Сага о Головастике. Изумрудный Армавир

Глава 17. Предвоенное время

Сокрытие. Полёт. Школа. Размагничивание. Уроки.

Время умерло сразу же после первого звонка. Не замедлилось, как пыталась мне втолковать Образ, а точно умерло. Наотрез отказывалось хоть как-то шевелиться. Еле-еле заставил себя высидеть первый урок.

Ничего интересного, или хотя бы познавательного, после звонка так и не случилось. Переливание из пустого в порожнее на всех этих чтениях, правописаниях, математиках и природоведениях, меня нисколько не устраивали и не вдохновляли. А вопросов для своего обучения, или какого-нибудь поверхностного знакомства у меня накопилось в избытке, и уровень у них был не ниже десятого класса, если не институтского.

Я, конечно, понимал, что всё нужно делать постепенно, и копить знания, начиная с самых азов, а не мотаться по их макушкам за ответами о липовом замедлении времени и окислении, о рукавах Млечного Пути и координатах созвездий, о сверхзвуковых полётах и телепортации. Но только на этих самых макушках мне было тогда интересно. А уже с них я планировал нырять в самую глубину до школьных азов. А не наоборот, от простого к сложному, как у нормальных людей. Только таким образом новые знания могли принести мне пользу.

Так я, по крайней мере, считал, когда сидел в классе и ковырялся ручкой в тетрадке, а сам мысленно копался в складской головушке, перебирая упакованные запасы сведений.

Именно сведений, а не знаний. Простая информация и факты из мизерного по времени и огромного по событиям детского жизненного опыта, пока ещё не ставшие неотъемлемой частью моего понимания мира. А занятие по ревизии или исследованию этих запасов могло быть и скучным, и занимательным одновременно.

«Где я узнал, что такое времяпровождение называется смешным словом “анализ”. Анализ крови, анализ мочи… Анализ знаний или информации. Разве не смешно? — унесло меня вдаль от скучного и бесконечного урока. — Там и там нужно максимально приблизиться, если не погрузиться с головой, и рассмотреть всё в подробностях. Рассмотреть, понять, посчитать, сделать вывод, предусмотрев возможность промаха или ошибки. Или шутки. Кто-нибудь взял и подсунул чай вместо мочи. Или томат-пасту вместо крови.

Невозможно, конечно, накачать в вену томатного сока и прийти сдавать анализ, но принести медсестре какую-нибудь склянку с этим соком и потребовать сделать…

Ну, тоже неправдоподобно. Зато соврать мамке, что вчера у нас были именно её родственники, это запросто. А она, исходя из недостоверной информации, может и бед натворить.

Ну, если не бед, всё равно, что-нибудь нехорошее из этого получится. Например, пикирование с бабулей. А потом с папкой. Не успокоится же, наверняка. Вечером в него снова Тузиком-карапузиком вцепится. И получится из нашего с Угодником душевного вечера какое-нибудь недоразумение.

Нужно бы Скефия попросить, чтоб её слегка…

Уже звонок? Замечательно. Перемена. Короткая, но успею смотаться в Даланий, чтобы успокоить третьего насчёт пещеры».

Выскочив из класса, я забился в дальний уголок к медпункту и отпросился в Даланий. После подмаргиваний Скефия сразу же попросил мир третьего брата о срочном сокрытии и, когда на мой вопрос «Сокрыт уже?» он дунул в меня драконьим факелом, я, как ни в чём не бывало, вышел из своего укрытия в главный коридор первого этажа.

«И этот уже знает об американском походе. Я же в нём тоже посредничал. Вот башка! Но о Горыныче он только у брата узнать мог, — подумал я открытым текстом, чтобы и Даланий услышал мои мысли. — Быстро же мой Горыныч прижился. Ничего не скажешь».

Укропыча я увидел сразу. Он глазел из окна в сторону центральных школьных ворот.

— Надеешься, что я оттуда прилечу? — вкрадчиво шепнул ему на ушко.

— Ну хватит пугать! — встрепенулся третий, вызвав недоумённые взгляды своей новой команды одноклассников.

— Тише ты, второгодник, — шикнул я на братца и увлёк его подальше от чужих глаз.

— Скоро на гору помчимся? — накинулся на меня третий, когда мы уже спрятались у всех на виду у окна напротив дальнего входа в спортзал.

— Если ты насчёт неисправности пещеры, вынужден тебя разочаровать. Она в полном здравии. А хандрила из-за того, что Угодник с папкой её бананами перегрузил.

— Да, ну! — не поверил третий, за что сразу же получил по темечку новеньким американским аргументом.

— Антилопу Гну!

— Какую ещё антилопу? Когда ты уже серьёзным станешь? — обиделся напарник.

— На кой? По жизни нужно ходить с улыбкой. В ней и так всяких проблем выше небоскрёба. Кстати, я вчера в Америке посредником работал. Ей Богу.

— Хочешь, чтобы я снова «да ну» крикнул? — недоверчиво покосился дружок.

— Я серьёзно. Для дела летал. По заданию. Правда, нарядили меня Суперменом… Но об этом потом. Когда по душам беседовать будем. Если, конечно, захочешь. Так о чём это я? Ладно. О пещере тебе сказал…

— Что, по правде бананами её чуть не сломали? — уточнил третий.

— Слово посредника. Я сегодня утром проверил. Можешь в неё слетать прямо на следующей перемене или уже после школы. Честно тебе говорю. Ну, так что, без обид? А то мне пора на уроки. Я сегодня правильный школьник.

— А если всё так, как ты говоришь, можно будет ими угоститься? — прищурил взгляд напарник.

— Не просто можно, а нужно. Их там полтрюма. Не стесняйся. Возьми своим домой коробочку. Только придумай что-нить на тему, откуда она у тебя.

— Ладно. Если не хочешь со мной туда мотаться, тогда я кого-нибудь другого с собой возьму. Только не проси, чтобы четвёртого с восьмым, — заявил третий.

— Первого и второго бери. И это мой приказ. Во-первых, они из твоей четвёрки. Во-вторых, это они тебе вчера поверили и мотались в пещеру с проверкой. Если что при них натворишь… Пусть пообещают язык за зубами держать.

И вот ещё, что. Там кроме бананов с десяток американских ящиков с неизвестным содержимым. Проверьте, что там, и поделите на всех. И на меня в том числе. Если что-то не поймёте о тех иноземных сокровищах – спросите у… У «кого-нибудь».

Всё, я возвращаюсь. Перемена уже тю-тю.

Я услышал звонок и метнулся опять к своему укрытию, намереваясь сразу же отправиться в родной мир, чтобы продолжить скучную учёбу, или, что вернее, отдых от приключений. А вот третий на сигнал о начале урока никак не отреагировал, а остался на месте нашей беседы почёсывать ухо.

Хорошо, что удержался от секретных разговоров на счёт знаний об ЭВМ и её голографических возможностях, хотя так и подмывало что-нибудь вякнуть на тему блокировки входа и моей способности к снятию таких секретных замков.

* * *

По возвращении я исправно отбыл все уроки, добросовестно участвуя в классных работах и доставшихся ответах у доски. И всё это я делал с одной стороны своего головного кладезя сведений, а с другой его стороны успевал не только делать домашние задания уже прошедших за день уроков, а ещё и грезить о чём-нибудь из содержимого этого кладезя.

С этих пор у меня появилась вредная привычка заниматься несколькими делами одновременно. Думать или слушать одно, а делать или контролировать другое. Правда, никакого Цезаря или Ленина в связи с этим из меня не получалось, и я всякий раз ронял, или ломал… В общем, портил что-нибудь одно из двух, но это меня никогда не останавливало.

По крайней мере, я пытался научиться работать двумя руками одновременно. И не просто одновременно, а одной совершать одно действие, а другой совсем другое. Я так развлекался. Голова-то у меня одна, а рук две. Вот и пробовал контролировать их разные движения одновременно. Поначалу всё, конечно, коверкал, но потом начало получаться.

Мама недоумевала, и как это я умудрялся приходить домой с уже выполненными домашними заданиями и опережавшими знаниями по устным предметам. А я, просто, читал учебники, как обыкновенные книги. Причём, прямо на уроках.

Иногда она беспричинно нервничала и заставляла всё переписывать, чтобы было аккуратнее и чище, но и это меня не расстраивало. Я уже имел опыт монотонного и повторявшегося переписывания заданий своей команде, поэтому, никогда особо не реагировал. Смотрел в глаза, не говоря ничего, и выполнял её капризы.

В конце концов, она смирилась с тем, что у старшего сына никогда не будет каллиграфического почерка, и перестала заглядывать в тетрадки, продолжая контролировать только дневник. А в нём было, что контролировать. Иногда было. О поведении, о препирательствах, о невнимательности, высоком самомнении, и тому подобное.

В моей «неправильной» памяти о тех временах полным-полно ярчайших картинок и подробнейших воспоминаний, только не родных, а альтернативных. Потому что за ту неделю, которую прожил в Изумрудном Армавире, ничего подобного успеть, просто, физически не мог.

Например, как пристрастился «обкрадывать» библиотеки. Поначалу только школьную. Заходил в неё сокрытым, выбирал что-нибудь интересное или запретное для меня, вписывал в свою именную карточку, чтобы не подумали о пропаже этих книжек, и выходил уже с фолиантами и томами под мышкой. А когда догадался, что могу и в других местах озорничать тем же образом, пошёл вразнос. Только уже никаких карточек, естественно, не заполнял. Фактически воровал, а практически одалживал. Родителям только приходилось глаза отводить от всего этого букинистического безобразия. Разумеется, не без «драконьей» помощи. Ещё от Серёжки всё прятать, куда-нибудь повыше, чтобы ничего не прочитал.

И одалживал я уже не только словари и энциклопедии, а и некоторые учебники по астрономии, занимательной математике, физике, неорганической химии, электротехнике, географии и новомодной информатике.

* * *

По приходу из школы, сразу же улизнул к Угоднику, чтобы поговорить с ним о прошедшем праздничном вечере и получить кое-какие инструкции на будущее. Что отвечать папке и мамке на их самогонные или кровнородственные вопросы, а также бабуле о её казарме с сыночками-солдатами. И куда задевалось его обещанное плацебо, и когда Стихия удвоит или утроит Адмирала, и в таком духе. И всё это я планировал сделать в звуконепроницаемом месте. В подвале.

— Здрав будь, барин. Как вам ноне загорается? Тучки осенние не мешают? А то я их мигом руками разгоню, — прицепился я к Павлу, дежурившему на штатном месте, когда достиг его владений.

— Мы не баре. Мы малограмотные и голутвенные. Это вы американские миллионщики. — ответил дед взаимностью. — Как жизнь-малина? Хоть чем-нибудь лупит по кумполу для острастки?

— Вашими молитвами. Ещё как драконит. Иногда уши бантиком завязываются. А где постоялец? Который владелец американского лисапета.

— Опоздал ты. Он уже отбыл по назначению. В дальнюю командировку отправился. Покинул нас вместе с урчащей нехристью, — сразил меня дед неожиданной новостью.

— Как же так? А я? А мне, почему ни слова, ни полслова? — пролепетал я, почувствовав, как уходит из-под ног земля.

— Каждой блошке доложить, чтоб могла спокойно жить? Он не обязанный. Он казак вольный, — отрезал дед.

— Как это, вольный? А мы? Семья его. Папка, бабуля?

— До вчерашнего вечера, как вы без него обходились? Да, и ненадолго он. Сказывал, как с кризисом уладит, так сразу вернётся. К Новому году, как штык, будет.

— Он вчера меня такое заставил делать! И семью мою разволновал дальше некуда. Как же я без него со всеми справлюсь? Они же меня за пару дней доконают, а не то что до Нового года.

— Какой такой срамотой ты вчера занят был, что теперь без его глаза не выживешь? — поинтересовался Павел, явно зная о всех песенках и стишках.

— Хватит обо мне. Ты, случаем, не знаешь, в какую он сторону подался? В нашем мире или… В другой круг?

— На кой тебе знать? В гости к нему собрался? Там дело не шутейное и не детское. Там война может случиться. А одним миром, как ты уже сам соображать обязан, это не обойдётся. Во всех соседских нужно также всё охолонуть. Или вскипятить, чтобы быстрее на убыль пошло. Он сам решит, что проще. И знания у него о том из будущего имеются. Только всё и наперекосяк пойти может. Сам же такой бедовый опыт имеешь.

— Война? СССР с кем-то воевать собрался? — ужаснулся я. — Или на нас кто войной идёт?

— Мы теперь держава сильная. Мимо нас теперь ничего просто так не проходит. Так что, каким-нибудь боком, а всё одно заденет, как ни пляши.

— Значит, всё-таки в первом круге, — сделал я неутешительный вывод. — А с кем война? Папку на фронт не заберут?

— Я же говорил, блошка. Всё на себя мерит. У нас, кроме как по телевизору, никто о той беде и знать не будет. И то мимо ушей всё пропустят. А беда не шутейная. Может быть не шутейной. Для того Николай отправился на его работу.

— Какая беда? Какая война? — взорвался я, не в силах переварить дедовых намёков, хотя от души всё-таки отлегло, когда тот пообещал не отправлять моего рядового-необученного родителя на неизвестный фронт.

— Помни про яблочко. Зреет. И нарыв на Святой земле тоже созреть должен. Займись тем, чем планировал. Это его слова. И ещё что-то про извинения. Но я перед тобой виниться вовсе не обязан. Так что, изыди, куда собирался.

— На Святой земле? Где это? Или она у нас вся святая? — задумался я, но о том, что Павел проболтался, так и не догадался.

— Завтра четверг. А по этим дням даже Иисус в баню ходил. Значит, готовься к купанию в вулкане. Ежели ещё не передумал, конечно, — сменил дед тему нашей военной беседы.

— Какие вулканы? Завтра война может случиться, а мы с тобой голыми попами сверкать будем, — возмутился я до глубины души.

— Я те Иисуса не зря приплёл. Он наперёд знал, что его в пятницу распнут, а всё равно в баню пошёл. С тех с пор этот день Чистым четвергом называется. Если надумаешь, милости просим в пять утра.

— В баню в пять утра? Шутишь? Ты же говорил, что… Недавно парился. Точно. Когда я из второго круга явился, ты на солнышке вялился и про парную у Дуньки… Во. О паратуньке рассказывал.

— В воскресенье дело было. Что с того? Радикулит мой вежливо о том попросил. А по четвергам я, как завсегдатай. Как Курильский курилка, — изрёк дед что-то для меня невразумительное.

— Ты по утрам куришь? Или это такое выражение?

— А где я те ванночки природные сыщу? Вулканов на Фортштадте, слава Богу, нет. Вот и летаю по утрам на наши острова. На Курильские. На Кунашир или Итуруп. Ну, или на Камчатку. Там и там на склонах дремлющих вулканов ключи горячие бьют. А природа их облагородила или люди, мне какая разница. Прогреваю спину, да руки-крюки, чтоб кое-как шевелились. Да, что я перед тобой распинаюсь? Захочешь о том узнать – приходи. Небось, не проспишь. А проспишь, невелика беда.

Я догадался, что дед неспроста затеял банный день, но всё равно загорелся желанием слетать к настоящим вулканам, пусть даже дремлющим, и к их горячим источникам. А об островах я даже не мечтал. Только вот, где эти Курильские острова находятся и почему они так называются, я не знал.

— Значит, ты хочешь, чтобы я до школы сходил с тобой в баньку? Может, слетаем вечером, как все нормальные люди? Вернее, сходим. Опять не так. Слетаем в то время, когда все нормальные люди ходят.

— Чудак-человек. Там уже ночь наступит, пока ты отучишься. Особенно на Камчатке. Да и мне днём на штатном месте быть полагается. В общем, решай сам. Неволить не буду. Только полотенце с собой бери, если решишься, — выложил дед очередную загадку, но теперь уже со временем.

— Курилы твои далеко получаются? А мы с тобой туда надолго? Во сколько вернёмся? Если в пять утра… Темно же ещё будет. Что-то я со временем запутался. Когда в Америку летел, там нашим вечером у них всё ещё утро было. У нас вечер, у них утро. А Курилы твои совсем наоборот получаются?

— Не знаю, в какую ты сторону летал, а я завтра на восток махну. Зрелище… неизгладимое. Библейская картина. Глядишь вперёд и видишь, как солнце встаёт. И не потихоньку, а выпрыгивает из-за горизонта. А на том месте, где париться будем, почитай, обед уже будет. Часов на восемь разница с нашим. Но не переживай. Туда мы за полчаса домчим. И там час, не больше. Подолгу париться нельзя. Обратно в один миг можем, а можем, опять же, за полчаса. Я-то думал, что Николай тебе всё объяснил, когда в Америку послал.

— Пять плюс половина, плюс час, плюс половина… Семь по-нашему. Так-так. А меня мамка в семь будит. Тогда возвращаемся, как шпульки. Не летим обратно полчаса. Мгновенно летим. Будет полседьмого. Согласен я на Чистый четверг. Надеюсь, вода в вулкане не слишком горячая, — перестал я колебаться и задавать вопросы, решившись на познавательную вулканическую экскурсию, и, слегка ошалев от всего услышанного, покинул Павла, позабыв проститься.

— Будильник свой, который огнём дышит и снегом швыряется, завести не забудь, — донеслось издалека дедовское напутствие, но я никак не отреагировал.

* * *

«Адмирал нужен, как воздух, — думал я по дороге домой. — Угодник тоже хорош. Ни слова о войне не сказал. О командировке своей. Посмеялся, поплакал, и отбыл. Он что, получается, меня ждал? Пока я свою душу найду. А потому праздник выдумал, чтобы перед дорожкой с роднёй посидеть. Скорее всего, так и есть. А на глобусе нашем, интересно, Америка с её Нью-Йорком и Курильские острова имеются? Разглядеть надо, где… Как далеко они друг от дружки.

Мотаюсь по небу, как мушка безмозглая, сам не зная куда. Может, на первое время какой-нибудь захудалый глобус найти? Простенький, чтобы голова кумекать начала, где что находится, и почему такая несуразица со временем?»

Я старательно отгонял крамольные мысли о той земле, где со слов Павла зреет вооружённый конфликт, куда меня так и подмывало слетать и посмотреть. И глобус Адмирал, по большому счёту, понадобился мне именно для этого. Для того чтобы после первой же весточки, или новости из телевизора, сразу же узнать, кто с кем воюет, и как это может отразиться на стране. А вот, что потом делать, после того, как всё это узнаю, я старался не думать.

Может, собирался ринуться на поиски Николая, а может, просто, разыгралось детское любопытство. Война-то самая настоящая может случиться, а я сколько раз представлял себя бравым и метким солдатом, которому всё нипочём. Но настоящая война не игрушечная. На ней солдаты не только убивают других солдат, которые по чьему-то капризу оказались врагами, а ещё и сами гибнут.

С такими невесёлыми мыслями я пришёл домой, чтобы никуда со двора не выйти, пока не придёт с работы папка, которого, слава Богу, ни на какую войну не заберут.

«Дома сегодня буду. С Серёжкой играть и мамкой воевать. С бабулей о самогоне разговаривать. Небось, узнала уже секретный рецепт. Думает, можно что-нибудь в него добавить, чтобы душа над разумом верх взяла.

Интересно, такое только по велению Угодника случается, или ещё кто-нибудь на это способен? Мир, например, — задумался я всерьёз и надолго. — Навряд ли он может быть таким душеприказчиком. Надоумить, конечно, может. Но, опять же, ум. То есть, разум. А вот, с душами у него какие отношения могут быть? Душевные? У него же своя душа имеется. И об этом я знаю почти наверняка. Точно знаю. Он же и меня своим душевным осколком наделил. Душу мою наделил. И мамка его. Даже Бог меня своей искрой одарил. И других людей одарял и продолжает одаривать».

— Уроки, как я понимаю, ты уже сделал, — то ли спросила мама, то ли засвидетельствовала, что проверка портфеля уже состоялась.

— Могу, если нужно, по второму разу всё переделать, — предложил я, не понимая, к чему она клонит.

— Не нужно. Бабуля узнала, что нам отцовские родственнички в самогон подсыпали, отчего мы ничегошеньки не помним. Они его на дурмане настаивали. Или на конопляных семенах. Поэтому у нас и память отшибло, и грезилось вчера всякое.

— Ерунда всё это, — поспешил я не согласиться.

— Мои братья по Африкам не мотаются, — категорически заявила мама. — А у отца твоего их пруд пруди. И Скрипко, и Кедько, и однофамильцы, что по дедову родному брату Семёну. Ещё у Коляды, у дядь Васи, имеются. Человек пятнадцать одних только двоюродных братьев. А если зятьёв прибавить, со счёта собьёшься. Кто-то из них запросто мог в моряки пойти. Он-то и одарил нас жёлтой невидалью. Я поначалу думала, что это всё из-за бананов этих. Сгоряча Мишку ими угостила. И кожурой, и целыми. Он хоть бы хны. Сама решилась и заново попробовала, и ничего. Голова светлая. Всё помню. Значит, точно во всём самогон виноват.

Мама не сразу заметила, что я еле сдерживался, чтобы не засмеяться в голос, а когда увидела, с подозрением покосилась.

— Что ты об этом знаешь? Отчего тебе наши семейные проблемы смешными кажутся? А если бы нас, не дай Бог, обворовали? Или, в самом деле, отравили? — набросилась она на меня.

— Как ты хотела увидеть у Мишки потерю свинской памяти?.. Ты же вчера душой оттаивала. Или это тоже забыла? И не до одури вы пили, а по-человечески отдыхали. Стихи читали, песни пели. И голова у вас не болела с утра. Радоваться надо, что у папки такие братья.

Если хочешь, я вам всё могу повторить. И стихи, и песни, и анекдоты, — перегнул я с перевоспитанием родной матери.

— Только попробуй! Твоё «жало» и без повторений теперь из отцовской головы никак не выветрится, — пригрозила невесть чем мамка и удалилась

«А папка, когда явится, о чём петь будет? Тоже грозить? — задумался я, получив мамкин ультиматум на фольклорное творчество. — Пойду, бабулю найду. Узнаю, что за сказку она рассказала о дурманах и самогонах».

— Свет, бабуленька, скажи. Да всю правду доложи. Чьи, по-твоему, сыночки, иль невестки, или дочки, ради шутки и обмана напоили вас дурманом? — выстрелил рифмами в бабулину спину, разыскав ту на огороде.

— Ты уже куплетами разговариваешь? — не оценила она мои вирши.

— Да что со всеми вами случилось? Уже забыли, как вчера целый вечер слезами радости заливались? Что душами общались? На самогон сваливаете, а того не помните, что головы у вас светлые после него остались. И кто вам сказал, что это дядька самогон принёс? Не наш ли он, часом? Четверть чья? — накинулся я на бабулю, как коршун.

— Может быть. Четверть, вроде, наша. А когда в неё дурмана…

— Кто тебе такого наговорил? Баба Варя? Я думал, ты с утра пораньше ради шутки к ней за рецептом умчалась.

— Это Варка сказала, что так могло быть. Но она не сказала, что так было. Мужья покойные с детками от самогонки в гости не ходят. Это что-то другое было.

— Ты же песни солдатские помнишь? Как вы их вчера пели и плакали? Жалко вам было солдатиков-сыночков и таких же служивых девчонок.

— Васька домой придёт, тогда и гадать будем, — отмахнулась бабуля.

— Пока он придёт, Мишка уже все бананы съест! Куда ещё один ящик задевали? Я его лучше соседям раздам.

— Над погребом он. Где комбикорм с тыквами, — призналась старшая Андреевна.

— Уже приготовили для Мишкиного пойла? Свиней апельсинами не кормят. И бананами тоже. Если нужно, я вам всего достану. Или куплю. Только бананы переводить не дам. Сейчас же спрячу, — разнервничался я и убежал к погребу за спасением оставшихся бананов.

А вот над погребом увидел не только ящик с забракованными фруктами, а ещё и пепси-колу. Она тоже угодила в опалу и переехала со всеми своими полными и пустыми бутылками на сундук с комбикормом.

— Мать честная. А костюм Супермена? — ужаснулся я, что и трико с плащом могли «выслать» из дома на мусор.

— Пуфф! — напомнил о себе Скефий Горыныч и прервал мои страдания

— Ты его вернул? — обратился я к спасителю.

— Фух!

— Слава Богу! Я… У меня из головы вылетело. Извини, что вчера его не возвратил. Так, может, спрячешь бананы от глаз да закинешь их к пещере? Я чуть позже туда примчусь и занесу их, чтобы не испортились.

— Фух! — подтвердил Скефий готовность услужить, и бананы плавно поднялись в воздух и удалились из сарая.

— Ой, спасибо. Я как только папку дождусь, так сразу же сбегу. Конечно, с твоей помощью. А пока мне нужно что-то с Андреевнами делать. Вроде, душами они отдохнули, а всё равно какая-то вредность из них лезет. Точь такая же, как из моих одноклассниц. Может, ты их как-нибудь образумишь? Или память подправишь?

— Фух! — согласился мир.

— Только слегка. Пусть помнят, что им вчера хорошо было. И к папке пусть не пристают. Его же чуть на войну не забрали. Или, чуть не заберут?

— Фух! — и с этим согласился помочь Скефий.

«Может, пока он такой добрый, спросить у него, где Угодник?» — мелькнула у меня крамольная мысль, которую не успел заполировать помехами.

— Чмок! Чмок! Чмок! — получил по маковке серию снежков, означавшую, что мир услышал мои разговорчики с самим собой и не обрадовался.

— Вот поэтому я теперь по подвалам думаю. Я теперь настоящий подпольщик. Будешь теперь всё от младших братьев узнавать. Напарники, наверняка, проболтались или проболтаются в ближайшее время, что я с самим Провидением познакомился, — проговорился я нарочно и, скорчив невозмутимую рожицу, вышел из сарая.

— Фу-у-ух! — получил в лицо обжигавший возглас в виде огромного факела.

— Что это означает? Ты рад? Или удивлён? Может, недоволен? А я, между прочим, совсем не добровольно с ним знакомился. Кстати, уже знаю, кто он такой, — продолжил я откровенничать. — И ещё кое-что разузнал. Но всё пока попробую в секрете подержать.

— Чмок! — не согласился мир ни на какие секреты.

— Чмокай сколько хочешь. Ты же мне не говоришь, где вот-вот война случится? Я понимаю, что о будущем молчок, но где сейчас войска собираются, ты же намекнуть можешь?

— Пуфф! — отказался мир от намёков.

— Вот и я тебе: «Пуфф». Не могу пока болтать о том, о чём узнал. Секрет это. Только от кого секрет, сам не знаю. Судя по неожиданной строптивости четвёртого и восьмого, кое-кто из миров моим всезнайством будет очень недоволен.

Так что, извини, родной. Я, может даже, и бойцам своим ничего пока говорить не буду. Тут их учить надо, а тут война. Голова разрывается.

— Фух! — согласился Скефий с моими мыслями вслух.

— Значит, без обид? Ведь мамка же твоя всю правду знает. Но и она вам, ни слова, ни полслова.

— Фух! Фух!

— Вот и хорошо. Где мой папка? Скоро уже он до дома? Боюсь, что теперь целыми днями про жало распевать будет.

То ли я накаркал, то ли Скефий так всё подстроил, но в ту же секунду с улицы послышался голос рядового-необученного родителя, распевавшего полюбившуюся ему бесконечную песенку.

— Я за смелость её не ругаю. Хоть о паре дочурок мечтаю, — покрикивал из-за калитки не совсем трезвый отцовский голос.

— Тудыт твою, растудыт, — расстроился я, догадавшись, что не просто так он задержался на своей ЗИМней работе.

— Хоть о паре дочурок мечтаю. А пока про жало песни слагаю, — подтвердил мои худшие опасения родитель, ввалившись во двор нетвёрдой поступью.

— Не запылился, — вздохнул я. — Ты же, вроде, когда на работу уходил, её петь начал?

— Я её целый день мурлычу. Меня и угостили за такие куплеты. Только теперь, кто во что горазд, тот то и распевает. Хорошо, что она простенькая и можно петь и про сыночков, и про дочурок, — доложил папка.

«Если Скефий провёл лечебную работу с бабулей и мамкой, напоминать папке ничего не буду, — решил я. — Если, конечно, сам спросит, тогда расскажу ему что-нибудь. А пока нужно проверить, как его Андреевны примут».

Мама встретила кормильца семьи безо всяких претензий, и бабуля себя никак не проявила. Всё было, как обычно, и я засобирался на Фортштадт.

— Если это ты семейную идиллию устроил, тогда огромное тебе спасибо вокруг мачты. По американерски: «Thank you very much», — обратился к Скефию с благодарностью.

— Пуфф! — заскромничал тот в ответ.

— Ладно-ладно. Явно же всё не без твоей помощи. Я готов к банановой работе. Доставьте, пожалуйста, моё величество к пещере. Разумеется, в сокрытом состоянии.