейчас в полтыще вёрст к востоку, и мысли, честно говоря, о тех краях, в целом.

— А не в целом? — опять прорезалось во взгляде кардинала вулканическое стекло.

— А если в частности — то я подумал: чего такого могли притаить тут первые Романовы, за чем потом их потомки, люди по-немецки бережливые и рачительные, даже в самый голодный год не сунулись?

— И?.. — он даже остановился.

— И после пары версий думать дальше расхотелось. Вот как отрезало. Вы с Александром Весильевичем говорили, что после одной из поездок пришлось какие-то жития переписывать? Тут, я боюсь, всем курсом истории дело пахнет. Это как минимум, — тяжело вздохнул я. Вот бы ошибиться, только бы не сглазить, не угадать…

То, что мы со скептиком опять попали «в десятку», стало ясно, когда над полянкой прошелестел голос товарища Директора:

— Обе группы — десять шагов в сторону от ямы! Изучать подступы! Внимательно!

Так шелестит, наверное, смертоносная сталь катаны, покидая ножны. Хотя под конец команды уже отчётливо слышался металлический лязг, будто кто-то ленту в пулемёт заряжал. Или короба́ с ней крепил к чему-то очень опасному и весомому. «Всё, приехали…» — грустно предположил скептик. Я, поскольку ни к одной из групп причислить себя не мог, продолжил стоять спиной к яме и ряду из семи гробов. Фаталист предложил найти недостающее резное коромысло, чтобы в точности повторить народную формулировку про «твою в гробину бога душу мать-то». Подумалось даже, что вон из той ветки его было бы нетрудно вы́резать. Но тянуть руки к ножу не хотелось категорически — момент как-то не располагал. Лицо Головина, стоявшего за левым плечом в полушаге, полностью отражало упомянутый момент и тоже не располагало ничуть. Сиди он с таким на свадьбе — хрен бы мы Бадму выдали за него.

— Что думаешь, Дим? — вроде как спокойно спросил он. Но голос был под стать лицу и тоже доверия не внушал.

— Поздно уже думать, Тём. Сейчас дяденьки над сундуками поохают, крышки закроют с характерным звуком и к нам подойдут. Если повезёт — с предложением конструктивным, что деньгами пахнет густо. Если нет — ляжем в ямку. Ещё и лося этого, падлу, сверху определят, наверное. — Ни в чём не повинный валун бесил, почему-то, несказанно. Наверное, потому, что был единственным на этой заросшей опушке, за что цеплялся глаз.

— У меня жена молодая. Ребёнок будет. Я живым под лося не согласный лезть, — проговорил Артём Головин, диверсант с таким прошлым, о котором никто и никогда не напишет и не расскажет. Я внезапно ощутил, как темнеет его голос. Да, вот так, в очередной раз вразрез с физикой звук изменил цвет.

— Значит, сложат холодного. Возможно, не целиком, — кивнул я. Мой тон не понравился мне самому́. Потому что в нём была твёрдая готовность умереть с честью. А, значит, биться до последнего. И после тоже. И въехать на свои Небеса гордо, гоня впереди себя ораву из тех, кто первый начал, на радость предкам.

— Вот это уже получше настрой, — речь Головина стала как-то мягче, а звук «р» оказался неожиданно раскатистым. Покосившись, увидел жёлто-зелёный блеск в глазах друга. Теперь, пожалуй, повоюем. Жалко, конечно, пацанов. Второва тоже жалко. Да и яма маловата, это очевидно.

За нашими спинами прозвучали хлопки́ и металлический стук — крышки сундуков закрывались, начиная обратный отсчёт. Я спиной видел, как скользнула чуть дальше правая задняя лапа Барса, чтобы ловчее оттолкнуться в первом прыжке. Я знал, откуда он уйдёт на второй прыжок назад, кувырнувшись в воздухе. Я чуял, как склонилась моя голова, опустились плечи и напряглись ноги — задние лапы. Морда пошла складками от кончика носа аж до темени. Уши прижались к затылку.

И тут за спинами полыхнуло.

Это был не взрыв и не вспышка, по крайней мере — в видимом глазу диапазоне или спектре, в чём там оно измеряется. Но волна какой-то концентрированной силы, мощи́ даже, я бы сказал, едва не сдвинула нас, стоявших в снегу вроде бы очень твёрдо и уверенно. Да, про эту грань многогранного мощного старика я как-то подзабыл. Головин вроде бы просто выдохнул. А вроде и зашипел, как змея или рысь, раскрыв пасть и выдохнув воздух сквозь стиснутое горло с опасным звуком.

— Дима! Артём! Я иду один, — голос Второва был уже не его голосом. Что-то похожее звучало в голове на опушке неподалёку от Горнего озера, где наши истории едва не закончились. И не поручусь, что снаружи моей головы его слова были слышны.

Мы обернулись с Тёмой одновременно, будто крутанувшись на левых пятках, оттолкнувшись правыми носками. Теперь он был в полушаге впереди, а я стоял за его левым плечом. К нам ровной походкой направлялся серый кардинал. Хотя, судя по его глазам, полыхавшим белым пламенем, он был уже не серым, а бурым. За его спиной оставались незабываемые лица чекиста и священника. Глаза их прыгали с фигуры Второва на наши и обратно, и читалось в них острейшее неприятие и неверие в происходящее, написанное там крупными буквами.

— Поговорим, ребята? — ладони Михаила Ивановича были раскрыты, чуть вытянуты перед собой пальцами вверх.

— Разумеется, — ответил я без всякой надежды, что голос будет звучать по-людски, поэтому не удивился, когда первая «р» оказалась гораздо длиннее планируемой. А всё слово целиком прозвучало не сказанным, а, скорее, пролаянным. Отчего глаза за спиной Второва, льдисто-голубые Директора и медово-карие владыки, стали чуть больше, кажется.

Он прошагал рядом с нами, дойдя оставшиеся три или четыре шага до снежного бортика арены, на который и уселся. То есть сперва показал нам пустые руки, а потом спину, пройдя мимо. Железный дед. Мы с Головиным подошли и уселись по обе стороны от него. Бурый лесной князь сидел, положив локти на колени, опустив расслабленные ладони вниз, левая поверх правой. Мощью от него теперь пахло как-то по-другому. В глаза она не бросалась и не слепила их, но проверять её наличие не было ни малейшего желания.

— Дима! — громко сказал мне он, глядя почему-то на своих коллег-партнёров, — Повтори вслух громко и чётко то, что ты сказал мне не так давно по поводу этого клада!

— К находке ни я, ни мои близкие, не имеем ни малейшего интереса, ни научного, ни практического, — я пытался на ходу перекроить фразы так, чтобы в них было меньше шансов сорваться на рычание. Но слово «практического» чуть подвело, опять заставив тех двоих за сундуками еле заметно подкинуть брови вверх. А ещё я пытался вплести в договор семью и друзей, о которых речь не шла. Стараясь защитить их и принимая на себя полную ответственность за их возможные действия. — Мы условились только об освящении храма на моей земле. И на этом всё.

Наверное, нечаянный богач оказался первым, кто умудрился прорычать-пролаять слово «храм». Резко разведя руки ладонями вниз, будто подводя черту под сказанным, я внимательно смотрел за всем, что происходило на опушке.

Головин на бортике из утрамбованного снега сидел чисто номинально, было видно, что, приди нужда — он сорвётся в намёт из этого положения ничуть не медленнее, чем с низкого старта. Второв не шевелился вовсе, глядя на ряд сундуков и фигуры за ним. Фигуры тоже движений не совершали, помимо мимических. И на моих последних словах фельдмаршал чуть нахмурился, а священник наоборот расцвёл лучистой улыбкой. Что всё это могло означать — было пока непонятно.

— Я подтверждаю своим словом сказанное Волковым, — голос Гостомысла, казалось, пустил вибрацию и волну, поднимая кое-где маленькие снежные вихри, на которые мы с Тёмой тут же уставились злыми глазами — уж больно похожими они казались на те, с которых началась заваруха под дубом.

— Сказанное услышано и принято! — в один голос, удивив нас, отозвались святой и несвятой отцы хором. И мне показалось, что само время облегчённо вздохнуло, продолжив бег в обычном ритме. Потому что до этого тянулось непривычно медленно.

Сундуки, закрытые и обмотанные в десятки слоёв плёнки, оттаскивали на санках к снегоходам. Разбирали леса и тали, складывая переносные элементы. Забросали землёй яму, что раскрытым могильным зевом посреди натоптанной полянки навевала тоскливые мысли. А я, уходя одним из последних, положил к основанию Лось-камня случайно найденную в кармане своей толстовки желтую десятирублёвую монетку. И погладил освобождённого из подземного плена серо-бурого зверя по морде, будто извиняясь за ту злобу, что адресовал ему. Показалось, что валун вздрогнул и шумно вздохнул, поводя боками, как огромная рогатая лошадь. Ну, с таких нервов и не то померещится, конечно. Правда, круглые глаза Головина, что уставился в это время на камень, немного смущали.

Над рекой, где стояли три вертолёта, чуть левее от них и выше по берегу, на какой-то условно ровной площадке-террасе развернулся перевалочный пункт. Туда подвозили один за другим ящики с озера, и туда же, но отдельно, сложили семь наших. Они уехали наверх первым рейсом — за то время, пока мы шлялись по лесам, тут устроили настоящую канатную дорогу: из таких же ферм собрали стойки, натянули тросы — и груз уезжал наверх, как на фуникулёре. Хотя, почему — как? Сверху доносились детские голоса, гомонившие возле точки, куда уходили тросы. Наверное, какая-то школа там была, и суета с попами, военными и полицейскими не могла не поставить на уши её контингент.

Поднявшись по натоптанной тропке своими ногами, убедился — именно так оно и было. И вездесущая пацанва сновала и рыскала возле ящиков, норовя запутаться, удариться, спереть чего-нибудь или ещё как-то попасть под раздачу. Три женщины в возрасте и пожилой мужик в вытертом пальто пытались призвать юное поколение к порядку, но предсказуемо безуспешно. Мы проследовали за тремя вожаками следом, пройдя мимо высокой белокаменной стены и какой-то церкви под зелёной кровлей, миновали ворота и зашли на территорию. В центре стоял высокий храм под пятью куполами, за ним, ближе к реке, ещё два, поменьше, и по правую руку ещё какая-то постройка, похожая на торт из нескольких ярусов, со свечкой-крестом наверху. Но владыка уверенно вёл нас к крыльцу двухэтажной постройки под двускатной крышей, что тянулась справа. Поднявшись по ступенькам и проморгавшись после уличного света на снегу, прошли в большой зал, где стояли деревянные столы с лавками. «Трапезная» — потирая руки, доложил фаталист-очевидность.

— Неужели и вправду никакого желания узнать о содержимом ларцов великой старицы, Дима? — мягким голосом обратился ко мне отец Ларион, когда мы расселись за одним из столов, молчаливые здоровяки в чёрном уставили его блюдами, тарелками и мисками, и удалились. Последний из них принёс самовар и большой чайник, видимо, с заваркой. Стол был прямоугольный, небольшой. Расселись так: с торца Второв, по левую руку от него — владыка, по правую, напротив святого отца — я. Справа от меня — Головин, через стол от него — Александр Васильевич, лицо которого не выражало ровным счётом ничего. Но и аппетита не добавляло.

— Ни малейшего, — совершенно легко, как о чём-то абсолютно незначительном, ответил я, густо намазывая жёлтое сливочное масло на приличный ломоть пшеничного хлеба. Полностью разделяя фаталистово «ну, хоть пожрём». И очень надеясь, что этот, с ОПВ, тоже не испортит нам обедни.

— Ты, я повторюсь, очень интересный попутчик, и человек… необычный, — продолжал тот. Я только кивнул с набитым ртом, мол, «кушайте на здоровье». Рядом на отрезанный ломоть от ковриги в две моих ладони размером Головин поверх толсто намазанного масла укладывал внахлёст, как опытный кровельщик, толстые куски сыра, выглядевшие крайне аппетитно. «Костромской!» — со знанием дела пояснил фаталист, сглотнув, наблюдая, как этот приличный кораблик плавно вплывает в пасть приключенца.

— Мы сегодня очень продуктивно погуляли, господа, — обратился ко всем владыка, очевидно, отложив вариант разговорить меня на потом. Бросив — вряд ли, не тот он человек. — Обнаружены нетленные мощи келаря Василия, умученного зверски в лето одна тысяча шестьсот семидесятое.

«В зиму, лапоть!» — некультурно буркнул реалист, заставив меня закашляться.

— На озере найдены три десятка сундуков с золотом, украшениями, документами и долговыми расписками, иконами и фамильными реликвиями, что лежали там с семнадцатого года, — продолжал отец Ларион, игнорируя мой кашель. — На острове достали семь сундуков великой старицы Марфы, что таились там под спудом с лета одна тысяча шестьсот двенадцатого.

Голос его притягивал внимание, завораживал, гипнотизировал. Их, наверное, такому специально учат в семинариях, или где там? Чтобы паства и окормляемые не отвлекались на всякую мирскую суету, слушая пастырей. Таких и вправду можно было слушать, забывая и есть, и дышать. «Я те забуду! Рубай давай, уши он развесил!» — вознегодовал фаталист.

— Я при свидетелях подтверждаю, что слово, данное Дмитрием Волковым, исполнено. Искомый церковью клад Романовых найден. Что делать с двумя другими находками, господа? Как поступить? Заслуга Димы неоценима, — развёл руками опытный, слишком опытный оратор.

— Ну, с сундуками с озера не соглашусь, — вступил в беседу товарищ Директор. Разумеется, должен же быть и злой полицейский, не могут же они все трое быть добрыми. — Там вполне оценимо всё. Дорого — да, но оценимо. С нетленным старцем ничего не могу рекомендовать — вообще не моя епархия, — скептик икнул так, что внутри у него будто бы что-то звякнуло. Это что сейчас было? Фельдмаршал пошутил, как обычный живой человек?

— И всё-таки я настаиваю, господа. В свете так ярко подтвердившихся Диминых способностей, и в залог нашего успешного будущего вероятного сотрудничества, — слово «вероятного» отец Ларион тщательно выделил голосом, не сводя с меня глаз. — я, от лица Русской православной церкви, сейчас обещаю исполнить всё, что будет в моих силах.

Звякнуло ещё раз. То ли Головин вилку откусил, то ли кто-то из внутренних в обморок упал — я не отслеживал.

— Ну, ты маханул, Гриша, — внезапным добрым тоном отреагировал товарищ Директор. — Вон как озадачил мальчишек — аж есть перестали.

Тёма, явно из природной вредности, тут же намазал толстый слой варенья. Кажется, из райских яблочек. И, кажется, прямо поверх сыра.

— Я не хотел бы вынуждать Русскую православную церковь и Вас лично, отец Ларион, долго находиться в долгах — я знаю, как это неприятно, поэтому сам очень не люблю, и другим не желаю, — начал я, отмахиваясь от очнувшихся советчиков, требовавших то остров на Ладоге и яхту с нему, то шапку Мономаха, которая мне точно была ну уж вовсе без надобности. Священник благостно кивал в такт моим словам, побуждая говорить дальше.

— На испытании, что состоялось под святой монастырской землёй, мне посчастливилось увидеть реликвию — подлинный крест Евфросинии Полоцкой. Я прошу, если на то будет воля и возможность, вернуть его в Спасо-Евфросиниевский монастырь, где ему и предначертано находиться, — сказал я и отпил чаю, борясь с собой, чтобы не оттопырить по-богатому мизинчик. Ладони были влажноватые, холодноватые и мягковатые, поэтому чашку взял двумя сразу.

На лицах не полностью святой троицы одновременно расцвело полнейшее удовлетворение. И я понял, что меня в очередной раз просчитали. А ещё взвесили, измерили — и признали годным.

«Эх, надо было просить а-а-автомоби-и-иль!» — голосом Якубовича горько резюмировал фаталист. Под аплодисменты реалиста и скептика.