Дубль два

Глава 19 Вот так встреча

Первым желанием было подпрыгнуть на месте и, начав перебирать ногами ещё в воздухе, припустить в сторону леса. Вопя при этом что-то пронзительно-народное, тонко, по-бабьи. Чтоб начиналось, например, с «ай»! Или просто «а-а-а!», на одной высокой ноте. Мысли кружились в голове цветастым хороводом цыганской свадьбы, сменяя одна другую, сверкая чёрным глазом и блестя золотыми зубами.

Второй идеей было развернуться и швырнуть на звук голоса авоську раколовки, что так и осталась в правой руке. Третьей — просто убежать, без всякой звонкой демаскировки, притаиться за деревом потолще и отдышаться. Я, казалось, со внимательным интересом выслушал все предложения ошалевшего с перепугу разума и запросил у господина ведущего минуту на обдумывание.

Батя рассказывал как-то хохму. Бродил он с корзинкой по осеннему тихому лесу, спокойно и без суеты. Грибы собирать он очень любил и меня тоже приохотил. А ходил по пересечённой местности привычно-тренированным скупым и абсолютно беззвучным шагом — я так не умел. И тут из-за раскидистой ёлочки показалась старуха с корзиной.

— Грибочек-грибочек, где ты, отзовись! — вполголоса упрашивала она, подслеповато щурясь под ноги, опираясь на батожок в правой руке.

— Грибочек-грибочек, где ты? Отзовись! — фраза повторялась с разными интонациями, но регулярно.

— Я ту-та! — не выдержав, также негромко, чтоб не напугать, ответил отец, оставшийся незамеченным ею.

Бабка с места, волчьим скоком, сиганула метра на три от него, вцепившись обеими руками в ствол большой ёлки. Корзина и батожок разлетелись в разные стороны, как отделившиеся ступени ракеты. А из-под дерева понеслось народное творчество, причудливое и витиеватое, неожиданно сочетавшее в себе религию, анатомию и географию. На фоне Спасителя, Богородицы и святых угодников ярко полыхали первичные половые признаки и вился вологодскими кружевами маршрут, по которому что-то из перечисленного должно было срочно отправляться в оставшееся. Отнять старуху от дерева удалось лишь при помощи деда-мужа, что выскочил из лесу на чарующие звуки голоса милой.

— Эва как заворачивает, — ворчал он с плохо скрываемой гордостью, отцепляя пальцы вопящей бабки, впившиеся в еловую кору, слегка постукивая по ним ребром ладони.

Грибы свои батя им отдал тогда в качестве компенсации. Отдышались, посмеялись и разошлись. Сейчас я бы тоже отдал все грибы. И ягоды, пожалуй. Но была только раколовка, пустая и одна.

Сердце робко стукнуло в рёбра изнутри, напоминая о том, что время-то идёт, а решение так и не принято. И что адреналиновый краник лучше бы прикрутить — уж больно шибко хлещет. Судя по тому, что удар был первым с того времени, как я услышал голос за спиной — времени прошло совсем немного, просто подумалась вся эта мысленная круговерть очень быстро. Ну, или у меня вдруг развилась такая аритмия, что того и гляди помру.

Организм, не оборачиваясь, механически сделал два шага вперёд, стараясь, чтобы они не выглядели тем паническим подскоком, как у памятной бабки из истории про грибы.

— Разумеется, никаких возражений, прошу Вас. Извините, не хотел Вас напугать, — с тщательным спокойствием произнёс я, внутренне молясь, чтоб голос не дал петуха. Но повезло. За спиной раздался лёгкий плеск и, кажется, сдавленный смешок.

Я стоял лицом к деревьям, спиной к воде Ведьминого озера и неизвестной собеседнице, что выходила из неё. Сердце продолжало плясать танец в странном ритме. Что-то испанское, наверное — пара движений плавных, потом взрыв экспрессии, и снова как ни в чём не бывало: «тук, тук» в спокойном темпе.

За спиной, судя по звукам, полностью вышедшая из вод наяда наклонилась и подняла с травы полотенце. Его я не заметил — видимо, ближе к берегу лежало, и тёмное было. В какое время суток я и кроссовок-то не увидел бы, не наступи на него. Образное мышление щёлкнуло, выходя на проектную мощность, и выдало пару картинок, от которых пульс снова вернулся к латиноамериканскому ритму. Пытаясь успокоить разошедшуюся не на шутку фантазию, вспомнил внезапно для самого себя, что оптика — это раздел физики, как-то связанный со светом и условно объясняющий, как та или иная картинка или предмет снаружи головы превращается в изображение на хрусталике глаза. Которое, в свою очередь, передается на сетчатку. И уже оттуда — непосредственно в мозг. А голова, как все мы знаем с детства, есть предмет тёмный и изучению не поддающийся, чего бы там ни врали всякие мозговеды, коучи и прочие расстановщики с гипнотизёрами. Но, как часто, особенно со мной и особенно в последнее время, случалось, ирреальность окружающей действительности плевать хотела и на оптику, и на физику в целом.

За моей спиной закончило шуршать чужое полотенце. Лёгкий шелест травы дал понять без всякой оптики, что физический объект «голая женщина» успешно преодолел дистанцию в пару шагов и приблизился к куче барахла, на которую едва не наступил другой физический объект — я, сократив и без того небольшое расстояние между нами. Как ни прискорбно было осознавать, но, с появлением в уравнении первого поименованного объекта, второй, кажется, потерял все шансы считаться существом разумным, венцом творения и всем остальным, что могло бы выполнять когнитивную функцию. На смену физике вальяжно вышла физиология, покровительственно похлопав её, остолбеневшую, по плечу со словами: «Всё-всё-всё, давай, дальше я сама. Иди, поиграй где-нибудь в другом месте — тут взрослые дела».

— Неожиданная для этих краёв галантность, — прозвучало сзади. — Я была уверена, что Вы обернётесь раньше. Теперь можно.

Я осторожно развернулся, продолжая сжимать в руках проклятую раколовку. Переживания, что вывели меня прямиком к узкой еле уловимой грани, сразу за которой, кажется, с распростёртыми объятиями ожидал инфаркт, требовали какого-то логического завершения. Хотя, Господи, где я — и где логика?

Она стояла на фоне озера. Тёмная фигура посреди антрацитово-чёрного блеска, что скупо давали отражения нескольких крупных звёзд. Слева и справа высились деревья, молча ожидавшие развязки этой неожиданной встречи. За спиной у неё что-то гулко булькнуло — и магия начала сыпаться крупными кусками.

— Ай! — с совершенно девчоночьим вскриком, русалка прыгнула ко мне, но, видимо, зацепилась за что-то или ногу подвернула — начала падать.

Я отпустил наконец чёртовы обручи с сеткой и подхватил её под руки, не давая упасть. От неё пахло странно — каким-то свежим лёгким не то травяным, не то древесным ароматом от одежды, и водой Ведьминого озера от кожи и влажных волос. Как удалось выделить именно собственный запах озера — представления не имел. Но это совершенно точно был он. Светлые волосы, белая кожа, тёмные глаза и губы. Волосы до середины спины. Рост — мне по плечо. Визуальных подробностей было немного. Знакомиться с дамами я давно отвык, будучи счастливо, как тогда казалось, женатым. В кромешной темноте общаться — вообще никогда привычки не имел, уверенно считая, что для таких подвигов нужен принципиально другой, не мой уровень везения. Но произошло то, что произошло.

— Ты в порядке? — спросил я у русалки, глядя, как она осторожно трогает ногой, будто топкую поверхность болота, вполне твёрдый берег.

— Вроде, да. Меня Лина зовут. И меня можно поставить на землю, — ответила она. — Спасибо, что поймал.

— Не за что. Чудом не растерялся — не каждый день девушки в руки падают, — похоже, включилась старая привычка скрывать растерянность и тревогу за шутками. А ещё вернулось понимание того, что меня тут вообще нет, или я есть, но инкогнито:

— Я — Стас.

— Очень приятно. А ты откуда здесь? Я тебя в деревне не видела, кажется, — попади я посреди ночного леса в руки незнакомца, пожалуй, последнее, о чём я бы думал, так это о том, не могли ли мы встречаться с ним раньше. Необычно работает женская логика.

— А я не из деревни. У меня дед тут лесником, у него на хуторе и живу. Пришёл вот рыбы половить. Кто ж знал, что тут на вечерней зорьке такой клёв… А ты местная? — попробовал я начать «зеркалить» манеру и стиль общения Лины, лёгкие и простые.

— Неа, я к бабушке приехала в отпуск. Каждое лето стараюсь выбираться, традиция такая, с детства. А можно я с тобой посижу немного? Домой идти не хочется, — на её лицо будто тень легла. Кажется. С уверенностью сказать не мог — тут вокруг, кроме тени, по-моему, вообще ничего не было.

— Да ради Бога. А чего дома-то не так? — уточнил на всякий случай я.

— Да Машка, сестра, мозги делает всё время. То я зря уехала, то зря приехала, то женихов сватать начинает. А болтливая — ни заткнуть, ни переговорить, — вздохнула Лина. А я решил, что это у них семейное, наверное. — А я не хочу, как она, самогонку гнать да последних оставшихся дедов поить в долг под пенсию. Тем более, такой дрянью…

Я закинул третью ловушку в озеро, отметив, что, судя по дрожанию шнурков, уходивших в воду к первым двум, мясорастительные консервы «Каша перловая с останками говядины» пользовались популярностью у придонных трупоедов. Может, чего и наберётся к утру. До берёзы дошли едва ли не под ручку — Лина спотыкалась в темноте. По разные стороны от ствола забросил оба телевизора, один подальше, второй — почти под берег. Набрал хворосту чуть ли не наощупь, начисто забыв, почему-то, что можно было и телефоном посветить. Разложил небольшой костерок и запалил.

Кажется, последний раз я так сидел лет десять назад. Чтоб никуда не спешить, ни о чём не переживать, болтать обо всякой ерунде со случайным собеседником и ждать восхода солнца, чтобы проверить улов. Тогда мы разговорились на берегу Якоти с каким-то мужичком из Москвы. Пока Солнце не село — оба изо всех сил делали вид, что получаем несказанное удовольствие от ловли на поплавочную удочку. На закате разговорились, познакомились, и перестали валять дурака. Надули его лодку, она побольше была, закинули сетки, каждый свою, и уселись у костра. Я рассказывал о поступлении и планах на будущую учебу в универе. Он жаловался на кризис, жену, тёщу, любовницу, начальников и политиков. Только что на засилье империалистов и международный заговор рептилоидов не сетовал. Тогда, в две тысячи восьмом, и без них было невесело. Сергей Палыч, в силу выявленного родства интересов к методам рыбной ловли, ну и поллитровке, которую он уговаривал обстоятельно, не торопясь, просил звать его Серёгой. Сошлись на Сергее, и на «Вы» — ему доходил четвертый десяток, а мне — второй, а уважать старших, как уже не раз было сказано, меня научили. Душевно посидели, в общем. Только осадок под утро остался тревожный. Взрослеть как-то расхотелось. Когда тебе восемнадцать — ты с одной стороны взрослый и несказанно самостоятельный, ответственный и продуманный. А с другой — ничего не мешает бесплатно столоваться у мамы с папой и в их дела погружаться исключительно по настоятельной просьбе. Когда на горизонте в пределах прямой, хоть и мутноватой, видимости маячит полтинник — ты уже со всех сторон взрослый. И должен думать о семье, родителях, любовнице, начальнике, любовнице начальника, проктологе, стоматологе и ещё чёртовой куче таких вещей, о которых я в свои восемнадцать и знать не знал. И в тот день я перестал задаваться риторическим вопросом о том, какая же беда гонит из дому взрослых мужиков ночью на мороз на зимнюю рыбалку. Потому что понял — какая. Вернее, какие.

Сегодня было как-то совсем по-другому. Лина, оказавшаяся Ангелиной, для друзей — Энджи, рассказывала про детство, школу и универ в Брянске и каждое лето — здесь, в Осиновых Двориках у бабушки с дедом. Про то, что на это озеро ходит лет с двенадцати. Про деревенские байки о том, что лесник — колдун и леший. И что скоро пойдут грибы, а здесь в округе лисичек — хоть косой коси.

Я согласно кивал и в нужных местах поддакивал, иногда задавая наводящие вопросы, сообразные моменту. Лепестки невысокого пламени танцевали в ночных безветрии и тишине в своём ритме, гораздо быстрее того, в котором стучало моё успокоившееся сердце. Когда ушла физиология, со значением бросив через плечо: «Если что — я рядом, только свистни. Ну, ты понимаешь, о чём я».

Лина говорила тихо, но слышно было хорошо. У воды и днём звуки разносятся лучше, а уж в кромешных темноте и безмолвии — тем более. Когда край неба над лесом напротив нас стал краснеть, розоветь и золотиться, мы трепались, как старые знакомые или даже друзья. Смеялись негромко над шутками друг друга, тут же вспоминая и рассказывая что-то своё. Да, так хорошо и легко мне давно не было. Прямых аналогий не находилось, но, пожалуй, подобного я вообще никогда не чувствовал.

— Тебя проводить? — спросил я, когда Солнце показало над деревьями верхний краешек своей короны. И, наверное, сам бы не смог себе честно сказать, какого ответа ждал больше.

— Неа, не надо. Тут тропка прямая и одна всего, не заблужусь. А ты бабушку напугаешь, а Машке станешь таким подарочным поводом меня изводить — подумать страшно, — она забавно зажмурилась.

— Не переживают они за тебя? Всю ночь где-то пробыла, — кажется, я просто не хотел её отпускать. Поэтому и блистал неоригинальными и несвоевременными вопросами.

— А они привыкли давно, что я, как с Машкой полаемся, могу дня два не приходить. Соседи, сеновал, да и до города на автобусе не так далеко. А от постоянных звонков с вопросами «ты где и когда будешь?» я их уже отучила. Да и телефон мой прямо посреди стола на кухне лежит. — Странная. Интересная. И не поймёшь сразу, чего больше.

— Ты если в деревне будешь — наш дом по левую руку второй будет, это от Хацуни если заезжать. Синий, с белыми наличниками. Я наличники сама красила в прошлом году! — смотреть без улыбки на неё, вскинувшую нос, было невозможно. Веснушки, которых не было заметно раньше, делали её чем-то похожей на Пеппи Длинныйчулок из детской книги. Про страшно одинокую девочку с кучей тревожных диагнозов. Эта же была какая-то близкая, тёплая, милая. «Родная» думать не хотелось, будто авторские права на это прилагательное пока были у другого человека. Но сроки уже подходили к концу.

Энджи с детским изумлением следила за тем, как из воды показывается серебристое полотно «телевизора», плещущее во все стороны брызгами и шевелящее десятками хвостов. И каждую выпадавшую назад в воду рыбку провожала разочарованным криком азартного рыбака. Я понял, что над водой рамку не подниму — полна коробочка — и подтянул добычу на берег по дну.

Мелких отпускали обратно сразу же. Брали только крупняк, но всё равно оказалось прилично. Со вторым «телевизором» история повторилась, и Лина только что не подпрыгивала, хлопая в ладоши, радуясь улову. Просто так хлопала, стоя на месте.

Даже без мелочи улов оказался завидным. Горбатые нарядно-полосатые окуни с яркими красными плавниками, уже золотящиеся без всякой обжарки караси, жирные, с мою ладонь, но помельче окушков. И полтора десятка скользких и неприметных, как подводные диверсанты, линей. Энджи сморщила носик, сказав, что этих не любит — они тиной пахнут. А вот когда удавалось у соседей разжиться окунями или карасями — бабушка так вкусно жарила их в печке, что пальчики оближешь! А красные плавники особенно вкусные, если хрустеть ими, пока ещё горячие. Тут у меня никаких возражений не возникло — так я и сам любил. На две длинных крепких ветки с соседней ивы нацеплял ей и тех, и других — и золотых, и полосатых. По нежаркому пока утреннему лесу точно донесёт. Ещё на двух толстых прутиках, продетых под жабры, устроилась и моя доля, побольше. И ольховых веток сразу наре́зал — возле плетня как-то не вспоминалось ни тёмных листьев, похожих на мелкие берёзовые, ни чёрных мелких сухих шишечек ольхи.

К западному берегу шли, со смехом вспоминая ночное знакомство, с которого прошло примерно полжизни, судя по ощущениям. И неполных восемь часов, если верить стрелкам на запястье. Лина забавно показала мою деревянную походку, с которой я отошёл от её одежды, и то, в какой позе, прикрывшись руками, она выходила из воды, думая лишь о том, как бы сбежать поскорее.

— Веришь, нет — едва прямо так, голяком, не маханула в лес! — она как-то необъяснимо сочетала простонародные обороты со вполне светскими. Филологическое образование давало о себе знать, но и происхождение никуда не девалось.

Над тремя битком набитыми ловушками пришлось поломать голову. Энджи наотрез отказалась брать «этих страшилищ, зелёных подводных пауков». А я на такие объёмы не рассчитывал. И такси сюда не вызвать, чтоб забросить всё в багажник. Поэтому мелкие живчики, щелкавшие клешнями и бившие хвостами, посыпались обратно, благодаря своего рачьего Бога. Крупных, тех, которым обратный билет жаба подписать отказалась наотрез, набралось где-то на полтора ведра. Логистика вырисовывалась такая: палка-коромысло, на неё с каждой стороны по раколовке и кукану. Донесу, куда я денусь. Всяко полегче, чем мешки-баулы-наволочки из Нивы домой переть.

Половина Солнца хитро поглядывала на нас над деревьями. Птицы начинали переговариваться громче, выясняя друг у друга — кто это тут нарисовался, возле их озера, за ночь? Над водой летали стрекозы: обычные, похожие на глазастые маленькие военные вертолёты в защитной раскраске, и редкие, голубоватые, с большими крыльями. Тёмно-синими, а не привычно-прозрачными. И это было явно приветом от Вселенной, тем самым знаком, после которого следующих можно уже не ждать. Потому что этот вид стрекоз, с синими крыльями, назывался, как мне когда-то давно сообщила Википедия, «красотка-девушка». Тогда, прочитав об этом, я удивился. Сейчас, вспомнив — тем более.

Прощаясь, Энджи встала на цыпочки, и чмокнула меня в щёку. Ближе к губам, чем к уху. Случайно, наверное.

— Ты, судя по ведру раков, в город за пивом рванёшь? Заезжай на обратном пути в гости. Хотя нет, давай лучше тут же встретимся вечером? Я так здорово у костра, кажется, тыщу лет не сидела, последний раз в школе ещё, когда папка живой был.

— Хорошо. В девять?

— Давай. На этот раз постараюсь не забыть купальник, — она улыбнулась и через несколько шагов уже скрылась за деревьями.

А я еще пару минут стоял, глядя ей вслед, улыбаясь, как дурак. Пока не удалось сфокусировать глаза на зависшей прямо передо мной стрекозе с большими тёмно-синими крыльями. Девушке-красотке.