Дубль два

Глава 15 Старики-разбойники

Я замер. Не то, чтобы до этого плясал по амбару «ча-ча-ча», но тут прямо вообще как примёрз. Из плетёного короба торчала голова седого старика в больших сильных очках с толстой коричневой оправой. Одна дужка, та, что я видел впотьмах, была заботливо замотана синей изолентой. Такая же удерживающая чудо-повязка, спасающая любой прибор или предмет при непредвиденных обстоятельствах, была на переносице, между стёклами. Очки явно тоже были пожившие.

Мне вспомнилось слово «корзинь», прочитанное когда-то давно в какой-то хорошей книге. Там так назывался плетёный древний прообраз гроба-домовины. В нём раньше хоронили. То, что было вокруг тела старика, очень походило на этот термин. Темень, странный алтарь странного Дерева, плетёный гроб и мумия в нём. Это я удачно зашёл… Но тут стало совсем не до смеха. Хотя и было-то не до него, если честно.

У мумии шевельнулась кожа на шее. Можно было бы предположить, что это свет мигнул. Но света в той стороне не было никакого. Под правым ухом, под углом широкой челюсти, под редкой белой бородой дрогнула серовато-жёлтая, будто из старой бумаги, кожа. Точно над сонной артерией.

— Пора, Славка! — еле слышно прошелестел в голове голос Алексеича. И меня отпустило.

Решение о том, что нужно делать, пришло мгновенно. Я в два прыжка долетел до лавки, такой же или очень похожей на ту, что стояла напротив Дуба. Сел, пытаясь вспомнить положение тела дяди Мити. Отставил левую руку и не глядя повёл ей по стене. И пальцы почти сразу зацепились за какую-то рейку, совершенно неразличимую глазом в полумраке. Я потянул её к себе.

Под крышей раздались шелест и скрип. Сверху посыпались какие-то листья, пыль и труха. Лучей света, тех самых, тонких, с палец толщиной, было явно меньше, чем я видел в прошлый раз. Но они были.

Я попробовал покачать рейку вверх-вниз. Один край, дальний от меня, подался, хоть и с натугой. Лучи заскользили наверх, к переводам. Да, внутри амбар был точной копией того, что окружал Дуб. В «солнечном колесе», что образовалось под крышей, явно не хватало «спиц». Оставалось надеяться, что это не будет критичным. Я искренне и очень на это надеялся. Деревяшка под пальцами замерла, будто упершись в какой-то ограничитель. Лучи-спицы закружились под потолком, повторяя уже виденное мной, сливаясь в обод колеса. Подвигав рейку из стороны в сторону без всякого результата, чуть придавил. В стене негромко щёлкнуло — и солнечный круг распался на сектора, которые подняли острые углы к вершине. И оттуда прямо на прутик упал луч света, накрыв два верхних яруса и часть третьего. У Дуба, кажется, третий освещался весь, но уверен я не был.

Пошарив под лавкой, нашёл и банку, точно такую же, только стекло, кажется, было чуть более зеленоватое. Высунув руку в щель двери, зачерпнул воды из ведра, похвалив себя, что решил оставить его прямо у входа. А вот одноразовых хирургических лезвий не нашлось. Обнаружился нож, старый, как и всё, что я успел увидеть в доме. Кажется, такие раньше называли «садовый» — бакелитовая ручка, формой напоминавшая маленький баклажан, и толстое лезвие, загнутое внутрь, как клюв хищной птицы. Или коготь зверя. И, судя по сточенному лезвию, хозяин клюва или когтя был очень старым. Мне вдруг показалось, что время к этому месту перестало иметь отношение давным-давно. При этом я остро чувствовал каждую его секунду. И странные эмоции. Словно смертельно уставшее много лет назад Дерево принимало солнечный свет нехотя, через силу. Напоминая себе, что это не для него, а для последнего и единственного старого друга-стража, который до сих пор почему-то отказывался умирать. Но чтобы подтвердить предположение, надо было понять его язык. Речь. Для этого оно должно было принять меня. В этом оставались сомнения.

Но мысль я додумывал уже на ходу, огибая многоярусную конструкцию по часовой стрелке. Наконец, нашлось нужное углубление. Чиркнув по подушечке на левой ладони, где-то под мизинцем, убедился в том, что нож был заточен на славу. Боли почти не было, зато кровь потекла щедро, от души. Вода в банке окрасилась почти сразу. Прижав порез к губам, я осторожно вылил всё в сухой «рот», который неизвестно сколько времени не видел воды. А всё Дерево — света. Интересно, их в этих случаях «кормить» тоже надо дозированно, как людей после долгой голодовки?

Привалившись к стене за лавкой и замотав ладонь какой-то найденной внизу тряпкой, вроде бы даже чистой, я стал ждать. Время текло медленно. Кажется, даже стрелка над циферблатом ползла гораздо ленивее обычного. Минуты шли, но ничего не происходило. Пропали куда-то все до единой мысли. Я просто ждал.

— Помолчать пришёл? — мысль, «прозвучавшая» недовольным тоном, если такое бывает, заставила вздрогнуть. — Ну, посидим, чего не посидеть-то?

Не было никаких откровений, видений или прозрений, ни исторических, ни естественно-научных. Древо просто обозначило, что пока живо. И может «говорить». Но не горит желанием.

— Здравствуй, Осина. Дуб поклон передавал, — мои мысли звучали осторожно. И решительно по-идиотски.

— Передал уж. За свет, воду и кровь спасибо. Зря, конечно, но благодарю. Зачем пришёл? — общительным и доброжелательным собеседник не казался.

— Пока ехал — не знал. Теперь знаю. Хочу внучке и правнуку дедушку показать. Живого, — кивнул я на вершу, что лежала на полу почти касаясь узким концом, где были ноги, «этажерки» с прутиком наверху.

— Странные вы, человечки. Ну веди, показывай, раз охота, — наверное, это был сарказм. Неожиданно.

Я сидел на лавке в амбаре и мысленно общался с сущностью или даже явлением, видевшим динозавров так же, как меня сейчас. Пережившим эпохи, о которых, пожалуй, и учёные не догадываются до сих пор. Испытавшим столько всего, что и представить невозможно. И сохранившим чувство юмора. Пусть и весьма своеобразное. Значит, шансы оставались.

— В таком виде он им, конечно, тоже нужен. В красном углу поставят, пыль протирать будут, о высоком думать. Но если бы вышла удача чуть больше жизни в него добавить — ещё лучше стало бы. Обнял бы внучку. Правнука на руки взял…

Я чувствовал, что иссушенный дед в клетке слышит нас. Но молчит. И почему не вступает в наш слабо конструктивный диалог — не понимал.

— Мы оба устали, человечек. Смертельно, тяжко, невыносимо. И страшно давно. Он пришёл ко мне очень много лет назад. По вашим меркам, конечно. Мы жили мирно и дружно. Многое бывало. Но после той чёрной жертвы… — мысль оборвалась.

А какого, интересно, чёрта тогда вы оба меня звали, дорогу показывали? Я вытянул руку и попробовал нащупать реечку, чтобы закрыть отверстия для солнечного света на крыше.

— Погоди… Дай ещё чуть… — на этот раз «тональность» мысли показалась мне немного смущённой. Интересное кино. Жить мы, выходит, не хотим, но кушать любим? Значит, шансов становилось больше.

Я убрал ладонь с деревяшки, механизм действия которой понимал лишь очень примерно, чисто теоретически. Как и весь процесс «кормления» солнечным светом. В котором принимали участие собственно свет, невидимая мне система зеркал и, наверное, линз, и древнее Древо, судя по всему, выжившее из ума.

— Я тебя слышу вообще-то, человечек! — теперь мысль «звучала» обиженно.

— Прости, Осина. Я волнуюсь за старика. Мне не так много лет, как ему или тебе. За последние два дня я узнал слишком много нового, и это мне тоже спокойствия не прибавляет. Как и тот факт, что я веду застольную беседу с деревом, на котором удавился Иуда Искариот, — в этом внутреннем диалоге трудно было о чём-то умолчать.

— Сказки это! Откуда там осины? Ехуда Ишкер повесился на багряннике. Только зря, потому что отравили его заранее, можно было и без верёвки обойтись. Вечно вы, человечки, торопитесь куда-то, — в отсутствующей при такой беседе интонации мне всё равно чудилось брюзжание.

— Живём мало, а успеть многое хотим. Детей растить, внуков нянчить, — я пробовал не отклоняться от основной темы, что лежала в корзине между мной и пнём.

— Сам ты пень! Имей уважение, в конце концов! — громыхнуло в голове так, что даже в глазах потемнело.

— Скажи, как помочь деду, — наконец, мне удалось так оформить мысль, чтобы она точно никуда не отклонялась. Наверное, доведись общаться на Речи чуть больше, чем второй раз — получалось бы лучше и быстрее.

— Сам захотеть должен сперва. А он давным-давно раздумал. Слишком долго по вашим меркам под Солнцем ходил. Любил многих, спасал, помогал. Да всех в землю свёл. Вот и сам теперь следом собрался, — теперь эмоций не было вовсе. Просто изложение сути, сухо, ничего лишнего.

— У него внучка-красавица сейчас избу метёт. Или уже домела и полы моет. Заблестит дом, давно там женской руки не было, — начал я издалека, не сводя глаз с головы старика. — А правнук — толковый парень. Это он меня научил, как сюда добраться, сам я не сообразил. Речью владеет, а ему всего год и три! Помочь надо мальчишке, подсказать.

Тут я честно не смог бы ответить, спроси меня Древо, о каком именно карапузе шла речь — о Павлике или о Ярике. Помощь и подсказки нужны были обоим, и чем быстрее — тем лучше.

— А то я ничего толком не умею. Дрянь чёрную как-то вывел из него. Из Алиски — Мастер помог, но, сказал, надо баней закрепить. А я ж не знаю как!

Если глаза, привыкшие к полумраку, не врали — у деда едва заметно дёрнулась борода.

— Успеть-то я еле успел, Павлику день-два от силы оставалось, как Шарукан сказал, — продолжал я давить. И, кажется, заметил, как чуть шевельнулась губа. Как это было возможно — и представления не имел, но, судя по всему, как-то работало.

А сам вдруг внезапно понял, что мне в кои-то веки нужна помощь, и я не боюсь и не стесняюсь о ней просить. Наверное, это проявился какой-то новый навык, появившийся в связи с общением с высокоразвитыми, хоть и маломобильными существами. Раньше мне для того, чтобы кого-то о чём-то попросить, требовалось долго собираться и готовиться. Друзей у меня особо не было, родителей своими проблемами грузить мне всегда было стыдно, бывшую — тем более. Вот и приходилось как-то долго и медленно выгребать самому. Почему-то пришло на ум сравнение. Если у женщины случается что-то с машиной — любая ерунда, колесо спустило или омывайка кончилась — у неё не будет никаких проблем с тем, чтобы попросить первого попавшегося мужика о помощи. Я бы скорее язык откусил, чем признался в том, что чего-то не понимаю в машинах. Наверное, поэтому и возил Форда в сервис чаще всего уже на эвакуаторах. И смотрели на меня там, как на живодёра: «довёл скотинку до ручки, изверг!». Теперь же речь шла о сероглазом племяннике и моей младшей сестрёнке. И просить я не стеснялся ничуть. А если для достижения результата надо было спровоцировать предвечную сущность и мумию — ну что ж, надо так надо!

— Он издевается, Серый, да? — вслед за этой мыслью, кажется, чуть дрогнул и прутик на пне. Ну, то есть молодой побег великого Древа, конечно же. — А что значит «маломобильный»?

— Это тот, кто, так сказать, немного ограничен в передвижениях, — попытался сгладить термин я.

— Нахал! Мелкий двуногий нахал! — в голове грохнуло, а вслед за этим будто бы хрустнуло что-то. Какое, однако, звонкое дерево. И оно меня облаяло. Во лбу и висках словно завели ту старинную детскую игрушку, где мужик с медведем по очереди долбили по наковальне молотками. Под носом стало подозрительно мокро, во рту солоновато.

— Хватит, Ось! — третий собеседник «звучал» менее внятно, особенно на фоне эха, что словно продолжало аукаться у меня в голове после вопля Древа. Но я расслышал и не смог удержаться, чтобы не фыркнуть. Мне плавит мозги говорящее дерево по имени Ося. Вполне логичное и достойное завершение дурацкой жизни Ярика Змеева.

— Хватит! — повторилось чуть более громко и внятно. — Ты же видишь, что он тебя не боится. И меня не боится. И правду говорит — родню спас и сюда привёз!

Показалось, что меня отключили от высоковольтных проводов и вынули из башки трубу компрессора одновременно. Перестало трясти и лязгать в голове. Мазнул пальцем под носом, скосил глаза вниз — ну точно, кровь. Последний раз для того, чтобы у меня пошла кровь носом, Максу, самому здоровому парню на секции, потребовалось четыре раунда. Дерево явно сработало техничнее.

— Расскажи про внука ещё, — неожиданно попросил третий голос, что «слышался» с каждым разом всё яснее, — и не держи зла на Осю. Увлёкся, бывает. Давно у нас гостей не было. В этом столетии ты — первый.

— Думаю, Ося твой на своём веку зла насмотрелся столько, что если я всё своё разом вывалю — не почешется. Или как они там реагируют, я не знаю, — удивительно, но страха от того, что подавившее мою волю и слышащее меня сейчас Дерево может в любую минуту продолжить плавить мне мозги, действительно не было и в помине.

— А Павлик — классный парень. Поэтому очень хочется найти ту тварь, что ему чёрную заразу привила, и сделать так, чтобы такого никогда больше ни с кем не повторялось. Хотя бы той самой отдельной конкретно взятой тварью. Не могу вылечить всех — буду убирать источники заразы по одному. На мой век хватит точно, — я как живых увидел перед собой Зураба и Натана.

— Не то показываешь, парень, — вернул к реальности старик в клетке. Он по-прежнему не шевелился, не открывал глаз и, кажется, не дышал, но в том, что мысли были его — никаких сомнений. А вот Ося, кажется, с интересом наблюдал за нашей «беседой», но не мешал. И слава Богу.

— Прости, Сергий, собрать мысли в кучу никак не могу, — повинился я.

— А в кучу и не надо. Кучами другое меряют, не знал, что ли? — ого, да тут все с юмором, оказывается. — Луч представь. Из души наружу луч, вроде как солнечный. И по нему слова да картиночки запускай, — подсказал дед.

Я глубоко вздохнул пару раз, прикрыл глаза, чтобы не отвлекаться ни на что, и сделал то, о чём он просил. Сперва «нитка» между мной и образом старика в больших очках, скреплённых в двух местах изолентой, получилась тонкая, и два раза «рвалась». Но я как-то даже для себя самого непонятным образом насытил её светом, ярким, белым. И «нитка» превратилась в луч, по которому и вправду удалось «отправить» фото и видео.

Получилась краткая ретроспективная нарезка, задом наперёд, как у тех зеркальных цветов на полянке, где приземлился космический корабль «Пегас».

Вот малыш заливисто хохочет, прыгая в такт с Нивейкой, прижатый к маминому животу, в обережном кольце её рук и ног. Вот хмурит светлые бровки и морщит лобик, пытаясь матом объяснить мне дорогу. Пускает пузыри, с интересом глядя из кресла-люльки на заднем диване по сторонам.

А вот он же еле дышит, лёжа под моими руками на краю стола, под которым из ведра пытается выбраться тёмная дрянь. А вот — на его голове и шее вздуваются чёрно-синие вены, а воздух еле проходит сквозь гортань с пугающим до дрожи звуком.

— Раздумал я помирать, Оська!

Ого! Дед, конечно, внешне никак не изменился, но, судя по сменившейся тональности и напору, оживал на глазах. Ну, то есть мысленно, внутренне где-то. Фраза «прозвучала» в моей голове, как гул улья диких пчёл, по которому кто-то сдуру зарядил палкой. Или на злой ветер в ущелье, что собирался обрушить на мелких назойливых двуногих на дне пару неустойчивых камней с обрыва. Которые долетели бы до дна в толще сбитых ими же других валунов, не оставив от чёрного каравана внизу даже памяти. Этот образ мне понравился.

— Вот же падлы⁈ Весь страх потеряли, совести-то со стыдом у них сроду не водилось. Глянь, Ось — дитёнка, младенца грудного отравили, паскуды! Нет, хрена с два я в таком разе помирать стану. Дела у меня в Белых Берегах нашлись. А Лёшка-то куда глядел⁈

Во второй раз луч установился стразу, быстро. И по нему отправились к старику картинки с ГАЗовским микроавтобусом, иноками и отцом Варфоломеем. Теперь получилось запустить ролики по порядку. И дело было не в глазных нервах — просто со второй попытки удалось разобраться, с какой стороны у «картотеки памяти» начало, а с какой — конец, и не слать сразу подряд, что сверху лежало.

— Вон, значит, как оно обернулось… Упустил Лёшку я, теперь точно упустил. А вот насчёт уговора чёрных с белыми — ещё интереснее стало. Это кто же там такой догадливый завёлся, да в том ранге, чтоб так договариваться? Ну нет, помирать мне никак не резон, Ося!

— Долго лежал, Серый. Почти весь уж в землю врос. Мало шансов, — беспристрастно ответило Древо.

— Мне-то не вкручивай за советскую власть, а? — пожалуй, в таком ключе могли общаться пенсионеры в парке, над партией в шахматы или домино. Видимо, этих двоих связывало слишком многое. Алексеич, при всей своей независимости, с Дубом общался очень уважительно, совсем не так.

— Что можно сделать, говори? — мумия старика требовала у алтаря ответа. Я с репликами не лез, даже думать перестал, кажется — вот вообще не ко времени было мешать им.

— Мало шансов, — убедительно повторило Древо.

— А если просто так лежать — вообще ни одного! — это «прозвучало» с напором и даже агрессией. — Любой шанс, любое чудо, Ось — сейчас всё сгодится.

Пауза длилась. В её ходе я случайно опустил глаза и заметил, что тряпка на левой ладони сползла, из-под неё текла кровь, слишком чёрная в этой полутьме. Капля сорвалась с мизинца и полетела к полу. Со скоростью медленнее, чем одинокий жёлто-красный кленовый лист осенью в пустом парке в безветренную погоду. Сперва вообще показалось, что чуть вытянутый шарик висит в воздухе. Лишь присмотревшись, понял, что это было всё же падением, хоть и очень замедленным. Тревожно смотрелось. Пришли на память воробей с мотыльком на парковке возле ЦУМа. Раньше фразу «в глубинке время словно замирает» я представлял по-другому. Менее наглядно.

— Один, пожалуй, и есть. Кровь троих, кто в родстве с тобой, данная мне по своей воле. Из неё смогу, пожалуй, сложить нужное. Да только где тут взять её? — очнулось Древо.

— Много надо? — влез я неожиданно даже сам для себя.

— Несколько капель. Не в количестве дело, а в составе. Есть в крови частицы, что силу, энергию хранят в нужных количествах. Но сила та у каждого своя. От родича к родичу привьётся, чужого погубит. В последних ваших книжках, что Серый мне читал, их митохондриями называли. Только о предназначении так и не догадались. Но это давно было, по вашим меркам, — отозвался Ося.

Всё шло своим чередом. В беседе мумии, дерева и Ярика зашла речь за строение клетки и прочую цитологию. Действительно, о чём бы ещё поговорить с двумя полупокойниками в амбаре посреди брянских дебрей?

— Количество не решит? Если вместо пары капель литр залить? — не дал я им среагировать на неосторожные мысли.

— Чаду грудному нужна чашка материного молока. А ты ему — жбан браги. Не решит количество? — отозвался недовольно дед. Ну да, протупил.

— А насколько близкое родство должно быть? — не унимался я. Ну а что, все люди — братья, в каком-то смысле.

— После двух сотен колен не признает одна кровь другую, — непонятно ответило Древо.

— Как узнать, вдруг я подойду? — наверное, с их стороны я смотрелся, как школьник начальных классов, что изо всех сил пытался решить задачу по высшей математике, стараясь найти среди непонятных крючков и символов хотя бы знакомые цифры и буквы.

— Двое осталось. Готов он, Ось, Хорош тень на плетень наводить-то. Видишь же — он не только кровь слить, он пусть не руку, но пару пальцев точно отдаст, — ну, положим, насчёт пальцев я бы так уверенно не говорил, тем более не спросив меня. Но крови слил бы точно сколько надо.

— За малыша тревожусь, Серый. Не навредить бы, — в потоке, что волнами шёл от Древа, эта тревога ощущалась отчётливо. Казалось, если присмотреться — я смогу различать оттенки эмоций, словно цвета радуги.

— Наш он, старой крови, а, значит, и старой закалки. Справится. Мне ему ещё столько рассказать да показать надо, — Хранитель смотрел вперёд. Это воодушевляло. Не то, что его иссохшее жёлто-серое тело, что так и лежало на полу без движения и дыхания.

— И девчонка молодая совсем, не умеет ничего, — нет, вы гляньте, какое пессимистически настроенное дерево, а?

— И она сдюжит. Чуешь же — Шарукан их всех троих отваром напоил. Значит, тебе они тоже родня, — сила будто собиралась облаком вокруг разгоравшейся искры старика. Было похоже на рождение новой галактики или звезды, наверное — не видел ни того, ни другого никогда. А Ося — молодец, хитро вывел деда на эмоции. Зря я думал, что это я тут провокатор. Опыт не пропьёшь.

— К слову о «пропьёшь», — тут же отозвалось Древо, — ты как за своими пойдешь — харю умыть не забудь. И уши. Погорячился я чуток, извиняй. Там как раз ведёрко у тебя стоит за стеной — вот в нём и сполосни голову. А воду — сюда, куда из банки лил. Как раз пока ходишь — начнём Серого будить.

Я открыл глаза, глядя, как ускоряется и падает-таки мне на кроссовок тёмная капля крови. Видимо, с физикой у этих двоих тоже были какие-то свои, специальные отношения и договорённости.

Умылся быстро, прополоскав рот и избавившись от привкуса солёной медной монеты. Розоватая вода из ведра тонкой струйкой уходила в углубление между ярусами. А когда промахивался, и вода попадала на уступ — тут же впитывалась, будто в сухой песок или губку. Видимо, Ося давно жил насухую. Хотя, учитывая даже примерно его размеры и возможную площадь корневой системы — от жажды вряд ли погибал. Наверное, дело было в крови.