Дубль два

Глава 12 Помощь Мастера

В машине было жарко — на солнце чуть ли не полдня простояла как-никак. Я запустил двигатель и тут же — кондиционер, закрыв окна. Он, хоть и старенький, но остудил Форд до приемлемой температуры через несколько минут, за которые я успел глянуть в бардачок и удостовериться, что книги, все четыре, лежат точно так, в том самом порядке, в каком я их оставил. Тревожило только то, что сил по-прежнему никак не прибавлялось, и воздух до сих пор попадал в лёгкие с заметной неохотой. Рукопожатие Варфоломея совсем не было похоже на объятия Сергея Орудьевского, кем бы тот ни был.

Свет в окнах Алисы горел, и на кухне, и в зале. Окна были закрыты, за шторами в комнате я разглядел какую-то фигуру, невысокую, но плотную. Она будто бы мерно вышагивала от окна к противоположной стене, вдоль шкафов. Кто это, интересно, и с какой целью?

Дверь была не заперта, поэтому я зашёл без звонка и стука, разулся и прошёл сразу в зал. Фигурой, а это слово подходило как нельзя более кстати, оказалась женщина, я бы даже сказал «гражданка» глубоко пенсионного возраста, габаритами и осанкой в точности напоминавшую приземистую «Бирюсу» на кухне.

— Он? — подозрительно спросила она Алису, изучая меня, как энтомолог — новую бабочку. В чужой коллекции.

Сестра только кивнула, глядя на даму с тревогой и решимостью одновременно.

— Лиска говорит, уезжает, с дитём. Не довезёшь, — безапелляционно заявила та.

— Довезу, — спокойно проговорил я, проходя мимо в сторону, видимо, багажа. Который состоял из трёх сумок. Точнее, из одной пухлой хозяйственной сумки и двух наволочек с завязанными уголками.

— Я ему последние три месяца не для того капельницы ставлю, чтоб какой-то ухарь его в дороге ухайдакал! — бабка сложила руки на груди, став ещё монументальнее.

— Баба Рая, — начала было Алиса, но как начала — так и закончила сразу же.

— Я давно баба Рая, своих детей вырастила, их детей вырастила, и всю жизнь больных выхаживала! И если я говорю — помрёт, то помрёт, как пить дать! Не довезёшь ты его до Брянска!

Я рассматривал шумную гостью так, как вряд ли стал бы раньше глядеть на незнакомого человека: пристально, внимательно, переводя взгляд с глаз на грудь и обратно. Её торчащие локти не мешали мне заметить, что пятен в бабке не было. Уже хорошо. Как и то, что я научился, кажется, почти на автомате определять их в собеседниках.

— А ты откуда взялся такой? Стоит тут, глазами искрит мне! — у родителей тоже была похожая соседка. Поговаривали, что она заболтала едва ли не до обморока двух депутатов, несколько продавцов пылесосов и раздатчиков религиозно-просветительской литературы. Причём, последних потом тёплыми сдала с рук на руки участковому.

— Откуда и все остальные, баб Рай, если в подробности не вдаваться, — странно, раньше я таким панибратством с незнакомыми людьми не отличался. Хотя, раньше я вообще мало чем отличался.

— А если конкретизировать? Внучок нашёлся, — бабка смотрела уже с интересом, и степень скандальности в напористом голосе, кажется, начала снижаться. И слова вон начала более сложные употреблять.

— А если конкретизировать, то я брат Алисы, меня зовут Ярослав. Приятно познакомится, — руку тянуть не стал.

— Павлов сын, что ли? Никак, заскучал он по дочке на старости лет? — она изогнула бровь, тонкую и крашеную в радикально чёрный, по старой моде.

— Отец умер в начале лета, — мой ответ уронил её бровь обратно. И тут же обе они чуть приподнялись грустным «домиком». Алиса, сидевшая на диване с Павликом на руках, ахнула, побледнев и забыв закрыть рот. А глаза начали снова наполняться слезами.

— Прости. Не знала. Царствие небесное рабу Божьему. К мамке сестру везти собрался?

— Мама умерла через три недели после отца, — впервые эти слова я произнёс без дрожи внутри, без спазма в горле.

— Прости, сынок… Как же так-то… Ай-яй-яй, беда-то какая, — бабка либо окончила театральный с отличием, либо и вправду переживала. — И куда ж вы теперь?

— Ко мне поедем, — быстро ответил я. Раскрывать маршрут тому, кого видел первый раз в жизни, я не планировал. Не стал ждать, пока Алиса вспомнит про Осиновые Дворики. Хотя её я видел второй раз в жизни. Впрочем, судя по судорожному дыханию и слезам, что лились ручьём, ей было не до логистики.

— Хворает Павлик-то. Сильно. С лёгкими что-то, но на туберкулёз пробы отрицательные все. Я педиатр, с детства за ним смотрю. А как Лиска сюда перебралась, в этот дом, почитай, каждый день наблюдаю. Соберу вам лекарств в дорогу. Уколы-то умеешь ставить?

— Ставят капельницы, клизмы и в угол. Уколы делают, — вспомнил я нравоучение фельдшера скорой помощи, который приезжал, когда маме было плохо.

— Гляди-ка, подкованный, — удивилась баба Рая. — Может, и основное правило внутримышечных инъекций знаешь?

— Конечно. Главное — помнить, что попа не твоя, — улыбнулся я. И ещё раз поблагодарил того самого фельдшера, уставшего дядьку в возрасте, что, пожалуй, своим уверенным видом и немудрёными шутками тогда помог больше, чем все его лекарства. Этим знанием тоже поделился он.

— Молодец! Лиска, вроде, вещи сложила. Обожди чуть, я сейчас, я выше этажом живу, — женщина порывисто, по-врачебному, направилась прямо на меня. Сообразив, что так и стою на её пути к дверям, я отшагнул в сторону. Она вылетела, забыв прикрыть входную дверь.

— Это… правда? — с паузой спросила Алиса.

Я просто сел рядом на вздохнувший диван и снова обнял её за плечи. Павлик чмокал соской, глаза у него слипались. На лбу и щеке качались в такт движениям две крупных капли — слёзы. Но уже не его — мамины.

Баба Рая и впрямь обернулась, как молодая — сестра ещё прикладывала платок к глазам, а докторица уже вываливала на меня ворох жизненно важной информации по тому, как вводить глюкозу, как эуфиллин, как правильно ингалировать младенцев. Я старательно запоминал. Мало ли.

Попрощались с ней, как с родной, обнявшись и присев на дорожку, как водится. Одну наволочку и пакет из «Магнита», наполненный лекарствами, шприцами и системами для капельницы, она донесла до машины, положив в багажник, оценив его размеры с явным уважением. С двумя сложенными задними сидениями третьего ряда он и вправду внушал. Алиса уселась на задний диван, положив рядом сумку с чем-то, видимо, первой необходимости. Я пристегнул её ремнём, неловко протиснувшись между передним пассажирским креслом и Павликом, который так и не просыпался.

Когда Форд выезжал на улицу, что вела вдоль ЦУМа к выезду из посёлка, судя по навигатору, на котором я сразу же выключил звуки, баба Рая, едва заметная во мраке двора, крестила нас вслед.

Постов и кордонов на выезде не было. По двухполосной дороге в густом лесу, где вечер казался гораздо более поздним, чем был на самом деле, выбрались на шоссе, откуда на большой развязке по указателям и навигатору, свернули направо, на Карачевское шоссе. Форд набрал скорость, а я закрыл окно, что до этого было приоткрыто. Алиса на мой, заданный шёпотом вопрос, не дуло ли им там, отрицательно покачала головой. На трассе ветерок явно был сильнее.

Кашлять начали одновременно и она, и Павлик. А я понял, почему мы смогли так спокойно покинуть город. Не знаю — как, но в салоне оказалось полно чёрных спор, которые, как только их перестало выдувать сквозняком, начали садиться на мать с сыном. И Пятно в Алисе потянулось к ним навстречу, будто радуясь подкреплению. Ребёнок кашлял, будто просто чем-то подавился или неправильно сглотнул. Сестра, хоть и крепилась, видимо, до последнего, начала на въезде в город заходиться так, что я испугался. Найти родню и потерять её в тот же самый день — это уж слишком.

Очень повезло, что под вечер не было пробок, и светофоры как по заказу выдали «зелёную» волну. К нужному дому Форд подлетел, вылетев на бордюр и в кусты, под знаком «проезд запрещён». Перепарковываться мне было некогда — звуки, с какими дышала Алиса, не оставляли шансов на аккуратное вождение. Если навигатор не врал — помощь ждала нас с обратной стороны дома, обычной пятиэтажки в окружении берёз и, неожиданно, ёлок. У нас так посреди города пятнадцатиметровые разлапистые ели не росли. Если навигатор врал… Нет, об этом думать было нельзя.

Между подъездами было такое «антикрылечко» — вход, но не вверх, а вниз, в цокольный этаж. Судя по табличкам про ателье, пошив, и прочие бытовые услуги — путь был верным. Сестра, хрипя, лежала у меня на руках. Павлик, кашляя значительно реже, плакал у неё на груди. Из двери как раз выходила какая-то женщина, разглядывая молнию на сапоге, что держала в руках. Это было очень кстати. С криком: «Простите!» я влетел внутрь, и по полутёмному лестничному пролёту, кажется, проскользил на пятках, по каждой из восьми ступенек. Дальше две двери были открыты.

Справа, за рядом швейных машинок, из-за которых на нашу странную группу страждущих с испугом смотрели смуглые темноволосые черноглазые женщины, стоял прилавок, на котором был закреплен ключ. Старинной формы, с причудливой бородкой на длинной шейке, с гербом города на головке. Такие раньше, наверное, дарили властителям и князьям. И он был серебристым!

Из-за прилавка понимался навстречу смуглый седой усатый мужик с фигурой тяжелоатлета — квадратный, невысокий, но здоровенный и мощный, как бульдозер. Прищурив и без того не сильно широкие глаза, он тут же нырнул, скрывшись обратно. Вероятно, вид у меня был такой, что пугал не одних женщин, начавших верещать что-то на незнакомом мне языке. «Только бы не за дробовиком полез» — пронеслась мысль. Но здоровяк появился, когда между мной и стойкой оставалось пара шагов. И в руках у него был… термос. Простой старый термос, выцветший, зелёный, пластмассовый. С покрытой тёмными царапинами когда-то белой крышкой-кружкой сверху. Он свернул её двумя пальцами, выбираясь наружу и смахивая той же рукой с ближайшего стола всю швейную утварь. Нитки, пуговицы, лоскуты ткани и ещё какая-то ерунда улетела, как ветром сдуло. Красиво, как новогодний серпантин, расправилась в полёте лента швейного метра.

— Здесь клади! — голос у него в этом подвале звучал гулко, прямо на уши давил. Я положил до синевы бледную сестру на стол.

Седой крикнул что-то на своём языке. От сбившихся в кучу женщин отошла одна, постарше остальных, и бережно взяла на руки Павлика, тут же начав что-то нашёптывать ему на ухо. Вряд ли он что-то понимал, но плакать почему-то перестал тут же. Мастер, а я очень надеялся, что это всё-таки был он, с неожиданной осторожностью открыл пробку старого термоса, не дыша налил в крышку немного, и влил в рот Алисе. Её голова в его ладони смотрелась, как яблоко или апельсин — лапы у него были под стать фигуре. Ещё несколько коротких гулких фраз — и две брюнетки помоложе притащили откуда-то железный таз, в котором тут, наверное, кипятили бельё, и ворох тряпок. И, зачем-то, огнетушитель.

Когда-то давно, в какой-то медицинской книжке, невесть какими путями попавшей мне на глаза и в руки, я напоролся на термин «неукротимая рвота». Тогда, помню, ещё удивился — кому это пришло в голову совместить в одном определении романтически-революционное прилагательное и сугубо физиологическое существительное. Теперь же я воочию убедился, что автор был прав. Сестру начало натурально выворачивать наизнанку. Смотрелось страшно. Но страшнее стало, когда изо рта и носа посыпались в таз комки чёрной слизи.

Длилось это, к счастью, недолго. Когда вместе с тяжким стоном изо рта Алисы вылетел последний ошмёток, квадратный мужик молниеносным движением, которого я почти не заметил, смахнул какой-то тряпкой с её лица всё лишнее и сбросил в таз. Отскочил к себе за прилавок и тут же появился со странного вида медным сосудом, похожим на высокий чайник с очень длинным носиком. Он залил из него содержимое таза. Запахло, кажется, керосином. Очень вовремя, очень к месту пришёлся аромат. А вот фраза, видимо, запоздала.

Мастер выудил из кармана каких-то чуть ли не бархатных шаровар, которые я только заметил, коробок спичек, чиркнул сразу тремя, для гарантии, наверное, и, не прерывая движения руки, бросил три маленьких кометы в таз. Пламя садануло к потолку ещё хлеще, чем днём у Алисы на кухне. Видимо, смесь ацетона с «Прелестью» была менее пожароопасной.

Здоровяк что-то прогудел по-своему. Все, кроме женщины с Павликом на руках, потянулись к выходу. Кто-то из них нажал несколько кнопок на панели справа от двери — раздался звук включившейся вытяжки. Судя по всему, серьёзной, промышленного типа. Столб огня опал, а слои дыма, начавшие было собираться на разных уровнях, потянуло к отверстиям в потолке ближе к той стене, за которой была улица.

Я держал в руках ладонь Алисы. Её лоб был покрыт каплями пота, волосы, тёмно-русые, такие же, как и у меня, прилипли к нему и вискам. Главное — она дышала. Часто, неглубоко, но без тех ужасающих звуков, что раньше. А потом открыла глаза. Сетка полопавшихся капилляров в них смотрелась так себе, конечно. Но факт того, что сестра была жива, все несущественные условности перевешивал. Она попробовала было подняться и завертела головой в поисках сына, но подошедшая женщина что-то успокаивающе сказала на непонятном языке, положила Павлика ей на грудь, и какую-то подушку типа диванной — под голову.

— Поздорову, Мастер, — повернулся я к седому, вспомнив-таки о правилах и вежливости, — по пути от синя камня к белому притомился я. Поможешь ли?

— Да? А я думал — просто так, поблевать забежали, — с деланым удивлением ответил он на чистом русском с каким-то едва уловимым южным оттенком. И от выражения, что, видимо, появилось на моём лице от неожиданной формулировки ответа, заржал, явно довольный собой. Засмеялась негромко и женщина, что придерживала за плечи сестру. И сама Алиса. Вслед за ней улыбнулся и я. Кто так смеется — вряд ли с минуты на минуту помрёт.

— На-ка, — отсмеявшийся здоровяк протянул мне крышку термоса.

Там оставалось ещё на глоток, наверное, зеленовато-коричневой жидкости. Я с сомнением посмотрел на сестру, на покрытый сажей тазик внизу. Принял крышку, кивнул и выпил одним махом. Вряд ли он спас Алису, чтобы отравить меня. Да и не хотелось обижать его отказом и недоверием. Как говорила мама: «В гостях воля не своя». А ещё про монастырь и устав, но о них сейчас думать не хотелось совсем.

— Спасибо. Горькая, зараза, как хина, — скривившись, я вернул кружку-крышку седому, что смотрел на меня с разгорающимся интересом.

— Ого, иммунный? То-то я гляжу — больно хорошо выглядишь. А где ты успел хины попробовать, чтоб так уверенно распознать? — казалось, в нём говорил учёный-естествоиспытатель, которому не было дела до всего происходящего, кроме конкретно этого вопроса.

— Нигде не пробовал. В книжке какой-то читал, запомнилось сравнение, — развёл руками я.

— Интересно. Это не хина. Это осиновая кора, — он смотрел на меня, будто чего-то ждал.

А у меня в голове зазвучал голос замечательного Леонида Филатова с предсказуемым: «Съешь осиновой коры — И взбодрисся до поры: / Чай не химия какая, — Чай природные дары!».

— Стало быть не врал классик про полезный минерал, — согласно кивнул я.

— Венера, глянь — иммунный, воспитанный, начитанный Странник! — довольно воскликнул седой.

— Виталий предупреждал, что надо ждать сюрпризов, Шарукан, — с улыбкой ответила женщина, что теперь помогала Алисе сесть на столе.

— Ну-ка, — странный слесарь со странным именем отошёл снова к стойке и вернулся с пластиковой запаянной «системой» для капельницы, точно такой же, какими нас снабдила в дорогу баба Рая.

Пыл естествоиспытателя в его чёрных глазах не утихал. Он достал трубку, отхватил кусок сантиметров двадцать старинным ножом с тёмным лезвием, покрытым узорами булатного вида. Один конец опустил в термос, что стоял открытым, а второй зажал пальцем. Прозрачный пластик диаметром в пять миллиметров в его лапище смотрелся еле заметной волосинкой. Трубочка вытянулась из ёмкости, пальца на три-четыре заполненная жидкостью. Моих. Если мерить Шарукановыми — где-то полтора-два.

— Не бойся, дочка, — прогудел он Алисе, что дёрнулась было навстречу, когда Мастер подошёл к ней.

Он погладил Павлика по голове, от чего тот будто замер, прислушиваясь к новым ощущениям. И осторожно пристроил трубочку тому в угол приоткрытого рта. Уровень жидкости в три приёма упал до самых губ. Но ни рёва, ни плевков, ни даже гримасы непередаваемого детского отвращения, как, например, от тёртой варёной брокколи, не последовало. Будто воды или молока попил. Героический парень — меня до сих пор, кажется, передёргивало.

— День сюрпризов, Венера. А этот и иммунный, и с Древом как-то связан. Теперь ясно, почему жив до сих пор. Ты? — Шарукан повернулся ко мне, кивнув на младенца.

— Да. Само как-то получилось, — ответил я, вспомнив, что действовал словно по наитию.

— Само ничего никогда не получается, Странник, — неожиданно серьёзно возразил Мастер. И продолжил тем же тоном, — женщину с ребёнком здесь оставь. Тут наверху как раз апартаменты свободные есть. Не волнуйся за них — мои дочери присмотрят, помогут. А мы пойдём, пройдёмся, пока ещё не совсем стемнело, покушаем, поговорим без спешки. Ты многое хочешь узнать, а мне есть, что рассказать тебе.