Дубль два

Глава 23 В лазарете

В голове на одной ноте звучала одна и та же фраза. В который раз.

— Чё-о-о-орный во-о-оро-о-он, что-о-о ж ты вьё-о-ошься-а-а!..

По кругу, будто на бесконечном повторе. Казалось, Сергий задался целью научиться передавать ноты Речью. Беззвучной и бессловесной системой обмена образами и мыслями. И, судя по его вековому опыту и настойчивости — что-то должно было получиться. Но пока вышло только в корягу заколебать всех, кто был в пределах досягаемости. Даже Павлик не удержался, выдав из дому снова:

— Деда! А-а-ать!

— Вот! Слышь, Серый? Дитё малое — а уже дело говорит! Ты или целиком пой — или пластинку меняй. А то надоедать начинаешь, — отозвался спящий вроде бы Ося.

— С-с-с-с… с-с-с-с, — начал было я, но сразу понял, что опять рано.

— Ты Речью говори, Аспид. Ры-ры-рано тебе пока ва-ва-варежку разевать, — Древо стебало меня, кажется, с того самого момента, как я очнулся. В амбаре. Рядом с дедом Сергием, которому при всём плохом освещении больше семидесяти бы не дал. И в таком же, как у него, ко́рзине.

Увиденное вчера вспоминалось урывками, мутно и будто бы неохотно. Ярких картинок от всего вечера сохранилось три. Озорные голубые глаза Энджи над букетом красных роз. Чёрное глазное яблоко Машки, втягивающееся паучьими лапками обратно в орбиту. И то, чем закончилась вся эта проклятая заваруха.

В книгах, что я читал, иногда говорилось про могущественную силу того или иного дерева или деревянного предмета. Кто-то даже уверял, что святой Грааль был не выкован или отлит, а выточен из ствола смоковницы. Деревянный меч в руках Сеамни Оэктаканн делал из робких и забитых наследников Дану кровавых берсерков. На острове Алого Щита и мечей, и вариантов развития событий было ещё больше. Кресты и деревья, костры и колья в реальной истории, что я учил в школе и универе, упоминались редко, зато так, что в сознании отпечатывались намертво. Один Владислав Третий Цепеш чего стоил.

Когда осиновый кол сам вцепился в землю, стряхнув мои руки — это было странно. Когда вокруг тела твари из-подо мха начали пробиваться молодые зелёные побеги — удивительно и невероятно, потому что росли они буквально на глазах: двигались, извивались и плотнее стягивали всё реже дрожавшее туловище. Когда мох и верхний слой земли под ним разошлись с шипением и каким-то сырым стоном в разные стороны — я уже не видел. Потому что лежал лицом вниз в том самом мху. Последнее, что запомнил — как на моей левой руке, что тянулась к Энджи, вспыхнуло, завоняв палёной шерстью, Пятно размером с некрупное яблоко. То, что осталось после укуса бывшей Маши.

Когда я открыл глаза и увидел над собой стропила и крышу амбара — едва не захохотал, не заорал от радости. Шансов на то, чтобы снова попасть сюда, откровенно говоря, не было ни одного. Хотя нет, всего один и был. И он сидел рядом, свернув по-турецки крепкие кривые ноги, не сводя с меня раскосых глаз на загорелом круглом лице, морщин на котором, кажется, стало больше. Я хотел сразу же поприветствовать и поблагодарить Мастера и стариков-разбойников. Но разговор не задался. Вместо слов изо рта вылетело только прерывающееся шипение. И слюнями залился по грудь, как Павлик.

— Молчи, Аспид! — Древо «звучало» недовольно, но я, кажется, уловил некоторую неискренность. — Ожил — и лежи себе. Сейчас Солнце встанет — подкрепишься, полегчает. Немного.

— С-с-с… С-с-с, — попробовал было я не самое сложное слово «спасибо». Без успеха. Только язык свело где-то под самым корнем, да так, что едва не хрустнула подъязычная кость.

— Сы-сы-свистелку закрой и носом дыши! Ды-ды-дятел! — рявкнуло в голове. — Вот уж воистину говорят — с кем поведёшься. Сам Ярью швыряется без счёта, как метель — снегом, так и я с ним ту же моду взял. Года три жизни на тебя извёл, Яр!

— Благодарю, Осина, за помощь и за силу. — Со второго раза я перешёл-таки на Речь. — Как всё закончилось?

— О! Герой — портки с дырой! — весело влез в разговор Сергий. — Илейка, Хранитель Дуба, что под Володимиром-градом рос, за Окой, такой же был. Как очнётся — давай по сторонам смотреть, глазки голубые, детские, таращить да спрашивать: «это кто ж такое непотребство-то учинил?». И всё не верил, когда отвечали: «Так сам же ты, Илейка! Никак, запамятовал?».

— Похож, точно! — подхватило Древо. — А помнишь, как он сосенкой единой целый тумен, кого разогнал, кого в землю вколотил? А за ханским отрядом прям в лес кинулся, как в раж вошёл? А потом всё спрашивал: «Откудова тут просека взялась?». Ты ещё наврал ему, что вечор мёд ставленый закончился, так он и решил сам до Суздаля прокатиться — там, мол, уж больно вкусный варят. Да на троечке чтоб, да с колокольчиком — не босяк какой, чай.

Я внимал истории или байке, слушая двух дедов, старого и неимоверно старого. С которых, судя по говорливости, спадало сильное, тяжкое напряжение. И ждал, когда в Речи начнут проскакивать хоть крошечные паузы.

— Что с тварью той стало? — влез с вопросом в первую же из них.

— Ворога ищет, наперёд думает. Богатырь, точно. Жаль только — умишка недобор пока, — отреагировало Древо.

— Ну хоть не про девку первый вопрос — и то вперёд, — поддержал его Хранитель. Я снова «перешёл на приём», ожидая, когда схлынет очередная волна откровенных обсуждений моего слабого умственного развития.

— На дне Маруся, на дне. Аккурат рядом с Заряной пристроилась. Ил там жирный, липкий, тяжёлый. Не вылезет, не докричится до своих, — сообщил-таки Ося.

— Как? — я решил не тревожить их длинными вопросами. С тем, чтоб поговорить, у них снова никаких проблем не возникало.

— Подзабыл ухватки старые, конечно. Да вспомнились, как пора настала. Землица-то тут наша, родная. И всё, что растёт на ней — родня мне. Когда Бату-хан по Руси пожарами прошёлся — помогали. Тогда Липа возле Вщиж-города на Десне погибла. И Дуб, что на Бабинец-реке рос, — Древо прервалось, будто почтив память павших. Молчали все.

— К востоку ближе, по Оке, тогда Берёза росла. Могучая была, на корнях её, почитай, вся округа стояла, до самой Пра-реки. Помогала она Страннику тогдашнему. Евпатием звали его. Про то много в книгах ваших написано, да всё больше сказки. К Дубу он шёл, знакомцу твоему. Да не добрался. Из владений одного Древа вышел, а до следующего не дотянул, чтоб поддержкой заручиться, да силой. Но погани тёмной тогда без счёту извёл, это да. Бату-хан первого ранга был. Хостоврула, ближника своего, отправил за Странником, тот на втором ранге тогда стоял. Яри по-над полем тем столько было — воздух плыл, кони с ног валились. Надвое Евпатий батыра мечом развалил, пока Берёза за ноги того держала. Да вот так же, как ты, приколол то, что срастись пыталось, к землице. И прибрала она паскуду так же. Воины Бату уж на что свирепые были, а как увидели то — морды себе в кровь когтями от ужаса разодрали да галопом обратно ринулись. А Странник — за ними следом. Несчитано Яри было в нём. А до Дуба не добрался. Точно до границы довели чёрные, где сила Берёзы заканчивалась, да вместе с воями его каменюками и закидали, с телегу размером каждый. Дрожала тогда земля, захлёбывалась кровушкой. А потом добрались твари до Старой Рязани. Да спалили и Хранителя, и Берёзу, и всё вокруг на три перестрела, дотла, до песка. Год трава не росла, да три года — кусты с деревьями. Тосковала землица, скорбела. Людей-то много, а она одна у вас. И за каждого радеет, даже за беспуть всякую…

Хорошо, что я лежал на полу. Иначе точно упал бы. Хотя пора бы уже и привыкнуть было к тому, что при общении с существами такого возраста и масштаба, привычные с детства истории и факты звучат совершенно по-другому. Взять вон, к примеру, моего «соседа по палате», Сергия.

— А там почти то же самое случилось, — Древо снова отвечало на невысказанные и даже не до конца додуманные вопросы. — Сашка-то Пересвет тутошний был, дебрянский. Здоровый, как медведь. В нём тоже Яри уйма была. Добрый был Странник, справный. Как тебя его видел, на этом самом месте. Зря он вышел с копьём тогда. С батожком-то яблоневым, что первое Древо ему в дорогу дало, больше шансов было бы. Ну, да что уж теперь. Вера у вас, человечков, странная: про что чаще говорят — в то и верите. А Таврул, сволочь, самого́ Чёрного Древа побег к палке своей привязал. Все заметили только то, что копьё его длиннее было. Уже тогда забывали многие, что не в размере дело-то. Челубеем у вас его звали, Таврула. Хостоврул тот, под Рязанью, братом его был. Хотя кровного-то в них мало общего оставалось — Ося будто заметил наконец мои вытаращенные сверх всякой меры глаза и снизошёл до пояснений.

— А Серый тогда Митяйку-то Боброка обучил всему, что сам знал, да при Дубе и оставил. От него-то род и знакомца твоего, Митяя, пошёл, — Древо замолчало, будто крепко задумавшись. Или задремав.

— Чё-о-о-орный во-о-оро-о-он, — затянул опять Сергий, будто опомнившись. За всё время рассказа Осины он, кажется, не вздохнул ни разу. Даже открытые глаза, уставленные в свод конусообразного купола амбара, не двигались. Словно перебирал в памяти давно прошедшие события, друзей ушедших вспоминал.

— Да твою ж мать-то, Серый! Хоть бы поновее чего завёл, что ли⁈ — грохнуло в голове так, что опять заболели изнутри уши, и я сморщился, закрыв глаза.

— Тьфу ты, и этого едва не оконтузило опять! Да что с вами делать-то, с хрупкими такими? — с досадой спросил Ося. Вопрос снова был явно риторическим.

Рядом с Хранителем стоял тот самый кег, что мы привезли из города с Шаруканом. Из него тянулась прозрачная трубочка, в самого́ деда Сергия. Который периодически создавал во рту отрицательное давление, заставляя напиток бежать в нужное русло. Мастер время от времени подходил и стукал ногтем по блестящему боку бочонка. Звук каждый раз менял тональность.

— Мастер! Отключи его уже! Задрал завывать. Вон Аспиду лучше соломинку дай, пока ему опять дурь всякая в башку не полезла, — забрюзжал Ося. Шарукан, поднявшись, шагнул в нашу половину «бокса для лежачих» и молча сделал, как просили.

— А почему я ничего не помню из прошлого той Машки? И вообще весь вечер — как на картинке Кандинского. Круги да палки какие-то, и непонятно ничего, — спросил я, радуясь тому, что Речью можно было пользоваться, не отрываясь от бархатного полутёмного.

— С каких это пор поляки рисовать научились? — удивился Ося.

— Про поляков ничего не знаю, тот русский был, Василием звали, если не путаю. Но уверенности никакой. Вчерашний-то день, и тот, как на мину наступил — всё в дыму и по кускам, — разжалобить его, что ли? Хотя, такого, пожалуй, разжалобишь.

— Ты, Аспид, про нейротоксины что знаешь? — внезапно прозвучал встречный вопрос Древа.

— Ну-у-у… Про ботулизм что-то помню. Кажется. Что если из вздутой банки ешь тушёнку — руки можно уже не мыть, — вспомнил я очередную военную шутку дяди Сени.

— Тогда тут тот же случай, что и с оптикой давеча. Не помнишь ты потому, что забыл, — до боли логично уведомил Ося.

— Ну блин! А как я тогда хоть чему-то научусь, если вы ничего не рассказываете? — закинул я провокационный вопрос.

— Потому что учиться тоже надо учиться! — отрезало Древо. Но предсказуемо не смогло остановиться по-стариковски. — Вот к чему тебе знания о том, как нейромедиаторы ведут себя в пресинаптическом потенциале, если ты из всей фразы только одно слово понял, и то наверняка неправильно. Признайся-ка, про пипиську подумал? О чём вам, молодым двуногим, ещё думать-то при слове «потенция», — Ося продолжал издеваться.

— Положим, подумал-то я про то, что scientia potentia est*, — скромно выпендрился я.

— О! Глянь на него, Серый! Спиноза гнутая у нас тут на полу лежит! Малюта Сократов! Латынью владеет, Аспид! — развеселился он.

— Чё-о-о-орный во-о-оро-о-он, что-о-о ж ты вьё-о-ошься-а-а! — неоригинально включился в беседу Хранитель.

— А-а-а-а, Тьма тебя подери! С вами, человечками, умом рехнёшься! Серый — фу! Фу, нельзя! — Древо шумело, пока дед Сергий не утих.

— Паразиты те, Чёрного Древа слуги, тоже живые. Всё живое из одного и того же сделано. Только для разного. Вот, к примеру, трава простая. Ты её съешь — и ничего, кроме поноса, не случится. А коровки-козочки — те молока дадут. Или травы другие взять — лиса да волк едят за милую душу, а ты с трёх травинок помрёшь, да погано притом, — дождался я светлого денёчка: Ося «включил» учителя природоведения. Перед глазами показывались травы, обычные и необычные, хищники и травоядные.

— Слышал я, додумались японцы или ещё какие азиаты рыб придонных поднимать да потрошить. У них там с харчами всегда негусто было, а сейчас-то и вовсе, поди, с риса на без риса перебиваются. Так вот, давным-давно заведено было: мёртвому — вниз, живому — наверх. Не наоборот. Порядок должен быть. А узкоглазые рыб-то излови да жрать начни. И что ты думаешь? Помереть — померли, а ходить да жрать продолжили, как живые. Потому как в рыбах тех, что тысячелетиями дохлятиной питались, и к яду трупному, который тоже нейротоксин, противоядие есть. Которое само по себе — хуже яда в тыщу раз. И когда в кровоток попадает — рушит весь порядок, и то, что в человеке жизнь поддерживало, перестаёт. А как предельное количество в крови набирается — организм на куски рассыпается, буквально, на самом мелком уровне: клетка распадается. А новая не появляется. Это тебе к слову про «почему я про вчера ничего не помню». Потому что, кабы количество той дряни в тебе не сократил я, у тебя сегодня бы и не настало. А память заклинило, потому как объём уж больно неподъёмный для неё — та падла, что в Машку поселилась, Заряну молодой девкой ещё помнила. Не торопись такое вспоминать, мой тебе совет.

— И снова спасибо за науку, Осина, — отозвался я, подождав возможного продолжения.

— Не на чем. Тебе спасибо, Аспид. Странников давно не было. А тех, кто мог такими порциями Яри делиться — очень давно. Двоих назвал тебе, а всего их, таких-то, хорошо если десятка два наберётся. Повезло нам всем. Вот только надо дальше жить и дальше думать, — и Древо снова замолкло.

— Скажи, а та ветка, что мне Мастер передал — что это было? — набрался смелости прервать его размышления я.

— Так я и был. Поверни голову-то, коли силы есть, — отозвался Ося.

На верхнем ярусе больше не было деревца. Возле самой поверхности тянулось три маленьких свежих ростка с крошечными листиками. А тот прутик, что окреп и здорово подрос за эти пару дней, пропал. Чёрную тварь я и вправду приколол к земле живой частью великого Древа. Это неожиданное новое знание о самопожертвовании как-то отбило всю охоту говорить дальше. Что бы я ему сказал? Третье бесполезное «спасибо» за то, что он отрубил себе руку?

Мастер открыл верхние окошки, и солнечные лучи заплясали по полу амбара, поднялись по стенам вверх и снова слились в светящееся колесо-обруч. Который разделился на сектора и вернулся вниз, на верхние ярусы Осины ярким и словно ощутимо тёплым столбом света. Росточки потянулись наверх изо всех сил. При этом как-то ухитряясь заботливо следить, чтобы каждому листику на любом из них Солнца хватило в полной мере. Без удовольствия подумалось о том, что люди на их месте бы уже собачились и пихались локтями.

Дверь приоткрылась и в неё уверенно, насколько позволяли навыки прямохождения и вновь лютовавшее, видимо, земное притяжение, вошёл Павлик. И тут же поздоровался с мужиками, как положено, по имени и с каждым — за руку было накладно в плане энергии, времени и равновесия, поэтому он просто переводил глаза по порядку:

— Ось! Деда! Дядя! Дядя! — и задумался, видимо, над тем, что двух разных людей как-то не логично называть одним и тем же словом. Присмотрелся повнимательнее ко мне.

— Ас-с-сь Пидь!

Я подавился пивом. Сергий, притворявшийся спящим, заржал в голос хором с Шаруканом. От росточков Осины протянулся луч к светлой головёнке племянника.

— Я-ы-ы-ы. Яй. Яль! — проклятая буква мне тоже, как сейчас помню, поддалась не сразу. Обидно, когда тебя при этом зовут Ярослав. Или хотя бы Ярик.

— Яр! — звонко раздалось в голове. А Павлик даже ладошки к щекам поднял, словно удивляясь — откуда что берётся.

Следом за ним зашли Алиса и Лина. Про то, жива ли она, я так и не успел спросить старых трепачей. Между Коловратами, нейротоксинами, воеводами Засадных полков и нейромедиаторами как-то не выдалось возможности — то ждал, то обалдело молчал, едва не забыв совсем не только про Энджи, но и как себя-то самого зовут.

— Привет, красавицы! Как вы? — по-хозяйски спросила вновь прибывших Осина.

Судя по тому, как открылись глаза и рот у Лины, а сама она закрутила головой с опасной скоростью — Речь она тоже слышала.

— Уже хорошо. Отвар твой, дядя Шарукан, Энджи тоже помог, — ответила за обеих сестрёнка, — вот только проснулась она. Я сразу к вам привела, как и просили. Только она говорит пока как-то плохо.

— Пы-пэ-пэ. Зд-зд-ызд, — попытался я было культурно поздороваться, забыв снова про то, что советовал мудрый старый леший.

— Заело твою музыку, князь! Му-му-молчи лучше, му-му…чудило, — отозвался он тут же, вырубив меня наповал знанием отечественного кинематографа девяностых.

— Вот, она тоже примерно так же может, — развела руками Алиса.

— Бэ-бэ-бэ, — начала было Лина, но тоже остановилась, потерев правой рукой горло.

— Хороша парочка — баран да ярочка, один то шипит, то мычит, а вторая блеет! — развеселился Ося, — Поди пойми, чего сказать хотела?

— «Безголовый старый пень»? «Берегите женщин»? «Бесаме мучо»? — оживился Сергий.

— Сам ты пень, — привычно мимоходом отреагировало Древо и обратилось к Энджи, — ты, девонька, не бойся ничего. И не торопись. Тебя ухарь этот, что все глаза об тебя уже сломал, с того свету, считай, на руках вынес. Но вопросов много у тебя, а веры пока нету тут никому — страх один. Ты сядь вон на лавочку, передохни малость. Смотри, слушай. Захочешь и сможешь — спрашивай. Только не вслух, а мысленно. А то вы с Аспидом если болтать начнёте — вас же не унять будет. А нам — жди полдня, пока вы «мама» скажете.

Лина посмотрела на меня вопросительно. Я только глаза под лоб закатил — что мне ещё оставалось? Объяснять ей, как Стасик оказался Яриком, убил её сестру, превратившуюся в Венома, а потом очутился в древнем лепрозории, где говорящее дерево называло его Аспидом, я не собирался. И вряд ли справился бы, пожалуй.

Шарукан поднялся и за руку провёл её мимо нас с дедом на лавку. Одежда на ней была вчерашняя, а в волосах в паре мест виднелись стебельки мха. Видимо, Алиска и вправду её, как только она глаза открыла, сюда притащила. Да, я на месте Лины, пожалуй, тоже бы начал с простых слов, на те же примерно буквы начинающихся.

— Мастер, не истопить ли баньку? Не сейчас, вечером, — остановило Древо подхватившегося было Шарукана. — К закату эти двое симулянтов сами отсюда выйдут. Серому-то давно пора, да и Аспид уже не ландышем лесным пахнет. Водицы не жалей, да щёлоку погуще лейте, или чего у вас там сейчас вместо него? А, не суть. Серый, ты как отмоешься сам — эту надо пропарить по-хорошему. Сидит в ней малость, не всё выгнал отвар — мы поняли, что речь шла о Лине, а сама она вздрогнула и снова закрутила головой, будто проснувшись.

— Как? — Хранитель впервые, кажется, задал вопрос вслух.

— Сам не пойму. Цепкая, паскуда, оказалась. Там бы возле озера огородить всё, чтоб три дождя прошло да все споры в землю смыло. Жечь-то жалко…

— Оцепление там есть, и ещё недели две стоять будет, — подключился Шарукан, что снова уселся возле нас, скрестив ноги.

— Добро. Парнишек-то, что живы остались, куда отправишь? — обратилось к нему Древо.

— Так в обитель, куда ж ещё? Порадуется Лёха новым инокам, — ровно, с нечитаемой интонацией ответил Мастер.

— Ох, дойду я до него, до пакостника, да уши оборву, не посмотрю, что старец, — гневно выдохнул Хранитель.

— Во! Гляди, Аспид, ты ж хотел учиться? Вот и учись: так делать не надо. Некоторых ничему жизнь не учит, хоть тресни! — Ося завёлся. — Не сидится ему на месте, пню замшелому! Века ни проходит, чтоб в чужой монастырь не припёрся да лещей там всем не нараздавал. Долгогривые-то и рады — явление! Знамение! Чудо! А это не чудо, это просто у дурня старого детство заиграло…

— Ну а чего он, Ось? — уже без уверенности начал Хранитель.

— Да чего он-то — пёс бы с ним! Я который год не возьму в толк, чего ты? Оставь ты в покое свои ошибки уже. Не вышло Хранителя из Лёшки. Зато вон старец Варфоломей получился — на загляденье. Всегда он руками водить тянулся, потому и во взводные попал, когда в том взводе ему все, почитай, в отцы годились. И тебя так слушал внимательно по тому же. Поди, и имя твое детское взял за тем же. Никогда не гнушался чужую Ярь брать, коли своей не доставало, да всю, без остатка, как суму у нищего. Потому и отроками обложился, как дровами, впрок. И сироту того с панталыку сбил для того же — «деда то, деда сё».

— Да чему он пацанов научит-то? — не унимался Сергий. Бубня в точности как я, когда, ещё подростком, понимал, что накосячил, но признаться что-то мешало.

— А ты чему научишь? Придёшь, насуёшь пастырю промеж ушей, вырвешь пару деревьев да по камню всадишь так, что из-под него вода побежит? Не оригинально, Серый. Старо́. Было уже. А главное — что ты тем пацанам дашь?

— И зачем они нам прямо сейчас, — не выдержав, влез я. — У нас есть, чем заняться, помимо походов по чужим монастырям, тем более — мужским.

— Ба-а-атюшки! Оно говорящее! — Ося себе не изменял. — Но, отдать должное, дело говорит. Думается мне, сейчас не до Лёшки нам будет.

— Скажи, Осина, а были ли случаи, чтобы Древо место покидало, и на новом корни пускало? Не Чёрное, а настоящее, наше? — я будто проснулся, и теперь старался на полную использовать любую возможность получить знания от источника, чуть помладше бесконечности и матушки-земли.

— Были. А тебе к чему? — в голосе Осины не осталось ни намёка на юмор.

— Громко визжала та тварь, что в Машке жила, — осторожно начал я. Со всех сторон осторожно. — Шарукан говорил — на семь десятков вёрст они друг друга слышат. Думаю, не налетели бы.

— Резонно. Глядишь, и получится что из тебя. Коли доживешь, — с сообразным возрасту скепсисом ответило Древо. Муравью, что полз по коре, но вдруг замер, вскинув лапки и усики, озадачившись: «тварь ли я дрожащая?».

— Я, Осина, ваших раскладов не знаю, да и ни к чему мне. Вы в ваши шашки, го, зернь и хнефтафл веками играете, а я и правил-то не читал — так, мимо доски прошел разок. Ну и пару раз об неё мордой приложился. С оттягом, — продолжал я, чувствуя, что Древо не спешит обрывать или издеваться.

— Удиви? — единственная мысль в ответ. Без единого, кажется, эмоционального окраса. Но на мне сошлись все глаза сегодняшних посетителей амбара. А в нём, кажется, сегодня был аншлаг, впервые лет за триста минимум. Я видел Шарукана. Сергия, лежавшего рядом. Видел Алису над ним. И Павлика, что давно сидел между нами.

— Лин, подойди, пожалуйста — кажется, даже безэмоциональной Речью просьба звучала неуверенно. Как-никак полтора дня знакомы — а такое предлагать собрался.

Энджи появилась в кадре слева. Прошла и уселась рядом так же, как и Шарукан с другой стороны — по-турецки. Легко, мягко. Как живой и здоровый человек. Как напоминание, что должно оставаться именно так: все здесь живые и здоровые, и планируют такими и оставаться. А Лина осторожно положила ладонь на плетёную поверхность меня. И, если мне не показалось, в амбаре стало чуть светлее.

— Тут шесть душ людских и ты, Древо. И все мы, кто больше, кто меньше, связаны с тобой, обязаны тебе. Нам проще: сели и уехали. Убежали. Попробовали потеряться. Только вот конкретно я теряться не хочу больше. Я, может, только нашёлся. И бросать тебя я не стану. Если нет способа тебя с собой забрать — всех отпустим, а сами рядом ляжем в землю, вот прямо тут. Если свезёт — побольше чёрных с собой утащим.

Тишина вокруг давила на не до конца отошедшие уши. И снаружи, и изнутри. Молчали все.

— А вот если вспомнишь ты, как может Древо в ту же землю, да в новом месте корни пустить — умнее будет, как мне кажется. Вам-то, предвечным, на время плевать, наверняка. А я бы Павлика и в первый класс отправил бы с гладиолусами, и на первый курс тоже, — образ взрослеющего, растущего племянника, на котором ползунки менялись на брючки с пиджачком и большим ранцем, я приготовил заранее. И запустил по лучам всем, кто был рядом.

— Быстро учишься. Удивил. Продолжишь? — пропасть мне пропадом, если в Речи Осины не было заинтересованности.

— Мы увозим тебя с собой. Или часть тебя, у вас с этим, как я понял, нормально все работает. Только ей не надо никого в грунт вбивать будет. Она будет жить и расти дальше. И мы вокруг. Мысль, конечно, оформлена слабо, но уж как смог, извиняйте. А теперь — к фактам: ты так точно можешь. Мы хотим жить. Твоё слово, Осина? — да, я играл ва-банк.

— Жук ты навозный, а не Аспид, — ответная реплика прозвучала не сразу. И без уверенности. И я решил пойти на крайность.

— Тогда давай, как сейчас модно, спросим у всех задействованных. Как обычно, слушать или нет — дело твоё, но спросить — спросим.

Я чувствовал, как тело покидают ростки Древа, что спасло меня и поддержало во мне жизнь. Отплатить ему за это идиотским «отлично, теперь умрём вместе» казалось мне не честным и не равноценным обменом. Плети ко́рзиня расползались, втягиваясь в пол амбара. Я упёрся обеими локтями в него и с третьей попытки уселся. С ног ветки и прутья убраться пока не успели. Многочисленные ощущения, будто из тебя вынимают иглу, с помощью которой только что брали кровь на анализы или делали укол, отвлекали. Но не сильно.

— Итак, — начал я, сидя посреди амбара, в окружении женщин, детей и мифологических существ, — о насущном. Вариант номер один: мы остаемся здесь и принимаем бой. Помрём с вероятностью сто процентов — эти чёрные дело знают крепко. Вариант номер два: хватаем Осину и валим. Помрём с вероятностью в те же сто процентов. Потому что, как Древо говорит, порядок должен быть: все помирают — и мы помрём. Но, в отличие от варианта номер один, не сразу. Очень не сразу. А теперь все подумали, и кто додумался до варианта номер два — тянет руку вверх.

И первый, подавая пример, как всегда, все и на всех выборах, ткнул ладонью в сторону крыши. Следом за моей, поочередно, поднялись Алискина, Шаруканова, Линкина. Павлик задрал обе, сидя на попе.

— Ось, ослабь вязки маленько. Я тоже с молодёжью, если что. Яр резонно обосновал, — разом в двух диапазонах сообщил Хранитель.

— Я про жука навозного говорил, или только подумал? — раздалась мысль Древа. Но я готов был спорить на что угодно — удивлённо-довольная. — Ты глянь на него, Серый, а? И латынь знает, и психологию масс. Ося Геббельс тебе бы руку жал и на службу звал.

Я молчал. Потому что ладонь Лины как-то незаметно переместилась с расплёвшегося ко́рзиня мне на руку. И мы смотрели в глаза друг другу. И кроме этих доверчивых голубых глаз для меня, кажется, вокруг не было уже ничего.

* scientia potentia est — знание — сила (лат.)