Червь-4

Глава 2

Когда я возвращаюсь домой, матери нет у окна. Меня никто не встречает. За мной больше никто не следит. Дома я не застаю её в кухне. Тепловизор на своём месте, а вот витринный манекен отсутствует. Может, она исчезла навсегда? Ушла из моей жизни. Как неожиданно появилась, так неожиданно и растворилась.

Я только начал обдумывать — хочу я одиночества или нет, как появилась она. Вышла из своей комнаты. Вафельный халат, синие тапочки. Она улыбается. Но не из-за меня. Она идёт ко мне через коридор, но смотрит совсем не на меня. Проходит мимо. Её кожа благоухает чистотой. Мыло с запахом сирене и яблока. Там, где её волосы касаются халата, — влажные пятна. Своим сиянием от счастья она может ослепить всех детей на площадке. Ярче солнца. Ярче белой вспышки ядерного взрыва.

Насвистывая мелодию, она предлагает мне пообедать. У моего желудка сегодня праздник. Она ставит мне тарелку. Ставит себе. Ставит…

Я даже сразу и не понял. Не понял, что в квартире мы не одни. Нас трое.

В коридоре раздался топот босых ног. Я обернулся. Незнакомый мужик. В один трусах. Высокий, подтянутый. Пока он плёлся через весь коридор в кухню, полоски солнечных лучей меняли цветовую гамму его ёршика на башке от ярко-светлого к тёмно-светлому.

Он пересёк порог кухни, сел напротив меня. Смерив меня взглядом, сказал матери:

— Ты не говорила, что у тебя есть сын.

Мать, снимая чайник с плиты, отвечает:

— Он мне не сын. Не переживай.

Его голос… я слышал его раньше. Как камнем по гнилому дереву! Я ненароком взглянул на тепловизор. Мгновенно. Лишь кинул взгляд. Но он это заметил.

— Клевая штука? — спрашивает он. И, не дожидаясь моего ответа, добавляет: — Это я его твоей мамке одолжил.

— Я не его мать.

Он наклоняется ко мне через весь стол и шепчет:

— Странная она у тебя, но в кровати — бомба!

Не понимаю, что могло связать этих двух людей в духовном плане, но сейчас их связывал — общий запах пота и дешёвого парфюма.

Мать разливает нам чай. В тарелках стынет суп. Отхлебнув пару ложек, мужик мне говорит:

— Я раньше охотой занимался.

— Охотились на животных?

Он запихивает в рот ломоть хлеба, кусает. Жуёт, не отрывая от меня глаз.

— Смотря кого ты называешь «животным».

— Лесных зверюшек. Там: зайчики, лисички, мишки.

— И эти тоже.

Здесь, за столом меня не сжигал изнутри суп или страх. Но я мучился. Мучился, желая знать ответ всего на один вопрос: знает мать или нет. Знает она, кто здесь сидит, вот тут, с нами, за этим квадратным столом?

— А кем вы сейчас работаете? — интересуюсь я, хотя мне абсолютно похуй, возможно, смогу хоть что-то из него выпытать.

Мужчина медленно жуёт хлеб. Между нашими глазами — метр, но его рожа как будто впритык приблизилась ко мне. Когда он глотает всё содержимое своего рта, его огромный кадык движется под кожей, словно какой-то огромный паразит, готовый вот-вот вылезти наружу из белой головки огромного прыща внизу подбородка.

Он не ответил. Жует молча. За него ответила мать:

— Он — следователь.

Я слышу как сосед напротив с наслаждением глотает пережёванную пищу в пыль и утвердительно заявляет:

— Да. Твоя мать считает, что за вами следят. Боится за тебя.

— Я ему не мать.

Приёмная мать и мужик с улицы — мой хрупкий фундамент «счастливого детства.»

Осматривая фигуру матери глазами подростка, рассматривающего в глянцевом журнале картинки голых баб, он говорит:

— Пришла к нам в участок писать заявление. В таких делах торопиться нельзя. Прежде, нужно хорошенько разобраться, осмотреться, найти индивидуальный подход к проблеме, а только потом решать её. Ты не замечал ничего подозрительного?

— Нет.

Я снова кинул взгляд на тепловизор.

— Я дал его твоей матери для успокоения души.

Отличная идея, только теперь моя душа всё никак не может успокоиться.

— Ты уже смотрел в него?

— Нет.

Мой голос дрогнул.

— Молодец! — тут он привстаёт со стула, сжимает губы и давай как орать на меня. — Даже не смей прикасаться к нему! — вены на его шее вздулись, лицо красное-красное. — Ты меня понял⁈

Вот ублюдок! Уродец решил показать кто тут главный, совсем не разбираясь в нашей с мачехой «кухне». Ну-ну!

С этим бешенным зверем искать общий язык нет никакого смысла. Лучше молчать.

— Хозяюшка, — говорит он, устало плюхая зад обратно на стул. — А нет ли у нас чего крепенького для отвода дурных мыслей и поднятия настроения?

Мать уже собиралась сесть с нами за стол. Уже поставила стул, как вдруг замерла. Посмотрела на меня.

— Сынок, сходи в магазин.

— Ты говорила, что он тебе не сын.

— Ты выпить хочешь?

— Хочу.

Мне повезло. Мужик быстро переключился на мамку, совсем забыв о моём существовании. В срочном порядке я покинул квартиру, уйдя в ближайший магазин.

Когда я возвращаюсь — сразу же ухожу к себе в комнату. В окружении глянцевых плакатов моих музыкальных кумиров мне было куда спокойнее. У меня не было никакого желания быть зрителем в первом ряду этого блядского цирка, где приходиться впитывать в себя весь тот негатив и лож, что пытались на меня излить. Мне было плевать, что он сделает с матерью, пусть только не трогает меня.

Они просидели на кухне до самого вечера. За окном тьма, но тишина в квартире всё никак не наступала. Помимо того, что им было плевать на меня, они даже не задумывались о соседях, живущих рядом с нами за тонкими стенами. Он кричал и стонал так, что даже музыка в наушниках не помогала. Телевизор включать не было никакого смыла; программа «в мире животных» шла в прямом эфире, прямо за стеной.

Мужской хрип слегка напугал меня. Может, мачеха решила прикончить его, прям как самка богомола?

Нет…

Там, за стеной, были не насекомые. Там буйствовали дикие животные. Два животных, охваченные инстинктами. Пока их кровать истошно скрипела, я представлял себе, как голодная львица накидывается на убого бородавочника и вгрызается ему в шею. Сжимает челюсть, вонзая острые клыки в сочную плоть.

Он визжал как потерпевший.

Мне хотелось зайти в комнату мачехи и пристрелить их. Выпустить из ружья серое облако свинца, а потом долго рассматривать изуродованные тела, валяющиеся на залитой кровью и спермой простыне.

Минута тишины.

Всё закончилось?

Нет…

Массивное оголовье металлической кровати с новой силой заколотилось в стену. Я снова в мире животных. Огромный медведь поджал под себя молоденькую олениху и принялся жадно драть её шкуру своими острыми когтями. А она даже и не пытается вырваться. Стонет и стонет.

Стонет… И просит еще!

Когда они, наконец, закончили, меня пробрал сушняк. Пить хотелось ужас как. Всё горло пересохло от злости и ненависти к этим особям. Я не мог сомкнуть глаз. Не могу погрузиться в долгожданный сон. Прошёл час — а у меня ни в одном глазу. Надо попить.

Зайдя в кухню, наливаю в стакан водички. Отхлебнул половину и решаю уйти в комнату со стаканом. Я уже был на середине коридора, как что-то внутри меня заставило обернуться. У окна, в голубоватом свете луны стоит тепловизор. Одноглазая коробочка смотрела точно на двор. Но не это меня волновало. Мне хотелось увидеть продолжение. Мне хотелось узнать, чем закончится остросюжетное кино.

Я резко обернулся, и вот надо было плечом врезаться в дверной косяк. Содержимое стакана выплеснулось на линолеум. Ладно, потом уберу, это сейчас совсем не важно. Тепловизор манил меня. Звал… Нужно досмотреть всё до конца. Не уверен, что смогу удивить мать, но пусть знает с кем она связалась. Пусть по-настоящему поймёт, какой опасности меня подвергает. Если, конечно, ей не плевать.

Я тихо подкрался к тепловизору. Включил его. Тонкий лучик света вырвался из видоискателя, нарисовав на моей груди маленький белый круг. Прильнул к видоискателю. Список видео роликов обновился. Мне нужно его пролистать, чтобы добраться до самого низа списка, но новый видеоролик, стоящий первым в списке заинтересовал меня куда больше. Записан через пару часов после моего ухода в школу. Может, она кого-то увидела, и этот кто-то напугал её так сильно, что она побежала к своему спасителю?

Жму PLAY.

На черно-белой картинке можно увидеть траву по щиколотку. Изображение резко прыгает вверх. Среди серых деревьев стоит человек, окрашенный белым цветом. Как и в прошлом ролике, человек не ведает, где находится. Он волнуется, озирается по сторонам. Выставив перед собой руки, начинает отходить. Затем резко поворачивается спиной. Хочет побежать сломя голову, но даже не успевает сделать и шага. Его ноги путаются в густом кусте. Мужчина падает на землю.

— Даже не думай убегать, — спокойно говорит новый сожитель моей матери.

— Не стреляйте! — вопит мужчина. — Я… я никого не трогал! Они сами приходили ко мне. Сами просили купить им сигареты! Я никого не убивал!

— Когда ты их насиловал, получал удовольствие?

— Я никого не насиловал, — он начинает рыдать. — Умоляю… я здесь не причём!

Мужчина встаёт с земли, руки по-прежнему выставлены вперёд. Ладони скрывают лицо.

— Я только покупал им сигареты… — оправдывается мужчина.

— При детях мы не нашли ни одной сигареты. От них даже не пахло табаком. На пальцах не было налёта никотина.

— Я не знаю… — хнычет он.

— А знаешь, чем от них пахло? Вернее, кем?

— Я…

— От них разило твоим одеколоном.

— Я…

Картинка резко уходит вверх. Я вижу кроны деревьев. Слышу звук выстрела. Мужчины нет на изображении, но я слышу его жуткие крики. Он мычит. И снова кричит. Кроны деревьев сменяются толстыми стволами, между которых на земле крутится мужчина. Он резво дёргается и вертится, заливая траву вокруг себя белыми пятнами.

Мать будет в шоке. И как она могла такое пропустить. Хитрый следователь, утаил от женщины такую полезную функцию тепловизора — как записывать видео. На мгновение в голове промелькнула мысль: а что, если он заявился к нам, чтобы удалить эти ролики? Пришёл, попросил прибор обратно, но не тут-то было. Мать так просто свою добычу не отпускает. Попался на удочку.

— Вставай! — командует новый сожитель.

— Я… — раненый начинает мычать сквозь плотно стиснутые губы. — Отпустите меня… я не виноват…

— Вставай!

— Они сами…

Его резко обрывает владелец тепловизора.

— Что сами?

— Сами просили меня…

— Что просили⁈

— Сами! Сами раздевались передо мной! БЛЯДЬ! — он переворачивается на другой бок. — Сами снимали трусы. Сами просили, чтобы и я перед ними разделся…

— Вставай, иначе останешься тут валяться до тех пор, пока последняя капля крови не вытечет из твоего поганого тела.

Мужчина переворачивается на живот. Поджимает под себя ноги, сгруппировывается. Одной рукой упирается в землю, другой — в дерево. Голова опущена.

— Считаю до трёх.

— Встаю…

Он чуть наклоняется в бок, сгибает ногу в колене, ставит ботинок на траву. Медленно встаёт.

— Ты испытывал удовольствие, когда насиловал их?

— Нет… Я никого не насиловал! Они сами просили…

Мужчина попытался спрятаться за дерево, но зернистая картинка ушла вниз, нарисовав колено мужчины точно по центру экрана.

Выстрел.

Нижняя часть ноги неестественно вывернулась вбок. Мужчина рухнул на задницу и принялся снова громко вопить. Земля, трава, стволы деревьев — всё забрызгано белыми пятнами, медленно меняющих окрас на серый. Кровь остывала.

— Скорую… — вопит раненый, проглатывая воздух между слов, — … вызовите… мне… скорую…

— А детям ты вызывал скорую, после того как душил их?

— Я никого не душил…

Следующее, что я услышал, повергло меня в шок.

— ЛОЖЬ! — закричал женский голос.

Какой я наивный мальчик. Переживал за мачеху, валяющуюся в соседней комнате с мутным типом. Зря. Даже если она и не знает о существования данного видео, она прекрасно знает, чем оно закончится. Это её голос. Это она обвиняет во лжи подстреленного мужика. Это она просит дать ей автомат.

— Держи, — говорит новый дружок моей мачехи.

Картинка чуть колеблется, но мужчина не выпадает из кадра. Он всё так же сидит на жопе, припав спиной к дереву. Ладонь правой руки утопает в траве, ладонь левой руки дрожит на животе.

— Жаль нет ножа! — вопит мать. — Ёбаный педофил! Их надо кастрировать…

Мать целится мужику между ног.

Выстрел.

За секунду до того, как картинка задралась вверх и вбок, я увидел, как из промежности мужчины в разные стороны вырвалось множество белых кусков плоти, словно помидор разорвало петардой.

За кадром разразился гулкий смех, сплетённый из мужского и женского голоса.

— Да! Точно в цель! — взревел мужчина. — Где научилась стрелять?

— В молодости с отцом ходила на охоту.

— Молодец.

На черно-белом изображении снова появляется тело мужчины. Он валяется на боку, весь трясётся. Под ним быстро разрастается белая лужа.

Сожитель спокойно говорит:

— Я считаю, следственный эксперимент закончен. При попытке бегства, обвиняемый был нейтрализован.

— Эта тварь еще дышит, — замечает мать.

— Но мы же не допустим этого? Смотри, как далеко он ушёл, — саркастично бросает он. — Быстрее, дай мне автомат, а то убежит падла.

Мужчина по-прежнему валяется на том же месте, в луже собственной крови. Он не то чтобы убежать не может — он не может даже встать. Он не может даже нормально дышать: грудь рывками раздувается и резко сдувается.

— Можно я? — спрашивает мать.

— Ты действительно этого хочешь?

— Хочу.

— Он твой.

На экране тепловизора я вижу, как точно по центру чёрно-белой картинки светится белая голова мужчины. Белая-белая, но можно различить глаза, губы, нос, щёки, подбородок. Рот разинут, ноздри широко раздуты.

Выстрел.

Всё то время, пока мужские руки вершили правосудие, она была там. Молча стояла рядом. Наслаждалась, закусывала губы под мучительные крики. Вдыхала запах пороха, и даже слова не обронила. Мне больно от одной только мысли, что сделав последний выстрел, она и её новый любовничек, возомнивший себя рукой правосудия, отдались страсти прямо там, на траве, среди разлетевшихся на куски гениталий.

Меня настолько поглотило видео, что я совсем забыл про то, что в квартире я не один. Я даже не услышал, как кто-то вышел из комнаты матери. Даже не услышал, как босые ноги прошли через всю квартиру, неся тяжёлое тело прямиком в кухню.

Меня застали врасплох.

Загорелся свет. Привыкшие к черно-белой картинке глаза ослепли. Я замер от испуга. Внутри всё сжалось, моё дыхание стало таким же частым, как и у того мужчины, что пару секунд назад лишился головы.

— Маленький ублюдок!

Я обернулся на голос, обрушившийся на меня из глубины коридора. Там стоял он — новый сожитель моей матери. Голый и злой.

— Я же сказал тебе, недоносок, чтобы ты не трогал мой прибор!

Он принялся угрожать мне кулаком, тряся им возле своей покрасневшей морды.

— Мелкий ублюдок, ну сейчас я тебе устрою!

Он двинул в мою сторону. Я прижался к стене, локтем задел прибор. Тепловизор с грохотом повалился на пол, от него что-то отлетело.

Это подтянутое тело уже на пороге. Увидев мою оплошность, он замер. На его кулаке побелели костяшки, а морда стала багровой, как рассвет холодной зимой.

Ну всё, мне пизда…

— ТЫ…

Его кулак продолжался трястись. Мужик весь начал трястись от злости. Я стоял как вкопанный. Что было в голове — я не помню, страх он такой, может подчистую всё стереть, даже имени не вспомнишь. Некая форма лечебная амнезия, но с одним изъяном. Вы можете совершить необдуманный поступок. А можете совершить и совсем осознанный…

Он вытянул указательный палец, проткнул им сгустившийся между нами воздух, нацелив точно мне в лицо, и заорал:

— Ах ты, выродок! Сейчас я научу тебя, как обращаться с чужими вещами! Что, щенок, зубки свои решил показать? Хочешь дядю наказать за красивые словечки? Ну сейчас я тебе твои зубки то подпилю…

Дядя, поверь мне, я прекрасно умею обращаться с чужими вещами, а уж зубки мои лучше так вообще не трогать, можно очень сильно пораниться.

Он делает шаг. Босая ступня наступает на пролитою мною воду, успевшую собраться в крохотную лужицу на протёртом линолеуме. Он поскальзывается. Тело валится в кухню, ноги остаются в коридоре.

Он только успел протянуть: Бляяядь…

И всё. Это были последние внятные слова. Дальше он только мычал, беспомощно водил руками, колотил пальцами ног по полу.

Двумя руками я схватил стоящий возле стола деревянный табурет белого цвета. Вот умели раньше делать вещи! Ничто его не сломает. Хоть бей об бетонную стену, хоть колоти крышу автомобиля, хоть раскалывай им черепа — хоть бы хны.

Точно не помню, сколько ударов я ему нанёс перед тем как он умолк. Толи пять, толи пятьдесят пять. Последнее, что я запомнил, — как в очередной раз занёс табурет над головой и обрушил его на сожителя моей матери. Помню, как дубовая ножка вонзилась в висок, и голова вдруг раскололась. Густая кровь разлилась по полу, хлынула к моим ступням. Разгоревшееся внутри меня пламя гнева начало угасать, уходя к нулевой отметке.

Медленно. Очень медленно.

Осознанно или нет, но я ударил ещё. Табурет окрасился красным, и когда я замахнулся еще, моё лицо окропила горячая кровь.

Удар.

Ёршик на его голове скукожился, черепная коробка неестественно съехала на бок, и вся его голова походила на расколотую банку варенья.

Удар.

Пару передних зубов отлетели к ножке стола.

Можно нанести сотню ударов, не замечая ничего: ни криков соседей, ни ора пожарной машины, ни даже лая сорвавшихся с цепи собак. Но её голос я услышу всегда.

— Нравится?

Женский голос отрезвил меня. Я обернулся. В коридоре стояла она. Смотрела на меня, закусив нижнюю губу. Этот манекен, закутанный в вафельный халат, всё это время стоял там, привалившись плечом к стене, и смотрел на меня. Даже слова не обронила, даже не попыталась меня остановить. Она стояла и смотрела, сложив на груди руки.

— Нравится… — ответил я.

Я успокоился. Выдохнул. Правая нога вдруг отозвалась острой болью, что заставило глаза поползти вниз.

Мужик хватался за жизнь до последнего. И, моя нога стала тем самым «последним». Его ладонь продолжала крепко сжимать мою лодыжку, а боль причиняли ногти, впившиеся глубоко в кожу до крови. Грязное животное! Придётся делать укол от бешенства.

Да, мне понравилось. По-настоящему. С каждым ударом меня накрывала эйфория. Гнев быстро вытеснялся чувством успокоения — мало оценённое состояние в наше непростое время. Ну почему? Почему надо бороться за покой?

Почему за спокойную жизнь надо сражаться? Да всё просто. Нам это нравится…

Мне нравится.

Нравится всем окружающим.

Даже сейчас, в пылу сражения, я получаю удовольствие. Здесь, в заброшенной деревеньке, раскинувшейся у подножья высоченной горы, накрывшись голубоватым свечением луны, я со своим отрядом сражался за успокоение. Мой меч, сделанный из куска кожи «труперса» лупцевал одного из «труперса» похлеще плети, вспарывающую кожу. Он упал к моим ногам, но сразу же попытался встать. Такой фокус не прокатит. Я бил его по голове раз за разом. Лезвие врезалось в его бронированную кожу, покрытую коркой засохшего гноя. Каждый удар оставлял на его башке неглубокие бороздки, но они никак не уродовали и так уже страшную физиономию. Словно застывшая грязь на подошве ботинка. Бетонная стена, усеянная оспами от металлических осколков. Прогнивший до дыр ржавый кусок металла.

Этот уродец хотел убить меня из-за спины. Подкрался в пылу битвы и замахнулся мечом, нацелившись мне в шею. Застать меня врасплох у него получилось, а вот о верных моих друзьях он совсем не подумал. Меня спас Пич. Мой ручной пёс постоянно крутится где-то поблизости, но глаз с меня не спускает. Он пулей влетел в живот «труперса», повалив того на землю. Меч просвистел в паре сантиметров от моей шее. Мне повезло, голова на плечах, но спина взвыла тупой болью. Доспех, собранный из высушенной кожи мелких грызунов, болеющих такой же болезнью как и все эти выродки, за которыми мы сюда заявились, отработал на все сто. Мне словно вмазали палкой по спине — неприятно, но не смертельно. Будь я облачён в обычный кожаный доспех — позвоночник перерубило бы надвое. Но Борис всё продумал. Борис нас подготовил. Опыт решает. Но его надо еще получить.

Я быстро развернулся и, не раздумывая, ударил. От удара голова «труперса» ударилась о землю. Шея цела, залитые гневом глаза цепляются за каждое моё движение. Второй удар снова вогнал его затылок в взрыхлённую нашими ботинками землю. Кончик уродливого лезвия черканул ублюдка по лбу, выбил глаз, и оставил неглубокую канавку на щеке.

Так можно лупцевать до бесконечности. Лупцевать до тех пор, пока не отскоблю весь застывший слой гноя. Пока не выколю оставшийся глаз и не выбью все зубы из его поганой пасти.

Хочеться бить, бить и бить! Превратить башку этого ублюдка в кашу. Но так много времени на удовольствие я себе не могу позволить. Пора кончать его.

На груди у меня висит широкий кожаный ремень, как ленточка у выпускника. На ремне — кожаные подсумки, внутри которых стеклянные флаконы с секретным зельем. Достаю один, целюсь в непробиваемую голову и швыряю. Точно в цель. Как и учили. Флакон разлетелся на куски. Жидкость окропило всё лицо, и начала быстро впитываться в трещины на коже. Пару жирных капель брызнули в пустую глазницу, от чего «труперс» громко взвыл.

Я мог бы слушать эти завывания бесконечно. Записал бы их на диск и крутил его каждую ночь перед сном. Но музыка тем и хороша, что она заканчивается вовремя.

Кончик лезвия бьёт уродца в лоб, мягко заходит в кожу и проламывает череп. Голова треснула. Огромная трещина разделила лоб, нос, губы и подбородок надвое. Здесь шансов нет никаких. Он даже инвалидом не останется. Всё, его песенка спета, записан диск, который никто не услышит.

Противное чавканье раздалось, когда я дернул меч на себя. В ту же секунду изуродованное лицо «труперса» скрылось под густой смесью крови и гноя, обильно хлынувшей из расщелины. Его тело больше не дрожало. Он умер бесславно, но смог отвлечь меня! Отвлечь от очень важного дела!

За мной стоял человек, с которым я сильно жажду встречи.

Я обернулся. На поляне, заливаемой голубым светом луны, стоял он. На меня он не обращал внимания, он был занят другим. Как и все мы, он сражался. Бился с волком. Ловко отражал атаки, размахивая мечом. Альфа — вожак волчьей стаи, отчаянно прыгал на него. Раскрывал широко пасть и изо всех отрывался от земли. Взмывал в воздух на пару метров и обрушивался на него, целясь точно в шею. Но всё безрезультатно.

Надо… попробовать…

Может, я смогу всё это остановить? Если и нет, то хотя бы попробую спасти пару жизней!

— Дрюня!

Имя друга утопает в вопле появившегося сбоку «труперса». Успеваю шагнуть назад. Режущий свист. Стальное лезвие пронеслось возле носа и рассекло воздух до самого живота. Уродец сильно расстроился из-за промаха. Зарычал. Поднял глаза на меня, и тут же обомлел.

Я крутанулся вокруг своей оси и ушёл ему за спину. Удар. Теперь мой меч издал режущий свист — и тоже рубанул воздух.

ТВАРЬ! Увернулся! Но я успеваю пнуть его ботинком в зад, и оттолкнуть от себя подальше. Надеялся, что он рухнет на землю. Облом! «Труперс» пошатнулся, но устоял. Зарычал, моргая лунными глазами. И бросился на меня.

Вкапываю подошву правого ботинка в рыхлую землю и вскидываю перед собой меч. Отбиваю рубящий удар. Увожу стальной меч противника, заляпанный людской кровью в сторону. Есть всего секунда, чтобы достать из нагрудного ремня колбу.

Отскакиваю. В руках прохладное стекло с жидкостью. Бросок.

Твою мать! Промазал!

Колба пролетела совсем рядом с уродливым лицом в гнойной корке и падает за спиной вновь кинувшегося на меня воина.

Я замешкался. Он так громко вопил, что с лёгкостью перекрывал не только вопли бедных салаг, но и мои мысли. Дрожащими пальцами я вновь лезу в нагрудный ремень.

Пусто.

Пусто.

Я вовремя поднял глаза. Рубящий удар. Есть еще силы вскинуть меч. Уродливое лезвие перехватило сталь. Моя правая рука вдруг загудела от нагрузки. Я поставил неудачный блок. Вся мощь вражеского удара прошла невидимой волной через моё тело, вынудив меня упасть на колено.

Дрожащие пальцы вновь кинулись искать стеклянную колбу. Мне даже в голову не пришла мысль — ударить в ответ. Перекатится в бок или рубануть так, чтобы «труперс» пошатнулся. Или отвлёкся.

Моя задача — найти колбу. И я её нахожу. И швыряю в тот момент, когда вражеское лезвие уже летит мне на голову, готовое располовинить моё лицо.

Я успел откинуться назад и швырнуть колбу. Рухнул спиной, и только потом увидел, что лезвие вонзилось в землю прямо между моих ног.

«Труперс» взвыл еще громче. Но не от досады из-за промаха. На его груди быстро разрасталось серое пятно. Гнойная корка заметно разбухла, скорее всего вызывая жжение или зуд на коже. Это выбило уродца из колеи. Он зашатался. Затрясся. Глаза бешено забегали по поляне, но сфокусироваться на мне он не мог.

Я вскочил на ноги. Выставил перед собой меч копьём и прыгнул на «труперса.»

Он замолк в туже секунду. Скорее всего, лезвие моего меча вошло точно в сердце. Заткнувшись, воин попросту обмяк, схлопнулся как гармошка. Свалился на колени, и завалился вперёд, уткнувшись головой мне в колени. Пока мой меч торчал из его груди — его тело висело в воздухе, но стоило мне дёрнуть руку на себя, «труперс» упал на бок, а из огромной раны на жухлую траву хлынули гнойные ручьи.

— Дрюня! — завопил я.

Громкое рык слева. Опять, блядь! Дайте мне проход! Свалите нахер!

Держа над головой меч, очередной залитый кровью «труперс» несся на меня как оголтелый. Я приготовился. Выставил перед лицом меч, упёрся ботинками в землю.

Рёв усилился.

Вдруг свист возле моего уха.

«Труперс» оступился и рухнул замертво на землю прямо у моих ног. Я даже не шелохнулся. Даже руки не поднял. Я лишь опустил глаза. Из поросшей гнойной коркой головы торчала стрела. Прямо из глаза. Вошла прям наполовину. Стрела Рыжей.

— Инга! — крикнула где-то за моей спиной Осси. — Смотри в оба! Я не могу быть твоими глазами на затылке!

И не надо. Мои глаза на месте, и они видят того, кого я давно ищу.

— Дрюня!

Я ору изо всех сил. Кричу на него, пытаюсь достучаться, но всё тщетно. Меня не слышно. Мой голос тонет в шуме разгорающейся битвы. Мой женский голос не в силах перекричать вопли и крики сражающихся.

— Дрюня!