Эвис: Заговорщик

Глава 3

Глава 3.

Восьмой день второй десятины первого месяца лета.

Следующим утром, не успев толком открыть глаза, я повел носом, ощутил запах ягодного взвара и, перекатившись на край кровати, вцепился в здоровенную кружку с любимым напитком, как всегда, обнаружившуюся на табурете.

— Майра, ты чудо! — с наслаждением уполовинив емкость, крикнул я, прекрасно зная, что она меня услышит. И не ошибся — не прошло и десятой доли кольца, как улыбающаяся ключница возникла на пороге спальни:

— Доброе утро, арр! Как спалось?

— Великолепно! — честно ответил я. — Свежие простыни, мягкая кровать, чистое тело. Что еще нужно молодому и не избалованному жизнью мужчине?

— Конечно же, плотно поесть и отправиться к девочкам матушки Оланны! — хихикнула она и исчезла. Чтобы вскоре возникнуть передо мной с вместительным деревянным подносом, уставленным тарелками.

Я принюхался к восхитительным запахам и почувствовал, как во рту начала скапливаться слюна:

— Пожалуй, соглашусь. Особенно с первой частью твоего утверждения!

— Со второй тоже согласитесь. Когда утолите голод и почувствуете томление… своей чувствительной души! — добродушно продолжила она, прекрасно зная, что на ее беззлобные шутки я никогда не обижаюсь.

— А что у нас на завтрак? — нетерпеливо спросил я, заметив, что она, продолжая издеваться, крайне медленно плывет от двери к кровати.

— Жареная курица, отварной рис, хлеб, сыр, блины и мед… — прежде, чем поставить поднос на табурет, перечислила ключница. И, увидев, что у меня вытягивается лицо, пожала по-крестьянски широкими плечами: — Встала пораньше, сбегала на рынок, приготовила…

— Ну и зачем? — возмутился я. — Я еще не тренировался, не умывался, и даже не бегал до ветру!

Видимо, возмущение получилось неубедительным, ибо девушка все равно почувствовала, что я ей искренне благодарен, и радостно затараторила:

— Первое утро после охоты! Какие в этот день могут быть тренировки? Легкую неумытость я переживу. Впрочем, вы все равно сейчас рванете умываться. Что касается третьей проблемы, то окно в шаге от кровати! А там до отхожего места всего ничего…

— Ладно, сдаюсь! — перестав строить из себя самодура, хохотнул я, выскочил из-под одеяла, ущипнул Майру за здоровую щечку и, натянув тренировочные штаны на голое тело, выскочил в окно.

Обратно вернулся тем же путем. Уже умытым. Ласково потрепал девушку по роскошной гриве, завалился на уже застеленную кровать, перевернулся на живот и навис над подносом:

— М-м-м, как вкусно пахнет!

— Я старалась… — довольно мурлыкнула ключница, выждала с четверть кольца, а затем сломалась: — Арр, ну начните же уже рассказывать! Иначе я сейчас лопну от любопытства!!!

Майра появилась в моей жизни случайно. Где-то через год после гибели мамы я очередной раз наведался на Пепельную Пустошь, мечтая наткнуться там на ублюдка, подобного тем, которые ее изнасиловали и убили. Наткнулся. И не на одного, а сразу на четверых — на совсем молодых «благородных», получающих удовольствие от издевательств над слабыми и беззащитными. Слава Пресветлой, я успел вовремя — привыкшие к безнаказанности двуногие скоты только-только вытащили будущую жертву из своей кареты, сорвали с ее головы какую-то тряпку, выдернули изо рта кляп и начали стращать. То есть, строить рожи, вспарывать ножами одежду и, конечно же, тискать прелести, сопровождая свои действия крайне глумливыми комментариями. Нет, она не сопротивлялась, так как прекрасно понимала, что любая попытка им помешать может быть расценена, как попытка поднять руку на мужчину, да еще и благородного, и закончится смертью на эшафоте. Но арры были пьяны и не очень хорошо держались на ногах, поэтому плохо контролировали свои конечности.

Кто из них задел лицо друга родовым перстнем и рассек до кости, я, честно говоря, не заметил, так как в тот момент бежал по другому берегу Мутной и рвал жилы, стараясь успеть до начала насилия. Зато увидел, как озверевший от вида собственной крови парень сбил несчастную девушку с ног и начал втаптывать ее в землю.

Как я перемахнул через речку, в памяти не сохранилось. И как летел к этим уродам — тоже. Зато запомнил во всех подробностях, как пластал их мечом. И ужас в глазах парня, который ее топтал, за миг до того, как его отрубленная голова, вращаясь и разбрызгивая по сторонам капельки крови, сорвалась с плеч.

С деньгами у меня в то время было хуже некуда — почти все, что зарабатывалось в Дуэльной школе, я отдавал ростовщикам, погашая долги. Поэтому оплатить услуги лекаря мне было нечем. Пришлось собственноручно сшивать изрезанные предплечья и рот, порванный до середины щеки, вправлять раздробленный нос и накладывать лубок на сломанную левую руку. Ну и, меняясь с Генором, проводить у ложа несчастной девушки стражу за стражей эдак с десятину, пока она металась в горячечном бреду. Но то ли лекари из нас были аховые, то ли мы чего-то недосмотрели, но нос сросся не совсем ровно.

Когда Майра оклемалась, я вручил ей один из двух серебряков, на тот момент имевшихся в кошеле, и проводил в купеческую слободу Нижнего города, к лавке, которой, по словам девушки, владел ее отец. Внутрь, само собой, заходить не стал, ибо не считал, что сделал что-то особенное. А поздним вечером того же дня, вернувшись с тренировки, обнаружил девушку стоящей перед калиткой. С моим серебряком, зажатым в правой, здоровой руке.

Нанимать служанку, зная, что доходов не всегда хватает на еду даже для нас с Генором, было бы подло, поэтому я честно объяснил девушке причину своего отказа. Она выслушала. Молча. Затем опустилась на колени и, глядя мне в глаза, негромко, но очень уверенно озвучила клятву Истинной Верности. А пока я пытался сообразить, что это было, встала и, обойдя меня, как какую-нибудь коновязь или колодец, спокойно прошла во двор.

Выгонять ее из дому в ночь я, естественно, не стал. Провожать — поленился. А с утра, проснувшись, вдруг обнаружил, что с кухни пахнет не подгорелым мясом или порядком поднадоевшей кашей из бобов, а чем-то восхитительно-аппетитным.

Несмотря на безумную работоспособность девушки и искреннее желание стать нужной, приняли мы ее далеко не сразу. Нет, уже через десятину и я, и Генор начали забывать, что еда бывает подгоревшей или невкусной. Что в доме может быть не убрано. И что одежда может оставаться грязной хотя бы сутки. Но начали считать Майру своей только после весьма неприятного события, случившегося примерно через год. Тогда, вернувшись с одной из своих первых охот за головами, я вдруг обнаружил, что девушка пропала. Вернее, узнал об этом от злого, как собака, Генора. Оказалось, что накануне Майра не вернулась из самого обычного похода за продуктами.

Несмотря на возраст и не самое лучшее состояние здоровья, старый воин сделал все, чтобы ее найти. Несколько раз обошел рынок, расспрашивая знакомых торговцев и всех тех, кто мог ее видеть. Обыскал Пепельную Пустошь, не поленившись раскопать пару свежих захоронений. Посетил все лавки Верхнего города и опросил стражу на воротах в Нижний…

Я, естественно, тоже не стал считать ворон, поэтому рванул к знакомому сотнику городской стражи. Как оказалось, не зря: Майра нашлась в грязной одиночной камере на самом нижнем этаже тюрьмы. Избитая до полусмерти и ожидающая судного дня, как воровка! Причем воровка, уже единожды избежавшая наказания из-за позднего срока беременности!

Дослушав объяснения писца, который вел дело, я потерял дар речи, сначала сообразив, в чем ее обвиняют, а уже потом доперев, что вора, пойманного на краже второй раз, отправляют на виселицу! Слава Пресветлой, определенные представления о работе Разбойного приказа у меня были, поэтому первое, что я сделал после этого — потребовал показать первый лист протокола о задержании. И, увидев там о-о-очень знакомую фамилию, сразу же рванул к Лайвенскому Псу. За справедливостью.

В общем, все оказалось предельно просто: день на пятый или шестой после моего ухода на охоту в Лайвен по какой-то надобности заявился Энвер ар Шорез, мой дядя по материнской линии. Вполне возможно, только для того чтобы в очередной раз попробовать «убедить» меня в том, что без его великодушной помощи и присмотра я в столице не выживу. Ну и, конечно же, уроню в грязь славное имя своих родителей. Естественно, убеждать собирался далеко не лично, ибо после определенных событий встречаться со мной не рисковал, а чужими руками и посредством лишения меня остатков комфортной жизни. Не успев въехать в город, он послал своих людей поинтересоваться новостями, надеясь, что те найдут причину, с помощью которых меня можно будет заставить одуматься. И, тем самым, позволят своему сюзерену наложить лапу на городской дом, доставшийся мне по наследству.

Выяснить, что у меня появилась новая служанка, его вассалам проблем не составило. Потом кому-то из них пришла в голову последовательность «умных» мыслей: служанка — это уборка. Уборка — это доступ во все помещения дома. А доступ во все помещения — это возможность найти и продать заинтересованным людям какие-нибудь важные документы. Скажем, свидетельство на право владения домом и прилегающей к нему территории.

Дождаться выхода служанки из дому и засунуть ее в карету оказалось проще некуда. А вот добиться «понимания» куда сложнее: услышав «крайне выгодное предложение», девушка почему-то не поняла своего счастья. И упрямо не понимала его до момента, пока сумма вознаграждения за «ненужные бумажки» не выросла с одного золотого до пятидесяти!

Поняв, что купить «эту дуру» не получится, мой милый родственник предложил ей менее приятное будущее — обвинение в краже драгоценностей у очень уважаемого лица, карающееся усекновением правой руки. Она опять «не поняла». И очень скоро оказалась в одиночной тюремной камере.

Дознаватели Разбойного приказа допрашивали ее в точном соответствии с законом. То есть, «не более чем по полторы стражи раз в сутки» в течение двух дней. Особо не усердствовали, так как прекрасно знали нрав своего начальника и не хотели оказаться на виселице за превышение служебных полномочий. Но, устав от ее упрямства — а Майра напрочь отказалась признаваться в том, что обманом выманила у моего дяди кольцо с алмазом, а затем попыталась сбежать — все-таки сломали ей нос и несколько ребер, а тело превратили в один сплошной синяк.

Вытащить девушку из тюрьмы удалось без каких-либо проблем: для того чтобы развалить дело, хватило осмотра Майры тюремным врачом, который со всей ответственностью заявил, что «девица, обвиняемая в повторном присвоении чужого имущества, не могла избежать наказания за первое преступление из-за беременности, так как до сих пор невинна…». А вот отомстить не получилось: к моменту, когда недавняя узница тюремных застенков оказалась под присмотром Генора, дядя успел узнать о ее освобождении. Поэтому срочно убыл в Реймс [1]«к какому-то старому другу». И с этого момента перестал появляться в столице…

…Я рассказал Майре практически все. Включая свои мысли по поводу арессы Тинатин и ее отношения к своей дочери и чужим жизням. В эпитетах особо не стеснялся, так прекрасно знал, что ключница скорее откусит себе язык, чем расскажет кому бы то ни было то, что узнает от меня. Потом перевернулся на спину, положил под голову подушку и вопросительно уставился на помрачневшую девушку:

— Ты со мной не согласна?

Она почему-то опустила взгляд и нервно вцепилась в символ своей должности — небольшой серебряный ключ, болтающийся на поясе. Но промолчать даже не подумала:

— Знаете, арр, я, наверное, покажусь вам чудовищем, но… я страшно завидую Алиенне!

— Почему⁈ — опешил я.

Взгляд девушки вдруг помертвел, а пальчики мелко-мелко задрожали:

— Попробую объяснить. Помните тот день, когда вы отвели меня домой? Ну, после Пустоши и лечения у вас?

Я кивнул.

— Так вот, вместо того чтобы обрадоваться, что я вернулась, мать начала обзывать меня распутной девкой, потаскухой и другими непотребными словами. А отец сбил с ног ударом кулака, отволок в сарай за волосы, связал, вбил в рот кляп и присыпал сеном. Слава Пресветлой, что младший брат, игравший под окном отцовского кабинета, услышал, как мама доказывает отцу, что вывозить из города меня обязательно надо живой, а удавить и утопить в болоте можно уже потом…

— Н-не понял⁈ — почувствовав, что зверею, перебил ее я. — За что тебя было убивать и топить в болоте⁈

— Да что тут понимать? Меня затолкали в карету чуть ли не за спиной отца в тот момент, когда он обсуждал с моим женихом поставки какой-то ткани. А значит я, куда-то пропав, сорвала их планы, где-то шлялась больше десятины, а потом имела наглость вернуться домой! Да еще с изуродованным лицом и рукой в лубке!

— Но ты же не перестала оставаться их дочерью?

Майра горько усмехнулась:

— Арр, ваш род действительно Странный: нас, девушек, считают товаром все, включая родителей. И даже обучение воспринимают, как вложение средств, которое повышает стоимость этого товара, и которое обязано приносить доход!

— Бред!

— Бред⁈ Меня держали в девках до девятнадцати лет, так как союз с теми, кто просил моей руки до этого, казался отцу невыгодным или предлагаемые за меня суммы были слишком маленькими! А незадолго до моего похищения он, наконец, сподобился договориться с одним из самых богатых купцов Ченга. Еще бы — продажа меня в пятые меньшицы давала возможность открыть пару лавок еще и в этом городе. Свадьбу решили играть через месяц после заключения договора. Чтобы не терять времени впустую, папа купил два места на новом рынке, поставил срубы и забил их товаром. А тут я куда-то пропала и разрушила все его планы…

— Чем разрушила-то?

Она посмотрела на меня, как на юродивого:

— Отец дал слово, что отдаст замуж свою дочь. Дочь пропала. Значит, помолвка сразу же расторглась, а лавка и товар остались жениху, чтобы тот молчал!

— С этим более-менее понятно. Но убивать-то зачем?

— Если меня не видят соседи, значит, свадьбу сыграли чуть раньше, чем собирались, я сразу же уехала к мужу и У ОТЦА ВСЕ ХОРОШО! Зато если я вернулась домой, да еще с разбитым лицом, значит, супруг меня избил до полусмерти и выгнал! А за что девушку выгоняют из дому сразу после свадьбы⁈

— Но ведь ссильничать-то тебя не успели! — с хрустом сжав кулаки, рявкнул я.

Майра горько усмехнулась:

— Да всем плевать, ссильничали меня или нет! Купцы ведут дела только с достойными, то есть, с теми, кто доказал, что ему можно верить на слово! А как верить на слово тому, кто не смог правильно воспитать собственную дочь⁈

Несмотря на то, что все это рассказывалось тихим голосом, в глазах девушки бушевал такой пожар из чувств, что я испугался. Нет, о том, что она не раз и не два помогала мне справиться с отчаянием, и поэтому надо бы ответить тем же, я не вспоминал. Просто почувствовал, насколько ей больно, и, неожиданно для самого себя приподнял правую руку. А Майра, не задумавшись ни на мгновение, тут же скользнула под нее и уткнулась носом в мою грудь. Правда, даже после этого все равно нашла в себе силы завершить свои объяснения:

— В общем, мать, которая готова за свою дочь на все, что угодно, мне нравится намного больше, чем такие родители, как мои…

Трясло ее жутко. Поэтому я прижал ее к себе и начал ласково поглаживать по волосам и спине:

— Я не считаю тебя чудовищем! И во многом понимаю арессу Тинатин. А еще и сам не так уж и сильно следую этим самым неписанным законам, которые, как оказалось, определяют жизнь не только благородных, но и купечества. Посуди сама: я — арр из пусть и Странного, но Старшего рода. Но мне плевать, что ты купеческая дочка, Генор простолюдин, а Рык вообще пес: я считаю вас частью своей семьи и готов ради вас на все!

— Я почувствовала ваше отношение к ним еще тогда, когда вы меня лечили… — еле слышно прошептала Майра. — Потому, сбежав из дому, пришла к вам. И лягу костьми, но сделаю все, чтобы всегда быть рядом.

— Знаешь, каждый раз, возвращаясь из Дуэльной школы, я стараюсь подойти к особняку с подветренной стороны, чтобы издалека унюхать запах твоей выпечки… — продолжил я говорить, ибо девушку продолжала колотить нервная дрожь. — У забора меня всегда встречает счастливое повизгивание Рыка. Потом, если Генор не спит, я радуюсь его рукопожатию и довольному кряхтению. А когда во двор выбегаешь ты, все то, что меня волновало до этого момента, словно на время отодвигается, а на душе становится тихо и спокойно.

— Мне тоже спокойно, когда вы дома… — шмыгнув носом, призналась она. — А когда вас нет, я не нахожу себе места…

— Кстати, Майра, у меня к тебе важное поручение! — предельно серьезным тоном сказал я, наткнувшись взглядом на аккуратно заштопанную дырку на ее порядком истрепавшемся платье. — Эта охота выдалась очень удачной, и даже с учетом того, что пятьдесят золотых придется отдать ростовщикам, денег останется порядочно. Поэтому сегодня, когда я уйду на вечернюю тренировку, ты отправишься по лавкам. Одеваться…

Что меня всегда восхищало в Майре, так это непоколебимая уверенность в моем праве распоряжаться ее судьбой. Любое приказание, совет или даже намек она принимала и душой, и сердцем, не оставляя в них ни уголочка для сомнений. При этом назвать ее глупой или наивной у меня бы не повернулся язык — девушка обладала очень острым умом, и в житейских вопросах часто находила правильные решения куда быстрее меня. Кроме этого, меня поражала ее способность мгновенно перестраиваться на рабочий лад с любого другого, невероятная обстоятельность и предельная добросовестность. Говоря иными словами, в каком бы настроении бы ни находилась Майра, почувствовав в моем голосе серьезные нотки, она тут же забывала про грусть, усталость или веселье и тут же вслушивалась в то, что я говорю. А когда я заканчивал озвучивать свои мысли, сначала досконально обдумывала, как максимально быстро и с наилучшим результатом добиться того, что мне требуется, а уже потом принималась за дело со всем пылом своей души. И всегда добивалась именно того результата, которого я ждал.

А еще Майра как-то умудрялась чувствовать самые незначительные оттенки моего настроения. И не только чувствовать, но и находить идеальные способы возвращать мне утерянную веру в себя, мягко гасить раздражение или злость. Да что там злость — через два месяца после ее недолгого ареста, в середине зимы, когда основная масса благородных разъехалась по манорам, а разбойники отправились проедать награбленное за теплое время года в города, я очередной раз оказался на грани потери лица. Тогда, промотавшись по лесам десятины четыре и не заработав ни золотого, я вдруг понял, что до весны мы не доживем. Продавать родовое оружие или драгоценности я был не готов, поэтому сунулся к ростовщикам, которым тогда был должен больше шестисот золотых, и получил отказ. А когда вернулся домой, мрачный, как грозовая туча, и, поднявшись к себе, завалился на кровать, то услышал, как открывается дверь, увидел Майру и выплеснул на нее все свое отчаяние.

Выслушав мой монолог, девушка, пожала плечами и сказала, что не видит никаких проблем заработать монетку-другую, и попросила принести из родового тайника самое крупное кольцо из тех, которые там имеются. А когда я выполнил просьбу, надела его на палец, закрыла лицо вуалью от дорожного костюма, выкопанного в сундуках с траченным молью тряпьем, и предложила использовать себя в качестве подсадной утки в охоте на все тех же разбойников, только промышляющих в столице. И на протяжении двух с лишним десятин каждую ночь изображала лилию, забытую подвыпившим хозяином невесть где и пытающуюся добраться до дома…

Слегка расстраивало только одно — девушка, моими стараниями переставшая считать себя вещью, решила, что та жизнь, которую ей подарила Пресветлая, закончилась на Пепельной Пустоши. Соответственно, теперь она целиком и полностью принадлежит тому, кто дал ей вторую, то есть, мне. И напрочь отказывалась менять эту точку зрения. В результате такого выверта сознания Майра делила все окружающее на две категории — нужное для того, чтобы сделать мою жизнь комфортнее и уютнее, и все остальное. Соответственно, первым пользовалась, а второе не замечала.

Уборка, готовка, стирка и все остальные домашние хлопоты, вместе взятые, следовали тенью [2]. А роль застрельщика [3] играло желание радовать мою душу так, как требовалось мне.

В общем, доверял я ей действительно, как самому себе. Поэтому, когда придавливала грусть или ныло сердце от тоски по родителям, я вваливался к ней в комнату, падал поперек кровати, клал голову на ее живот и целыми стражами невидящим взглядом смотрел в потолок. Или рассказывал, какими они были. Мог… нет, всегда получал удовольствие, обсуждая с ней свои планы и мечты, или выговариваясь, когда душа требовала чьего-то участия. Не стеснялся обсуждать даже девиц из заведения матушки Оланны. И настолько ценил искреннее участие ключницы, что, не задумываясь, при любой возможности отвечал тем же…

Как обычно, услышав про поручение, Майра мгновенно забыла про свои переживания и, приподнявшись на локте, деловито поинтересовалась:

— Что именно надо себе купить?

Я задумчиво потер переносицу, пытаясь понять, чего именно хочу. Вспомнил, каким шумным был дом до гибели родителей, представил, каким он может стать, если будет на то воля Пресветлой, и вдруг прозрел, сообразив, что отталкиваться надо именно от настоящего:

— Сейчас род Эвис состоит из трех человек — меня, тебя и Генора. Станет род сильнее или нет, не скажу, ибо будущего не прозреваю. Зато знаю, что у меня уже есть ближний круг, в который входит всего один человек — ты. И ключ на твоем поясе не просто символ того, что в отсутствие меня ты становишься первым лицом в этом доме, но и знак моего безусловного доверия. Да, тебе приходится готовить, стирать и убирать. Но как только у меня появится постоянный доход, всем этим начнут заниматься слуги, а ты будешь ими управлять. Только для того, чтобы ты начала ощущать себя ключницей Старшего рода, одного символа этой должности недостаточно. Поэтому будешь привыкать к своему статусу уже сейчас: найдешь лавку, в которой одеваются женщины твоего положения, подберешь себе несколько красивых нарядов и будешь носить их постоянно. И еще: на одежде экономить запрещаю! Ограничиваться одним-единственным платьем — тоже: купи несколько, чтобы было, из чего выбирать. А к ним приобрети красивую обувь и все то, что позволит приводить порядок волосы, лицо и руки.

Как ни странно, вместо того, чтобы обрадоваться возможности прихорошиться, Майра нахмурилась! Решив, что заставить ее полностью отвлечься от воспоминаний о предательстве родителей не получилось, я здорово расстроился. И попробовал вышибить девушку из этого состояния шуткой:

— Не вздумай забыть и о красивом белье — моя ключница должна быть идеальной как в платье, так и без него!

Майра даже не улыбнулась — задумчиво куснула себя за нижнюю губу и зачем-то посмотрела в окно:

— Обувь, белье и всякую мелочевку куплю сегодня. А вот платья не получится: если все делать по уму, то они должны быть в ваших родовых цветах. А такие можно сшить только на заказ.

Меня слегка отпустило:

— Тогда сегодня приобрети два-три обычных, на каждый день. И столько же, но уже в моих цветах, закажи…

…Как и предупреждал Наставник, Диор ар Тиер, мое новое отражение, оказался большим любителем считать ворон. То есть, вместо того чтобы давить меня взглядом или, на ржавую подкову[4], настраиваться на поединок, он с неподдельным интересом рассматривал лилий неугомонного Жеребца. Слава Пресветлой, не в упор, а через одно из зеркал, украшающих боковую стену фехтовального зала. Ну, и при этом, судя по мечтательным улыбкам и вздохам, то ли представлял себя в роли их хозяина, то ли раздумывал, стоит ли их перекупить.

Такое разгильдяйство следовало лечить, причем срочно, поэтому, услышав, как с уст мастера Элмара срывается команда «Бой!», я сорвался с места и, не тратя времени на финты или уводы, вбил деревянный клинок в незащищенное правое подреберье мечтателя. А когда арр Диор, начавший складываться пополам, изумленно вытаращил глаза и приоткрыл рот, чтобы возмутиться моему поистине безграничному коварству, подсечкой выбил в сторону выставленную вперед ногу и легонечко добавил рукоятью даги по затылку.

— Многоуважаемый ар Тиер! — ехидно ухмыльнулся Наставник, мгновенно оказавшись рядом с незадачливым поединщиком, корчащимся на полу. — Осмелюсь напомнить вам первое правило дуэлянта — всегда смотреть своему противнику в глаза, переносицу или середину груди!

— А я бы заодно озвучил еще и второе! — хохотнул Жеребец, отвлекаясь от манекена, на котором отрабатывал какую-то связку. И, красуясь перед своими женщинами, картинно изобразил клинком нечто замысловатое: — Бой начинается сразу после команды Наставника или секунданта, а не через сутки-двое!

— Я помню… — прохрипел мой несчастный соперник, через силу заставляя себя разогнуться и перевернуться на живот. — Просто ар Эвис оказался слишком быстр…

— В предыдущем бою он оказался слишком хитроумен. Во втором — коварен. А в самом первом «на удивление гибок и подвижен»! — не преминул поддеть его Элмар ар Сиерс. — Знаете, мне даже любопытно, какими эпитетами вы его наградите тогда, когда я поручу ему работать с вами, используя все известные грязные уловки.

Арр Диор, к этому моменту как-то умудрившийся подняться на четвереньки, потер пострадавшее место правой ладонью и, мучительно скривившись от боли, пробормотал:

— Откровенно говоря, пока не знаю, Наставник! Но буду иметь честь придумать. Если, конечно, доживу до этого дня.

Дальнейший монолог Наставника Элмара был цветист и многословен, как песня хорошего менестреля. Правда, все те сентенции, которые он изливал на беднягу ар Тиера, я слышал не одну сотню раз. Поэтому большую часть пропускал мимо ушей. Ибо прекрасно понимал, что смысл всего того, что говорилось, можно было передать одним-единственным предложением — «Хочешь выжить в реальном бою — будь готов ко всему!»

Но демонстрировать равнодушие или неуважение к другу рода и, заодно, своему единственному работодателю было бы редкой неблагодарностью, поэтому я стоял с каменным лицом и делал вид, что внимательно слушаю. А сам пытался понять, как выбить из великовозрастного ребенка, только-только порученного моим заботам, столь безграничную наивность.

Нет, маменькиным сынком арр Диор не являлся. Да и выглядел настоящим бойцом. Несмотря на обычный для чистокровного маллорца средний рост, он был достаточно широкоплеч, плотен и вынослив, чтобы с легкостью орудовать любимым полуторником. И двигался быстро и легко. Нельзя было придраться и к отсутствию достаточной силы духа: за первую половину тренировки я имел возможность убедиться, что он с легкостью переступает через усталость и боль, умеет выкладываться до последнего и не позволяет помыкать собой даже тем, кто заведомо сильнее. Впрочем, среди учеников Элмара ар Сиерса таковых было не сказать, что сильно уж много. Да и тот, кто ставил ар Тиеру технику работы мечом, постарался на славу.

На мой взгляд, единственной проблемой арра Диора являлось какое-то извращенное мировосприятие: явно переслушавший слезливых баллад о благородных воинах и перечитавший женских романов о возвышенной любви, он видел в окружающих лишь светлые стороны. И не допускал даже мысли о том, что человек, на лице которого играет добрая улыбка, в принципе способен ударить в спину. В результате, в учебных боях с равными по силе противниками, но по классическим дуэльным правилам, он побеждал в девяти случаях из десяти. А вот на грязные уловки и «неблагородные финты» не реагировал вообще. Поэтому тем, кто знал и умел использовать хотя бы одно «невместное» движение, проигрывал с треском. И каждый раз искренне удивлялся, что его противник «способен потерять лицо ради победы».

Самое забавное, что арр Торвар, отец Диора, по праву считался одним из самых опасных бойцов королевства. Тысячник Пограничной стражи, последние восемь лет не вылезающий с Полуденной границы Маллора, по слухам, относился к любому бою, как к последнему. И не чурался даже самых грязных финтов. А их, благодаря регулярным схваткам со степняками, он знал предостаточно. Увы, в результате какого-то внутрисемейного скандала мать арра Диора уехала из приграничного Тамора в столицу и забрала с собой сына. И ее супруг, оставшись на границе с меньшицами и тремя дочерями, смог навещать наследника лишь короткими зимами, когда степнякам было не до набегов.

Если верить утверждениям Жеребца, единственный наследник рода Тиер появился в Дуэльной школе после того, как в свой последний приезд в Лайвен [5] тысячник вдруг решил проверить, насколько хорош его сын, как мечник. И, очень неприятно удивившись, устроил его матери, Ситаре ар Тиер, основательный скандал. Только вот взять Склочницу глоткой не удавалось еще никому. Поэтому озверевший отец сорвал зло на бывшем учителе сына, чуть ли не с первой же связки отправив того за Грань. После чего усадил парня в карету, привез к мастеру Элмару и попросил не самого худшего наставника столицы найти для его наследника такое «зеркало», которое сможет «выбить в Бездну всю благородную дурь».

«Зеркал», или, как нас называли за глаза, «кукол», в Дуэльной школе ар Сиерса было четверо. Трое потомственных воинов из простолюдинов и я, официально считающийся кем-то вроде помощника Наставника, так как для благородных считался невместным даже такой вид заработка. Увы, в пятнадцать лет, оставшись круглым сиротой, я в принципе не представлял, на что буду жить. Поэтому принял предложение одного из двух ближайших друзей отца с благодарностью. Тем более что озвученные им условия подработки никак не задевали моей чести.

Взяв на себя ответственность за нового ученика, мастер Элмар сначала проверил его навыки сам, а затем начал обкатывать всеми тремя «зеркалами» по очереди. И в процессе обкатки, по словам все того же арра Дитмара, регулярно стращал беднягу перспективой занятий с личным помощником, «пока пребывающим на охоте за головами».

Ар Тиер пугаться не желал, хотя регулярно убеждался, что даже «простые зеркала» в учебных боях без правил уделывают его, как ребенка. Мало того, дождавшись моего появления и, по своему обыкновению, оценив лишь черты лица, рост и стать, он почему-то решил, что раз я благородный, значит, просто не могу оказаться таким зверем, каким меня ему описали. Ну, и вел себя соответственно. До начала учебных боев…

…Когда арр Диор окончательно пришел в себя и смог выпрямиться, я сначала даже обрадовался, так как увидел в его глазах твердую решимость победить. Для того чтобы дополнительно его мотивировать, я вместо даги взял в левую руку деревянный аналог воровской пики[6]. Обратным хватом. И взглядом показал, что готов к очередному бою.

Увы, «решимость», на которую я понадеялся, оказалась всего-навсего одним из вариантов той самой «благородной дури». Ибо все три комбинации, которые я позволил провести «отражению», могли восхитить разве что детей лет эдак до пяти. И наивных девиц. Ведь, кроме красоты исполнения хорошо отработанных базовых движений они не выделялись абсолютно ничем!

Наставник, наблюдавший за боем со стороны, пришел к тем же выводам, что и я. Поэтому посоветовал юноше не тратить силы на бессмысленную рубку воздуха. Тот не понял. Или не захотел понять. Пришлось снова демонстрировать всю непредсказуемость и грязь реального боя. Хотя нет, не всю — прикосновение моего сапога к мужскому достоинству ар Тиера перед последующим ударом «пикой» в печень было предельно легким. А та самая комбинация, эффектному завершению которой это касание помешало, не могла пройти по определению, так как выполнялась без каких-либо, даже самых примитивных, финтов.

Когда арр Диор смог оклематься и встать после этого поражения, я вдруг понял, что следующий его эпитет в мой адрес, вне всякого сомнения, будет позаимствован у любителей площадной брани. Только вот озвучивать те слова, которые крутились на языке, ар Тиеру помешало воспитание. Поэтому я был уничтожен негодующим взглядом, крайне выразительным зубовным скрежетом и очень недовольным сопением. После чего был вызван на поединок снова. Как я понимаю, чтобы вернуть лицо, потерянное в присутствии «прекрасных дам».

Увы, следующий бой не состоялся, так как арр Диор нарвался на отказ. Не от меня, а от Наставника — мастер Элмар, оценивший столь вопиющую беззащитность ученика перед примитивной, но действенной связкой, решил, что тратить время на поединки, не отработав отдельных движений, бессмысленно. И отправил его разучивать любой «нормальный» финт по моему выбору. С постепенным повышением скорости выполнения.

Отрабатывали до наступления темноты. Я — до легкой усталости, мой партнер — до сорванного дыхания и свинцовой тяжести в конечностях. Закончив, немного порастягивались, убрали на место учебное оружие с защитой и чинно раскланялись. После этого Арр Диор отправился мыться, а я — пообщаться с Наставником.

Увы, уделить мне достаточно времени мастер Элмар не смог, так как куда-то торопился. Правда, обрадовал, сообщив, что брал ар Тиера исключительно «под меня». Потом очередной раз предложил взять деньги вперед за будущие тренировки, вытряс короткий, без особых подробностей, рассказ об охоте и пообещал, что найдет время для нормальной беседы уже следующим вечером…

…Несмотря на конец лета и долгое отсутствие дождей, на улице оказалось довольно прохладно. А легкий ветерок, дувший с полуночи, ощутимо попахивал гарью — видимо, в Нижнем городе снова кому-то подпустили красного петуха. Привычно мазнув взглядом по лицам и фигурам всадников в цветах Тиеров, явно дожидавшихся Диора, я поправил перевязь с мечом, обошел роскошную карету с гербом ар Шеллов и неторопливо двинулся вниз по Серебряной.

Шел, как обычно, по самой середине улицы. И смещался в сторону только для того, чтобы уступить дорогу всадникам или какому-нибудь припозднившемуся экипажу. При этом старался держаться так, чтобы не схлопотать удар мешочком с песком по голове из какой-нибудь подворотни. Правда, берегся большей частью по привычке — здесь, в Верхнем городе, желающие пощипать одиноких прохожих встречались крайне редко. Ибо век грабителей, посягнувших на кошелек или жизнь обитателей этой части Лайвена, обычно заканчивался слишком быстро, причем чаще всего не на Лобном месте: в отличие от служащих Разбойного приказа, благородные чтили закон… своеобразно. Предпочитая творить суд собственноручно и воздавать за любое неуважение к их роду или вассалам сторицей. В результате жители городского дна боялись попасть в их руки больше, чем в руки волкодавов, а стражники Верхнего города порядком обленились и не жаловали его обитателей возможностями лицезреть себя без особой на то нужды.

На пересечении Серебряной и Поточной я привычно замедлил шаг и заколебался. Посмотрел на нависающий над горизонтом Полуночный Крест[7], почесал затылок и подумал: «А не заглянуть ли к матушке Оланне?». Но реально оценив свое состояние, понял, что платить целый золотой за ночь, большую часть которой наверняка просплю, глупо. Поэтому решил, что красотки никуда не денутся, а усталость и испортившееся настроение можно сорвать на Пустоши. И вытащил из нагрудного кармана зелье кошачьего глаза.

На этот раз дрянь, сваренная Майрой, обожгла горло и ударила в голову чуть слабее, чем раньше, но все равно вышибла слезы из глаз и «одарила» мерзостным вкусом во рту. Я перетерпел, через полторы сотни ударов сердца удовлетворенно порадовался тому, что непроглядная тьма в подворотнях начала ощутимо сереть. А еще через половину кольца, то есть, к моменту, когда добрался до пересечения Поточной и Сторожевого переулка, прибавил шаг, ибо ночь окончательно превратилась в светлые вечерние сумерки.

Слух обострился куда слабее, чем зрение, но теньканье пересмешника, обосновавшегося где-то в центре Пепельной Пустоши, я услышал задолго до того, как дошел до окраины Поместной слободы. Тем не менее, переступив через границу единственной части Верхнего города, которую никогда не посещала стража, на всякий случай остановился, проверил, как вынимается меч из ножен и пару раз подпрыгнул. Убедившись, что меня не слышно, подобрался и двинулся вперед. От тени к тени. Не делая ни одного резкого движения и ни на мгновение не замирая.

Шел по большому кругу. Так, чтобы не пропустить ни одного укромного уголка бывшей Золотой слободы. Слободы, выгоревшей то ли шесть, то ли семь лет назад, затем переименованной в Пепельную Пустошь и с тех пор ставшей местом для не самых законных развлечений некоторых… хм… благородных.

Как ни странно, не нашел никого. Если не считать за благородных пару бездомных псов да невесть как попавшую в Верхний город свинью. Расстроился. Но так, слегка. Поэтому, мельком оглядев площадку за развалинами некогда самого большого постоялого двора в Лайвене, быстрым шагом двинулся в сторону дома.

Через половину кольца я, перебежав Мутную по здоровенному бревну, валяющемуся поперек русла с прошлой весны, уже подходил к Служивой слободе. Обогнул по правому краю болотце, расположенное в сотне шагов от начала переулка Мечников, перескочил через канаву, заваленную каким-то мусором, перелез через забор особняка ар Витзеров и принюхался. Благо, как обычно, приближался к своему владению с подветренной стороны и основательно проголодался.

Как ни странно, ветер не пах ни жареным мясом, ни выпечкой, ни ягодным взваром. Кроме того, в моем доме не топилась баня! У меня мгновенно испортилось настроение, ведь если Генор из-за преклонного возраста и слабого здоровья иногда засыпал даже днем, то Майра приготовила бы мне ужин и согрела воду для купания даже будучи при смерти.

«Опять не вернулась из похода по лавкам?» — принюхавшись еще раз, спросил себя я. И насторожился, запоздало вспомнив о тех самых наблюдателях, о которых говорил Генор.

Нестись вперед, сломя голову, я, конечно же, и не подумал. Наоборот, нырнул в тень от каретного сарая соседей, краем сознания порадовавшись тому, что ар Витзеры до сих пор в опале у короля. И, все еще надеясь услышать радостное повизгивание Рыка, который просто не мог не почувствовать моего приближения, плавно переместился в тень от конюшни. Там снова принюхался, почувствовал запах крови и мысленно застонал, ведь по другую сторону забора, разделяющего наше поместье и поместье ар Витзеров, располагались только караулка, в которой жил Генор, и будка Рыка. А за жизнь любого из них я был готов изрубить на мелкие кусочки кого угодно!

Чтобы снять с себя все лишнее, потребовалось совсем немного времени. Чтобы настроиться на бой — и того меньше. И я неслышной и невидимой тенью двинулся обратно. Точнее, мимо каретного сарая и домика для обслуги в давно заброшенный и основательно заросший сад.

Подножие старого ореха, одна из ветвей которого нависала над нашим двором и поэтому в детстве исправно снабжала меня бесплатным лакомством, оказалось укрыто ковром из подгнивших плодов. Но для человека, родившегося в семье Тени[8] и научившегося правильно ходить раньше, чем читать, пройти по нему бесшумно проблемы не составило. Ну, и взлететь по стволу, добраться до середины «моей» ветви и внимательно осмотреть свое родовое владение — тоже.

А и во дворе, и в доме было тихо. Слишком тихо даже для полуночи. Да и лампа горела всего одна. Причем не в кухне и не в предбаннике, где ее могла оставить Майра, а в большой гостиной. Вероятнее всего, на столе, сдвинутом к двери для обслуги. Определенная логика в таком ее расположении была, ведь теперь свет, падающий из окон, освещал калитку и кусок забора далеко в стороне от ворот. При этом караулка, будка Рыка и обе тяжелые створки оказались в густой тени.

А еще твари, проникшие в мой дом, засыпали свежим песком площадку перед калиткой. На мой взгляд, зря: да, так они, вероятнее всего, скрыли следы крови. Но, тем самым, сдуру сообщили о том, что продолжают находиться внутри — отсутствие натоптанной тропинки там, где я каждое утро пробегал по пять десятков раз, трудно было расценить иначе.

«Что ж, главное, чтобы вы не сбежали…» — мстительно подумал я, оглядывая заднюю стену родового особняка. Затем спустился на крышу бани, бесшумно пробежал по ее коньку и взметнулся к никогда не закрывающемуся окну своей детской спальни…

…В доме пахло не травами и чистотой, а подгнившей кожей, маслом для смазки кольчуг, мужским потом и кровью. На втором этаже, то ли в покоях родителей, то ли в кабинете отца, негромко поскрипывал пол, а со стороны большой гостиной изредка слышался тихий шепот. Зато на третьем посторонних не было. Поэтому я взял с подставки некогда любимую дайру[9], ослабил нижний колок и осторожно снял с нее самую тонкую струну. Затем нащупал на подставке для оружия деревянный тренировочный нож и засапожником вырезал из него рукояти для проволочной удавки…

Бесшумно передвигаться по дому я научился лет в пять. Ибо уже тогда до безумия хотел стать таким же великим бойцом, как отец. И, подогреваемый его рассказами о тренировках в школе Теней, старательно учился быть неслышимым и незримым. Папа объяснял, как правильно ходить по лестницам и деревянным полам, как прятаться за гобеленами, украшающими стены в некоторых спальнях, в каждой гостиной и в большом зале, придумывал игры, во время которых я мог проявить нарабатываемые навыки — говоря иными словами, всячески поддерживал любые мои начинания. А еще учил думать и запоминать. Важное, не очень важное и то, что на первый взгляд никогда не пригодится. В результате годам к восьми я точно знал, что дверь в мою спальню не скрипнет, если ее чуточку приподнять стопой. Что пробираться в дом через окно отцовского кабинета и окна покоев родителей бессмысленно, ибо они намеренно сделаны «поющими» и «заедают». Что наступать на гвозди лестницы, ведущей с первого этажа на второй, не стоит: ступени подадутся вниз на добрую пядь, и в стопу воткнутся остро заточенные штыри, обычно прячущиеся под «шляпками» из подкрашенного воска. Поэтому с третьего на второй этаж я спустился абсолютно бесшумно. И ни разу не задумался, куда ставить ногу. Да и по коридору пролетел приблизительно так же. К большой гостиной, чтобы через щель между дверью и косяком посмотреть, кто и чем там занимается. Ну, и подтвердить или опровергнуть свои догадки.

Подтвердил. Ибо там действительно терпеливо ждали. Вероятнее всего, именно меня — один из двух ожидающих стоял у окна и, не шевелясь, смотрел во двор в щелочку между тяжелой шторой и стеной. Стоял правильно — не спиной ко мне, а вполоборота, прижавшись плечом к гобелену и постоянно касаясь правой ладонью рукояти короткого меча. Второй нашелся на диване, стоящем под парадным портретом отца. Лениво поигрывая кинжалом, ни на миг не отводил взгляда от дверного проема. Что самое неприятное, и этот держался правильно. То есть, был готов при любой неожиданности оказаться на ногах и ударить. Или уйти в перекат, выводящий в атаку. А вот цвет их волос и стати[10] этой парочки заставили задуматься: ну нечего было делать в моем доме чистокровным хейзеррцам аж через три с лишним года после гибели матери и через два после того, как я взял жизнями за ее жизнь!

Ломать себе голову над этим вопросом я не стал, резонно рассудив, что смогу выяснить причину чуть позже у того, кого оставлю живым и вдумчиво допрошу. Поэтому, спокойно повернувшись спиной к большой гостиной, заскользил по «тихим» половицам в сторону папиного кабинета.

В шаге от двери остановился, так как услышал скрежет, знакомый с детства. И кровожадно усмехнулся — тот, кто искал сокровища в полой ножке кресла, терял время впустую: даже в лучшие времена папа хранил в ней всего по одному медному копью[11]. Дабы в случае успешного «проникновения с ограблением» я смог гордо купить себе леденец на «честно украденные» деньги.

Вор оказался обидчив — обнаружив, что в тайнике нет даже завалящего векселя или долговой расписки, грязно выругался. Само собой, тихим шепотом. Потом отставил в сторону кресло и продолжил обыск: приподнял диван и, вероятнее всего, заглянул под него, простучал все четыре его ножки и переместился к книжному шкафу, вероятнее всего, решив проверить, не храню ли я векселя между томами или их страницами.

Я их не хранил. Ни между томами, ни между страницами. Ибо векселей у меня никогда не было. Но сообщать твари, проникшей в мой дом, об этом прискорбном факте я не собирался. А вот воздать сторицей за вторжение и кровь близких планировал. Поэтому стоял за створкой двери и ждал, пока он доберется до фолиантов по тактике.

Лежащими в самом правом углу шкафа тремя тяжеленными томами я заинтересовался лет в семь. Приволок табурет, взобрался на него с ногами и не смог приподнять даже самый верхний. Года через два вес был взят. Но, поворачиваясь слева направо (а по-другому снять огромную книгу с полки не представлялось возможным, ибо за спиной находился отцовский стол, а слева — стена), не удержал равновесие, и чуть было не уронил тяжеленный фолиант на пол. За что был наказан. Потом я, конечно же, прочитал все три, от корки до корки и не один раз. Но все, что связано с процессом перемещения их на стол, знал, как собственное имя. Поэтому, услышав характерный треск половицы под левой ногой вора, тут же скользнул в кабинет, в три длинных шага перетек в правый дальний угол и, накинув струну на шею вцепившегося в книгу коротышки, отработанным движением рванул ручки на себя…

…Выйдя в коридор, я плотно прикрыл дверь, чтобы запах свежепролитой крови не распространялся по дому как можно дольше. Постоял у двери в покои родителей, убедился, что там никого нет, и точно так же проверил свои покои. А вот у двери в комнату Майры замер, так как услышал знакомое сопение с присвистом — изуродованный нос девушки навсегда лишил ее возможности нормально дышать.

Сопела она размеренно и спокойно, поэтому я потянул на себя дверь без каких-либо колебаний. Тут же мысленно отметил, что ключница затаила дыхание, скользнул в комнату, неплотно прикрыл за собой створку и еле слышно прошептал:

— Не бойся, это я…

С «не бойся», пожалуй, поторопился — ритм дыхания девушки тут же вернулся в норму. Мало того, вместо того чтобы дергаться или изображать радость как-нибудь еще, она даже и не подумала шевелиться. Хотя лежала связанной по-шартски — на животе и сильно прогнувшись в пояснице из-за стянутых вместе рук и ног.

У меня потемнело в глазах от желания немедленно вернуться в большой зал и воздать хейзеррцам болью за боль. Но я его переборол, опустился на колени рядом с ключницей, очень осторожно ощупал ее плечи и облегченно перевел дух, обнаружив, что суставы на месте!

— Когда я перережу веревки и вытащу кляп, не вертись и не пытайся говорить. Поняла? — склонившись так, чтобы коснуться губами ее уха, приказал я. А когда она коротко кивнула, добавил: — Когда начнет восстанавливаться ток крови в руках и ногах, не позволяй себе стонать!

Девушка кивнула еще раз и повернула голову в мою сторону, чтобы было удобнее вытащить кляп. А я, увидев ее окровавленное лицо, снова взбесился:

— Что, опять сломали нос⁈

Девушка утвердительно мотнула головой.

— Ничего, я тебя буду любить какой угодно! — пообещал я. А еще через мгновение, заметив странную полосу на ее спине, прикоснулся к платью и обнаружил разрез от шеи и до середины бедер!

Вдохнул. Выдохнул. Сглотнул подступивший к горлу комок. Само собой, не забывая вслушиваться в тишину. Заставил себя успокоиться. Подставил правую руку под колени Майры, чтобы ноги не ударились об пол и, тем самым, не встревожили парочку в большой гостиной, а левой перерезал веревки. Потом позволил ее бедрам опуститься, раздвинул края разреза и… облегченно выдохнул: видавшие виды, но чистые белые панталончики с завязками над коленями оказались на месте и вроде бы были целыми!

Тем не менее, не очень приятный вопрос я все-таки задал:

— Насиловали?

Майра отрицательно мотнула головой, затем поморщилась и очень знакомо повела плечами — мол, кому я такая нужна?

— Мне нужна! — аккуратно прикрыв тканью голую поясницу, злобно выдохнул я. — Такая, какая есть! Поняла⁈

От девушки плеснуло радостью, а ее дыхание стало чуточку чаще.

«Раз не насиловали, значит, не воры. И пришли не ради добычи, а по мою душу…» — заставив себя отвлечься от мыслей о том, что Майре пришлось пережить в мое отсутствие, подумал я. Потом ласково потрепал ключницу по волосам, снова склонился к ее ушку и тихо спросил:

— Сколько их всего, знаешь?

Она кивнула.

— Трое? Четверо? Пятеро? Шестеро?

На слове «пятеро» ее голова снова мотнулась.

— Значит, двое ждут во дворе… — со злобным удовлетворением заключил я и снова прикоснулся губами к ушку: — Мне нужна твоя помощь. Слушай внимательно, что надо будет сделать…

Объяснял подробно и чуточку многословно. Одновременно разминая ей руки, чтобы ток крови в жилах восстановился быстрее. И мысленно радовался тому, что девушке хватает силы духа терпеть нешуточную боль. Когда закончил и с объяснениями, и с массажем, Майра сначала благодарно кивнула, а затем показала что-то непонятное: дернула плечами, покрутила головой вправо-влево и закончила тем, что приподняла задницу и мотнула ею в сторону кровати.

— Что это за насилие, если девушка не в койке? — недоуменно спросил я.

Она возмущенно фыркнула и изобразила, что бьется лбом об пол. Пришлось опускаться к ее лицу и пододвигать к ее рту свое ухо.

— В сгиб локтя орать не смогу — руки не слушаются! Крик в пол будет слишком громким и привлечет тех, кто во дворе. Поэтому подложите мне под лицо подушку, чтобы она глушила вопли, ладно?

…Первые мольбы прозвучали слишком тихо. Затем Майра вошла во вкус и добавила голосу как громкости, так и надрыва. Просьбы не трогать сменялись истошными криками. Крики — проклятиями. Проклятия — обещаниями всевозможных кар. А обещания — снова криками. При этом она явно представляла себе происходящее, так как начала перекатываться с боку на бок и постепенно отползать от воображаемого насильника. Ну, и для полной достоверности приподнимала таз и роняла его обратно, шлепая по полу животом.

Силе ее духа можно было позавидовать: мало того, что «благодаря» мне девушка была вынуждена заново переживать не самые приятные воспоминания, так она не могла не понимать, чем в худшем случае закончится для нее обман «незваных гостей». Впрочем, на последнее ей, кажется, было наплевать, так как, услышав поскрипывания половиц в коридоре, Майра вскрикнула особо жалостливо и громко:

— Нет! Не надо!! Пожалуйста, прекратите!!!

Возмущенный до глубины души хейзеррец мгновенно забыл о необходимости соблюдать тишину, влетел в комнату, вполголоса поминая покойника из библиотеки самыми последними словами, и умер, даже не успев потерять равновесия. Еще через несколько мгновений он не без моей помощи оказался на полу, а Майра, хладнокровно выдержав оговоренную паузу, вскрикнула снова.

Я тоже не остался в стороне — прикрыл дверь так, чтобы между ней и косяком осталась лишь тоненькая щель и, стараясь подражать голосу покойника, восхищенно выдохнул:

— О-о-о!!!

«Жертва насилия» заверещала еще активнее. И, для полного счастья как-то умудрилась задеть коленом ножку стоящего рядом стула. Сработало и на этот раз: буквально через пару ударов сердца со стороны большого зала послышались приглушенные проклятия, а чуть позже последний оставшийся в доме «гость» обозвал своих товарищей похотливыми скотами.

Убивать этого гостя я не стал, решив, что у меня скопилось слишком много вопросов. Поэтому ударом кулака в голову перевел его в бессознательное состояние, уложил на пол и надежно связал. Потом пришел к выводу, что способность самостоятельно передвигаться и жестикулировать ему уже никогда не понадобится, и засапожником перехватил пленнику связки под коленями и под мышками. После чего использовал по назначению еще и кляп.

Пока я обездвиживал жертву, Майра лежала тихо, как мышь. А когда закончил и выпрямился, вдруг тихо спросила:

— Арр, а вам не кажется, что они похожи на хейзеррскую боевую звезду[12]? Уж очень легко они зарубили Рыка…

— А что с Генором? — уже догадываясь, каким будет ответ, спросил я.

Девушка уткнулась лбом в пол и еле слышно выдохнула:

— Его тоже убили. Он успел стряхнуть со своей клюки ножны[13] и ударил кого-то из них, но куда ему до молодых и здоровых?

Мое сердце гулко ударилось в грудную клетку и остановилось. А потом словно провалилось в какую-то жуткую бездну. Сколько времени я простоял, ничего не видя и не слыша, не скажу. Просто в какой-то момент вдруг почувствовал, что где-то на краю сознания ощущаю редкие, слабые, но ритмичные удары. Кажется, по ногам. И не слышу, а чувствую чей-то горячечный шепот, обжигающий меня словами, которые почему-то находят отклик в моем напрочь замерзшем сердце:

— Арр, у ворот — еще двое убийц! Кровь Генора требует отмщения!!!

Через какое-то время я начал соображать. Нет, тоска по единственному человеку, последние три года хоть как-то связывавшему меня с тем прошлым, в котором были живы мои родители, никуда не делась. Но ее удалось отодвинуть куда-то в сторону. И начать упиваться будущей местью.

— Ты с-себе не предс-ставляеш-шь, как это меня радует! — прошипел я, скользнув к двери.

— Арр, вспомните, вы говорили, что месть должна быть холодной, а тот, кто берет кровью за кровь — бесстрастным!!!

— Это говорил не я, а мой отец… — уточнил я уже из коридора. И зачем-то процитировал: — «Месть должна быть холодной, как лед, а тот, кто берет кровью за кровь, спокойным и бесстрастным, как вечность. Ибо в противном случае месть может превратиться в глупый фарс или самоубийство…»

Что пискнула в ответ Майра, я, честно говоря, не услышал, так как вдруг понял, что не двигаюсь. То есть, стою на одном месте в паре шагов от комнаты ключницы и, загнав чувства в оковы воли, обдумываю, что требуется сделать для того, чтобы в фарс или самоубийство не превратилась моя схватка с хейзеррцами, оставшимися во дворе.

Обдумал и нашел решение. Перебрал еще с десяток вариантов будущих действий. Выбрал самый лучший и попытался представить, что может помешать ему реализоваться. А когда уверился, что очень немногое, вдруг понял, что Майра опять умудрилась сделать невозможное — не дала утонуть в пучине отчаяния и не позволила тупо убиться об сработанную пару хорошо подготовленных противников.

Хмыкнул. Решил, что месть никуда не убежит. Вернулся в комнату, из которой только что вылетел, опустился перед своей ключницей на одно колено и склонил голову в знак благодарности:

— Ты спасла мне жизнь. Я этого никогда не забуду…

…Один из двух бойцов, ожидавших моего возвращения во дворе, оказался подготовлен на уровне хорошей Тени. Нет, очень хорошей Тени! Что еще раз подтверждало версию Майры о боевой звезде. Он действительно работал. То есть, не просто стоял, уткнувшись взглядом в калитку и заклиная ее побыстрее открыться, а по-настоящему вслушивался в окружающий мир. Да и место за будкой привратника он выбрал правильно, встав именно так, как когда-то объяснял отец. Поэтому, почувствовав, что он ощутил мое приближение шагов с пятнадцати, я почти не удивился. Хотя мысленно отметил, что хейзеррец даже и не подумал шевелиться или подавать какой-либо знак напарнику.

Только вот он был в гостях, а я у себя дома. И не просто приближался к незваному гостю с подветренной стороны, не глядя в его сторону и усиленно стараясь раствориться в порывах ветра и шелесте листвы, а выходил в место, заранее подготовленное еще отцом. Точно зная, там меня не достанут, а я не промахнусь.

Добрался. Вскинул прихваченный из дома арбалет. Выстрелил вроде бы прямо в стену караулки. И, не дожидаясь результата, метнулся вперед. Само собой, выпустив из рук уже разряженное оружие.

Хейзеррец, прятавшийся как раз за ней, не мог знать, что некоторые участки стены — лишь имитация из нескольких слоев сначала проклеенной, а затем и покрашенной под дерево бумаги. Поэтому, услышав щелчок, сначала решил, я стреляю не в него. А потом стало слишком поздно — бронебойный болт, с легкостью прорвав фальшивое бревно, пробил темную тканевую накидку и кольчугу. И отбросил тело в нужную мне сторону.

Глотку ему я перехватил походя, чтобы не беспокоиться из-за возможного выстрела или броска ножом в спину. Но надежно — клинок не просто перерезал вены и артерии, но и чиркнул по позвоночнику. А я, продолжая движение, бросил метательный нож в силуэт, застывший в тени около внешнего края ближней створки ворот. И попал. В горло. Но отправил в полет второй. А затем третий. Правда, уже не в горло, а в нижнюю часть бедер, не прикрытую кольчугой. И тоже попал. А когда оказался на расстоянии удара, на всякий случай врезал сапогом по рукояти последнего, торчащего из раны в ноге. После чего вбил следующий нож в глазницу только-только начавшего оседать трупа…

…В дом я вернулся тем же путем, что и вышел. То есть, через окно. Так как допускал, что за парадной дверью меня может ждать какой-нибудь не очень приятный сюрприз вроде рассыпанного по полу чеснока[14] или настороженного арбалета. Двигался, ощущая себя куском льда: убедился в том, что Майра в порядке, краем сознания отметил, что она уже в состоянии самостоятельно передвигаться, раз сидит в нише рядом с дверью с заряженным арбалетом в руках. И позволил себе дорваться до вожделенного — отправился потрошить пленника. А так как методику допроса хорошо подготовленных профессионалов вроде Теней или «лучей» хейзеррских звезд отец в меня вбивал так же добросовестно, как и все остальное, был уверен, что вытрясу из своей жертвы все, что захочу.

Угу, как бы не так — оказалось, что за время моего отсутствия эта тварь не только пришла в себя, но и, перекатившись к ножке кровати, некоторое время билась об нее правой щекой. Полый зуб, о возможности существования которых я позорно забыл, сломался. А яд, заключенный в нем, быстро и надежно избавил хейзеррца от не самой приятной перспективы.

Пинать труп было бессмысленно, и я, в сердцах обозвав себя тупым и самонадеянным придурком, сделал единственное, что оставалось возможным в такой ситуации — зажег лампу, раздел тело самоубийцы и убедился, что под правой лопаткой имеется крошечная татуировка, изображающая цветок с пятью лепестками.

— Он что, как-то умудрился принять яд? — удивленно спросила Майра, заглянув в комнату и правильно оценив происходящее.

— Угу… — раздосадовано буркнул я. — Полый зуб, ножка кровати, отсутствие желания говорить. Кстати, ты была права — это была хейзеррская боевая звезда!

— То есть вы в одиночку положили пятерку незримых служителей Бездны⁈ — захлопав ресницами, восхищенно выдохнула она.

— Я в норме… — буркнул я, сообразив, что она не видит выражения глаз, поэтому «на всякий случай» пытается меня успокоить. Затем встал, повернулся к ней, разглядел обезображенное лицо и скрипнул зубами: — Собери-ка ты, краса моя ненаглядная, все, что нужно для того, чтобы привести твой носик в порядок. И пойдем в баню!

— Надо сначала вынести тела и замыть по— …

— Сначала твое лицо, потом все остальное! — рявкнул я, и девушка тут же сорвалась с места: метнулась к шкафу с вещами, вытащила оттуда свежую нижнюю рубашку и несколько полотенец, а затем достала из сундука с лекарствами какие-то баночки и бинты:

— Все, я готова!

— Умница! — похвалил ее я и вышел в коридор…

…Своим относительным спокойствием я не обманывался и прекрасно понимал, что держу себя в руках только потому, что еще не остыл после боя. Срываться или впадать в депрессию в мои планы не входило, поэтому я немного подумал и решил, что могу сосредоточиться на душевном состоянии ключницы. Увы, все более-менее нормальные способы поднять ее самооценку я перепробовал еще в то время, когда помогал девушке вернуть уверенность в себе после выхода из тюрьмы — тогда, увидев в зеркале свой дважды сломанный нос и опухшее лицо, Майра настолько расстроилась, что ушла в себя и ни за что не хотела возвращаться.

В общем, я пытался придумать что-то новое все время, пока ключница ополаскивалась. А когда она натянула на себя чистую нижнюю рубашку и кое-как высушила волосы, наконец, поймал нужную мысль. Вернее, поймал ее не после этой фразы, а когда увидел сгорбленную спину и понуро опущенные плечи:

— Нет, так дело не пойдет! Что это на тебе за тряпка? И как ты стоишь?

Девушка растерялась:

— Новое белье я купила, но одеть не успела! Из-за хейзеррцев, поглоти их Бездна!

— Хорошо, допустим, сегодня тебе действительно было не до обновок! Но ведь эта рубашка нормально стоять не мешает?

— Н-не поняла?

— Выпрямись, разверни плечи и представь, что у тебя на темени лежит медный щит! На темени, а не на затылке! — поправил я, когда она в меру своих сил попыталась изобразить предписанную позу. — У тебя очень красивая шея, восхитительно полная, высокая и упругая грудь, узкая талия, невероятно женственные бедра и длинные сильные ноги. А ты сгорбилась, как старушка, и зачем-то прячешь все это великолепие!

Кстати, описывая ее фигуру, я ничуть не преувеличивал. Ибо благодаря правильному воспитанию научился видеть красоту в чем угодно, поэтому искренне считал совершенными как душу Майры, так и ее тело. Мало того, я не раз и не два сравнивал стати своей ключницы с со статями девиц матушки Оланны, и в десяти случаях из десяти приходил к выводу, что она в разы красивее.

Почувствовав в моих словах искренность, девушка покраснела. Слегка. А потом приподняла подбородок и развела плечи еще чуть-чуть, отчего ее грудь натянула ткань рубашки, и темные соски начали просвечивать сквозь белую ткань:

— Так?

Я утвердительно кивнул, обошел ее по кругу и легонечко шлепнул ее по круглым, подтянутым и на редкость упругим ягодицам:

— А теперь подтяни попу и чуть-чуть расслабься, чтобы поза казалась естественной. Расслабиться — не значит горбиться: держи голову и спину! Во-о-от, получилось! Теперь запомни это состояние и всегда ходи именно так!

— Запомнить — запомню… — глухо сказала она. — Но толку? С моим лицом все это бесполезно…

— Ты помнишь, что я тебе сказал там, наверху? — мгновенно оказавшись перед нею и уставившись в глаза, полные слез, спросил я.

Она облизала пересохшие губы и неуверенно кивнула:

— Да! Что вы будете любить меня какой угодно…

— В этом утверждении есть что-то непонятное?

— Нет, но…

— Майра, я знаю, какая ты вот тут… — я легонечко прикоснулся пальцем к ребрам под ее левой грудью и мягко улыбнулся. — Я тебя действительно и люблю, и уважаю. Поэтому очень-очень хочу, чтобы ты перестала прятать в себе умную, достойную уважения и очень красивую женщину. И начала ощущать себя тем, кем являешься — вторым человеком в роду Эвис, и личностью, которая мне по-настоящему дорога!

Она несколько долгих-предолгих мгновений смотрела мне в глаза, затем решительно тряхнула мокрыми волосами и склонила голову с воистину королевской грацией:

— Я стану такой, какой вы хотите меня видеть. Обещаю!

— Договорились! — предельно серьезным тоном сказал ей я. Потом вдруг вспомнил сначала о смерти Генора, затем об арессе Тинатин и ее отношении к дочери, и неожиданно для самого себя озвучил вывод, который сам собой сложился в моей голове: — Знаешь, я только что понял одну очень важную вещь! Теперь, когда нас осталось только двое, я по-настоящему верю только тебе, а ты веришь только мне. Так?

— Так.

— Получается, что есть мы с тобой и весь остальной мир. И для того, чтобы нам было тепло и уютно, в нашем маленьком ближнем круге не должно быть места неискренности, расчету или обману. Поэтому наедине с тобой я всегда буду самим собой и очень хочу, чтобы ты вела себя так же. То есть, грустила тогда, когда тебе грустно, веселилась, когда сердце поет от счастья, и не боялась показаться глупой или смешной. Ведь я знаю, какая ты на самом деле, поэтому всегда пойму и успокою, разделю с тобой веселье или помогу. А вот для окружающих наш ближний круг должен выглядеть безупречно, чтобы любой, кто посмотрит на тебя или на меня, понял с первого взгляда: мы одно целое, неизмеримо выше, а он — лишь пыль под нашими ногами…

К моей искренней радости, она приняла всей душой и эти слова — подошла к зеркалу, приняла ту же позу, в которую я ее ставил, немножечко покрутилась, пытаясь увидеть в отражении что-то известное ей одной. А потом вернулась ко мне:

— Тогда мне придется очень многому научиться. Ведь я не умею ни правильно одеваться, ни правильно говорить, ни правильно ходить…

— Ты, главное, реши, что тебе это надо, и сделай первый шаг. А я помогу! — уверенно сказал я, понимая, что добился именно того, чего хотел. И мотнул головой в сторону стола для массажа: — А теперь укладывайся на спину — будем заниматься твоим многострадальным носиком…

[1] Реймс — королевство на северо-востоке Маллора.

[2] Следовали тенью — аналог нашего «шли фоном».

[3] Роль застрельщика, то есть, воина, который первым встречался с врагом.

[4] На ржавую подкову — аналог нашего «на худой конец».

[5] Лайвен — столица королевства Маллор.

[6] Воровская пика — заточка.

[7] Полуночный крест — созвездие, по которому по ночам определяют направление на север и приблизительное время.

[8] Тени — профессиональные диверсанты и убийцы, воины Ночного приказа королевства Маллор, аналога службы внешней разведки

[9] Дайра — струнный музыкальный инструмент, что-то среднее между мандолиной и гитарой. Используется дворянами для аккомпанемента серенадам.

[10] Хейзерр — королевство на западе Маллора. Чистокровные хейзеррцы отличаются огненно-рыжим цветом волос и относительно небольшим ростом. Впрочем, не внушающую уважения стать они компенсируют высокомерием.

[11] Копье — самая мелкая медная монетка.

[12] Боевая звезда — диверсионные группы Тайной службы королевства Хейзерр. Считаются незримыми, вездесущими и непобедимыми.

[13] В клюке — клинок скрытого ношения.

[14] Чеснок — примитивное, но действенное средневековое средство борьбы с пехотой и конницей. Представляет собой 4 коротких заточенных штыря, сваренных друг с другом таким образом, чтобы при любом положении один их них торчал вертикально вверх.