Эвис: Заговорщик

Глава 1

Глава 1. Нейл ар Эвис.

Четвертый день второй десятины первого месяца лета[1].

Следы разбойного нападения я все-таки нашел. Правда, лишь на одиннадцатый день с момента выхода из Лайвена[2]. И совсем не там, где искал. То есть, не на Хандской дороге, а прямо на Гельдском[3] тракте, всего в четверти дневного перегона от Швита. Считай, в двух шагах от столицы. Естественно, нашел не случайно, так как, в отличие от воинов Разбойного приказа [4], добросовестно осматривал даже те места, в которых устраивать засады не стал бы ни один нормальный тать. Например, редкий кустарник по обе стороны от проезжей части в самом конце длинного подъема — место, где на дорогу в принципе нельзя было уронить подрубленное дерево. Или заросшую густой травой обочину на вершине небольшой возвышенности, просматриваемой на несколько перестрелов. Поэтому, обнаружив разбойничьи «лежки» в очередном «неудобном» месте, присыпанные дорожной пылью пятна крови и хорошо замаскированные следы каретных колес в густом подлеске, ничуть не удивился. Ибо искал именно таких, «ненормальных», способных напасть на хорошо вооруженный отряд, с легкостью справиться с парой десятков профессиональных воинов и нагло увезти награбленное в свое логово в карете! Вернее, искал их предводителя, бывшего десятника Пограничной стражи Шэнги Кровавого Орла, объявленного в розыск по обвинению в многочисленных разбойных нападениях, похищениях и убийствах граждан королевства Маллор.

Если верить розыскному листку, этот самый Шэнги был хитрым, как старый лис, и изворотливым, как змея. Прекрасно зная принцип поиска любителей поживиться чужим добром, он со своими людьми кочевал по королевству подобно труппе бродячих музыкантов. Правда, в отличие от последних, давал «представления» очень недолго, в течение десятины-двух. А потом исчезал, чтобы появиться где-нибудь очень далеко от места последнего ограбления, и продолжить заниматься «любимым делом».

Еще одной чертой, роднившей его с музыкантами, была тяга к славе: перед тем, как сорваться с насиженного места, эта тварь оставляла в брошенном лагере Кровавого Орла — как правило, одну из пленниц, которой аккуратно рассекали ребра у основания, разводили их в стороны, а легкие вытаскивали наружу.

Судя по все тому же розыскному листку, рубаки в этой шайке были не только знатные, но и очень удачливые: несмотря на то, что они грабили благородных, путешествующих с приличной свитой, своих теряли крайне редко. Поэтому-то за голову Шэнги и обещали целых тридцать золотых.

Честно говоря, на листки с его именем я облизывался уже год с лишним. Из двух с половиной, прошедших с начала его появления на большой дороге. Только за розыск не брался. Ведь ранее Кровавый Орел и его нелюди ни разу не оставляли след ближе, чем в пяти днях пути от Лайвена, а нестись Бездна знает, куда, зная, что шайка вот-вот переберется на другое место, было глупо. Впрочем, в успехе я сомневался и в этот раз. И когда срывал листок с доски объявлений у Разбойного приказа, и начиная с пятого дня поисков. Ведь каждые лишние сутки, потраченные впустую, уменьшали мои шансы найти Шэнги и заработать денег.

По следам кареты я рванул сразу после того, как внимательнейшим образом осмотрел место нападения, разобрался, как располагались люди Кровавого Орла перед началом боя, и восстановил картину произошедшего. Вернее, после того как нашел овраг, куда они побросали тела своих жертв, изучил характер ранений и понял, чем вооружены те, кого я сбирался догонять.

По лесу двигался чуть в стороне от колеи, дабы не нарваться на выстрел из спрятанного в траве или кустах арбалета и внимательно вслушивался в звуки леса. А краем сознания размышлял о том, что воины, способные с легкостью отправить к праотцам полный десяток вооруженных до зубов вояк вместе с десятником и при этом не потерять ни одного человека, заслуживают уважения. Не как личности, естественно, а как рубаки. Ну, и заодно подумывал о том, что идти за ними в одиночку несколько самонадеянно. Но так как крайняя нужда в деньгах никуда не делась, успокаивал себя тем, что след кареты совсем свежий, а значит, с достаточно большой долей вероятности этим вечером шайка будет праздновать завершение очередного дела. И старательно успокаивал себя тем, что стараниями отца изучил эти леса ненамного хуже собственного двора.

В общем, не ошибся ни с первым, ни со вторым: пьяный рев душегубов я услышал незадолго до того, как добрался до Медвежьего Урочища. А запах жарящегося мяса учуял эдак кольца[5] через четыре, когда описал солидную дугу по лесу и вышел под ветер к месту наиболее вероятного нахождения лагеря.

Следующие полторы стражи — с начала седьмой почти до конца восьмой — я зверел от ощущения собственного бессилия. Поэтому пытался занять себя чем угодно, лишь бы не слышать отчаянные крики насилуемых женщин и омерзительный гогот «расслабляющихся» нелюдей. С конца восьмой и до середины девятой, подобравшись к лагерю с подветренной стороны, искал места засидок стражников[6]. А последние кольца три, обпившись зельем кошачьего глаза, изучал расположение шалашей, запоминал особенности дыхания спящих в них мужчин и пытался распланировать каждый будущий шаг.

Естественно, уделил время и обоим бодрствующим разбойникам: рассмотрел, чем они вооружены, оценил рост, длину рук, легкость передвижения, подслушал беседу и обрадовался: эти душегубы оказались наказаны. Отлучением от вина и бессменным дежурством до рассвета. А значит, очередной смены можно было не дожидаться.

Злились тати жутко. Но хаяли исключительно свое невезение, кривые руки товарищей и шелест ветра в листве, помешавший им услышать какую-то там команду. А вот Кровавого Орла не только не ругали, но и не упоминали. Видимо, боялись, что мнение, высказанное товарищу, будет передано предводителю и вызовет его гнев.

К началу девятой стражи, когда угомонились даже два последних урода, насиловавших какую-то несчастную в самой дальнем шалаше, стражники как-то незаметно заговорили о бабах. Хотя нет, сначала они страдали из-за отсутствия возможности выпить, но в какой-то момент пришли к выводу, что за пьянку на посту Шэнги порежет их на тоненькие ленточки. А затем вспомнили, что прямого запрета «лакомиться» пленницами озвучено не было. И, слегка поколебавшись, решили, что «если по очереди и не забывать слушать лес, то можно».

Сказано — сделано: тот, который пониже и с клевцом, быстро, но почти бесшумно смотался к ближнему шалашу и вытащил наружу женщину лет эдак тридцати — тридцати пяти. Вне всякого сомнения, благородную, да еще и из Старшего рода[7]: будучи полностью обнаженной и с трудом удерживая равновесие из-за связанных за спиной рук и «локтевых[8]» пут на щиколотках, она двигалась с таким видом, как будто находилась не в руках разбойников, а на каком-нибудь званом вечере или на балу!

— Ну что, кра-асотка, ты га-атова выполнить сва-ае обещание, или ка-ак? — утащив ее подальше в лес, дабы лишний раз не испытывать судьбу, глумливо поинтересовался тип с топором за поясом и склонил голову с нечесаными патлами к правому плечу. — Ну, да-авай, вспа-аминай: вчера вечером ты да-ала слово, что уда-авлетва-аришь до звезда-ачек в глаа-азах всех, кто не тронет тва-аю дочь! Мы иё не трогали. Знаа-ачит, ты на-ам да-алжна! Са-агласна?

Женщина равнодушно кивнула.

— А не боис-ся? — добавил тип с клевцом, распуская завязку на мотне.

Она посмотрела на него, как на юродивого:

— Я рожала. Четыре раза. Дальше объяснять?

— Как она тибя, а, Клоп⁈ — негромко хохотнул «лесоруб». И, отодвинув куда более мелкого товарища широченным плечом, веско бросил: — Не та-арапись. Первым буду я!

Он ошибся: первым стал Клоп. Просто потому, что засмотрелся. Ну, и стоял так удобно, что я не смог к нему не подойти. Умер уродец тихо и быстро. Слишком быстро. Не почувствовав даже толики той боли, которую я бы с радостью дал ему ощутить в других условиях. Еще через миг умер второй. А благородная, почувствовав, что насильник вдруг обмяк и всем весом навалился на ее спину, недоуменно посмотрела через плечо. Но, увидев мой силуэт и унюхав запах крови, умудрилась не только не испугаться, но и сохранить внутреннее спокойствие — коротко кивнула, то ли поблагодарив, то ли показав, что понимает, что происходит. А когда я снял с нее здоровяка, встала с четверенек, выпрямилась и благодарно склонила голову.

— Простите, раньше не смог… — сгорая от стыда, виновато выдохнул я.

— Можете не извиняться, я прекрасно понимаю, что кого-то из них требовалось отвлечь… — без тени недовольства в голосе негромко сказала она.

Я почувствовал, что готов провалиться в Бездну, и опустил взгляд.

— На карету напало восемнадцать человек… — так же тихо продолжила она в стиле, больше напоминавшем доклад. — Двое ранены. Довольно серьезно. Лежат в шалаше, рядом с которым навалено трофейное железо. Далее, татями захвачено пять женщин, считая меня. А в центральном шалаше, с главарем этих ублюдков — моя дочь…

О том, что кто-то из разбойников ранен, я не знал, поэтому слегка скорректировал свои планы. А после упоминания о дочери отстраненно отметил, что у арессы есть очень веский мотив не создавать мне проблем на пустом месте.

— Если надо, могу помочь. Чем угодно… — закончив рассказ, предельно серьезно предложила она. Когда я отказался, пошарила за голенищами у «лесоруба», вооружилась засапожным ножом и опустилась на колени лицом в сторону разбойничьего лагеря. А через мгновение, каким-то образом почувствовав, что я пытаюсь решить, можно ли оставлять ее вот так, без присмотра, пообещала:

— Даю слово, что не сойду с места, пока вы не разрешите.

Не знаю, почему, но ей я поверил — кинул взгляд на пока еще темное небо и заскользил между стволов бесшумным «лесным» шагом. Ну, а перед выходом на поляну остановился, вслушался в многоголосый храп и решительно перетек к ближайшему шалашу.

Обстановка внутри оказалась простенькой, но не без намека на уют. Две здоровенные кучи лапника, застеленные, скорее всего, дорожными плащами. В изножье каждого «лежака» — самодельная стойка для оружия. В изголовье — чурбачок, использующийся то ли в качестве места для ножа, то ли как подставка под кувшин с вином и закуску. Вместо стен — полотнища ткани, видимо, взятой в обозе какого-то торговца.

Увы, разгульный вечер и слишком большой объем выпитого привнесли в изначальный порядок немного бардака: одна из стоек валялась на полу. Вторая использовалась, как вешалка для сапога. Левый чурбак изображал подушку. А правый — подставку под согнутое колено. Да и сами обитатели лежали несколько своеобразно, словно перед тем, как заснуть, пытались насладиться то ли созерцанием, то ли обнюхиванием грязных ног соседа.

Того, кто спал головой к выходу, я зарезал первым — лежал удобнее. Потом переместился ко второму, тоже легонечко толкнул и отправил на встречу с предками. Следующее жилище обошел, ибо там, кроме пары душегубов, спала и нервно дрожала во сне одна из несчастных пленниц. А мне очень не хотелось, чтобы она случайно проснулась. Третий шалаш, приютивший сразу троих мертвецки пьяных разбойников, посетил с тем же результатом, что и первый. А затем услышал шорох в логове Кровавого Орла…

…Бывший десятник Пограничной стражи не избавился от привычек, вбитых в ноги[9] во время службы, даже за два года вольной жизни. Спящий на ходу, толком ничего не соображающий из-за большого количества выпитого, он шел до ветру с полуприкрытыми глазами, но с мечом в руке, держа его отнюдь не как оглоблю, и привычно вслушивался в лес. Не разумом — он у него спал — а как настоящий зверь, чувствами. Поэтому насторожился шаге на четвертом. Нет, не из-за запаха свежей крови — шалаши, в которых я резвился до этого, располагались от него с наветренной стороны — а из-за чуть-чуть уменьшившегося количества храпящих. Или отсутствия в поле зрения стражников.

Огляделся по сторонам. Слегка присел, чуть-чуть отведя в сторону руку с мечом. Пару раз мотнул головой, чтобы побыстрее начать соображать, и с силой втянул ноздрями прохладный ночной воздух. Направление ветра тоже ощутил. Щекой. Поэтому начал разворачиваться через левое плечо в правильную сторону. Но немного позднее, чем стоило. Соответственно, прозевал и начало моего движения, и длинный, тягучий шаг к его спине.

«Тройной порез», связку из арсенала Теней, обычно использующуюся при снятии стражников, я исполнил раза в полтора быстрее, чем на манекене: зажал левой рукой открывающийся рот. Короткими, но глубокими ударами рассек связки на внутренней поверхности правого локтя и под правой мышкой. И закончил комбинацию горизонтальным резом под подбородком. А уже через пару ударов сердца осторожно опустил потяжелевшее тело на траву и рванул дальше, уже не выбирая, в какой шалаш влетать, ибо явственно ощутил, что некоторые разбойники, среагировав на негромкий звук падения меча и характерный хрип, начинают просыпаться.

Дважды успел с большим трудом, лишь с помощью Пресветлой[10] умудрившись упокоить слишком чутких нелюдей до того, как они начинали орать. Соответственно, с пленницами вел себя… хм… грубовато — вместо того чтобы освобождать их от пут, заталкивал им в рот первую попавшуюся тряпку и несся дальше.

Добив раненых, заглянул в шалаш покойного главаря. Так, на всякий случай. На мгновение замер над дочкой арессы, безвольно раскинувшейся на куче лапника, оценил ее возраст, ужаснулся слишком уж равнодушному выражению лица и совершенно пустым глазам, накрыл ее плащом со второй половины «ложа» и рванул к ее матери.

Благородная встретила меня в той самой позе, в которой я ее оставил, то есть, сидя на коленях с идеально ровной спиной и глядя в темноту. При моем появлении даже не поежилась, хотя моих шагов слышать не могла. А когда убедилась, что перед ней не разбойник, а я, вопросительно выгнула бровь.

— Я все, закончил. В смысле, все разбойники мертвы. А ваша дочь в шалаше Шэнги — лежит на спине, не шевелится и мертвым взглядом смотрит в потолок… — сообщил я, поразился ее внутреннему спокойствию и протянул плащ, прихваченный по дороге: — Это вам…

К моему удивлению, вместо того чтобы прикрыть наготу, сорваться с места и унестись к дочери, аресса встала и как-то уж слишком хладнокровно поинтересовалась:

— Она жива?

Я кивнул:

— Да.

Женщина удовлетворенно склонила голову и… отвесила мне поясной поклон:

— Спасибо, арр[11], я перед вами в неоплатном долгу! Могу я узнать ваше имя?

Я отказывался понимать, к чему все эти церемонии, если там, в шалаше, лежит ее истерзанная дочь. Тем не менее, представился:

— Нейл ар Эвис.

— Единственный сын Гаттора Молнии и Агнессы Шорез? — зачем-то уточнила аресса.

— Да.

— Я счастлива, что Пресветлая свела наши Пути[12]!

— Благодарю… — учтиво поклонился я, так как пришел к выводу, что она слегка повредилась разумом, и решил ей немного подыграть. И онемел, услышав следующую фразу:

— Я, Тинатин ар Лиин, урожденная ар Маггор, клянусь кровью рода и своей жизнью, что до своего последнего вздоха буду держать вашу руку!

Если бы я не видел выражения ее лица и не помнил, с каким достоинством эта женщина держалась перед насильниками, то, наверное, пришел бы к выводу, что надо мной тонко издеваются. Но утонув в предельно серьезном взгляде, вдруг понял, что и ночь, и лес, в котором мы находимся, и куча трупов неподалеку, и отсутствие на моей собеседнице одежды — абсолютно несущественные мелочи! Зато архаичная клятва, накладывающая на дающего воистину неоплатный долг — то, что действительно важно!

Пока я, сбитый с толку этим новым знанием, пытался решить, как бы потактичнее объяснить арессе, что помог ей и остальным пленницам совершенно случайно, ар Лиин взяла из моих рук плащ и набросила его себе на плечи:

— Вы не проводите меня к дочери? А то я почти ничего не вижу!

…Аресса провела рядом с дочкой от силы четверть кольца, а потом выскользнула из-под навеса и зачем-то отправилась по другим шалашам. Я ей не препятствовал. Во-первых, был занят, упаковывая свежеотрезанную голову Кровавого Орла в кожаный мех из-под вина. Во-вторых, помнил, что она благородная, которой даже для одевания требуется помощь служанок. И, в-третьих, решил, что освободить пленниц, про которых я, честно говоря, забыл, она сможет и без меня.

К моменту, когда я разобрался с «векселем на тридцать золотых» и, положив драгоценный мех рядом с кострищем, задумчиво огляделся, аресса Тинатин вдруг возникла рядом и аккуратно дотронулась до моего плеча:

— Ар Эвис?

— Лучше просто Нейл… — не совсем учтиво буркнул я.

— Арр Нейл, скажите, а у вас не найдется еще одного пузырька с зельем кошачьего глаза? Мне срочно надо найти дорожные сумки, чтобы забрать одежду… — тут она на мгновение замялась, — … и кое-какие отвары, а я практически слепа!

Желание озаботиться предотвращением беременностей и дурных болезней было более чем логичным, поэтому я полез в нагрудный карман и вытащил требуемое:

— Извольте! Кстати, могу я вам помочь чем-нибудь еще?

Она немного поколебалась, но все-таки кивнула:

— Вы меня очень обяжете, если разведете костер. Ведь нам придется мыться в ручье, а после холодной воды иначе не согреться.

Развел. Дождался, пока огонь основательно разгорится. И лишь потом сообразил, что не вижу и не слышу ни одну из трех служанок! Привычно поставив себя на их место, пришел к выводу, что желание заняться своим внешним видом вряд ли заставило бы меня оставаться по соседству с трупами насильников даже лишний удар сердца. Поэтому непонимающе нахмурился, скользнул к тому шалашу, в котором оставил самую первую, склонился к ней и… арбалетным болтом вылетел наружу, на бегу выхватывая меч.

— Если вы так задергались из-за Ниссы, Ратки и Кейр, то волноваться, право, не стоит: их прирезала я… — не отвлекаясь от процесса потрошения сумок, спокойно сообщила ар Лиин.

— Не понял? — не поверив своим ушам, тупо спросил я. А через мгновение, подлетев к женщине, сильным рывком за плечо развернул лицом к себе. — За что?

— Не «за что», а «для чего»! — не обратив никакого внимания на то, что плащ, едва прикрывавший наготу, свалился на землю, бесстрастно уточнила аресса. — Для того, чтобы они не смогли проболтаться о том, что моя дочь уже не невинна…

Меня затрясло от бешенства:

— Вы их убили только из-за этого⁈

Ар Лиин уставилась мне в глаза взглядом, холодным, как лед:

— Что вы, юноша из Странного рода, знаете об отношении остальных благородных к женщинам и о неписаных правилах, определяющих нашу жизнь в этом мире?

— Какое это имеет значение в данный момент? — с трудом удерживаясь от безумного желания снести ей голову, прошипел я.

— Самое прямое! В отличие от вас, мужчин, мы, женщины, не обладаем свободой воли, соответственно, от рождения и до смерти являемся чьей-либо собственностью. Да, нам посвящают песни и стихи, с нами флиртуют и нами восхищаются. Но перед тем, как взять в жены или меньшицы[13], обговаривают цену и условия владения…

О том, что в нашем мире женщины имеют статус вещи, я, конечно же, знал. Но, воспитанный в традициях Странного рода, относился к этому, мягко выражаясь, плохо. А чтобы не рвать себе душу, старался пореже вспоминать. Соответственно, монолог ар Лиин, полный лютой ненависти к сложившемуся положению вещей мгновенно вывел меня из себя. А женщина останавливаться не собиралась:

— Алиенне вот-вот исполнится шестнадцать, соответственно, уже на следующий день после достижения возраста согласия она превратится в товар. Мой супруг собирался взять за нее хорошую цену, поэтому и вез в Лайвен, ведь именно там, при дворе Зейна Шандора[14], отираются самые богатые благородные Маллора. Увы, доехать до столицы не получилось — мы попали в засаду, мужа убили, а нас притащили в эту глухомань. Что творили со мной, вы видели сами. А дочку… дочка была только с Шэнги. Но ей пришлось куда сложнее, чем мне. Из-за возраста, невинности и наивности… Пока понятно, правда?

Я через силу подтвердил.

— Повторю еще раз: мой муж погиб. Там, на дороге, даже не успев выхватить меч. А ведь он был не только благородным, но и главой Старшего рода. То есть, человеком, в чьих руках была сосредоточена вся власть в маноре Лиин и через кошель которого проходили все денежные потоки. Соответственно, я, еще вчера являвшаяся его старшей женой и хозяйкой рода, и лишь поэтому имевшая хоть какой-то статус в глазах мужчин, снова превратилась в вещь. Причем в немолодую, малопривлекательную и поэтому крайне дешевую. А Алиенна…

— Если мне не изменяет память, то у вашего покойного супруга есть младший брат! — перебил ее я.

Аресса пожала плечами:

— Да, есть. Юрген ар Лиин. После официального объявления о смерти Готта он станет главой рода и опекуном моей дочери. Значит, будет решать, кому ее можно продать и какую цену взять с покупателя. Алиенну он, можно сказать, любит. Ну, а меня… терпит. Поэтому у нее будет, пусть и не самое лучшее, но все-таки будущее, а у меня терпимое настоящее.

«У вас будет и будущее, и настоящее… — мрачно подумал я. — А у тех, кого вы походя прирезали, не будет ничего!»

— Теперь представим себе, что Нисса, Кейр и Ратка все еще живы. Первая являлась одной из меньшиц моего покойного мужа, и с его смертью потеряла даже тот невысокий статус в иерархии рода, который у нее был. Поэтому она сделает все, что угодно, лишь бы пристроиться к новому главе рода. Единственный шанс не отправиться в казармы к вассалам Юргена — стать его лилией[15], чтобы как можно быстрее понести и родить. Однако для того, чтобы занять столь теплое место, ей надо совершить невозможное — понравиться новой хозяйке рода, Оланне ар Лиин, которая ненавидит меня всей душой и всем сердцем. А единственная реальная возможность для этого — дать ей основания, которые позволят втоптать в грязь меня и мою дочь. Причем сделать это быстрее наших горничных, которым тоже надо как-то устраиваться в новой жизни. В общем, молчать они не будут. А ведь если хотя бы одна из них проболтается о том, что тут происходило, общество нас не простит. Ибо оно не прощает ничего, никому и никогда!

Я раздраженно шлепнул клинком по своей голени, и женщина заторопилась продолжить свою мысль:

— Вдумайтесь: стоит кому-то из этих трех сказать хотя бы слово правды, как мы с Алиенной мгновенно превратимся в отверженных. Нас вычеркнут из Бархатной Книги Маллора и Золотой Книги рода. А Юрген либо продаст нас в какую-нибудь «Усладу тела», либо выставит из поместья без копья в кармане. Ибо в противном случае потеряет право считаться равным другим благородным, после чего очень быстро окажется там, куда не выставил нас. То есть, на улице. Вместе с женой, всеми своими меньшицами, двумя сыновьями и дочерями. А настоящая причина такого изменения отношения окружающих — манор Лиин, приносящий очень неплохой доход — достанется тому, кто окажется самым первым, самым наглым или самым сильным. Да, чуть не забыла: даже если мы с Алиенной, оказавшись на улице, как-то доберемся до Торрена[16], то родители моей матери тоже не пустят нас на порог. Ибо правила, определяющие жизнь благородных, одинаковы во всех королевствах.

Почувствовав, что меня не убедила и эта часть монолога, аресса Тинатин сделала короткую паузу и понимающе вздохнула:

— Да, вы можете сказать, что три оборванные жизни куда важнее нашей бедности, и будете совершенно правы. Но я — мать; Алиенна — единственный выживший ребенок из тех четверых, которых я родила; и я больше не смогу иметь детей. Впрочем, даже если бы и могла, то все равно ради дочери сделала бы все, что угодно. Без каких-либо исключений…

«Помнишь, вчера вечером ты обещала, что удовлетворишь до предела всех тех, кто не тронет твою дочь⁈» — неожиданно для самого себя мысленно повторил я слова, которые сказал душегуб с топором. Потом вспомнил, как на них отреагировала аресса Тинатин, и стиснул пальцы на рукояти своего клинка — получалось, что эта женщина не лгала. Ни себе, ни им, ни мне.

Заметив, что я шевельнул мечом, ар Лиин криво усмехнулась, развернула плечи и чуть-чуть склонила голову к правому плечу. Так, чтобы мне было удобнее перерубить ей шею!

Страха в ней не было. И желания «расплатиться» за жизнь телом — тоже: она не кусала губы, не тряслась от страха и не отводила взгляда от «орудия казни». Наоборот, спокойно смотрела в глаза и ждала последнего удара. То есть, вела себя в разы достойнее всех тех мужчин, у которых мне когда-либо приходилось отнимать жизнь!

Такое поведение внушало уважение, поэтому я поставил себя на ее место, и очень быстро пришел к выводу, что ради дочери, вероятнее всего, сделал бы то же самое! Поэтому забросил меч в ножны и поднял с земли плащ:

— Ладно, их вы зарезали. А что мешает заговорить мне?

— Я знала ваших родителей… — чуть-чуть расслабив напряженные плечи, устало выдохнула она. — Отца — очень хорошо. Мать — чуть хуже. Да и о вас слышала. Многое…

— И?

Ар Лиин улыбнулась. Настолько холодно, что мне захотелось отшатнуться:

— Если бы на вашем месте оказался любой другой мужчина, я бы его отравила…

…Закончив с потрошением сумок, аресса Тинатин юркнула в шалаш дочери и пропала почти до рассвета. Я особо не расстроился — ее отсутствие в поле зрения позволяло чувствовать себя более-менее спокойно. Хотя нет, не спокойно, но я заставлял себя отвлекаться от тягостных мыслей, обыскивая трупы, собирая кошели, оружие и те трофеи, которые собирался довезти до города и продать.

Двадцать семь золотых, горсть серебра и штук сорок разномастных колец, ссыпанных в одну кучу, все-таки подняли настроение. Но не очень сильно и совсем ненадолго. А когда я принялся сортировать клинки, выбирая те, которые купят не за вес, а за качество, ар Лиин выскользнула из шалаша и подошла ко мне.

Посмотрев на ее лицо, я подобрался — незыблемое спокойствие, которое она демонстрировала до этого, куда-то испарилось. А ему на смену пришло самое настоящее отчаяние.

— Мне нужна ваша помощь… — умоляюще глядя мне в глаза, трясущимися губами прошептала она. — Дочка, кажется, сломалась!

— В каком смысле? — не понял я.

— В прямом! — глаза женщины полыхнули бешенством, но через мгновение снова потухли: — Она считает себя грязной и не хочет жить!

Я вспомнил мертвый взгляд Конопатой Лушки, подавальщицы из трактира «Сломанное Копье», на следующий день после того, как ее изнасиловала «троица неустановленных хейзеррцев», и разозлился. Вскинув взгляд к светлеющему небу, увидел перед собой ту же девчушку. Только уже болтающуюся в петле в ближайших к трактиру развалинах Пепельной Пустоши. Потом вспомнил о маме… и решительно встал:

— Что мне надо сделать?

— Разговорить… Отвлечь от прошлого… Добавить хотя бы капельку уверенности в себе…- негромко начала женщина, а потом сорвалась: — Да все, что угодно, лишь бы она отказалась от желания наложить на себя руки!

— Хорошо, я попробую… — кивнул я и скользнул к шалашу…

…За стражу с лишним, проведенную рядом с дочкой, аресса Тинатин расчесала ей волосы, стерла потеки крови из разбитого носа, переодела в дорожное платье, натянула на ноги сапожки и заботливо прикрыла плащом. Мало того, судя по состоянию ложа из лапника, она пыталась вытащить девушку наружу, однако не преуспела — ар Лиин-младшая лежала на спине перед самым входом, безвольно разбросав руки и ноги, и продолжала невидящим взглядом смотреть в бесконечность.

— Здравствуйте! — хрипло поздоровался я. Потом сообразил, что неуверенность в голосе не лучший способ кого-то расшевелить, прилег рядом с девушкой, закрыл глаза и негромко заговорил: — Знаете, аресса, жизнь ужасно непредсказуемая штука. Три года назад я остался круглым сиротой. Сначала родами умерла единственная меньшица отца, потом его отравили во время дежурства во дворце, а через четыре месяца убили маму. Вернувшись домой после третьих похорон, я поднялся в родительскую спальню, посмотрел на парадный портрет семьи и решил, что мне больше не для кого жить. Да, забыл сказать, что за десять лет до этого, во время одного из крупных набегов, шарты[17] сожгли наш родовой замок, располагавшийся под Тамором[18], вместе со всеми родственниками со стороны отца. А родственников со стороны мамы по ряду причин я родней не считаю. Слава Пресветлой, в тот самый момент, когда я был готов ухнуть в пучину отчаяния, моя рука легла на рукоять меча, и я обрел цель, которая поддерживала меня следующие месяцы. И этой целью была месть. Только вот оказалось, что она требует денег. Причем очень много. А доходов у меня не было никаких. Впрочем, тогда я о доходах не думал, так как был одержим единственным желанием — желанием уничтожить убийц. Поэтому искал их сам, оплачивал услуги тех, кто уверял, что поможет, и платил за любой слух или сплетню, касающиеся этого… убийства. А когда продал все оружие и доспехи, кроме фамильных, а вместе со всем этим коней, кареты, три четверти обстановки городского дома, да еще и влез в долги, вдруг понял, что мне не на что жить!

Тут я прервался, облизал пересохшие губы, скосил взгляд на бесстрастное лицо девушки и продолжил:

— Само собой, я задумался о заработке. И вдруг понял, что умею только одно — более-менее уверенно владеть мечом! Только вот от мысли завербоваться в Пограничную стражу у меня опускались руки, ведь пребывание на любой из границ Маллора лишало меня даже призрачной возможности участвовать в поисках убийцы мамы, а отказаться от мести я не мог. Просить милостыню, как вы прекрасно понимаете, мне тоже было невместно… В общем, как я пережил первые месяца полтора абсолютного безденежья, честно говоря, не понимаю даже сейчас. Помню, что сутками мотался по городу. Что стражами лежал на кровати родителей и вспоминал прошлое — тренировки с отцом, совместные обеды, редкие, но такие счастливые проездки за город верхом и многое другое. А однажды утром внезапно сообразил, что что-то ем, хотя уже давно ничего не покупал. Тогда я поднял голову, огляделся и увидел Генора, единственного слугу, которого не смог переманить или отвадить от нашего дома старший брат мамы, почему-то решивший, что после ее смерти наш городской дом должен достаться ему. Знаете, в тот момент я чуть не умер от стыда: старый воин, начинавший служить еще моему прадеду, не просто покупал продукты и готовил еду, но и заставлял себя подниматься на второй этаж, чтобы меня покормить. И делал это, еле переставляя израненные ноги и отдыхая чуть ли не после каждого шага из-за безумных болей в поврежденной спине!!!

— Он умер? — еле слышно выдохнула Алиенна, и я, открыв глаза, увидел, как по ее щеке скатывается слеза.

— Нет, жив. Когда чувствует себя более-менее хорошо, исполняет обязанности привратника и помогает моей ключнице[19] по хозяйству. Когда неважно — сидит на завалинке, смотрит, как я тренируюсь, и дает дельные советы. А когда плохо… когда плохо, я за него боюсь…

— Я бы тоже за такого боялась…

— … поэтому каждый раз, уходя из города, молю Пресветлую, чтобы он дожил до моего возвращения.

— Может, тогда не уходить?

— А как не уходить-то? В школу Теней, куда я мечтаю попасть, берут с восемнадцати. Полного совершеннолетия я достигну только в конце лета. А для того, чтобы на что-то жить нам троим, приходится охотиться за головами.

— Знаете, арр, а ведь и я молилась Пресветлой… — неожиданно призналась ар Лиин-младшая. — Все время, пока меня… терзали… И она прислала вас… Только слишком поздно…

— Главное, что прислала! — испугавшись того, что с каждой последующей фразой голос девушки становится все тише и тише, выдохнул я и успокаивающе дотронулся до ее руки. И лишь потом сообразил, что это прикосновение могло напомнить ей те, другие.

К моему удивлению она не испугалась, а даже чуть-чуть ожила. Только вот вопрос задала с таким болезненным интересом, что я поежился:

— А вам не противно ко мне прикасаться? Ведь я теперь грязная до безумия!

— Грязная не вы, а те нелюди, которых я убил! — куда более эмоционально, чем хотелось бы, рявкнул я. И тут же придумал аналогию, которая могла бы сгладить этот порыв и заставить девушку посмотреть на ситуацию иначе: — Если вы, взяв свежую булочку, заляпаете пальчики медом, сладкими станут они или вы целиком?

— Они, наверное…

— А когда вы вымоете руки, сладость останется?

— Но ведь тут совсем другое! — возмутилась она.

— Разве⁈ У тех тварей, которых я убил, грязь была в ДУШАХ: они получали наслаждение от чужой боли и чужого унижения! А у вас⁈ Подумайте, разве вы упиваетесь чужой болью или получаете удовольствие, забирая жизни невинных?

Алиенна отрицательно помотала головой:

— Нет, не упиваюсь. Но все равно чувствую себя грязной!

— Значит, испачкалась не ваша душа, а всего лишь тело. А его и можно, и нужно отмыть! — сказал я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как можно более уверенно. — Чем быстрее — тем лучше! И пусть вода в ручье ужасно холодная, но после купания вы сможете согреться у костра, который я, кстати, уже разжег.

Девушка повернула голову и недоверчиво посмотрела на меня, благо рассвет, все увереннее вступающий в свои права, почти изгнал ночную тьму. Потом очень медленно перевернулась на бок, оказавшись почти вплотную ко мне, кажется, даже не заметив, что морщится от боли в истерзанном теле. Несколько долгих мгновений что-то искала в моих глазах, и… удивленно заключила:

— Странно, но вы действительно не брезгуете находиться рядом со мной!

— Я сказал то, что чувствую.

— Скажите, а вы действительно думаете, что эту грязь можно просто смыть⁈

— Да.

— Тогда позовите, пожалуйста, маму — мне надо к речке!

Маму, арессу Тинатин, звать не пришлось — стоило выбраться из шалаша, как она молнией метнулась ко мне и, встав на цыпочки, поцеловала в щеку:

— Спасибо!!!

Потом юркнула к дочери и что-то тихо забубнила.

Как ни странно, злость, которую я испытывал к этой женщине до разговора с Алиенной, куда-то исчезла, оставив вместо себя что-то вроде воспоминаний о сильной, но давно утихшей боли. И это новое чувство позволило начать нормально соображать.

Поставив себя на место ар Лиин-младшей и оглядев поляну «ее» взглядом, я ужаснулся и занялся делом. Подхватил под мышки безголовое тело Кровавого Орла, уволок его в ближайшие кусты и забросал прошлогодней листвой. Вернулся к кострищу. Вертя головой направо и налево, дошел до края оврага, убирая тела, валяющиеся между шалашами. Закончив с этим, обрушил сами шалаши, чтобы скрыть трупы, оставшиеся внутри. Подумав снова, подкатил к огню пару бревнышек, метнулся к сумкам со шмотьем, вытряхнул из них пару платьев попроще и застелил ими сидячие места для дам. Потом, покопавшись в вещах разбойников, нашел два больших котла и еще немного тряпок, сбегал к ручью, обустроил место для мытья и набрал воды. А когда вернулся к костру, подвесил котлы над огнем…

…Женщины выбрались на свет через пару колец. Старшая, успевшая облачиться в домашнее платье, выскользнула из-под навеса первой, встала, выпрямилась и подала руку младшей. А та, кутающаяся в широкий мужской плащ и очень нетвердо стоящая на ногах, эту помощь приняла. Привычно, но как-то уж очень бездумно. После чего нервно огляделась по сторонам и, увидев лужу крови чуть ли не под ногами, начала медленно оседать на землю. Хотя медленным ее падение в обморок казалось, наверное, только мне. И то только потому, что я предполагал нечто подобное и находился неподалеку. В общем, рванувшись к девушке со всей скоростью, на которую был способен, я в длинном выпаде дотянулся до ее подмышек, чуть-чуть придержал безвольное тело в той точке движения, в которой достал, после чего рванул его на себя и немного вверх. Затем подшагнул второй ногой так, чтобы она оказалась между бедер ар Лиин-младшей, прогнулся и дернул ее на себя. А через миг перехватил поудобнее и вскинул девушку на руки.

Она зашипела. Как мне показалось, не от возмущения, а от боли. Потом закусила губу и… вцепилась в мою шею мертвой хваткой!

— Аресса Тинатин, вы позволите донести вашу дочь до воды? — «шутливо» поинтересовался я у ее матери, стараясь, чтобы и тон, и то, что я говорю, хоть немного, да отвлекали несчастную девушку от пугающего окружения и моих прикосновений.

— Конечно, арр! — в том же стиле ответила ар Лиин-старшая. — Но только в том случае, если вы не будете торопиться и не сверзитесь со склона в компании той, которой собираетесь помочь!

— Кстати, аресса, если вас не затруднит, прихватите, пожалуйста, с собой во-он те котлы — думаю, мыться горячей водой вам будет куда приятнее, чем холодной!

— Что бы мы без… — начала было женщина, но вовремя прикусила язык и пошутила: — … безобразно разомлели и не захотели возвращаться?

— К сожалению, горячей воды не так уж и много… — вздохнул я, добравшись до края оврага и посмотрев вниз. — Так что вернетесь обязательно. И совсем скоро…

…Стоило мне поставить девушку на кучу тряпья и сделать первый шаг в сторону лагеря, как надежда на то, что недавний разговор вернул ар Лиин-младшей уверенность в себе, умерла в муках. Непонятно с чего решив, что я ухожу совсем, она изо всех сил вцепилась в мою руку и, зажмурившись, перепугано затараторила:

— Не уходите! Не уходите, пожалуйста!! Я не хочу оставаться одна!!!

Я попытался объяснить, что буду совсем рядом, в каких-то десяти-пятнадцати шагах, что прибегу при любом намеке на опасность, но девушка меня не слышала: трясясь, как осиновый лист на ветру, она повторяла одно и то же. При этом в ее глазах плескался запредельный ужас, а по грязным щечкам непрерывным потоком лились слезы.

Аресса Тинатин тоже пыталась ее успокоить — говорила, что им обоим надо помыться, а обнажаться в присутствии постороннего мужчины невместно. Что мытье не займет много времени. И что я действительно никуда не собираюсь уходить. Увы, без толку — ее дочку продолжало колотить. Тогда я вернулся обратно, ласково прикоснулся к плечу девушки и негромко спросил:

— А если я буду стоять спиной и позволю держать себя за руку, вам будет легче?

Аресса Алиенна торопливо кивнула, словно боясь, что я передумаю, и несмело пообещала:

— Да! Только вы стойте близко-близко, ладно?

— Ладно! — мягко улыбнулся я и, поворачиваясь к ней спиной, посмотрел на ар Лиин-старшую. А когда увидел, с какой болью та смотрит на дочь, невольно поежился.

«Не молчи!!!» — поймав мой взгляд, жестами попросила женщина и умоляюще сложила руки ладони перед грудью.

Я как можно незаметнее кивнул, уставился на приметный камень в самой середине склона, и отвел назад левую кисть:

— Вам хорошо, ведь сейчас самое начало лета! А папа таскал меня по лесам круглый год и в принципе не понимал, как воду можно считать холодной. По его мнению, холодным может быть только лед, а вода является теплой по определению. Гонял он меня нещадно, поэтому смывать с себя пот приходилось после каждой тренировки. И если с поздней весны и до конца осени это было очень даже приятно, то зимой откровенно пугало…

— Моя мама — из Торрена… — заполнила аресса Тинатин наступившую паузу. — И тоже привыкла к холоду с самого детства. Поэтому, пока я была мелкой, чуть ли не каждый день поднимала меня на крышу донжона и обтирала снегом. Зимой, естественно. А когда я начинала хныкать, говорила, что их мужчины не представляют себе мытья в бане без купания в проруби. Увы, это меня нисколько не успокаивало — я радовалась, что родилась женщиной, и что живу не среди сумасшедших полуночников[20], а среди нормальных маллорцев…

Рассказывая о своем детстве, ар Лиин-старшая не забывала и о деле: тоненькая ручка на моем запястье то дергала меня на себя, то толкала, то пыталась соскользнуть. При этом ее хозяйка ойкала, шипела от боли и все сильнее и сильнее стучала зубами от холода. Тем не менее, завершать водные процедуры не собиралась, видимо, пытаясь смыть даже воспоминания о чужих прикосновениях. А когда ее мать начинала говорить, что все, достаточно, с такой мольбой просила не торопиться, что у меня разрывалось сердце.

Когда рука на запястье окончательно превратилась в ледышку, и я понял, что без моей помощи девушка от ручья не отойдет, то перехватил ее пальцы своими и легонечко сжал:

— Аресса Алиенна, посмотрите на свою маму — вряд ли я ошибусь, если предположу, что она вся синяя. Вы ведь не хотите, чтобы она заболела, правда?

— Ой, мам, прости! — тут же затараторила девушка. — Вылезай из воды и скорее вытирайся! А я еще немно— …

— Может, «еще немного» перенесем на потом? — мягко перебил ее я. — Скажем, на вечер, когда мы выберемся из леса, доедем до постоялого двора и закажем вам огромную бочку с горячей водой?

…Уже через половину кольца дамы сидели перед костром, а я, вылив в один из котелков пару бутылок вина, грел его над огнем. Сообразив, что я пытаюсь сделать, ар Лиин-старшая, потратившая всю горячую воду на дочку и поэтому промерзшая до костей, благодарно прикрыла глаза. Младшей было не до вина. До тех пор, пока она не получила в руки кружку с парящим напитком и не услышала мое категоричное «Это надо выпить. Целиком…»

Выпила. И довольно быстро окосела. А через четверть стражи свернулась калачиком у меня под боком и мирно засопела.

Старшая оказалась куда крепче дочери, поэтому, уговорив все, что оставалось в котелке, лишь раскраснелась. И захотела поговорить — пересела ко мне поближе, обхватила колени руками и угрюмо уставилась в огонь:

— Спасибо. Без вас я бы не справилась…

Я пожал плечами.

— … и, пожалуй, не справлюсь. Поэтому вынуждена спросить: вы бы не могли проводить нас до дому? Не в Лиин, ближе! — почему-то решив, что я откажусь, зачастила она. — Я решила отвезти ее к своим родителям, в Маггор!

— А почему именно туда? — для того чтобы не молчать, спросил я.

— Там Алиенну никто, кроме моей мамы, толком не видел и не знает. Поэтому все странности спишут на подростковую стеснительность. А мама женщина мудрая, очень любит внучку и поможет всем, чем сможет.

Девушку мне было искренне жалко. Поэтому я согласился. Без всякого внутреннего сопротивления:

— Маггор недалеко — завтра к вечеру будем там. Если, конечно, выедем отсюда не позже полудня. Кстати, вон под тем полотенцем кошель с гербом вашего рода и кучка драгоценностей. Думаю, они вам еще пригодятся.

— Знаете, о чем я сейчас думаю? — не отрывая взгляда от огня, вдруг спросила аресса Тинатин.

— Откуда?

— Жалею, что толком не общалась с вашей матерью. Понимаете, я с ней познакомилась уже после того, как стала фавориткой короля. А она, являвшаяся наперсницей королевы Сайнты, считала, что я посягаю на собственность ее любимой подруги, и поэтому держала на расстоянии…

— А почему жалеете-то?

— Агнессу никогда не считали ослепительной красавицей или душой двора. Зато уважали за верность, острый ум, неизменные принципы и многое другое. Говоря иными словами, ваша мать была прямой, как меч, правильной, как… как ваш отец, и одной из немногих действительно благородных личностей во всем Маллоре! Эх, будь у меня возможность, я, не задумываясь, обменяла бы сомнительное счастье… хм… принимать ухаживания верховного сюзерена на возможность бывать в вашем доме хотя бы изредка. И хоть там ощущать себя личностью, а не вещью.

Не знаю, почему, но я был уверен, что она не лжет. Поэтому сглотнул подступивший к горлу комок и угрюмо кивнул:

— Да, родители у меня были настоящими. Плохо только то, что были…

Слава Пресветлой, сон ар Лиин-младшей оказался достаточно глубоким для того, чтобы она не почувствовала, что я встаю. И достаточно долгим, чтобы я успел не только собрать все, что понадобится в дороге, но и сбегать к месту, где люди Кровавого Орла бросили карету. Нет, я не был настолько наивным, чтобы надеяться в одиночку дотащить ее до тракта. Просто, по словам арессы Тинатин, именно рядом с ней разбойники бросили единственное женское седло, взятое женщинами рода ар Лиин в дорогу.

Кстати, услышав, что оно всего одно, я невольно закусил губу. Сообразив, что я задумался о том, каково придется ей, женщина пожала плечами:

— Я смогу. В каком угодно. Дочка — нет…

И я слегка успокоился. Как оказалось, зря: проблема была не в том, что по вполне понятным причинам провести сутки с лишним в мужском седле аресса Алиенна была не в состоянии, а в появившемся у девушки паническом страхе перед мужчинами.

Нет, мы, конечно же, догадывались, что она может начать их побаиваться. Поэтому все время, пока пробирались от Медвежьего Урочища до Гельдского тракта, объясняли, как надо себя вести в присутствии посторонних и чего ни в коем случае нельзя говорить или делать. Ну, и заодно раз двадцать повторили, что я всегда буду рядом, на расстоянии вытянутой руки, и она может ничего не бояться. Но стоило нам выбраться на дорогу и увидеть телегу, двигающуюся навстречу, как ар Лиин-младшая настолько перепугалась, что чуть не упала в обморок.

Прикосновение моей ладони к предплечью и успокаивающая чушь, которую я в тот момент нес, помогли: она выпрямила спину, гордо вскинула голову и развернула плечи. Правда, то, что она смертельно бледна, было заметно даже через плотную вуаль головного убора ее дорожного платья.

— Мужик. Один-одинешенек. Лет пятидесяти… — презрительно фыркнула аресса Тинатин, ехавшая по левую руку от дочери, и так близко, что правым бедром то и дело касалась ее колена. — Неужели ты думаешь, что он сможет хоть что-то противопоставить арру Нейлу, в одиночку справившемуся с восемнадцатью татями, вооруженными до зубов⁈

Я мысленно поморщился: чтобы отправить меня за Грань, хватило бы выстрела из арбалета. В упор. Скажем, из-под того же сена. Но говорить об этом ар Лиин-младшей явно не стоило.

Повернув голову и убедившись, что моя десница касается рукояти меча, а я совершенно спокоен, Алиенна немного расслабилась. Но ненадолго: когда мы подъехали к телеге шагов на сто, и она увидела черную всклокоченную бороду возницы, начинавшуюся от самых глаз и опускающуюся до середины груди, то рванула повод вправо. Так, что ее кобылка врезалась в моего жеребца. А девушка изо всех сил вцепилась в мое предплечье!

Пока мы проезжали мимо телеги и ее владельца, заблаговременно соскочившего с облучка и сложившегося в поясном поклоне, Алиенна дрожала, как осиновый листик на сильном ветру. И я бы не удивился, узнав, что при этом она еще и жмурится от ужаса. А дальше стало совсем «весело»: услышав перестук копыт и поняв, что нас кто-то догоняет, она чуть было не перепрыгнула мне на колени. Из женского седла! Не останавливая лошадь!

Удержать ее от падения удалось только чудом. Равно как и убедить в том, что к нам приближается самый обыкновенный гонец, спешащий куда-то по делам службы. В результате, гонца кое-как пропустили. Более-менее отошли от испуга. Проехали еще с десяток перестрелов и… по моей команде съехали на обочину:

— Кажется, имеет смысл немножечко срезать. Правда, придется ехать через лес, но тут он достаточно редкий.

— Чтобы выбраться прямо на Хандскую дорогу? — спросила аресса Тинатин, одновременно со мной заметившая показавшуюся вдалеке кавалькаду и сообразившая, что я не хочу позволять ее дочери терять лицо в присутствии других благородных.

— Ага. Где-то между Веллитом и Маггором. Правда, так получится чуть дольше…

…Это мое «чуть дольше» вылилось в трое суток крайне неспешного пути. Смирившись с тем, что без моей помощи арессе Алиенне точно не обойтись, я никуда не торопился. Поэтому через каждую половину стражи, проведенную в седле, устраивал небольшой привал, место для ночевки начинал искать задолго до заката, а по утрам давал ар Лиин-младшей выспаться. Как ни странно, абсолютно неустроенный быт обе дамы переносили вполне нормально и не возмущались, что приходится спать на кучах лапника, укрываться дорожными плащами, мыться в холодной воде и питаться остатками зачерствевшего хлеба, копченого мяса и сыра.

Нет, такому поведению арессы Тинатин я нисколько не удивлялся, так успел оценить ее железную волю и воистину выдающиеся способности к самопожертвованию. И регулярно убеждался в том, что для того, чтобы ее дочери было хоть чуть-чуть комфортнее, она готова на все. Не боясь исцарапать холеные руки, стаскивать к будущему месту ночевки нарубленный мною лапник. Бегать за водой в любое время дня и ночи и на любое расстояние. Накрывать на импровизированный стол и убираться после еды. По ночам вскакивать чуть ли не через каждые пол стражи, чтобы подкинуть веток в костер. И даже потрошить глухарей, которых я иногда умудрялся подстрелить.

Ее дочь, наслушавшись наших увещеваний, тоже старалась бороться с собой. Научилась отходить от меня на пять-шесть шагов, хотя обмирала от страха, как только я пропадал из поля зрения. Перестала бояться бегать по нужде в ближайшие кусты, правда, заходила в них лишь на пару с мамой, только в светлое время суток и лишь в том случае, если оттуда было видно меня. Позволяла отлучаться мне. Очень ненадолго. И почти не бледнела, услышав какой-нибудь резкий звук, птичий крик или волчий вой. Увы, с наступлением темноты вся ее «храбрость» куда-то пропадала: она вцеплялась в мою руку, как клещ, и не всегда разжимала пальцы даже во сне. А учитывая то, что засыпала она с очень большим трудом, неудобств доставляла… много.

Поить ее вином каждый вечер, чтобы побыстрее усыпить, мы с арессой Тинатин сочли неразумным. Тем более что единственной бутылки, имевшейся в нашем распоряжении, все равно не хватило бы. Поэтому ложе я устраивал одно. Общее. Ложился на край, спиной к женщинам, позволял Алиенне взяться за мой локоть и ждал, когда она забудется тревожным рваным сном. А еще мы говорили. Целыми днями, вечерами и иногда по ночам, когда ар Лиин-младшая просыпалась после очередного кошмара и долго не могла успокоиться. О чем? Да обо всем на свете. Само собой, стараясь не поднимать тех тем, которые бы могли напомнить ар Лиин-младшей недавнее прошлое. В результате большую часть времени обсуждали литературу, музыку и изобразительное искусство, по которым аресса Тинатин оказалась знатоком. Да еще каким — она с легкостью декламировала по памяти длиннейшие поэмы, ничуть не хуже бродячих менестрелей исполняла серенады или шуточные песни, великолепно описывала особенности техники ваяния скульпторов эпохи короля Лютца или признаки подделки картин мэтра Огана Великого. Что самое приятное, при этом она не вещала, не пыталась навязать свою точку зрения и нисколько не кичилась своими знаниями. Наоборот, умудрялась высказывать свое мнение так, чтобы ее собеседники не чувствовали себя неучами и ни на миг не теряли интерес.

Откровенно говоря, я ее зауважал. Нет, не простил, а просто оценил способности этой женщины по достоинству и понял, насколько опасным врагом она может стать даже для самых сильных и уверенных в себе мужчин. А еще окончательно поверил в то, что реши она меня отравить, сделала бы это без труда…

…В манор рода Маггор мы въехали с полуночи[21] где-то в середине четвертой стражи. Колец восемь-десять плелись по дороге между двумя бескрайними виноградниками, лишь с помощью Пресветлой обойдясь без встреч с вассалами родителей арессы Тинатин. Затем забрались на невысокий холм, полуденный склон которого от основания и почти до вершины порос лещиной, и остановились. Сначала ар Лиин-младшая, а за ней и мы с ее матерью.

Я с интересом оглядел величественный замок из черного камня, взметающий к небу ажурные башни и высоченные стены с вершины следующего холма. Затем переместил взгляд поближе, к довольно многолюдной ярмарке, раскинувшейся на перекрестке двух дорог, и задумчиво потер переносицу:

«Последние два перестрела до стен можно преодолеть где угодно. А вот объехать ярмарку, что по кукурузному полю, что втаптывая в землю пшеницу, может не получиться…»

Судя по закаменевшему лицу, аресса Тинатин думала о том же. А ее дочь… ее дочь, сжав поводья так, что побелели пальцы, вдруг сгорбила спину и виновато вздохнула:

— Я, наверное, не смогу: их там слишком много!

Ар Лиин-старшая некоторое время невидящим взглядом смотрела в землю перед собой, нервно теребя поясок, а затем, как обычно, взяла и наплевала на все приличия:

— Что ж, тогда сделаем так: ты с арром Нейлом останешься тут, на холме, а поскачу в замок. Вернусь с каретой. Той самой, которую ты в детстве называла дворцом на колесах. Вы сядете в нее, задернете шторы и будете держаться за руки. Договорились?

— А…

— Не волнуйся, я тут родилась и выросла… — мягко улыбнулась женщина. — И меня никто не обидит. А мнение тех, кто считает, что благородной невместно передвигаться без свиты, меня совершенно не беспокоит…

[1] В этом мире год длится четыреста восемь дней. Делится на четыре сезона по два месяца. Каждый месяц, кроме первого осеннего, называемого Долгим, состоит из пяти десятин. К Долгому добавляется неполная шестая, посвященная богу солнца Ати, и во время этих восьми дней, обычно приходящихся на конец уборки урожая, благородные проводят большинство торжественных мероприятий, а народ празднует конец старого года и начало нового.

[2] Лайвен — столица королевства Маллор.

[3] Хандская дорога — второстепенная дорога, проходящая через одноименный лес и ведущая от Гельдского тракта на север. Гельдский тракт ведет от Лайвена на восток, до самой границы одноименного королевства. Первая патрулируется вассалами благородных родов, чьи маноры к ней примыкают, а второй — воинами королевской армии, называемой Пограничной стражей.

[4] Разбойный приказ — аналог нашего министерства внутренних дел. Ночной приказ — служба внешней разведки и контрразведки в одном флаконе.

[5] Кольцо — мера времени, а также выделенная круговыми канавками часть мерной свечи. Приблизительно равно двадцати нашим минутам. Сутки делятся на стражи. В одной страже — десять колец. Отсчет страж начинается с рассвета. Соответственно, седьмая стража — поздний вечер. С восьмой по конец десятой — ночь.

[6] Стражник — тот, кто стоит на страже, то есть, часовой. Слова «час» в этом мире нет.

[7] Старшие рода — рода, которые ведут свою историю с легендарного Обретения Воли, поэтому обладают в обществе куда большим весом, чем Младшие, появившиеся позже.

[8] «Локтевые» путы — путы, позволяющие пленнику делать шаг длиной в локоть, то есть, сантиметров в сорок. При таком способе связывания самостоятельно передвигаться можно, а куда-то убежать — нет.

[9] Вбитых в ноги привычек — то есть, в подсознание.

[10] Пресветлая — богиня любви, справедливости и удачи.

[11] Ар — приставка перед фамилией благородного. Арр — уважительное обращение к мужчине. Аресса — к женщине. Приставки арр и аресса могут ставиться перед именем.

[12] Формальное приветствие в не самом подходящем месте и в не самое подходящее время.

[13] Меньшица — младшая жена. Обладает статусом члена семьи мужа, но стоит на ступень ниже старшей жены и ее детей.

[14] Зейн второй Шандор по прозвищу Гневный — король Маллора.

[15] Лилия — местное название наложниц. Как правило, ими бывают либо благородные из разорившихся родов, либо очень красивые девушки из купеческого сословия. Уход в лилии обществом не порицается, ибо считается вполне допустимым для благородных способом выживания. Но при этом лилии считаются вещью, и душой, и телом принадлежащей хозяину.

[16] Торрен — королевство на севере Маллора.

[17] Шарты — самоназвание кочевых племен Степи. При похищении женщин шарты сначала намеренно выбивают пленницам суставы, а затем связывают «промокашкой». При этом связки на плечах повреждаются — сопротивляться насилию или готовить побег с бездействующими руками практически невозможно.

[18] Тамор — город на юге Маллора, на границе со Степью.

[19] Ключник или ключница — аналог управляющего в поместьях или городских домах благородных. В иерархии слуг занимает первое место, и в отсутствие хозяев, членов их семей и сенешаля обладает правом карать и миловать. Символ этой должности — серебряный ключ, который носится на поясе.

[20] Полночь — сторона света. Полуночник — северянин.

[21] Здесь — стороны света. Полночь — север. Полдень — юг. Восход — восток. Закат — запад.