Больное сердце

Глава 12

Идти поначалу было очень легко. Сначала Тим действительно шел, а не бежал, как собирался, потому что хотел проверить, насколько безопасна для этого поверхность планеты в принципе. Что ж, на первый взгляд она его вполне устраивала, поскольку представляла из себя плотный, смерзшийся снег, в который ноги почти не проваливались и, что не менее важно, не скользили. Иногда на пути встречались камни и глыбы льда, но их можно было без труда обойти, перешагнуть или перепрыгнуть.

Хуже обстояло с другим – холод все-таки добрался до Тима. Он почти сразу перестал потеть, хотя поначалу еще все-таки по-настоящему не мерз. Но он уже чувствовал, что вокруг него мороз – стало ощутимо прохладно груди и плечам. Особенно груди. Главной причиной этому было то, о чем изначально Тим не подумал. Впрочем, если бы и подумал, все равно ничего бы сделать не смог. Да, он прекрасно понимал, что поскольку скафандр не был автономным, то в него не будет поступать энергия и воздух для дыхания. То есть, воздух-то как раз будет, но не из систем жизнеобеспечения через нагрудный разъем с клапаном, а непосредственно из атмосферы через этот же разъем на груди. Холодный, морозный воздух – внутрь скафандра. Единственное, что в последний момент перед выходом наружу сделал Тим, это воткнул в отверстие разъема кусок синтетической пористой ткани для фильтров. Но помогала она плохо, мало того, очень быстро пропиталась внутренней влагой и заледенела, перестав пропускать воздух. Тиму пришлось вынуть и выбросить непригодный самодельный фильтр. Теперь он прикрывал входное отверстие ладонью в перчатке, но это помогало разве что психологически – теплей поступающий воздух от этого не становился. Тим почувствовал, что зябнуть стали не только груди и плечи – холод уже добрался до живота, бедер, коленей, по спине тоже начали бегать морозные мурашки.

Чтобы не замерзнуть, имело смысл ускориться, и Тим все-таки побежал. Получалось отлично – из-за уменьшенной силы тяжести каждым прыжком он покрывал два – два с половиной метра и купол базы ощутимо стал приближаться. Это радовало. Мышцы от добавочной активности быстро согрелись. Чего нельзя было сказать о груди – из-за участившегося дыхания втягиваемый в скафандр воздушный поток стал куда обильнее. Мало того, сковало холодом и горло – теперь воздух почти не успевал согреваться от тела, а дышать одним только носом уже не получалось. Впрочем, неизбежная простуда Тима сейчас не заботила – если база обитаема, то нужные лекарства там есть. А если она все же автоматическая, то лечение простуженного горла вряд ли станет для него насущной проблемой. «Мертвому припарки», – вспомнилась Тимону поговорку, но Тимур мысленно цыкнул на него: «Не каркай!»

И Тим, несмотря на мерзнущую грудь и обжигаемое морозным воздухом горло, продолжал бежать. Из-за линии горизонта медленно выплыло яркое, хоть и маленькое с Фроста местное солнце – звезда 51 Пегаса. Сначала это Тима обрадовало, он надеялся, что станет теплее. Возможно, на градус-другой и стало, но погоды – почти каламбур – это не сделало. Зато отражаемый от льда и снега свет звезды стал слепить глаза, благо у шлема скафандра имелся щиток светофильтра, который Тим немедленно опустил. И все равно встающее почти прямо по курсу солнце мешало, стали хуже различимы на искрящемся снегу мелкие препятствия и неровности.

Вскоре справа от Тима протянулась довольно высокая льдисто-каменистая гряда. Он приблизился к ней, чтобы возвышенность прикрыла его от слепящих лучей. Стало куда лучше. Но это касалось лишь зрения. Зато под ногами теперь был не относительно ровный снег, а усыпанная камнями и осколками льда поверхность. Виляя меж ними и прыгая, Тим преодолел метров сто, так и не приняв решения, что же лучше – продолжить этот бег с препятствиями, или вернуться на слепящую, но более удобную для передвижения равнину. Пробежал еще немного, перепрыгнув с десяток льдин и камней и прикинул, что так он движется медленней, а дышит куда чаще – горло уже свело от холода, – поэтому все же стал поворачивать левей – к свету.

Сыграла ли роль смена освещения при выходе из тени, или это, как часто бывает, оказалось роковой случайностью, только Тим не заметил углубления в снежном покрове. А когда, разогнавшись в полную силу, приземлился после очередного прыжка, его правая ступня попала в скрывавшуюся под снегом выбоину, и щиколотку Тима словно пронзило раскаленным штырем. Сам же он, продолжая по инерции лететь вперед, задержать падение уже никак не мог и рухнул ничком, успев только выставить руки. Резак он при этом выпустил, и тот, улетев далеко вперед – метров за тридцать – благодаря малой силе тяжести, зарылся в снег. Пониженная гравитация, возможно, спасла Тиму жизнь, поскольку он крепко приложился стеклом шлема о выступ наледи. Кто знает, не раскололся бы щиток, будь удар в два раза сильнее, и не врезался бы Тим лицом в ледяной бугор?.. Но повезло хотя бы в этом.

Зато с ногой дело было плохо. Даже не будучи медуном, Тимур подозревал, что сломал кость – слишком уж резко стреляло в щиколотке болью. Казалось, что начинаясь внизу, она пронизывала всю голень до колена.

«Шакс! – процедил он. – Мы, кажется, приплыли».

«Может, просто вывих?» – сказал Тимон, которому было тоже очень больно.

«Да перелом это! – выпалил Тимур и добавил непечатную фразу, что делал исключительно редко. – Но даже если вывих, кто нам его вправит?»

«На базе вправят. И если даже перелом – тоже там вылечат. Вылечат же?.. Наверняка же там все есть!» – О том, что если база автоматическая, там не будет даже аспирина, Тимофей, конечно же, знал, но предпочитал об этом не думать.

«Есть… не там, где надо, шерсть… – проворчал Тимур. – А до базы как теперь добраться, ползком?»

«Можно и на одной ноге прыгать, – неуверенно проговорил Тимон. – Или хотя бы на четвереньках. Медленно, конечно, но половину пути мы ведь уже прошли».

«На одной ноге далеко не упрыгаешь, – буркнул Тимур. – А на четвереньки тоже еще встать надо…»

Он, собравшись с духом, попробовал приподняться. В ноге стрельнуло так, будто ступню отгрызали. Невольно застонав, Тим все же сумел приподняться на руках и подтянуть левую ногу. Ему даже удалось встать на одно колено. С поврежденной ногой это сделать не получалось – мешала боль. Причем теперь Тиму показалось, что Тимур терпит эту боль хуже, и что Тимон вполне смог бы встать и на правое колено. Ощущения Тима действительно как бы разделились – он чувствовал боль двух сознаний независимо одно от другого.

«Передай мне», – попросил Тимофей, имея в виду управление телом.

«Как я тебе…» – начал Тимур, но сделав попытку расслабиться, почувствовал, что сломанной конечностью двигает уже не он.

И Тимону действительно удалось встать на оба колена. Вот только боль Тимура от этого меньше не стала. И он, не сдержавшись, истошно завопил вслух.

Тимон вернул сломанную ногу назад и сказал:

«Прости. Давай лучше ты. Чтобы не так было больно».

«Шакс!.. – пробормотал Тимур. – Долбаный дремучий шакс! Мне все равно будет больно, даже если я поползу по-пластунски. Но тогда мы хрен доберемся до базы, заледенеем раньше!»

«Но если я пойду на четвереньках, получится не намного быстрей. А ты будешь мучиться от боли».

«Ты ведь тоже будешь!»

«Все же не так сильно».

«Но ты ведь чувствуешь и мою боль, разве нет?»

Вопрос был не таким уж простым, как могло показаться. Ведь Тимофей и в самом деле ощущал, что напарнику больнее, чем ему самому, но вот чувствовал ли он эту боль реально?.. Если да, почему не вопил, как Тимур? Если нет, откуда знал, что чужая боль сильнее?.. Или на самом-то деле боль была одной и той же, просто переносили ее сознания парней по-разному? Но может быть, тогда имело смысл забыть, что их двое, и стать хотя бы на время единым Тимом? Ведь в последнее время это у них и так частенько получалось… Вот только как это сделать специально, принудительно?

Разумеется, все эти мысли услышал и Тимур. И сказал:

«Не крутись. Делай, как надо. Забудь про меня. Я тоже постараюсь на себе не закручиваться. Может, и выйдет из нас Тим. Вот только…»

Тимур не продолжил. Но это было и не обязательно делать. Тимон все понял бы, даже если бы не прочитал продолжение в общей на двоих голове: «Вот только даже Тиму до базы живым не добраться».

– Ты плохо его знаешь… – вслух, сквозь зубы, процедил Тимофей… Точнее, уже и в самом деле, наверное, Тим. Во всяком случае, куда больше Тим, чем кто-то из парней по отдельности.

И он снова подтянул правую ногу и встал на колено. Застонал от боли, но выпрямлять конечность не стал. А потом сделал первый шаг на четвереньках. Сначала левой, здоровой ногой. Правую щиколотку при этом дернуло «током», но терпимо. Затем он стал подтягивать правое колено… Крепко сжал зубы в ожидании боли, но то ли он к ней уже привык (а можно в принципе привыкнуть к боли?), то ли, став Тимом, и впрямь переносил ее легче. Во всяком случае, он вновь оперся на правое колено, даже не вскрикнув. Хотел сделать следующий шаг им, но тут же себя одернул: «Зачем?! Это будет куда больнее, чем шагать левым, а правое только подтаскивать. Все равно в скорости ни хрена не выиграешь, зато выдохнешься скорее».

И Тим «пошагал» вперед, стараясь не думать ни о боли, ни о чем-либо еще. На автомате. Левое колено вперед, опереться, подтянуть правое, встать на него. Левое колено вперед, опереться… И так – раз за разом, шаг за шагом, вперед и вперед. Помогая при этом, насколько возможно, руками.

Так он вскоре дополз до того места, где скрылся под снегом резак. Отчетливо виделся след его падения. Тим занес уже руку, чтобы откопать лучемет, но тут же ее и отдернул. Зачем ему этот резак? С ним будет лишь тяжелей и неудобней двигаться. Был бы он хотя бы с метр длиной – попробовать бы и правда тогда, опираясь на него, прыгать на одной ноге. Но об этот огрызок не обопрешься, из него костыль, как из дерьма пуля! Вот стрелять он действительно умеет. Да и то не пулями. И недалеко. А зачем сейчас стрелять? От кого защищаться? От мороза? Так он здесь не бродит в виде седобородого старца с посохом, и на оленях в придурочном колпаке не скачет. Он на Фросте невидим, и он здесь – все. Полноправный и единоличный хозяин. Он и есть сам Фрост. Или же Фрост – это и есть его воплощение. В любом случае из лесопильного резака его не убьешь. Разве что термоядерными бомбами, да и то ненадолго – все равно вернется и отвоюет свое. А впрочем, нет, вот же он бредет вдалеке в синей шубе до пят!.. Тут и правда живет Дед Мороз! Санта Фрост…

Тим встряхнул головой. Он стал засыпать!.. Это плохо. Это очень-очень плохо! А все потому, что он не только дико устал, преодолев эти жалкие тридцать метров, но и начал по-настоящему мерзнуть. Когда замерзаешь, клонит в сон. Но если уснешь на морозе – уже не проснешься. Поэтому нужно двигаться вперед и двигаться быстро. Чтобы хоть немного согреться и чтобы… да-да, чтобы было больно ноге! Сильная боль не даст заснуть; так он убьет сразу двух, даже трех зайцев: не будет хотеть спать, прибавит в скорости и не замерзнет!

Передумав откапывать лучемет, Тим развернулся в сторону базы и стал воплощать в жизнь задуманное. Теперь он сознательно использовал в передвижении и правую ногу. Сначала, как и прежде, левое колено вперед, опереться, подтянуть правое, встать на него… А потом – правое колено вперед, опереться… А-аа!!! Ногу прострелило такой острой болью, что не удержался от крика и Тим. Один плюс – сон как рукой сняло. Но яснее некуда: идти так не получится. Разве что, как сейчас, отгонять изредка сон. Жаль, что мороз отогнать даже таким изуверским способом не удастся.

А мерзнуть Тим стал уже нешуточно. Он только сейчас почувствовал, как сильно замерзли колени и ладони от постоянного контакта с отвердевшим стылым снегом. Так сильно, что уже начинали неметь. Но это, может, и хорошо: онемеют – не будут чувствовать холода. А вот грудь, сильнее чем прежде из-за участившегося дыхания обдуваемая морозным воздухом, уже не просто замерзла, а начала болеть тупой, ноющей болью. Если бы сердце у него не было искусственным, Тим бы подумал, что это болит оно…

От пронзившей сознание мысли руки парня дрогнули, разъехались в стороны, и он ткнулся стеклом гермошлема в снег. Сердце! Долбаное шаксанутое сердце!!!

Перед мысленным взором тут же возникла желтоволосая медуница: «Искусственное сердце не выносит сильного холода. Если без теплой одежды пробудешь на тридцатиградусном морозе минут десять, то сердце почти наверняка остановится».

Мороз был не тридцатиградусным. Только вряд ли минус пятьдесят металлопластиковая хреновина в груди переносила лучше. А промерзший насквозь скафандр сложно было назвать теплой одеждой…

Сознание Тима вновь разделилось на два.

«Нет-нет! – закричал Тимофей. – Это не сердце! Оно и правда не может болеть! Чему в нем болеть, если оно не живое? Это просто мышцы болят от холода. Нужно двигаться дальше, быстрее двигаться, тогда станет теплей!..»

Тимон попробовал опереться на руки. Сначала это у него получилось, но закружилась вдруг голова и потемнело в глазах. Руки опять разъехались. Как он снова ткнулся шлемом в снег, Тим уже не почувствовал – оба сознания вырубились. Потом очнулся Тимур. Первое, о чем он подумал, – что совсем не болит нога. Это его так обрадовало, что он поспешил поделиться новостью с Тимофеем:

«Просыпайся, звездун! Все нормуль! Сейчас поскачем!»

Ему и в самом деле привиделось, что он встает на ноги, делает шаг, другой, бежит, прыгает… И, оторвавшись от слепящего снега, удаляется ввысь, в кромешную беззвездную тьму.

Тим не мог потом сказать, как долго он находился в этой тьме. Порой думалось, что секунду, а иногда, что целую вечность. Позже, когда он уже знал, что это опять была смерть, он пытался вспомнить и проанализировать темноту, в которую он тогда погрузился, но так и не смог. И сделал один только вывод: смерть – это никакая не тьма, смерть – это ничто. А у ничего не может быть цвета. И пусть черный, по сути, это лишь отсутствие всех прочих цветов, но даже его по ту сторону жизни не было. Там не было ни-че-го. Поэтому Тим сделал еще один вывод: смерть – это не страшно. Какой смысл бояться того, чего нет?

Но так он размышлял позже. А тогда… Тогда из ничего сначала стали доноситься звуки. Какие-то голоса, точнее, неразборчивый шепот, приглушенное звяканье, размеренное, едва слышимое гудение. Что-то тихонько жужжало вдалеке, словно угодившая в паутину муха.

Потом Тим почувствовал запах – тоже едва уловимый и показавшийся ему неприятным. Не тошнотворный, но очень чужой, неосознанно казавшийся опасным. По ассоциации – что-то вроде горелой изоляции, но по сути – совершенно иной.

Затем он перестал что-то слышать и чувствовать. Вместо этого увидел, как падает. Под ним были хорошо различимые квадратики полей, широко раскинувшийся массив леса, над ним – сине-зеленый купол парашюта. Затем оказалось, что он находится внутри прозрачной шарообразной капсулы, которая лопнула вдруг, и парашют над ним раскрылся снова, но только красный, в форме клина…

«Шакс! – подумал Тим. – Звездец! Я сейчас гробанусь!..»

А затем он будто сквозь сиреневый туман увидел словно бегущие прямо по воздуху светящиеся цифры и символы, цветные линии графиков. Ему показалось, что он испытывает чувство дежавю – где-то он все это уже видел. И даже туман – это не оптическая иллюзия, не проблемы со зрением. Такая светло-сиреневая дымка его уже окутывала раньше, правда, не с головой. Хотя он точно и не мог вспомнить, как именно, что и почему его когда-то окутывало… Может быть, ткань парашютного купола? Ведь тогда он как раз и умер… Только ткань была не сиреневой, а полосатой, сине-зеленой. Нет-нет, она была красной… Неважно, какой. Главное, что он тогда точно умер, у него остановилось сердце.

И тут, будто вспышка, пришло воспоминание: светящийся потолок, светлые стены, по которым, как по экрану, бегут цветные линии графиков, мелькают цифры. А сам он лежит в прозрачном сиреневом коконе Медеи – охренительно сложной и умной медицинской системы. И лежит он там после операции – ему заменили разорвавшееся больное сердце искусственным. Таким, которому не страшны никакие нагрузки! Кроме холода.

Но сейчас ему было тепло. Ему было сейчас хорошо. Разве что чуть ныло в груди… Нет, легкое тянущее чувство, неприятное, но не особо болезненное, вполне терпимое, исходило почти отовсюду: от рук, ног, живота, спины, шеи. Даже голову будто сжимал тонкий обруч. Но грудь определенно ныла сильней. Пожалуй, это даже можно было назвать болью. Очень слабой, почти нечувствительной, но все-таки болью.

«Да потому что там сердце!» – подумал вдруг Тим. Или не совсем он… А кто же еще? Кто мог еще думать его мозгами, кроме него?.. Разве что… Тимон?.. Тимур?.. Эти имена проскочили в сознание будто бы из ниоткуда и показались сначала чужими, но потом голова внезапно закружилась, и ее словно разорвало центробежной силой на две части, одной из которой был Тимофей, а другой – Тимур.

«Звездец! – сказал Тимон. – Я что, снова умер?»

Тимур молчал, но Тим – теперь снова Тим – знал, что тот здесь, просто прислушивается к ощущениям.

«А может, не снова? – проговорил он наконец. – Может, это все то же?»

Думалось что тому, что другому, определенно плохо. Голова продолжала кружиться. Сиреневый туман казался порой не порождением компьютерной медицинской системы, а застилающей сознание пеленой. Она то рассеивалась временами, пусть и не до конца, то становилась гуще, погружая рассудок в глубины тьмы. Не настолько глубокой, в которой нет уже ничего, но все равно пустынной и мрачной.

Вынырнув из нее в очередной раз, Тим попробовал вспомнить, было ли что-то после того, как он умер в первый раз, если, конечно, тот самый раз не являлся единственным.

И ему вдруг вспомнился запах. Настолько восхитительный, что Тим на какой-то миг ощутил себя полностью здоровым, наполненным силой и бодростью. Всего лишь на миг, но и этого хватило, чтобы понять: придумать этот запах он бы не смог, значит, он его где-то действительно обонял. Где-то и когда-то. Но вот где и когда? Может, это было еще до той самой смерти? До первой… Или все же до единственной?..

Вспомнить это Тим, как ни старался, не смог. Зато вдруг, словно тот прозвучал только что, услышал женский голос: «Его зарубили…», а потом – мужской, злобный: «Будешь с нами – будешь жить». И стало вдруг очень-очень холодно. И заболела нога. Так сильно, что он даже вскрикнул.

«Чушь какая-то, бред», – приходя в себя, сказал Тимон. Он внимательно прислушался к своему телу. Нога не болела. То есть, болело по-прежнему все, но настолько слабо, что об этом тут же забывалось. Правда, он по-прежнему не мог пошевелить даже кончиком пальца. Но ведь он и до этого не мог ничем шевелить, разве нет?..

«Шакс! – откликнулся Тимур. – Я почему-то тоже ничем не могу шевелить. А ведь до этого мог… Ну, потом уже, когда сердце заменили».

«По-моему, ты даже ходил, – сказал Тимофей. А потом вдруг спросил: – Ты ведь тоже это помнишь? Запах этот… Что кого-то там зарубили? Что нам угрожали?.. Ну да, ты и не можешь не помнить, память-то у нас одна…»

«Только она засбоила, по-моему, – пробурчал Тимур. – Вот эту дремучую холодюгу я точно помню, а откуда она взялась – нет…»

«А нога…» – начал Тимон, но тут же заткнулся, настолько реально вспомнилась вновь эта дикая боль в правой щиколотке, отдающая до самого колена.

«Шакс! – выдавил Тимур. – Вся эта хренотень, я думаю, вылазит из-за того, что мы были мертвыми. Какие-то части мозга… мозгов, в смысле, успели отмереть, какие-то начали это делать, а потом еще твои баги перемешались с моими – вот нам теперь и мерещатся кошмарики».

«То есть, я перелетел в двадцать третий век, забурился в твою голову, нам поменяли дохлое сердце на искусственное, напичкали лекарствами, и у нас теперь просто такой отходняк?..»

«Ну… да… – не сразу откликнулся Тимур. – Знаю, что ты хочешь сказать! Что мы слишком спокойно эту хрень принимаем, будто сто лет в одной башке живем, и сердца нам каждый четверг меняют…»

«Ну… да… – сказал Тимон. Не передразнивая, так получилось. – А разве тебе это не кажется странным?»

«Проще предположить, что нам стерли память?..»

«Проще предположить, что у меня крыша съехала».

«А у меня?»

«А тебя вообще нет. Ты это… диссоциативное расстройство идентичности. Читал про Миллигана?»

«Сам ты расстройство укрученное! Да ты без меня даже пернуть не можешь!»

Тимур явно обиделся. Но вспомнил, что теперь и сам он почему-то не может шевельнуться, а ведь раньше мог. Это он точно помнил! Уже после операции мог, голову поднимал точно, да и руками-ногами дергал, вроде…

И он снова попробовал поднять голову. На сей раз у него это получилось на удивление просто. Руки он тоже поднял – обе сразу. И тоже очень легко. Слишком легко, будто они стали весить в два раза меньше.

Память прорвало, будто плотину. Не разобравшись еще целиком в хлынувшем потоке воспоминаний, Тим ухватил пока только одно: он и в самом деле стал вдвое легче. И объявил сам себе тревожным шепотом:

– Я не на Земле.